Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2007
Знак возможности
Вячеслав Бутусов. Виргостан. — Екатеринбург: У-Фактория, 2007.
“Это произошло давно, когда Зэй разрубил кольцо Вои, и у реки появились начало и конец. Поскольку течение крутилось против общего направления, то река Воя двинулась прямиком вверх и хвостом вперед. И это неожиданное движение чуть не сбило нас с толку, пока мы не сообразили, что это знак возможности. Это был вселенский прорыв, переворот космического сознания. А теперь, спустя сотни миллионов неиссякаемых тривиардов кажется забавным пустяком…”
“Виргостан”, книга со звучным и неясным названием, замысловатыми жанровыми определениями и чудными (ударение в равной степени может стоять как на первом, так и на втором слоге) персонажами, тоже может показаться “забавным пустяком”. Или, наоборот, повествованием, полным значения, небытовой мудрости, — все зависит от состояния того, кто начнет всматриваться в “расплывчатый пейзаж”. Сложившие из цветов, запахов и звуков “полноценную картину проистекающего действия” оценят это пленительное изображение, ощутят “теплоту целого неизмеримого пространства, где недосягаемо глубоко колышется спокойное, как небо, дыхание. Это и есть целый мир Верики”.
Именем Верики — девочки, что “неохотно взрослеет” под чтение книги, где “все меняется, но все остается” (совсем как в привычной нам действительности), названа первая и лучшая часть “Виргостана” — “житейская буквальная сказка”, удивительно нежная и добрая. Здесь обитают персонажи с выразительными “пышными” именами, перекатывающимися или тихо тающими на языке: “своеглавый” Герральдий, Геогриф — “один из тех, кто проглотил полуденный камень”, Всеша-Евсения, обладающая “редким умением не загромождать собой пространство”, птица Очевидия “из пряжи стопроцентного вибрирующего пуха, собранного на перевале “градов невозмутимости””, а еще — “тяпоголовые, хлопоголовые и гологоловые представители отряда ватзахеллов”, а еще — “старательные самодеятельные” доверики и недоверики, “давно и непрерывно” пишущие ту самую книгу, которую читают Верике. Той, что “легко уживается с этим простым, но просторным мирозданием, где все движения плавны и бесшумны, равномерны и непрерывисты”.
Плавные движения тоже запросто могут сбить с толку — между ними нет привычной причинно-следственной связи. Однако если вырванный из повествования фрагмент теряет смысл или превращается во вполне самостоятельный афоризм, то само повествование, последовательно перетекая от “часа откровения” к “часу успения”, переполнено множеством самых разных оттенков, которым вовсе не нужно подчиняться требованиям привычной логики.
И все же сказка не зря названа “буквальной” — по ней тут и там рассыпаны реалии, которые при желании можно узнать или сопоставить с близкими и давно освоенными. К тому же к ним так много отсылок: то “полотно дополняется просеивающимися лучами звезды по имени Солнце”, то “ветер усиливается, близя миг признания в своем отечестве”, то Герральдий стекает “свободной половиной часа на дно сферического аквариума” — чем не картина знаменитого испанца! И, несмотря на все парадоксы конструкций, смысл слов, не зафиксированных в словарях русского языка и воспринимаемых на “досознательном” уровне — всевозможных “преддверий: девий, придевий, превий, тридевий, тревий и далее того”, — становится вполне ясен (так ученики Льва Владимировича Щербы, а за ними и последующие поколения многочисленных филологов отчетливо представляли знаменитую “глокую куздру”).
Строение этой “житейской буквальной сказки” отчетливо музыкально, что не удивительно — не забываем, кто ее автор! Заголовки, рефрены, ритмические фигуры переплетаются почти как потоки “вылившейся с неба” реки Вои, чтобы потом мелькнуть внезапно в последующих текстах.
Когда в минувшем январе Вячеслав Бутусов представил книгу в Екатеринбурге, то сообщил, что задумал ее еще десять лет назад, начав писать “Состояния”. Так что именно они — центр “Виргостана”. И еще самая игровая его часть, тогда как “Верика” — самая лиричная. На “элемент игры” в своем “толковом малом сопроводителе” по разнообразным мгновениям, в которых “живут лафляндцы, вифляндцы, триллипуты и вообще все житейские меры”, указывает сам автор, и эта игра скрытыми значениями слов сразу вызывает в памяти не только эксперименты академика Щербы, но и миниатюры из цикла “Говорят дети”. Кстати, порой детский голос звучит здесь открыто, например иллюстрируя “Состояние Уездности”:
— Папа, ты сегодня уезжаешь?
— Да.
— Папа у нас сегодня уездный.
Впрочем, как и в сказке (это состояние, кстати, тоже не забыто), во всякой игре есть не только ложь, но и намек. А потому те, кто решат попутешествовать по “Состояниям” вместе с их обитателями-“житейцами”, смогут совершить немало открытий и, подобно Герральдию, ощутить “толику мощи, превращающей обыденность в загадочность”. Во всяком случае — обязательно оценят “Состояние Возврата в Молодость” (“сродни ушедшему поезду”), “Состояние Искушения Испытанием” (“свойственно героям, засидевшимся без подвигов”), “Состояние Сиюминутной Отзывчивости” (“на каждый пароль есть свой отзыв”), “Состояние Чертыхания” (“дыхание чертежника”)… Ну а дошедший до конца этого объемного перечня, возможно, ощутит “Состояние Звона в Ушах” — “отзвук колокола в душе”.
И все-таки книга получила имя по названию третьего и последнего вошедшего в нее текста — “житейского клочкового романа” “Виргостан”, имеющего, несмотря на всю “клочковость”, линейный сюжет. Это полет героя над океаном на “аэрофаге” (точнее, на разных “аэрофагах”, то на “Верике”, то на Аврорике”) к Виргостану — стране, через которую лежат все дороги и куда только в первый раз попадают случайно. Написанный от первого лица, этот роман-размышление — “общение со своей бессознательной собственностью в школе одиночества”. И если мир открывающей книгу сказки полон любви и нежности (Верика не устает говорить окружающим ее: “Ятебялюблю” — именно так, без пауз, “чтобы не встревали ненужные слова”), то основное состояние завершающего текста — одиночество и смятение, “боль души”.
— “Что-то нарушилось, любовь уже который раз идет по кругу, а мы никак не поспеваем за ней”.
“Просто мне представилась возможность поделиться с другими людьми своим восторгом”, — сказал автор на пресс-конференции по выходе книги. Хотя это слово — “восторг” — к роману “Виргостан” не очень-то применимо. Зато в последней его главе есть примечательный фрагмент, который вполне может стать ключом к феномену прозы Вячеслава Бутусова: “Изобретательность возникла между людьми в процессе попытки вновь обрести общий язык внимания. Отсюда возникли шампуни, открываемые вилками, и сапожные йогурты. То, что человек не в силах обрести естественным образом, он рисует в воображении. Это персональный мир каждого, который находится в непрерывном контакте с окружающей средой. Среда обитания может быть активной и пассивной, мирной и агрессивной”.
Созданный в воображении рисунок тоже становится знаком возможности — вселенским прорывом, переворотом космического сознания, который не требует логического осмысления. Пусть даже “умение мыслить — это самое большое достижение человечества после изобретения защиты от паразитов”.
Наталия ИВОВА