Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2007
Калинин Максим Валерьевич (1972) — поэт, переводчик с английского. Лауреат премии журнала “Москва” по поэзии (2002). Печатался в журналах “Москва”, “Октябрь”, “Арион”, “Урал”. Переводы публиковались в журналах “Иностранная литература”, “Новая Юность”, “Вестник Европы”. Также опубликованы переводы Дилана Томаса (“Азбука”, 2001), Аттилы Йожефа (“Три квадрата”, 2005), Альфреда Хаусмена (“Водолей Publishers”, 2006). Отдельным изданием выпущена поэма Джона Кинселлы “Америка, или Накал” (Стокгольм, 2006).
По грибы
Скоро дни грибного разговенья.
Зори — в паутинном серебре.
Стеклами умножив силу зренья,
Побредешь об утренней поре.
Стукнет оземь, здесь повсюду слежка,
Шишка с неисправным крепежом,
И навстречу выйдет сыроежка
С перочинным роскладнем-ножом.
И, судьбы своей не искушая,
Ты вернешься на возвратный путь.
Будет вошь лосиная большая
Из ведерка щупальца тянуть.
Обезьяны
На картину Брейгеля
Некто не в своем уме,
Изогнув стальной баранок,
К подоконнику в тюрьме
Приковал двух обезьянок.
Всякий день за разом раз
Вдаль они глядят тоскливо,
Бусинки печальных глаз
Катятся за край залива.
Дни текут, ероша мех,
Прочь, ни хороши, ни плохи,
Лишь бы на зуб был орех,
Да не выводились блохи.
А во сне, когда на миг
Африка зверькам приснится,
Улетает в небо крик,
Словно маленькая птица.
***
Разрыхляют почву
Маленькие черви.
Сумрачное утро
В ночь глядит дочерне.
Выгнутые ветки
Образуют арку.
Старичок горбатый
Шастает по парку.
Жил бы он в Бомбее,
Назывался б — парий.
Он таскает в дамской
Сумочке гербарий.
Мятые страницы,
Траурные краски.
Каждый лист — натура
Для посмертной маски.
Рот кривя змеиный,
Или даже — змейный,
Смотрит он гербарий,
Как альбом семейный.
В парковых потемках
Даже днем — вечерне.
Разрыхляют душу
Маленькие черви.
***
Выше становятся зданья,
В ноги бросается лед.
Призрачный облак дыханья
Примет твои очертанья
И за тобою пойдет.
Кошка на крышке колодца
Греет худые бока.
Вскрикнет, и — сердце сожмется —
Мне это крик доведется
Вспомнить в Аду. А пока
Белой ковровой дорожкой
Выстелен путь и пускай
Бьет о ладошку ладошкой
Тот, кто за снежной раскрошкой
Дернет дорожку за край.
***
Как плевки по раскаленной жести,
Катятся планеты и шипят.
Человек умрет с Землею вместе,
Предан ей от головы до пят.
Время гложет каждый звездный остов,
Но ревниво охраняет Бог
Маленьких и злобных микрокосмов,
Мчащихся по небу без дорог.
Тесные туманности разъемля,
Уходя во тьме на глубину,
Космонавты будут выть на Землю,
Как собаки воют на Луну.
Памяти Марины Цветаевой
Та гроза закричала без
Мести вызова и укора.
На черненом листе небес
Исчезает автограф Тора.
Просто ей захотелось так,
А раз так — то другим нет дела.
Разрезает безмолвья мрак
Острокрылая филомела.
Дождь засек до бесчуствья ночь,
Расставанье к дождю привыкло.
Расставанье. Жена и дочь.
Расставанье. Удел Перикла.
Все дороги ведут лишь в Рим,
Не у всех своя Митилена.
Встреча с полу- — дай бог! — живым,
Примесь плоти и примесь тлена.
И у смерти не счесть причуд,
И души не бездонны недра.
Я “Марина” позвать хочу,
Но шепчу почему-то: “Федра!”
***
Вновь весна — мгновенье узнаваний,
Окриков по росстаням дорог.
Полдень на отмере грубой ткани
Делит равноденствия пирог.
Хлещут ливнем мокрые дороги.
Воткнут посох в маковку холма.
Капли — округлившиеся слоги.
Сердце — переметная сума.
В ночь — раздолье шепотам дотошным.
Тают сновидения вдали.
Чувствуешь на треснутых подошвах
Поцелуй разбитых губ земли
***
По-лисьему хитрые дни,
Цветение осени зыбкой.
Октябрь, запинаясь за пни,
Приходит с безумной улыбкой.
Нырнуть в небеса с головой,
Чтоб миг озаренья продлился!
Вот кто-то покрытый листвой
От жимолости отделился.
Макушки округлых холмов
Теперь по-кладбищенски лысы.
Дрожит многоцветный покров,
И тявкают, тявкают лисы.
Велимировы просторы
Русь, ты вся — поцелуй на морозе!
Велимир Хлебников
Велимировы просторы.
Поцелуйная зима.
Под синичьи разговоры
Хорошо сходить с ума.
Треснут наста половицы.
Встанет дева на юру —
Взяли черные ресницы
По сугробу на сестру.
Лыжи поступью ветвистой
В гору взобрались пешком.
И летит с веселым свистом
Смерть в лицо тебе снежком.
Старый эллин
Я лежу на траве, надо мною щебечут оливы,
И зеваю навстречу пурпурной заре во весь рот;
Если б можно печаль было выплюнуть косточкой сливы,
Я держал бы ее за щекой и смотрел в небосвод.
И зачем он тебе, неуемное сердце-Кассандра,
Тяжкий плуг, за которым пройдет по лицу борозда?
У соседа на грядке хочу я надрать кориандра
Для похлебки, но прежде дослушаю песню дрозда.
Знаю, люди — не птицы, и сердцем не столь одиноки,
Чтобы выпить до капли частицу земного тепла;
А ко мне привязались, должно быть гомеровы, строки:
“Золотистого меда струя из бутылки текла…”
Из Катулла
— Плохо, Целий, плохо мне, худею
И за чашей осушаю чашу, —
Ту, кого я прежде звал моею,
Целый город называет “наша”.
Прочь она ушла неуловимо
От меня, как быстрая трирема
По волнам, и в переулках Рима
Ловит внуков Ромула и Рема.
Буратино
Пиноккио — датский принц…
Армен Григорян
Пьеро — судьбы печальная гримаса,
Пришел ко мне вчера, чтоб передать:
“Ты должен принца Гамлета сыграть
В театре Карабаса-Барабаса”.
Закрыв глаза, я ждал премьеры часа,
Оркестр вступленье начал ровно в пять;
Как бабочки тяжелые, опять
Мне в уши залетели звуки баса.
Невеста умерла… Какая боль!
Как непритворно закричал король,
Когда, пронзив доспехи из бумаги,
Его я заколол и наугад
Ушел со сцены, опустивши взгляд…
И кровь была на деревянной шпаге.
Святая Варвара
Слова отцовы заползают в ухо:
“Построю башню, чтобы берегла
Ты девство, и худы твои дела,
Коль отыщу прореху… тьфу, проруху,
Когда вернусь”. Варвара что есть духу
К строителю: “Ты башню без угла
Строй в три окна, чтоб видеть я могла
Отца и Сына и Святого Духа!”
Но где у человека третий глаз?
И беспощаден кесаря приказ,
И меч отец занес над нею страшный,
И голова упала на песок,
Но на лету запечатлел зрачок,
Как три лица прильнули к окнам башни.