Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2007
Век минувший
Михаил Львов
1917—1988
Родился в селе Насибаш Башкирской АССР в семье сельского учителя. В Миассе закончил педагогический техникум, в Уфе учился в пединституте. Работал на Челябинском тракторном заводе в редакции газеты, в областном радиокомитете. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. В годы войны трудился на военных стройках Урала, ушел на фронт в составе Уральского добровольческого танкового корпуса. Первая книга стихов вышла в Челябинске в 1940 году.
Златоуст
Ты сегодня дымишься за дальнею далью,
За снегами, которым не видно конца.
Златоуст! Златоуст! Нержавеющей сталью
Это имя нам детство вписало в сердца.
И Закаменки камень, и малинники Голой,
И запруженный Ай, и седой Таганай —
Это детство мое. Это юность и школа.
Это в горы и сосны оправленный край.
Город детства и стали,
город стужи и зноя,
За оградой резною, за сосной вырезною —
Весь ты в зренье моем, весь ты
в сердце моем,
Словно только вчера я покинул свой дом.
Мы идем сквозь огонь, позабыв о покое,
И в родительский дом я не скоро вернусь.
Как любовью своей, как отцовской рукою,
Ты прикрой меня сталью в бою, Златоуст!
Я нынче страшным расстояньем
От мирной жизни отделен.
И вспомнить я не в состоянье
Театра свет, ряды колонн,
И лебединые страданья,
И лебединую беду.
Я только слышу тут рыданья
И только вижу тут беду.
И вспоминаю об искусстве,
Как о далекой старине,
Как о любви, о первом чувстве.
К ним не вернуться больше мне.
И, снова зубы сжав до хруста,
Иду вперед и в грязь, и в ров.
И кажется, что нет искусства,
А есть железо, хлеб и кровь…
У входа в Скалат
А.Б. Лозовскому
Полковник, помните Скалат,
Где “тигр” с обугленною кожей
И танк уральский, в пепле тоже,
Лоб в лоб уткнулись и стоят?
Полковник, помните, по тракам
Тогда и нас водил сквозь смерть
Такой же танковый характер —
Прорваться или же сгореть.
На миг в прошедшее заглянем.
Челябинск. Госпиталь.
Концерт.
Как будто слушали с вниманьем —
Аплодисментов нет в конце.
Ведущий этим был встревожен,
И раненый поднялся вдруг.
— Простите, хлопать мы не можем —
У нас нет рук.
Мгновенье это походило
На замешательство в бою.
Искусство слов не находило
И молча медленно склонило
Пред жизнью голову свою.
Впадали реки в реки
Мустаю Кариму
Был пароход наш белый,
Шел пароход по Белой,
Еще водой не бедной.
Давал гудок победный.
И всматривались люди
в поселки и холмы.
Мы палубу по кругу
измерили ногами.
Уснули мы на Белой —
проснулись мы на Каме.
…Уснули мы на Каме —
на Волге встали мы.
Впадали реки в реки,
как будто руки в руки…
Из рук да в руки реки
передавали нас!
Мы так и представляли!
Скульптурные, как греки,
Культурные, как греки
(Гомеровские греки),
Мы солнцу подставляли
То профиль, то анфас.
И Волга нас качала.
И нас Казань встречала,
И говорила очень приятные слова.
И Горький с нежным Нижним
встречал нас у причала.
А впереди скучала
уже о нас Москва.
И влажная купальщица махала мне с мостка.
Махали наши реки
волнистыми платками.
Как крылья за спиною —
их ситцевый туман.
И вот уже ни Белой,
и вот уже ни Камы.
Идем Московским морем
в Москву, как в океан!
Впадали реки в реки,
и воды прибывали,
И люди приготовились
к последнему броску.
С ладони на ладони
меня передавали
Родные наши реки.
Вот как я впал в Москву.
Песня
Ребята песню запевают,
На нарах лежа, в тишине.
И песня-то невесть какая,
А сердце разрывает мне.
Все в песне можно и уместно,
И стоит захотеть друзьям —
В теплушку царская невеста
Войдет и тихо сядет к нам…
Но мы поем, поем до ночи
О том, что позабыть нельзя:
“Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья”.
И как далекое наследство,
Пробившись через столько дней,
Твоя судьба сожмет мне сердце,
И я забуду о своей.
Век нынешний
Андрей Ильенков
О времени и о Тебе
***
Клянусь, до самого ада
Никто настолько не сдох,
Чтоб в первый час снегопада
Не сделать выдох — и вдох,
Чтоб сиську не дать ребенку
Голодному, или мне,
Стакан не налить зеленки
Убитому на войне
В краю, где старые Грайи,
А что касается тут,
Боюсь, до самого рая
Настолько никто не крут.
***
Опоздал я на выучку к вам, дуракам.
Без нее не прожить, и не надо:
Я родился следить, как летал таракан
Из окна, упоен серенадой.
Я родился бродить по плохим городам
В табакерках, по головоломкам,
Открывая врата черным дням и трудам,
По мозгам приговором негромким,
Как поет в хирургическом блоке пила,
Как, лопатками овладевая,
Обращенная к ночи, раскрыла крыла
Моя новая тень типовая,
Как стрекочет в траве на закате огонь,
Зажигают Ивановы кони
Буржуазную срань, парфюмерную вонь,
Мировой Паутины меконий,
Где, дырявое сердце леча бечевой,
Рыжий клоун танцует на белом,
И никто никогда никому ничего
Отвечает за черное дело.
***
Бог только что избит,
И тихо пахнет страхом,
И нюхает меня,
И мочится росой,
Дурачество скорбит.
И беззаконовахом
Аллахом заменя
Врага, мы рвемся в бой.
В отелях новых орд
Окопная бравада,
Молочноптичий душ,
Фуршеты на костях.
Испинан дохлый черт,
Какого надо ада,
В раю бессмертных туш
На клонах-запчастях?
Не чары темных сил,
Ты сам из бездны вызвал
Бандитов кабинет;
Дешевых душ банкир
Навечно разделил:
Крестьянам — телевизор,
Лакеям — Интернет,
Ему — реальный мир.
И пусть еще палит
Воздушная траншея
Последних могикан,
Бодающихся с Мы,
Презрением облит,
В своем дерьме по шею,
Пусть бьется великан
Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Здесь властвует объем,
А то, что все мы — твари,
Пожалуй, говори
На мертвом языке,
А мы еще нальем,
И мы еще отварим
Козленка Розмари
В ее же молоке.
***
Пускай не вольная ласточка
И даже не иглокож,
Я тру дымящимся ластиком
Такого мира чертеж,
Мои трудовые выкрики
Пишу языком траншей
Стихи и судьбу, как выкройку;
Со мной, если хочешь, шей
Из воздуха платье белое,
Учи уроки стыда,
Держи кольцо, если смелая:
Оно из гранаты, да,
Но ты-то сама — тем более.
Пляши, саламандра, жги
Мои железного голема
Соломенные мозги.
Crash
Нескромная открытка,
Девическая грудь.
Пойдем-ка, маргаритка,
Покурим что-нибудь.
С утра бодун и насморк.
Тебе не привыкать
Не на живот, а насмерть
Садиться воевать.
Ужель судьба лихая
Мне вечно петь и пить,
Тебе, рукой махая,
По проволке ходить?
Я знаю запах меха,
Хочу сказать слова,
И мне одна помеха
Осталась — голова.
За то, что ты не целка,
Тебя не взяли в вуз,
Но вот тебе тарелка,
На ней лежит арбуз.
Шалунья, я дурею
В траве твоей души.
Сними же их скорее,
Поди-тко попляши!
Сними с меня обузу —
И я скажу, смеясь,
Что кровь и мозг арбуза
Прекраснее, чем грязь.
Мы пальчики оближем,
А физик зуб дает:
Две массы станут ближе
И город упадет.
***
Мне жизнь улыбнулась и завела сама
Часы перед рассветом, когда взорвется смесь.
Намеченную печень проклюнула зима
Опустошенной клетки, в которую не лезь,
В которую намедни цитировали сон,
Что руки стали ветки и выросли цветы,
И сверла распустились, и затрещал озон,
Но ты его не слушай, а то уйдешь и ты.
А мне с тобою сладко, и тихо, и ебло
Нечаянно сломалось об угол словаря,
Расплавилась лошадка в углу, и все стекло,
И все говно, родная… Но, блин, вот это зря!
Но, блин, вот это типа ты как бы мне прости!
Я сам себя не помню, а только о тебе
Сказал: такую ношу нельзя перевести
Ни в деньги, ни на русский, и ни на чьем горбе.
Глазам от света больно, но жаль, что эта боль,
Уже не заглушает сирены той тоски,
С какой уже раскрылись, пикируя в бемоль,
Намеченной осины стальные лепестки,
С какой хотят ненаши хозяйничать в душе,
С какой адреналина колотится прибой,
Графитовые стержни горят в карандаше
В часы перед рассветом, идущим за тобой.
***
Ты все сосчитаешь однажды одна:
Надежда на между, и чтобы до дна,
И чтобы как в сказке, и только как там,
Не глядя на время и нынешних дам.
Не кончится ливень, не минет минет,
Надежда на счастье, которого нет
Иного, чем слышать в листве золотой
Твой шаг осторожный и пряный настой.
Пока на губах не обсохла слюна
Надежда на небо, которое на,
В котором сочтешь по созвездиям слов
И птичьи наречья, и зверя число.
Один в небе Бог, и на свете одна
Надежда на жизнь, зачем мне она,
Иначе — не знаю, считала ли ты
По черному лету пролет бересты.