…О, поэзия может еще и не такое! Проблема нынче заключается в том, что поэзия зачастую может, но не хочет. Не горит желанием. Вообще не зажигается ни от чего, остается, едва обозначив свои претензии, вещью в себе. Покоится с миром. Ничего-то стихам — плохим, но тем не менее в избытке наводняющим нашу жизнь — не надо. Кто-то с кем-то где-то условился, что они, стихи, есть — вот и ладненько. Вот и хорошо…

Плохо все это.

Большая книга стихов Александра Верникова эту тенденцию опровергает. Она оставляет ощущение веселого изумления автора перед силой, мощью и возможностями языка. Чувства неофита в хорошем смысле этого слова: “Дай-ка я попробую сказать вот так… Эвон что вышло то!..” Дух захватывает — так надо ли того стесняться, когда можно, оказывается, сказать — чистой радостью победив всякий пафос:

Летящее восприятие — то есть свободное, чистое, непредвзятое, подвижное в подвижном, живое. Свое. Там, где полной спонтанности, естественности высказывания все же не получается — мы видим стремление к ним, автор все равно не теряет доверия читателя, поскольку доверяет ему сам. Преобладающая в книге интонация — личностная, искренняя, по возможности безыскусная. Не нарочито, впрочем, а в тонком и точном соответствии с предметом разговора о подлинных красотах и щедротах этого мира и о многообразнейших возможностях, способах гармонически этому миру соответствовать: вписаться — и остаться.

Бог знает сколько направлений существует для этого похвального стремления. У Верникова отчетливо прописаны два: земля и небо. Земля — это телесность существования, родящая и производящая стихия, сама энергия вечного круговорота вещества, слияния-противостояния жизни и смерти:

Небо — покой созерцания и свобода полета. Иллюзия невесомости, когда долго смотришь в … Параллельная реальность, когда искоса глянешь на … Небо — необходимый для жизни воздух и свет, антиматерия — близкая, быть может, словесной субстанции, законам и парадоксам языка:

Что-то несусветное — но разве не созданное как альтернатива земному существованию? Разве не связанное накрепко с человеком — через тоску, желания, страх и восторг? Ведь это не где-нибудь, а в небе

____________________журавли

В лучших стихах Верникова поэзия — живет, а жизнь — говорит за себя. Но, по моему впечатлению, есть в этой книге и слабые стихи, и множество смехотворных рифм (“Шелленберга” — “Кенигсберга”, “совсем” — “над всем”, “пенсионерка” — “визионерка” и т.д.), и дело знаменитого капитана Лебядкина, оказывается, живет и побеждает:

— подобные откровения можно было и оставить за пределами представительного издания в твердом переплете — серьезного, как ни крути, предприятия. Талантливых стихов в книге немало, но они-то как раз и оттеняют все небрежности и просчеты. Досадно это, поскольку автор, повторяю, берется говорить — и говорит же! — о вещах серьезных: о жизни и смерти, о силе и слабости, о настоящей радости и настоящем горе, об основах и особенностях бытия и быта в России, о человеческом — и вечном. И рождается, например, вот такое:

Вот так-то.