Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2007
Литературный процесс на Урале в контексте историко-литературных взаимодействий: конец XIV—XVIII вв. / Ответ. ред. Е.К. Созина. — Екатеринбург: УрО РАН; Издательский дом “Союз писателей”, 2006.
Филологи уральского региона (из Екатеринбурга, Перми, Тюмени, Челябинска, Уфы, Ижевска, Сыктывкара, Оренбурга) вплотную приступили к созданию академической (в четырех книгах) “Истории литературы Урала”. То, что четверть века назад было мечтой, проспектом, составленным профессорами И.А. Дергачевым и Ю.А. Мешковым, становится реальностью. Выросли литературоведческие кадры, по-новому осмыслен целый ряд историко-литературных фактов, разработаны научные методологии. Первым результатом стала коллективная монография об уральской словесности в период XIV—XVIII вв.
Какой же была уральская словесность в те отдаленные времена, когда литература еще не осознавала себя собственно литературой? Известно, что в России становление литературы как суверенной духовной сферы происходит в “переходную эпоху” на рубеже XVIII—XIX вв. Непосвященному может показаться, что в период русской колонизации словесной культуры на Урале вообще не существовало. Стоит, однако, вслед за исследователями проникнуть в глубину веков, чтобы убедиться в обратном.
Коллективную монографию открывает статья “Урал глазами путешественников: мифопоэтика, идеология, этнография”, в которой красноярский историк К.В. Анисимов анализирует древнейшие представления об Урале как о сказочной стране, населенной, по мнению одних, счастливыми “гиперборейцами”, а по мнению других — полулюдьми-получудовищами. Возникшие в античную эпоху мифологические сказания о Рифейских горах с некоторыми вариациями доживают в европейской науке вплоть до петровских преобразований, когда Средний Урал становится зоной интенсивного промышленного освоения.
Надо полагать, что в начале XVIII столетия и в эпоху Ивана Грозного, и еще ранее, люди, проникающие на Урал, жили “не хлебом единым”. Спору нет, словесное искусство, в частности, жития святых, послания, проповеди и т.п. были частью государственной и церковной идеологии, зато абсолютной независимостью обладали произведения устного народного творчества.
Уральская словесность зарождалась с малого: с обозначения сел, деревень, рек, озер и других ландшафтных объектов, возникавших на основе языка первонасельников края. Финно-угорская лексика, подчиненная русской орфоэпике и грамматике, породила множество уральских топонимов: Исеть, Сысерть, Ревда, Тавда, Колва, Бисерть и другие. Со временем появились несложные сюжеты уральской несказочной прозы: о “старых людях”, о Ермаке, о первых Демидовых (В.В. Блажес. Глава: “Роль фольклора и литературы Урала в процессе культурного освоения территории Уральского региона”). И все-таки главное фольклорное богатство — общерусский фольклор, который принесли с собой русские переселенцы и сохраняли столь же бережно, как старообрядцы хранили старые церковные книги.
В 40-х годах XVIII столетия в Нижнем Тагиле создается европейски значимый фольклорный сборник “Древние российские стихотворения, собранные Киршей Даниловым”. Как полагают исследователи, Сборник Кирши Данилова появился не без помощи тогдашнего владельца тагильских заводов Акинфия Демидова, высоко ценившего искусство талантливого уральского сказителя. По разысканиям В.В. Блажеса, Кирша Данилов — не только составитель сборника и не “скоморох-потешник, а эпический певец, обладающий обширными историко-культурными познаниями и тяготеющий к эпопейному осмыслению национальной жизни”, который усвоил из устной традиции не только широкий круг сюжетов и технику исполнения, но “весь комплекс традиционных русских воззрений, сущность национального менталитета, вообще весь строй образного народного мышления”.
Однако не стоит думать, что былины, исторические песни, скоморошьи потешки и другие жанры русского фольклора вытесняют все другие явления словесной культуры на Урале в период XVI—XVIII вв. Одновременно существовала разнообразная и не менее востребованная письменная, в основном церковная литература. Достойно внимания исключительное доверие народа к письменному слову. “Письменное слово считалось более действенным, чем устное”. В тайниках, чаще всего “за божницею”, хранились рукописные заговоры, сборники народных афоризмов, апокрифы, духовные стихи “Сон Богородицы”, “О Борисе и Глебе”; старательно оберегались от чужого глаза старопечатные книги и раскольничьи сочинения; в XVII веке возникает Урало-Сибирское летописание: создаются Кунгурская, Строгановская, Есиповская и Ремезовская летописи, в которых излагаются различные интерпретации похода Ермака и фигуры самого атамана. Наконец, уральскими исследователями обнаружены рукописные крестьянские книги и даже рукописные крестьянские библиотеки.
Далеко не все из этого культурного богатства проанализировано в настоящей монографии. Для большинства отсутствующих тем найдется соответствующее место в первом томе академической “Истории литературы Урала”. В настоящей монографии, которая, по замыслу редакторов, носит “пилотный” характер, детально прописаны основные жанры письменной церковной литературы. Некоторые из этих произведений создаются не уральцами, но на уральском материале, другие — уральскими и на Урале. Однако те и другие заслуживают особого к себе отношения.
Глубоким пониманием эпохи отличаются разделы о жанрах церковной литературы, написанные Л.С. Соболевой. “Житие Стефана Пермского”, принадлежащее Епифанию Премудрому, выходцу из стен Троицкой обители, характеризуется как памятник общерусской житийной литературы и вместе с тем как явление зарождающейся уральской литературы. В лице Стефана Пермского житийная литература создала идеальный образ народного просветителя, человека бескорыстного, уважающего темную массу пермяков-язычников. В глазах новокрещенных — это чудо бескорыстия, кротости и милосердия. Девизом Стефана Пермского является изречение “благо бо есть даяти, паче нежели взимати”.
На Урале бытуют жанры церковной литературы, доступные каждому прихожанину, — это церковная проповедь, в которой христианско-богословские рассуждения переводятся на “язык обыденного сознания”. Найден сборник проповедей “Статир” (конец XVII столетия), принадлежащий анонимному священнику церкви Похвалы Богородицы в строгановском Орле-городке. Автор доносит до слушателей нравственные понятия, которыми человечество дорожит и поныне. Его исходная позиция: Бог — это великий творец, создавший мир по законам гармонии и красоты. Божественную гармонию разрушают людские пороки: жадность и зависть, леность и пьянство. Последнее подвергается особо гневному осуждению: поведение пьяницы недостойно человека, от него исходят “гнилостные запахи”, вызывающее всеобщее омерзение, а душа пьяницы “скорчилась в оцепенении, словно от мороза и вьюги”. Бытовые образы вплотную сближают церковную проповедь с демократической русской сатирой XVII века.
Нет необходимости замалчивать, что более сильное впечатление производят те разделы коллективной монографии уральских филологов, которые посвящены вопросам фольклора и древней литературы. Именно здесь “материализуется” то внутреннее свойство русской литературы, которое традиционно именуется духовностью. Некоторые положения двух завершающих разделов (“Утопическое и мемуарное пространство “уральского текста” XVIII столетия” и “Аналитика литературы Урала в канун новейшей истории”) воспринимаются как необходимое хронологическое дополнение. Иногда в них недостает представления о многосоставности словесного искусства на Урале в канун возникновения новейшей русской литературы на рубеже XVIII—XIX вв. Профессионально выполненные главы о “Записках” И. Неплюева и Г. Державина в статье Е.К. Приказчиковой, о тобольских журналах 90-х годов (статья О.В. Зырянова), о строгановском крепостном поэте И. Варакине (статья Е.К. Созиной) пишутся как бы без оглядки на целое. Разумеется, поэтику позднего классицизма во многом определяет рациональное мышление, однако в то же время на Урале развивается и фольклор, и жанры устной и письменной церковной литературы. В силу исторических обстоятельств словесное искусство раздваивается: то, чем живет элитная часть общества, еще недоступно народной массе. Однако для исследователя всегда существует общенациональное сознание (русский менталитет) как некая мыслимая и неделимая целостность.
Лидия СЛОБОЖАНИНОВА