Пьеса в клеймах
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2007
Вадим Леванов — известный российский драматург. Его пьесы идут не только в театрах России, но и за рубежом. В. Леванов много лет проводит в Тольятти знаменитые “Майские чтения”. Благодаря Леванову там появилось немало известных сегодня всей стране драматургов, в числе которых — братья Дурненковы. В. Леванов — заведующий литературной частью театра “Колесо”. Пьеса “Святая блаженная Ксения Петербуржская в житии” получила на конкурсе “Евразия-2007” первый приз в номинации “Пьеса для большой сцены”, принята к постановке в Александринском театре (Санкт-Петербург).
* Клейма — в русской иконописи небольшие композиции с сюжетом из жития того святого, кому посвящена икона, располагающиеся вокруг центрального изображения — средника.
Святая блаженная Ксения Петербургская в житии
Пьеса в клеймах*
Днесь светло ликует град святого Петра,
яко множество скорбящих обретают утешение,
на Твоя молитвы надеющиеся,
Ксение всеблаженная,
Ты бо еси граду сему похвала и утешение.
Кондак, глас третий
ДЕЙСТВУЮТ:
КСЕНИЯ
ЛИК — хор
Пролог
Ленинград. 1942 год. Зима. Идет снег. Трупы лежат прямо в сугробах, припорошенные снегом.
Молодая женщина тащит санки с мертвым тельцем ребенка. Женщина падает, лежит неподвижно с закрытыми глазами.
Женщина в красной юбке и зеленой кофте склоняется над ней.
ЖЕНЩИНА. Вставай.
— Кто ты?.. Смерть? Наконец-то!
ЖЕНЩИНА. Нет. Я не смерть. Вставай.
— Нет… Я не хочу… не могу… Я хочу умереть… Нет больше сил…
ЖЕНЩИНА. Нельзя, милая. Вставай.
— Почему?
ЖЕНЩИНА. Не срок тебе.
— Не могу больше! За что?! Зачем Бог от нас отступился?!.. Кругом — смерть!
ЖЕНЩИНА. Вы Его забыли, а не Он вас.
Звуки сирены, предупреждающие о воздушной тревоге. Где-то, пока не близко, глухо ухают взрывы.
— Нету сил…
ЖЕНЩИНА. Давай, милая, давай, помогу, на другую только сторону улицы перейдем… Вставай, милая!
— Оставь ты меня… Мочи нет…
ЖЕНЩИНА. Ничего, родная, я пособлю, пойдем… Нам скорей надо… На другую только сторону улицы…
Женщина в красной юбке почти волоком перетаскивает Молодую женщину и санки с мертвым тельцем на другую сторону улицы.
И почти сразу же на то место, где они только что были, падает авиабомба.
Когда рассеивается дым, Женщины в красной юбке нет.
Молодая женщина стоит одна.
Клеймо “Смерть”
КСЕНИЯ. Андрей Федорович! Андрей Федорович! Слышь? Что ты?! Вставай, Андрей Федорович! Проснись! Пробудись скорее! Вон люди тут! Пришли, ходят… Что они пришли? Зачем? Чего им? А ты почиваешь! Вставай, Андрей Федорович! Недосуг спать! Слышишь, а? недосуг, батюшка мой! Нельзя, сокол мой ясный, нехорошо! Вставай, родной, что ты, подымайся! Свет мой ясный! Душа моя! Что ты?
— Ишь как… Да…
— Ксеньюшка, бедная ты моя…
КСЕНИЯ. Почто же он спит, матушка — не шелохнется? Андрей Федорович! Вставай! Нехорошо! Люди!.. Проснись!
— Вроде как не уразумеет, а?
КСЕНИЯ. Андрей Федорович! А, Андрей Федорович? Что же ты?
— Ксеньюшка!.. Борони Господи!
КСЕНИЯ. Отчего же он спит? Ровно покойник! Не вздохнет! Андрей Федорович! Свет мой! Разве можно на закате спать?..
— Ишь ты штука какая… Помутнение в голове… Из ума вышла…
КСЕНИЯ. Андрей Федорович! Вставай, ради Христа! Проснись, соколик!
— Ну, милая, ну, будет… Будет!..
КСЕНИЯ. Почто он не вздохнет, матушка? Почто спит так беспробудно? Андрей Федорович! Вставай, родимый! На закате спать нехорошо. Люди тут. Зачем — люди?..
— Ах, горе-то!
КСЕНИЯ. Матушка, плохо ведь это — на закате спать…
— Одно плохо, милая…
КСЕНИЯ. Что? Что?
— Без покаяния, касатка, муж твой преставился!.. (Крестится.)
Пауза.
КСЕНИЯ. Что ты говоришь такое, матушка?
— Ты, Ксеньюшка, лучче поплачь. Слезы-то они душу омоют. Может, полегчает… Ах, горе-то!
— Да не в себе она. Не понимает. Не в разуме.
КСЕНИЯ. Что ты говоришь, матушка?! Что ты говоришь?!
— Да уж что теперь…
КСЕНИЯ. Андрей Федорович! Андрей Федорович! Очнись! Опомнись! Вставай! Слышишь, батюшка, свет мой ясный, сокол мой!
— Будет, Ксеньюшка, будет…
КСЕНИЯ. Преставился?!.. Андрей Федорович! Как же это?! Господи?!
— Ах, горе-то!
— Да-а…
КСЕНИЯ. Как же? Андрей Федорович! Умер?!
— Помер, как есть. Наперед смурый весь сделался, потом белей белья стал. Посля колоколец в горле заиграл, а там — и пар вон!
Ксения падает без чувств. Пауза. Все бросаются к ней, устраивают на постели.
— Вот горе-то!.. Уж как они жили, как голубь с голубицей! Как он ее любил-то, как лелеял, как княгиню ее почитал, пылинке не давал сесть, она за ним как у Христа за пазушкой пребывала. И она тож души в нем не чаяла… Ах, горе!.. Уж как счастливо жили… как два голубка, истинно! Чем Бога прогневили?
— А она не того… Рук на себя не наложит?
— Типун тебе на язык!
— Без покаяния помер Андрей-то Федорович!.. Вот где — беда, вот горе-то. Матушка Владычица, Царица Небесная, заступись за раба грешного Андрея Федорыча Петрова…
КСЕНИЯ (слабо). Андрей Федорович…
Пауза.
Ой, матушка, такой мне сон привиделся… Будто Андрей Федорович… Вымолвить страшно…
Пауза.
Ради Христа, скажите мне!.. Он… Андрей Федорович проснулся?..
— Эхма! Смотреть больно на такое дело… Без ветру качается…
— Это, Ксения, не сон… а явь.
— Надо, Ксеньюшка, терпеть… Его Бог взял… Все мы под богом ходим…
— И в смерти, и в животе — един Бог волен.
— Истинно так. Бог души не вынет, сама душа не выйдет.
Пауза.
— Ты лучше помолилась бы за душу мужа своего. А то… ведь грех-то какой — без христианского приуготовления опочил Андрей-то Федорович…
— А когда вот эдак-то без… покаяния, стало быть, человек помирает… что тогда делается?
— А то и делается, сударь мой, что нету ему Царствия Небесного!
— Да ну?!..
— Господи помилуй! (Крестится.) Жалости подобно!
— Вот так-то!
— Это вот да… не приведи Бог никому так вот помереть! (Крестится.)
КСЕНИЯ (стенает). Андре-е-ей Федоро-о-ович! Андрюша-а-а-а!!
— Заголосила, касатка! Слава тебе, Господи! Теперь, значит, ничего…
— Опамятовалась?
КСЕНИЯ. Сокол мой ясный! Свет ты мой ненаглядный! На кого ты меня покинул?
— Теперь — отойдет… Белугой повоет и ничего…
КСЕНИЯ. Андре-е-ей Федоро-о-ович! Андрюшенька-а-а-а-а!! как же я теперь без тебя одна буду-у-у!!!
— Это хорошо… Ты ничего, Ксеньюшка, повой, повой, полегчает! Поплачь. Покричи. Сердце-то и отойдет, помягчеет. А то разве можно такую муку в себе держать!
— Да. Я было думал, что у нее в голове темно сделалось… Как она с покойником-то разговаривала. Подымала его… Не в своем разуме…
— Отойдет теперь. Покричит, поплачет… Ничего…
— Одно плохо…
КСЕНИЯ. Андре-е-ей Федоро-о-ович!
Клеймо “Преображение”
— А где Ксеньюшка? Выносить пора…
— Не видал.
— Уж как она убивалась, сердечная, как голосила… Насилу успокоили… Это я, говорит, должна была в гроб пойти, а не он…
— Грех, Господи, какой — без покаяния…
— Полно тебе язык бить! Заталдычила одно! Талда! Что теперь — не хоронить его, что ли?!
— Где же Ксеньюшка-то? Пора уж…
— Да вот она. Гляди…
— Батюшки-светы!
Входит Ксения. На ней камзол, кафтан, штаны и картуз ее покойного мужа.
КСЕНИЯ. Зачем вы пришли сюда, добрые люди?
— А?.. Как это?..
— Что ты? Что ты, милая? Что с тобой?
КСЕНИЯ. Что со мною-то станется? Со мной все, слава Богу, благополучно.
— Ах, грех…
— Мы как есть тут… (покашляв) пришли проводить… по христианскому обычаю попрощаться, стало быть… Потому как скончался муж твой… Преставился…
— Пора выносить…
КСЕНИЯ. Кто скончался?
— А?.. Как?… Так муж твой, Андрей Федорович, преставился…
КСЕНИЯ. Андрей Федорович? Он не умер.
— Что ты? Что ты, голубка? Что ты такое говоришь… Господь с тобой!
КСЕНИЯ. Андрей Федорович не умер.
— При покойнике! Срам! Грех-то какой!
— Что ты, что ты, Ксеньюшка, голубушка! Вот же он во гробе лежит! Что ты!
— Вишь ты, как! Разум у ней пошатнулся…
КСЕНИЯ (улыбается). Нет. Андрей Федорович не умер. Но воплотился в меня, Ксению, которая давно умерла.
Пауза.
— Господи помилуй! Грех-то какой!
— В уме повредилась баба. От горя.
— Матушка-заступница… Беда… Вот горе… Выносить ведь пора…
— Ксеньюшка, детонька!…
КСЕНИЯ. Не зовите меня больше Ксеньей, но зовите меня Андреем Федоровичем.
Клеймо “Петербургская сторона”
Двое подвыпивших прохожих идут пошатываясь, поддерживая друг дружку, один все время пытается запеть, но всегда сбивается.
— Эй! Ты кто?!
КСЕНИЯ. Я? Божья тварь.
— Ты откуда тут?
КСЕНИЯ. Я всегда тут был.
— Так ты кто такой есть? А?!
КСЕНИЯ. Я есть певчий хора ея императорского величества Елисаветы Петровны полковник Андрей, сын Федоров Петров!
— Это ж баба — гляди!
— Пьяная, что ли?
— Дура! Поди сюда, мы тебя приголубим, приласкаем!
— Погоди…
— Да ты не бойся! Мы — добрые, мы не обидим зазря… Невзначай ежели…
КСЕНИЯ. Идите себе с Богом, добрые люди.
— Да. Точно, я и говорю, что мы — добрые! Правда, Митяй! Мы добрые, ласковые, ага… Ты погоди, поди сюда…
— Ты чего так вырядилась, а?
— Нет, погодь, как, слышь, тебя зовут-величают?
КСЕНИЯ. Андреем Федоровичем.
— Так ты баба или кто?..
— А у тебя глаз, что ль, нет или они на затылке у тебя? Баба!
— А чего она тогда одета так, как мужик, как солдат?
— А почто монаси в бабьей одеже ходят?
— Эй, слышь, ты нам давай ответь! Кто ты есть? Мужеска пола али девица?
— Чего ты спрашиваешь? Ты проверь, проверь!
КСЕНИЯ. Я ужо говорил…
— Еще скажи, чай язык не отвалится, не отсохнет!
— Ты сам проверь! Давай, а не то я могу!
КСЕНИЯ. Я есмь человек, Божья тварь. А вы, гляжу, под турахом! Ну и ступайте себе с миром, амо шли.
— Не… Мне туда чтой-то расхотелось. Мне с тобой прогуляться охота… вон до тех кустов… А?
— Погодь, Вася, не балуй…
— Больно мне твой кафтан глянется!.. Худой только шибко… Вона в прорехи весь срам видать…
КСЕНИЯ. А у тебя, сокол, срам и без прорех видать. Он у тебя из нутра твоего лезет… через язык твой поганый. Тебе его надо оторвать да собакам выбросить. А совесть у тебя — калмык съел.
— Это ты… это! Я тебя сейчас!.. Я тебе покажу!
— Эк она тебя, Васька, отбрила!.. Ловко!
— Я сейчас ей тоже… Я ее поучу маленько… Бока отсочу!..
КСЕНИЯ. Ой, скосырь какой! Копоти нагнал!
— Ах ты, шельма блядовитая! (Хватает Ксению за рукав кафтана, тот трещит.)
КСЕНИЯ. Пусти! Садомит! Арнаут!
— Не трогай ее, Васька! Слышь?! Она блажная!
— Не лезь, Митяй! Щас проверим, кто она есть! (Толкает Ксению, она падает.)
— Сучий огрызок! (Оттаскивет Василия.) Не трожь ее, скот набитый, говорено тебе!
Ксения подымается.
— Иди на х…! (Василий резко и сильно несколько раз бьет Митяя под дых и по голове, тот падает, лежит ничком неподвижно.) Не хотишь етить, так другим обедню не порти! (Ксении.) Что глядишь, блядь? Потешить тебя, порадовать? По-доброму хотишь аль как? (Рвет на Ксении рубаху.) Тебе по-плохому, стал быть, ндравиться, да?!
Короткая пауза. Ксения неподвижна, замерла, не отрываясь смотрит на Василия.
Что глядишь? Ндравлюсь?.. Эй!.. Чего ты вылупилась?!.. Отворотись! Ну!.. Не гляди на меня!.. Не гляди на меня!!! Тьфу! Блядь! Ведьма! (Отворачивается, закрывается рукой от ее взгляда, убегает прочь.)
Ксения склоняется над лежащим Митяем.
Клеймо “Колокольные дворяне”
Возле церкви апостола Матфея на Петербургской стороне.
Важно шествует о. Паисий с Попадьей.
КСЕНИЯ. Дяденька, а дяденька, дай денежку!
о. ПАИСИЙ. Иди с миром, блаженная! Какой я тебе дяденька? Не видишь, что я духовного звания?
КСЕНИЯ. А я Андрей Федорович, певчий хора Ея Императорского Величества Елисаветы Петровны. Дай мне копеечку!
о. ПАИСИЙ. Ну, поди, поди от меня, нечего тут…
КСЕНИЯ. Дай мне копеечку, Божий слуга! У тебя много божьих денег. Дай Андрею Федоровичу денежку.
о. ПАИСИЙ. Пошла прочь! Не вводи во грех!
КСЕНИЯ. А тебя, дяденька, во грех вводить нечего. Ты во грехе, аки в дегте, весь целиком. Ты ж и в пост скоромишься — блины с маслом да баранью лопатку кушаешь, к попадьей своей под подол лезешь, и на стороне блудишь, мздоимствуешь…
о. ПАИСИЙ. Ты что?.. Что городишь?!
КСЕНИЯ. Бог, дяденька, не Микишка, у него своя книжка.
о. ПАИСИЙ. Ах ты, сатана. Тьфу! Анафема этакая!
ПОПАДЬЯ. А ну, пошла отсюда, курва, дрянь, дура, побирушка, голь перекатная, рвань подзаборная…
КСЕНИЯ. А ты, матушка, зря серчаешь. У тебя тоже рыльце в пушку. Не блуди с дьяконом, да с регентом, да с певчими!
ПОПАДЬЯ. Да ты!.. Да я!.. Собака бешеная! Полоумная! Я тебя в каторгу, в батоги! В остроге сгниешь! В Сибирь тебя!..
КСЕНИЯ (с поклоном). И тебе Господь воздаст, матушка.
ПОПАДЬЯ (о. Паисию). Что ты стоишь, что бельма свои выпучил?
о. ПАИСИЙ. Она бесноватая!
КСЕНИЯ. Что ты, попадья, глазищами-то порскаешь? У тебя чай рожу решетом не накроешь!
ПОПАДЬЯ. Бегите на съезжий двор! Околоточного зови! (Кричит.) Люди добрые, помогите!
Вокруг них собралась небольшая толпа.
Голос из толпы. Помогайте, люди добрые! Колокольных дворян забижают!
Смех.
Клеймо “Злыдни”
Петербургская сторона. Гурьба огольцов бежит по мостовой, гогоча, улюлюкая.
— Бесноватая! Бесноватая идет! (Пронзительно свистит.)
Появляется Ксения. Мальчишки окружают ее кольцом.
— Эй! Брат-Кондрат! Ты мужик али баба?
— Как тебя звать?
КСЕНИЯ. Андреем Федоровичем.
— А где жена твоя?
КСЕНИЯ. Ксеньюшка в могиле почивает.
— А есть у тебя чего промеж ног?
Все хохочут.
КСЕНИЯ. За хульные слова тебя черти горящими головешками припекут. Сковороду раскаленную языком лизать будешь.
— Ой-ой-ой! Страшно как! Гля, Клим со страху обоссался!
— Ондрей Федорыч! Ты — дура!
— Не! Она — дурак!
— Эй, Ондрей Федорыч, коли ты мужского звания, покаж, есть у тя… елда?!.. (Приспускает портки, хочет показать.)
Мальчишки гогочут.
КСЕНИЯ. Зачем вы злые такие? Чего сделал вам?! Откуда в вас зла столько?!
— Ишь, взвилась как!
— Будто блоха укусила!
— Вертится, как береста на огне!
— Гля, щас она из своей кожи-то вылезет!
— Покажь, покажь бабью совесть!
КСЕНИЯ. За что вы меня так терзаете, как собаки какие?..
Останавливаются несколько прохожих.
Ксения (взъярясь). Анчут вас возьми!! Чтоб вам глотку заклало! Чтоб глаза повылазили! Чтоб вас пристрело!
— Ишь как щетину подняла!
— Она прибить могет!
— Взбеленилась, как овца круговая!
— Тикаем!
Ксения. Чтоб вам всем передавиться! Чтоб вас пятнало! Чтоб вам обороту не было! Чтоб вам поперек! Гноем всех загнои-и-и!!! (Мечется, размахивая палкой.)
Мальчишки в страхе рассыпаются, как горох. Пауза. Прохожие мнутся, кто-то подходит к Ксении.
— Андрей Федорович, ты это… не серчай шибко!..
— Что с них взять — отроки неразумные. Не ведают, что творят.
КСЕНИЯ. Это не они… Это они вам вторят… То вы их устами глаголете…
Пауза.
КСЕНИЯ (садится на землю, бормочет). Бабий разум… покатился, покатился по полю… перекатился… Бабий разум — слабый, а язык шершавый…. Ворон летит — кругом глядит — падаль выглядывает — черную кровь… На море, на окияне, на полой поляне — светит месяц на осинов кол… Волчица ходит, воет, деток кликает — не докличется… Петух прокричит три раза, а кречет — всего раз — чет и нечет… Медведь спит, а медведица бдит… деток баюкает: баю-баюшки-баю, колотушек надаю… Сине море, сине… а Христос — рыбка… Рыбка в окияне плывет, хвостиком вильнет… глубоко вода студена… Сидит баба на печи, в печи щи простые совсем простыли… Бабий разум вздорный, а вран черный, арап черный и монах черный… Христос — голубь, а Богородице Дево — горлица… Баран на ворота, а заяц в лес…Цирлих-манирлих — сгинь-пропади!.. Волкодлацы Луну езъедоша… Чижик-пыжик — птах на Фонтанку летал, водку алкал… Фома неверующий в руце Христу-Богу персты влагает — проверяет, в кулак свищет… Коровья смерть рыщет, всех ищет… Стоит рассоха, на рассохе бебен, на бебене махало, на махале зевало, на зевале чихало, на чихале мигало, на мигале остров, в острову звери… Сижу у Христа за пазушкой — не высовываюсь…
— Чего она толкует?
— Темна вода в облацех небесных!
Клеймо “На паперти”
Возле собора.
С трещоточным звуком деревянных колес катится безногий инвалид, отталкиваясь от мощеной мостовой паперти деревяшками, похожими на утюги.
КСЕНИЯ. Ты как обезножел, бедожный?
ИНВАЛИД. Известное дело. На войне. С оттоманами, с туркой, стал быть! Я, брат, Хотин брал! Турка меня, вишь, укоротил.
КСЕНИЯ. Страсть какая!
ИНВАЛИД. Иной раз, слышь, сплю, а во сне — я целый весь — и ноги при мне! И акибы бегу я, бегу, да все по траве будто, а трава в росе — босой и каждую былиночку, каждую травиночку под пятой своей чую!.. А как проснусь — ноги ломит — спасу нет!.. И вот ведь как — ног-то нету, а ломит, болит — страсть, акибы есть они. Вон как! Ну, мне грех жаловаться. Сколь народу турка-то положил! Страх! А я жив вот.
СЛЕПОЙ. Кто тут? Ты, что ли, полчеловек?
ИНВАЛИД. Ишь, востроглазый! Ты по голосу узнаешь?
СЛЕПОЙ. Я тебя по запаху чую. Русским духом от тебя — за версту слыхать!
ИНВАЛИД. Притка лихая тебя возьми!
СЛЕПОЙ. Эх, ты, толоконное брюхо! Что к шапошному разбору явился?
ИНВАЛИД. Не учи безногого хромать!
СЛЕПОЙ. А с тобой — кто?
ИНВАЛИД. Божья душа. Андрей Федорович тут.
СЛЕПОЙ. А! Вон как! Здравствовать желаю!
КСЕНИЯ. И тебе — здравствуй.
СЛЕПОЙ. А сделайте мне дружбу, сведите-ко меня, братцы, во питейный дом. Пива хочу. Вельми зело!
ИНВАЛИД. Аз пью квас, а увижу пиво — не пройду мимо! Тако, что ли, безокий?
СЛЕПОЙ. Родимец тебя расшиби!
КСЕНИЯ (Слепому). Чаю, разбогател ты?
СЛЕПОЙ. Что ж делать, то пусто, то густо, в другой день — хоть матушку-репку пой, а нынче пятиалтынный Бог послал! (Показывает монетку.)
КСЕНИЯ. А как же ты денежки одну от другой различаешь?
СЛЕПОЙ. А на ощупь, во-первых. Я на каждой денежке все черточки чую и назубок знаю. И по звуку еще. Копеечка упадет — словно колоколец ямщицкий звякнет. Гривенник — свой звук имеет, будто хрустальную рюмку серебряной вилкой невзначай задели…
ИНВАЛИД. Красно баит! (Смеется.) А двугривенный?
СЛЕПОЙ. Двугривенный тот обрат по-своему звучит — как две рюмки хрустальных меж собой чокнулись.
ИНВАЛИД. А пятиалтынный?
СЛЕПОЙ. Всякая денежка — свой глас подает. Даже и полполушки.
ИНВАЛИД. А рубль?
СЛЕПОЙ. Не слыхал, врать не буду.
КСЕНИЯ. А вот! Послушай! (Бросает монету.)
Монетка падает, звякнув. Слепой шарит по мостовой, подбирает монету.
ИНВАЛИД. Ну, что скажешь? Какой у рубля глас?
СЛЕПОЙ. Малиновый. Будто к вечерне зазвонили!
ИНВАЛИД. Ишь как! Похоже… (Смеется.)
СЛЕПОЙ. Спаси тебя Христос, Андрей Федорович, облагодетельствовал!
ИНВАЛИД (Ксении). Только зря ты его одарил. Пропьет ведь, враз промотает.
СЛЕПОЙ. А тебе что за кручина? Ты обо мне не пекись, на себя оборотись. Кабы тебе подфартило, ты, что ль, свой рубль не на кружечный двор снес?
ИНВАЛИД. Твоя правда!
СЛЕПОЙ. Дай Бог тебе, Андрей Федорович, доброго здоровья! Пойдем, полчеловек, свернем целковому голову, угощу тебя по-княжески!
ИНВАЛИД. А то и ты с нами, Андрей Федорович, а? Кишечки пополощешь?
КСЕНИЯ. Хлебная слеза под тын человека кладет. Кабы не были вы бедники безвытные, я б вас увещевал от пития…
ИНВАЛИД. Ничего! Мы малость только! Побей Бог мою душу! Безвредно.
КСЕНИЯ. Спаси вас Господь, Царица небесная!
Кучка нищих, шипят, аки аспиды.
— А! Полоумная пожаловала!
— Ждали-приглашали — еле втерлися!
— Куды ты?! Тута без тебя народу, как комарья!
— Аки блохи — един на другом сидим!
— И то! Сидим как у праздника!
— Шла бы ты отсюдова, по-хорошему… Нечего тут…
— Ишь! Чужой хлеб отбивает!
— Мы тут спокон веку. Наше место! Намоленное!
— Иди себе с Богом. А не то ребра тебе отомнем…
— Ты нам лавочку не перебивай!
ИНВАЛИД. Тьфу на вас, иудино семя!
СЛЕПОЙ. В ухо плюнуть да заморозить!
ИНВАЛИД. Чтоб вам всем передавиться! (Ксении.) Пойдем отсель!
— Идите, идите!
— Катитеся калачиками чертовой бабушке на куличики!
— Да всех рысях, а то свет с овчинку покажется!
Инвалид, Слепой и Ксения идут прочь.
Клеймо “Соглядатаи”
Окраина. Подле карет несколько кавалеров, в одной из карет — две дамы, одна из которых старуха в фижмах, другая, видимо, ее воспитанница — совсем юная девушка. Кавалеры возраста разного.
— …девица сия нигде ночлега не имея, еженощно во поле удаляясь, проводит время до первых лучей зари утренней — в молитвах и бдении.
— Да правда ли?
— Истинно так, сударыня-матушка! До самаго свету…
— Одна в нощи, во поле, без крыши над головой, без тепла…
— И при том — в любую погоду, в любую непогодь!..
— Единожды, сказывают, случился превеликий град — градины падали с небеси с перепелиное яйцо величиною, да! А сия блаженная с непокрытою главой стояла на коленях, молясь, всю ночь, до заутренней!
— Отчего она не молится в церкви, как все?
— Такоже слышал я, что ни единая градина ея главы не коснулась…
— А ежели б меня кто спросил, так я сказал бы тому, что на мой разум полагаю ее бесноватою…
— Я тож думаю, что она полоумная…
— Отчего ж тогда не определят ее в желтый дом?
— Я хочу видеть ее ближе!
— Удовлетворять желания ваши, сударыня, есть великая для меня благость и удовольствие несказанное! Вот, прикажете ли, сия труба — есть оптический прибор, с коего помощью предметы, на удаленной диштанции пребывающие, наблюдать с легкостью можно, акибы оные перед самыми очами очутились. Извольте взглянуть семо, в этот окуляр… наводите прибор на тот предмет, коий рассмотрению желаете подвергнуть… Вот…
— Ой! Я вижу! Я вижу ее!
— Да и так без ваших вычур вполне довольно видно…
— Она стоит на коленях! Прямо на сырой земле!
— Сумасшедшая!
— Безумная! Я же говорю вам!
— Позвольте и мне взглянуть… хоть одним глазком!
— Так тут, сударь, иначе никак и не возможно!
— Так вы чаяте, что помешанная она?
— Да без сомнения! Ходит в мужеском платье…
— Диравом кафтане!..
— …именует себя не иначе как именем мужа своего…
— Покойного!
— А что вы, сударь, полагаете, есть безумие?
— А что еще иное может быть, нежели как в священном писании нарекается “бесовской одержимостью”? Диавольское наваждение…
— А может статься, что не она, а мы с вами — безумны…
— Не знаю, безумна она или нет, но живет она, аки зверь.
— Звери не имеют такой странной нужды — молиться… Не раздают имущество свое бедным…
— Да, у зверья нет имения…
— Паче того, животные не отрекаются от имени своего…
— У зверя несть разума, потому с оного нельзя сверзиться…
— Почему у нас на Руси так любят юродов, калек да убогих?
— Полно! Любят ли?.. Кто ее любит разве? Одни ее боятся, потому как видят в странности ее жития опасности для жития собственного… Другие стремятся извлечь пользу себе из ее поступков, из слов даже. Слыхали вы, что тот, у кого примет она из рук подаянье — имеет прибыток и успех на своем поприще…
— О, моя варварская страна!
— …так что, как видите, любви здесь не много…
— Дикий, страшный народ!
— Интересно, что она думает… что чувствует?..
— Вы интересуетесь, сударыня, о чем она молится?.. Бог весть!
— Некоторые подобные ей, и сие из церковной истории известно, особливо в Византейской империи, куда паче чудные деяния свершали, примеру для, сказать, обмазывали себя нечистотами, калечили члены свои, зло сквернословили…
— Избавьте нас!..
— А она не притворствует?
— Нет… Она от всего в миру отреклась. Отринула все удовольствия и удобства житейские. От родства, семьи, дружества, даже от женского своего естества отрешилась…
— Эк вас разобрало!
— Она Христу подобна, потому как из той же горькой чаши пьет презрение людское, поношения принимает, как Он, ею гнушаются, ее гонят, как Его… Не перед Богом она безумна — но перед людьми одними, которые токмо разумом житейским сильны, а небесных попечений не ведают…
— Ну, судари мои, полно! Время позднее, пора до дому, ужинать…
— Да, я проголодался на воздухе…
— Велите там кучеру, пусть домой, с Богом, трогает! Да пусть везет, подлец, хорошо, не то выпорю! Растряс, когда сюда ехали…
Клеймо “Катя”
Петербургская сторона.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Под фонарем стоит Катя. Одета в какие-то яркие лохмотья, волосы ее растрепались, она пьяна. Она смотрит на фонарь, смеется, потом начинает выть негромко, но жутко. Появляется Ксения.
КСЕНИЯ. Эй, чего ты?
КАТЯ. Что?
КСЕНИЯ. Чего воешь-то? Как сама не в себе?
КАТЯ (не глядя на Ксению). А тебе что за печаль? Моя воля, хочу — вою! А хочу…
КСЕНИЯ. Помер у тебя кто?
КАТЯ. А ты кто такой, чтоб допрос мне чинить? А? Служивый?.. Служивый! Аника-воин! Кислая шерсть! Чего тебе надо от меня? Что вам всем надо от Кати?.. А! Вам всем, кобелям, одного только и надо! Эх…
КСЕНИЯ. Обидели тебя, а?
КАТЯ. Эх, солдатик!.. Обидели, да… Давно, да крепко…
КСЕНИЯ. А ты прости. Прости! Тебе и легче будет.
КАТЯ. Такое простить не можно… Да кто ты такой? Ты солдат или кто?
Небольшая пауза.
Деньги у тебя есть, служивый? Есть?.. Тогда пойдем, что ли?.. Коли ты богатый. Купишь мне вина да водки… Я хорошая, ласковая, горячая… Вот, дай руку, пощупай… (Берет Ксению за руку, кладет себе на грудь.)
Ксения отдергивает руку.
Чего ты? Малохольный какой-то… Ты кто таков?.. Ты не смотри, что я пьяная… Я тебя любить буду… крепко… услаждать, тешить тебя… (Плачет.)
КСЕНИЯ. Ну, будет… (Гладит Катю по волосам.)
КАТЯ. Пожалел, что ли? Не нужна мне жалость твоя… Кто ты такой?! Кто?
КСЕНИЯ. Я — Андрей Федорович.
Продолжительная пауза.
КАТЯ. Андрей?!.. (Бросается Ксении на грудь.) Ты?!.. Адрюшенька!.. Постой! Нет! Ты — женщина!.. Ты… Я знаю… Ты блаженная… Ты жена ему была… Я про тебя слыхала… Ты с курка спрыгнула. Он когда помер, в уме повредилась, все имущество бедным раздала, а сама в его одеже пошла по миру. Так?.. Что, любила его? Шибко?
Пауза.
А я… Я знаешь как любила его?! Знаешь?! Я в нем души не слыхала!.. А он, он меня, знаешь ли, как любил?! Он меня называл… “горлинка моя”… Голуба моя! (Плачет.) На руках меня носил. И вот сюда, вот, видишь, — родинка у меня тут — вот сюда расцеловывал! Подарки мне дарил… Сережки, бусики гранатовые… Он меня любил… Андрей Федорович! Любил меня! Он меня голубил, нежил… Было придет, явится в беремя меня сгребет, вот эдак (обнимает себя руками) всю-всю, и шепчет мне нежно, ласковым своим голосом: “Ах, Катенька, ластонька, горлинка моя!.. Так я по тебе стосковался!” И в шейку, прямо в родинку меня целует… Жаркие губы у него, горячие… Во мне все в те минуты, все-все переворачивалось внутри! Душа захолонется, замрет, будто нет ее совсем…
Пауза.
А до чего же я любила его! Как любила! Нет мне без него жизни! Погибаю я без него, без любви его!.. Да понеси святые вон!.. А он тебя, постылую, жалел! Говорил мне, как, мол, я ее брошу, куда она без меня денется, что без меня делать станет… Боялся он, что ты руки на себя наложишь.
КСЕНИЯ (тихо). Андрей Федорович….
КАТЯ. Говорил — любишь ты его сильно… Не мог тебя бросить… Добрый был… тебя жалел… а меня?.. А я?.. (Плачет.)
КСЕНИЯ Как же это?..
КАТЯ. Как я любила его! Больше жизни моей! До святости!.. Бывало, жду, не дождусь, когда он ко мне придет, сижу, сижу у окошка, все глаза прогляжу, жду, жду его, соколика… Сколько я слез пролила. А он добрый был, ласковый… А придет, прямо на шею ему кинусь, прижму, прильну к нему вся-вся и руки ему целую, целую, как полоумная… А как он в уста меня поцелует, так я вся сомлею, будто дух из меня вон…
Пауза.
А как узнала я, что он помер… пошла к Неве, стою, смотрю… Думаю, лучше бы я вместо него померла! Зачем мне теперь жить, на что? Что я без него в этой жизни, кому я… Кинусь, думаю, сейчас в Неву… и все беси в воду, и пузыри наверх! Кончатся муки мои, враз пресекутся… Нет! Духу мне не хватило! Не свела конца. Слабая я, дрянь я, дрянь!.. Никчемная… Ни в дудочку, ни в сопелочку… Жизнь у меня бесполезная, а смерти устрашилась… Убоялась, жалко стало мне себя, жизни своей никудышной… Вот какая душонка у меня мелкая, дрянная душонка!
КСЕНИЯ. Не надо…
Пауза.
КАТЯ. Я тебя знаешь как люто не любила — сердце берет как!.. Ты мне как спица в глаз была! Всякие мысли у меня были… про то, как тебя со свету свести, как в могилу тебя определить. Я раз как-то шепнула Андрею-то Федоровичу, что, мол, давай изведем супружницу твою законную, есть, мол, средства — бабки-ворожеи, а не то немец-аптекарь на Васильевском проживает, он тоже не брезгует — зельями приторговывает… Так он, я тебе скажу, Андрей-то Федорович, прям взвился весь! Ах, ты, говорит, Катька, злыдня, что за дур на тебя напал, варначья душа… Ты, говорит, Катька, и думать не смей про этакое! Ты даже мысли такой не имей паскудной! А не то не увидишь меня больше…
Пауза.
Почто же он так, Андрей Федорович? Со мной поступил несправедливо? Зачем меня тут оставил, а сам…
КСЕНИЯ (тихо). Он не умер.
КАТЯ. Чего ты там шепчешь?
КСЕНИЯ. Не умер Андрей Федорович, жив он.
КАТЯ (не слышит). Как я любила его, желанного моего, возлюбленного моего!..
КСЕНИЯ. Это Ксения померла, жена его.
Пауза.
КСЕНИЯ. Я — Андрей Федорович…
Пауза.
КАТЯ. Родной ты мой, любый мой! (Бросается к Ксении, обнимает ее, говорит быстро.) Андрей Федорович! Сокол ты мой ясный! (Целует Ксении руки.)
КСЕНИЯ. Ну, полно…
КАТЯ. Андрей Федорович! Ты что так долго не приходил? Или ты меня позабыл?! Или ты разлюбил Катю свою? Или у тебя какая еще зазноба завелась? А? Андрей Федорович? Ну что ж ты молчишь? Ты скажи тогда, — прямо скажи: у меня другая! Я же ей тогда все космы повыдеру, я же ей глаза ее повыцарапываю, я ей всю рожу известью выжгу! Ты со мной, Андрей Федорович, не шути так со мной! Слышишь? Не надо со мной так! Не обижай меня!
КСЕНИЯ. Тихо, тихо, красавица…
КАТЯ. Андрей Федорович!.. Гляди на меня! Я сквозь слез лица твоего не различу!
КСЕНИЯ. Тихо, здесь я, тут… с тобой… Не бойся.
КАТЯ. Зачем ты меня покинул? Одну оставил? Не приходил долго! Зачем? Я ли тебя не любила? Я ли тебя… не радовала? Отвечай!
КСЕНИЯ. Тихо, милая. Уймись.
КАТЯ. Скажи правду мне, Андрей Федорович! Любишь ли свою Катю? Любишь ли ее, как любил, как она тебя — не слыхать души, всем телом? Любишь ли?! Отвечай!!
Пауза.
Что ты молчишь?! Андрей… Андрюшенька? Что ты молчишь, как истукан каменный? Любишь ли?!
Пауза.
КАТЯ. Отвечай же!!!
КСЕНИЯ Да…
КАТЯ. Андрей Федорович! Ты скажи, чтобы я услыхала твои слова! Ну, скажи! Или язык у тебя отсох?
КСЕНИЯ (тихо). Люблю…
КАТЯ. Не врешь?! Вправду ли?! Ты меня не обижай, Андрюшенька, не изменяй, грех это, великий грех это — женщину зря обманывать… Бог-то все видит, все ведает… Ты мне тут солжешь, он там тебя накажет… за меня… за муки мои… За то, что ты меня так к себе приучил, а жить со мной не желаешь по-божески… Вокруг ракитова кустика со мной обвенчался… Со своей женой малохольной разлучаться не хочешь… Может, ты ее паче меня любишь? Так почто же ты тогда со мной вошкаешься?.. Ласковый теленок двух маток сосет… Так ведь грех это, сударь мой батюшка… Накажет тебя Бог, анафема ты окаянная! (Плачет.)
КСЕНИЯ. Катя, не надо, зачем всуе Бога гневить…
КАТЯ. А кабы вместе мы с тобой, одним домом зажили… какая бы жизнь у нас пошла прекрасная, не жизнь, а масленица… (Плачет.)
КСЕНИЯ. Не плачь, Катя…
КАТЯ. Ты, Андрей Федорович, ты скажи еще, скажи обрат, что любишь Катю свою! Я и утешусь, усмирюсь. Ах зачем долго так тебя не было… Скажи, скажи…
КСЕНИЯ. Говорено уже.
КАТЯ. Еще, еще скажи, любишь ли?
КСЕНИЯ. Люблю…
КАТЯ. Еще!
КСЕНИЯ. Люблю.
КАТЯ. Так ли, как раньше?
КСЕНИЯ. Так!
КАТЯ. Ах, Андрей Федорович! Сокол мой, свет мой, любимый мой… (Затихает на руках у Ксении.)
Средник. “Молитва Богородице блаженной Ксении”
КСЕНИЯ. Беззвестныя чистая Богородице Дево, выше еси всех ангел, архангел, всех тварей, едина верным предстательница и покрове от бед и скорбей, честнейше помощница еси обидимых, исцеляющейся надеяние, убогих одеяние, больных исцеление, грешных спасение, христиан всех поможение и заступление. Спаси, Господи, и помилуй рабов Божиих ризою твоею честною, защити, умоли, Госпоже, Тебе бессеменнаго воплатившагося Христа Бога нашего. Да препояшет нас силою свыше невидимые враги наша. О всемилостивейшая чистая Богородице Дево, воздвигни нас из глубины греховныя, избави нас от глада, губительства, от труса и потопа, от огня и меча, от нахождения иноплеменных, и междуусобной брани, от напрасной смерти, от нападения вражея, от тлетворных ветров и смертельныя язвы, от злой порчи, от духов нечистых, от всякого зла. И все наши болезни и страсти исцели, и лютые обстоянии всех избави, иже на тя упование. Подаждь, Господи, мир и здравие рабам твоим, просвети ум и очи сердечные и души нашии спаси божественными молитвами своими, еже ко спасению сподоби царствия Сына Твоего Христа Бога нашего, яко держава Его непоколебимая, благословенная и препрославленная, со единоначальным Его Отцем, со Пресвятым, Благим и животворящим Его Духом, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Клеймо “Мертвый Поэт”
Набережная. На парапете, глядя на темную воду, стоит человек. Он покачивается, как от ветру. Кажется, он вот-вот сорвется. Ксения бросается к нему, оттаскивает от парапета.
ПОЭТ. А?! Что?! Ты что?!!
КСЕНИЯ. А ты что?…
ПОЭТ. Что я?.. Ты кто? Чего тебе?! Чего надо?!
КСЕНИЯ. Чего ты там… стоял?..
Краткая пауза.
ПОЭТ. Стоял?.. Ну что с того?… Тебе-то что?!… Иди отсель.
КСЕНИЯ. Ты, можа, задумал зло какое над собой сотворить?
Краткая пауза.
ПОЭТ. Что есмь зло, а что — добро? Ты — ведаешь?! Одному одно — добро есть, а другого для то же — зелое зло!
КСЕНИЯ. Что ж ты себя жизни решить жадешь?
Небольшая пауза.
ПОЭТ. Я стою тут, и мстится, что сей брег — Сенский, а позадь — Элисейски поля, и волна, текуща, убегающа от моих стоп, впадает в окиян, посеред коего — лежит Остров Любви… И хочу кинуться во власть волны, ати отнесла мя к тоему Острову, иде ни зимня несть, ни летнего зноя, одно токмо блаженство, ангелы во флейдузы гудят, и сладок покой…
КСЕНИЯ. Что с тобой? Булавка в голове бродит?
ПОЭТ. Подойди, человече… Худо мне… Плохо мне… Поди, поговори со мной, человече… Скучно мне в едну играть!
КСЕНИЯ. Отчего тебе худо?
ПОЭТ. Вот иду я с кружечного двора…
КСЕНИЯ. Тогда не мудрено.
ПОЭТ. Это ничего, что я на развезях! Всего-то косушку раздавил… И курица пьет!.. А я знаешь кто?
КСЕНИЯ. Сущий в животе.
ПОЭТ. Да, правда… Токмо еще знаешь ли, кто я есть… то есть кто я был?.. Кто я…
КСЕНИЯ. Бог тебя знает.
ПОЭТ. Аз есмь персть!.. Гладен и хладен… и нет у меня ни былочки, ни поживочки. Беден, как Ир! Мякитное брюхо, соломенная душа!
КСЕНИЯ. По ком беда не ходила.
ПОЭТ. Да… И то верно… А знаешь ли, кем был я?.. А был я… прославленный пиит!.. да!..
Зря, пришедший, гроб недавный,
Зришь раскаяний вид славный.
Кто, по совести своей,
Быть не должен в жизни сей,
На себя так и взирает;
Тот здесь дважды умирает…
КСЕНИЯ. Складно.
ПОЭТ. Был я первым из россиян, возмогшем стать академиком!.. как латинския, так и российския элоквенции!.. И, знаешь ли, друже мой, как меня чествовали! Плесканьем рук приветствовали!.. Славу рокотали!.. Это теперь все равно! Это теперь… Жил — без выгреба, ни выти, ни уему не ведал!.. Ни перед кем выю не гнул!.. (Чуть помолчав.) Хотя, нет, гнул… Гнул!.. Но были красные денечки, да!..
КСЕНИЯ. Что же с тобой сталось?
ПОЭТ. Укатали сивку крутые горки… (Невесело усмехается.) “Так проходит мирская слава”!.. Недруги, тщеславцы-завистники… Ломоносов с Сумароковым — лжи за правду давцы, на меня клевретстововали… А как императрикс Анна преставилась, сице и мне финита настала… Из академиков — под зад!.. Синод лучшие поэмы мои да “Псалтырь” мой за “сумнительность” осудил… Одолели, сломили… Лакеи вельможные злобразные — Волынский и с иже с ним… Кинут написать самую краткую материю, и с которой должно мне сочинить приличные стихи к маскераду… и измышлял скоропостижные вирши, не то битым быти… Ухватил горячего!.. “Не кажи больше моей днесь памяти слабкой”… Теперь я ни в городе Богдан, ни в селе Селифан… С куска на кусок перемогаюсь. А хуже нет, чем куски выглядывать…
КСЕНИЯ. И Христос милостыней жил. И безгунный не без савана.
ПОЭТ. И я тож размышлял тако о моем напрасном безчестии: ако мои дни пробегут без шума, “простачком и старичком приду ко гробу” весел, всю светскую злобу на свете оставивши… Но не то, не так! Тяжко мне! Один я! Кругом — один!.. Ровно божедом на скуделице. Остави меня все… бросили, забыли… Забыли! (Помолчав.) “Все проходит”, — рече Екклесиаст!.. Али как Барков сгибну — тот пьян напился до анчутков и в нужнике утоп!.. Погибоша, аки обре!.. (Пауза.) Одна у меня дорога теперь — не нынче — завтре… задеру лытки, и свезут меня в скудельный дом. Я уже и сам жду, не дождусь — когда приидет час меня в домовину обрядить… Бог отступился от меня, отринул меня, как и все, отвернулся от меня. Почто?!
КСЕНИЯ. Не Бог тебя оставил, а ты его забыл.
ПОЭТ. Или вон мыслю иной раз, что, может, стоит пресечь живот свой… Кинуться вон в Неву. И кончить свой век горемычный! Потому — мочи нет боле!..
КСЕНИЯ. Грех это!
ПОЭТ. И страшно мне…
КСЕНИЯ. Это ничего. И Христу страшно было.
Небольшая пауза.
ПОЭТ. Я ведь помер уже… Дышу еще, гляжу… слова устами изрекаю, а все одно — мертв. Сам себя пережил. “Стыд, смятение в презоре”… Иной раз, как увижу — покойника несут, думаю: не меня ли волокут в могилу… Еже писах — писах!.. (Поэт падает на землю.) Ну, вот!.. Все!.. Умру под забором, аки тать… без человеческого воспоможения… Почто сие?.. (Пауза.) Подожди! Не бросай мя изнемогшаго, не уходи! Вонми! Страшно мне!.. Помолись! Вопию стеня! Помолись за меня!.. Помолись за раба Божия Василья Кирилловича Тредияковского… За душу мою грешную! (Затихает.)
Пауза.
Ксения. Умре… раб Божий… Прими, Господи, душу Василья Кирилловича Тредияковского. Упокой с миром…
Клеймо “Воздвиженье Церкви”
— Андрей Федорович! Ты пошто кирпичи ворочаешь?
КСЕНИЯ. Помочь хочу работным людям. Они же святое дело творят. Церковь Божию строят.
— Ты помолись лучше за нас! Твоя молитва Богу угодна.
КСЕНИЯ. Аще б каждый православный по кирпичику единому принес…
— Башня вавилонская воздвиглась бы!
— Ты вон на целую стену кирпичей натаскал…
— Мы давно примечаем: кто-то повадился кирпичи на леса на самую вышину подымать. Решили вот проследить… А тут вон как…
КСЕНИЯ. Церковь воздвижается!.. Кабы и вера Христова в сердцах тако же воздвигалась — ежедень по кирпичику, я б и день и ночь кирпичи на горбу таскал без устали.
Ксения вдруг плачет.
— Андрей Федорович, почто плачешь опять?
КСЕНИЯ. Красненькое вижу… Кровь! Красным-красно все! Я вижу: кровь… кровь кругом — Господи! Все — кровь, реки кровавые.. Больно мне.. А из меня кровь нейдет… Это Его кровь! Христа-Бога кровь! Почто так, Господи! Почто вы аки волки, злые?! Глотки друг другу перегрызли. Брат брата убиша! Кровью умываетесь, кровь пьете, упыри… Бога отринули, отворотился… Покайтесь! Опомнитесь! Жалко вас…
Клеймо “Искус”
САЛТЫКОВ. Кто это?
— Это, вашесиятельство, Христа ради юродивая.
САЛТЫКОВ. Как звать?
— Андрей Федоровичем… Она самое себя так величать изволит… В честь, стал быть, покойного ея мужа, чином полковника.
САЛТЫКОВ. Юродивая?
— Точно так, вашесиятельство! Юрод. Тоя самая, что в канун кончины Елисаветы Петровны — за день до оного печального случая, всюду кликушествовала, глаголя: “Блины! Блины пеките!”, — чем изумление в народе великое вызывала. И на людские спросы: “Что ты, Ксения, да разве завтра масленица? Сочельник только!”, — ответствовала: “А вот поглядите. Завтре вся Россея блины кушать будет”. То есть кончину матушки-императрицы в своих речах предрекла!
САЛТЫКОВ. Интересно… Я хочу говорить с ней.
— Да чего для оно вам, вашесиятельство? Она ж… полоумная! Бог весть, что у ей в голове деется?
САЛТЫКОВ. Позови ее! Я желаю с ней говорить!
Пауза.
— Эй! Андрей Федорович! Поди сюда!.. Тут с тобой ихосиятельство толковать желают.
КСЕНИЯ. Коли надо кому, тот сам ко мне идет. А мне в нем нужды нет.
— Извольте видеть, вашесиятельство! Я же говорил… Баба-сквернавка! Купоросное масло!
САЛТЫКОВ. Как тебя зовут?
КСЕНИЯ. А тебе на что, барин?
— Отвечай, когда тебя спрашивают, дура! Бессоромная баба!
САЛТЫКОВ. Поди прочь, любезный, с глаз моих!
Короткая пауза.
САЛТЫКОВ. Как мне к тебе обращаться?
КСЕНИЯ. Ты первый, кто не спросил, кто я…
САЛТЫКОВ. Мне самому часто доводится личины менять, оттого мне хорошо то ведомо — что есть другим сделаться, стать… Могу сказать даже, что отчасти ведаю, что значит быть женщиной. В женское платье облачаться доводилось.
КСЕНИЯ. Зачем ты это говоришь теперь?
САЛТЫКОВ. Оттого, что вижу — кто ты есть.
КСЕНИЯ. Что же тебе с того?
САЛТЫКОВ. Я понимаю тебя… И восхищение великое во мне возникает…
КСЕНИЯ. Эх! Ботало коровье! Кто ты есть?
САЛТЫКОВ. А ты разве не видишь? Ну? Что ты думаешь в ничтожной голове своей? Думаешь, я — сатана! Явился блазнить тебя да мамонить? Думаешь, я из адеи, из геенны выскочил?..
КСЕНИЯ. Кто ты?
САЛТЫКОВ. Меня разно именовали, и сам себя я нарекал различно… Я — Вечный жид! Агасфер… Аз родился в изначале веков в Халдее… В Египте позна астронозию, волшбу, магию, и таинства Гермеса Трисмегиста, и иные древние потаенные знания… Но не о про то… (Помолчав.) Аз содеял грех… и за то проклят и помста мне и несть прощения до скончанья веков… Жар палящ бысть, яко в пещи! Солнце лизало раны Его, аки гладный пес! Пот липкия кровавыя стекоша с лице, хламида сыра кровию еси. Он несе крест своя, и падоше, и восста, и паки падоше. Ромейские вонники вонзе копия во плоть Его. И падоше во горяч прах у нози моя. И рече: “Вонми! Подаждь ми глохт воды”. Аз слыхом реченье Его, и отворотися… (Пауза.) Почему? Не ведаю. Должно, мне было страшно. Не помню… А может быть, это вернее, мне не хотелось совершать никаких движений. Мне не хотелось шевелиться, выходить из уютной тени навеса, в которой стоял я. И чего для было мне предпринимать что-то? Ради какого-то юрода, ославленного Царем Иудейским, оборванного нищего, сирого проповедника, шарлатана, исцеляющего слепцов, изгоняющего бесов, воскрешающего мертвых? Ради обреченного умереть на кресте?.. Я не шелохнул перстом, я не дал Ему глотка воды… Воины ударами заставили Его подняться и Он повлек дале тяжелый крест свой. Я остался… (Пауза.) И в час, ако во Храме Иерусалимском, яко и бысте предрече, — запона раздра, и небеси помрачились, або Он умре на кресте… в тои миг аз падоше, аки подкошенный, и сердце во мне зашлось и замерло… И аз чуял: все члены мои холодеют… и — аз умраю… И страх объял мя. И некто незримый и неосязаемый, и тому паче страшный уму, нежели образимое чудище… нет, не рек, но влил в разум мой, аки яд смертоносный: “Ты проклят тем, что обречен на жизнь вечную. И не сможешь умереть тьму лет до второго пришествия Его”.
КСЕНИЯ. Зачем?.. Зачем ты рассказываешь?!..
САЛТЫКОВ. Поверила ли? Ты примешь от меня денежку?..
КСЕНИЯ. На что тебе?.. Разве что с того станет?..
САЛТЫКОВ. Прими! Прошу! Сделай, чего я не сделал…
Пауза.
КСЕНИЯ. Хорошо.
САЛТЫКОВ. Помолишься за душу мою?
КСЕНИЯ. Да.
Пауза.
САЛТЫКОВ. Ты всех так жалеешь?
КСЕНИЯ. Я грешная душа. Бог — жалостлив.
САЛТЫКОВ. А не боишься ты, что через свою жалось — кару себе стяжаешь? За то, что от меня сейчас тут подаяние приняла — казнят нещадно?.. Ведаешь ли, что за деньгу из рук моих приняла?
КСЕНИЯ (смотрит на монету в ладони). Нет. Я такой не видала.
САЛТЫКОВ. Не жжет ладонь серебро?.. Один из тех сребреников, которые были Иуде заплачены. Христова кровь на них и вина человеческая.
КСЕНИЯ. Кто ты?
САЛТЫКОВ. Я? Я князь Ракоци, маркиз де Монгоферра, граф Белламар… Я шевалье Шенинг, граф Цароги, купец Нобле, господин де Сен-Ноэль! Я — господин де Зурмон, граф Сен-Жермен, граф Салтыков! Я — Агасфер!!.. (Смеется.)
Появляется графский лакей.
САЛТЫКОВ. Я — вечный жид!
— Вашесиятельство! Ай ты, Господибожемой! Опять вы чудите… Вот беда ты, Господи, святые угодники!
САЛТЫКОВ. Я — Иуда Искариот!
— Да почто же вы!.. говорено же было сколь разов… зачем же вы обрат!.. как дитя малое, ей-богу! (В сторону.) Эй, вы там, что, уснули, что ли, етить вашу мать!
САЛТЫКОВ. Я был проклят!
— Так ведь и думал, что не для чего вам разговоры разговаривать! Опять голова от ума опросталась! Поехали домой, вашесиятельство, право слово, поехали!
Появляются еще два лакея.
САЛТЫКОВ. Я — Иуда! Не удавился я на смоковнице вервием из дармодеровой щети!.. И живу до днесь!.. (Рухнул на землю, корчится, кричит.) Я — Иуда-а-а!!!
— Что ж вы стоите, как пеньки стоеросовые! Держите, вяжите его! Осторожнее, шельмы! Где Гринька с каретой?! В карету несите, Господибожетымой!
Лакеи с трудом удерживают бьющегося в конвульсиях графа, вяжут и уносят его.
— Беда! (Ксении.) С тобой говорить вздумал, соловьев развел, да сам… Слаб на голову ихосиятельство… чуть чего — ум как ветром выдувает… невесть что лопочет — иной раз складно — диву даешься, а понять нельзя! Осторожнее его! Тьфу, сучьи дети!
***
— Видала? У отца Паисия на Прощенное Воскресенье копеечку попросила, а у него Великим постом заворот кишок сделался.
— Да нет — гнилая горячка у него! Гнилая горячка!
— Все едино! Преставился как есть!
— А попадью-то, попадью-то во блуде застигли! С регентом!
— Вот и смекай! У кого блаженная попросит чего, а тот откажет, тому враз беда приходит или несчастье какое. Помрет кто, или того паче…
— Чего ж хуже смерти-то может быть?
— А то и хуже, когда вот с ума-то скатнешься!
Клеймо “Муж”
КСЕНИЯ. Кто тут? Кто? Кто ты?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я это…
КСЕНИЯ. Кто?!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Это я, Ксения, муж твой, Андрей Федорович…
КСЕНИЯ (как эхо). Андрей Федорович… Андрей Федорович… Андрей Федорович…
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ксеньюшка!..
КСЕНИЯ. Матушка пресвятая, матушка пречистая!.. Заступись! Спаси, помилуй раба твоего Андрея Федоровича…
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Ксеньюшка!.. Выслушай!..
КСЕНИЯ. Чур меня! Изыди! Сгинь-пропади, бес окаянный! Семя злое, гнилое, ядовитое! Господи! Зачем испытываешь меня сызнова?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Не бойся, милая! Это я — муж твой!
КСЕНИЯ. Я — Андрей Федорович! Ксения — померла.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Погляди на меня, Ксения! Я скучал за тобой, радость моя!
КСЕНИЯ. Сгинь-пропади! Наваждение дьявольское! Соблазнить меня измыслил? Душу мою от Царствия Небесного отлучить? Прочь поди!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Постой! Послушай! Я повидать тебя пришел. Из тьмы адовой к тебе отпущен… Последний раз взглянуть!
Короткая пауза.
КСЕНИЯ. Андрей Федорович… Ты?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я.
КСЕНИЯ. Как же?.. Вправду ли ты — Андрей Федорович? Ты — умер… Как же ты говоришь теперь со мною? Божьим промыслом или по дьявольскому наущению?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Божьим промыслом, Ксения. Умер я, многогрешный, без покаяния, и Бог весть, сколько страданий душа моя приняла бы, кабы ты, заступница моя перед Господом да перед Богородицей, за меня не предстательствовала…
Пауза.
КСЕНИЯ. Ты обидел меня. Оставил. Осиротил. Ты — умер… И деток у нас не было. Не дал Бог. Чем мне было жить без тебя? Я другого ничего и не знала, как мне за тебя перед Богом заступиться? Что я — сирая да слабая, могла еще сделать? Я умерла с тобой и в тебе воскресла. Чтобы ты жил… Чтобы ты Царствие Божье узнал.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Разве можно так любить?..
КСЕНИЯ. А разве еще как можно? Я не ведаю — по-другому как. Не разумею. Ты меня разве не так любил?
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Прости, Ксения, прости! Я слабый… Я убогий! Я того не стою, что ты для меня… Я грешный! Господь меня взял, как был я во всех грехах моих, как в помоях, в нечистотах, смердящего!.. И было мне уготовано рассчитаться за все прегрешения мои… А ты…
КСЕНИЯ. Просто… я так любила тебя. Это просто! Я любила тебя больше, чем жизнь…
Пауза.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Я стоял во тьме… Был хлад, и был ветр — ледящий, жестокий, пронзительный, резкий… он хлыстал меня, аки катова плеть, врезался в кость. Морок вкруг меня зело густой. Я дрожал на ветру, аки тонкая былинка, и было мне страшно! Тако страшно не было никогда допреж… Я знал, зрел все прегрешения свои, все злые свои дела пред собой, все-все грехи мои во всей черноте их предо мной предстали… И тяжко было мне, аки плита многопудная каменная грудь теснит… И паче того тоскливо было мне, и скучно и тошно тако, что не могу молвить, потому как не мог я повиниться, раскаяться в прегрешениях моих. И сице стоял я наг, каким рожден на Божий свет, на злом ветре, и ждал, не ведая чего, только чуял, как растравленны язвы на теле своем — все свои вины. Это мука была! Мука мученическая. Вотще стоял я там, во тьме, на ветру. Не было рядом ни единой души, и не было света, токмо тьма бесконечная, черная аки сажа, только ветр, жгущий хладом сирую плоть мою, а равно и многогрешную душу. Никто не глаголел мне… Мурашки бежали по дрожащей плоти моей, аки злые блохи по песьей шкуре… Я не зрел никого: ни аггелов, ни бесов. Ни един звук не раздавался там. Страшно было пребывать во тьме неизвестности… Сколько мыслей было в главе моей — столько за всю мою бренную, напрасную, зряшную жизнь мою, не было… Страх мысли моей был в том, что вся моя жизнь, была предо мной во всем смраде и зловонии греховном, ибо жил я, аки зверь, без смирения, без цели, вся жизнь моя — суета и тлен, звук пустой в пустоте… И еще одна мысль билась, как голубица в клети — о тебе!.. Что одна ты только в жизни моей была светом Божиим, любовь твоя — святая любовь — спасение мое, живая вода…
Пауза.
КСЕНИЯ. Ни муж без жены, ни жена без мужа — не спасутся.
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Прости. Прости меня, Ксения!..
КСЕНИЯ. Что я!.. Не меня, Господа Бога — проси! Он — простит!
АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ. Прости…
Клеймо “Марфуша — Христова невеста”
МАРФУША. Ну-ко, ну-ко, подь семо, покажись, что ты за птица такая?!
КСЕНИЯ. За погляд денег не берут. Гляди, коли глаза есть.
Пауза. Марфуша неотрывно смотрит на Ксению.
МАРФУША. Дух вражий! От запаха стервы нос залегает?!.. Сатана в тебе сидит! (Мелко крестит себя и Ксению.) Чур, чур меня — бесовское отродье, сгинь!!! Пропади! Тьфу! Тьфу! (Плюет в Ксению, визжит истошно.) Изыди, изыди! Бесы-ы! Диавольское наущение! Не трожь мя-а-а! (Падает, корчится на полу.) Чую, как словеса воняют. Вонь чую гнусную, смердящу! Словеса — вонь, словеса — гной, черная кровь! Изблюю из уст!
Пауза.
КСЕНИЯ. Будет уж дурочку катать.
МАРФУША (затихает, садится на полу). Я чую!.. Я вижу, кто ты есть!
КСЕНИЯ. А себя? Ведаешь?
МАРФУША. Не по ноздре ты мне!..
КСЕНИЯ. Полно пешки топить!
МАРФУША. Меня Боженька любит!.. А ты — поганая!.. Во мне Бог сидит! Вот тут, вот тут! (С силой бьет себя в грудь.) Мне аггелы поют, на дудках свищут… А ты — вошь, мою кровь пьешь! Боженька — мой! А тебе — шиш!.. Полоумная! — богата была, да все именье просрала! В сральне тебе жить — говны месить!! Умом повредилась — мужиком обрядилась! Жиды Христа продали, а ты — с имя!.. Я все бросила, все от себя отринула — все за ради Боженьки, Боженьке все отдала. Живу, как червь в наземе! Как гнус, как слизняк, как гады ползуща! На коленках сюды приползла из Новагорода!.. Я землю и навоз жру, вериги ношу, плоть своя нещадно терзаю! И тако Царствие Небесное снищу себе!.. Боженька — мой, мой токмо!.. Серой от тебя разит! Серой! Сдохни, усохни, сквозь земли провались! Сатанаилова язва смердяща!
КСЕНИЯ. И не срамно тебе?
МАРФУША (не сразу). Чего мне срамно?
КСЕНИЯ. Ты во лжи, аки в тенетах. Чего для скоморошничаешь, чужую харю на себя рядишь? А сама — не то…
Пауза.
МАРФУША. Как ты… изведала?
КСЕНИЯ. Ты для себя… для себя единой Царствие Небесное стяжаешь…
МАРФУША. А ты?! Ты — как?! Не тако ли тож?!.. Я все, все-все Богу отдала — всю себя! Как невеста… У меня мужа не было! Я плотского греха не ведала! Блудом плоть не услаждала!.. Я чиста, аки агнец жертвенный, аки невеста Христова! Я и есмь невеста Ему! Я Христа люблю!
КСЕНИЯ. Не любишь.
МАРФУША. И он мя любит! Любит мя!
КСЕНИЯ. Людей ты не любишь, а Христос — любит.
МАРФУША. Человече — еси гной и кал еси! Ему жити потребно с суками да со свиньями! Оне вонею зловонною воннут, аки душа человеков! От грехов воннут погано, смрадно, яко пес дохлый!.. Анчихрист встал у мировых врат, и евонных выблядков тьмы и тьмы окрест! И всюду! И в небеси!.. Анчихрист на звере багряном, кровавом ярится, сам аки зверь страшен!.. И в руце ея чаша полна мерзости и кала! Враг сатана — отженись от меня!.. Ты — трепаная рогожа! Скверная, нечистая — похоть свою с мужем тешила, в блудодействе пребывала! Я! Я одна — Божий человек есмь! Бог мя любит!.. Одну! Ты мне — поперек жизни! Сгинь! Сгинь!.. Отколь ты явилась?!! Трясца тебя ухвати! Я — страстотерпица… Я девка была — меня ссильничали. Отец пьян напился… И у меня в голове помутилось… Но я токмо чище стала… Невеста!.. Ты мне глаза уколола… Речи! Как, было тебе виденье? Было? Зрела ты аггелов? А Николу-чудотворца? Али саму Пречистую Деву сподобилась?!..
КСЕНИЯ. Зрела.
Пауза.
МАРФУША. А мне токмо беси являются. Сатана их на меня науськивает… Они меня на блуд склоняют, на скотское непотребство… Падучая у меня сызмальства. Упаду — забьюсь, и корчит меня, корежит, пена из рта, язык пухнет — задохнуться льзя. Пасть могу и голову расшибить… Собой не владея — опрастывалась — нечистоты из меня все вон источались. Все в страхе на меня глядя — мыслят, что сие бесы во мне корчатся… Я и стала потом мал-помалу кликушествовать… Овогда, перед тем, как скрутит меня падучая, незадолго… такое блаженство нисходит, благодатная благость… как ветерок горний с райских кущ снидет, душу овеет… И весь страх сгинет! И душа, словно захолонется от радости светлой… Ровно ангел росою райскою уста освежит!
КСЕНИЯ. Бог — любовь есть. Это отмета его на тебе. Он тебя любит.
МАРФУША. Правда? Правда?!
КСЕНИЯ. Правда.
МАРФУША. Как тебя? Тако же?
КСЕНИЯ. Крепче.
Марфуша со слезами обнимает Ксению.
Клеймо “Сытный рынок”
Ксения идет мимо рядов.
— Андрей Федорович! Возьми у меня денежку!
КСЕНИЯ. Нет, касатик, ты мне бумажку не суй! Ты мне дай денежку, где царь на коне!
— Вот тебе царь на коне!
КСЕНИЯ. А от тебя, скареда, ничего не возьму! Ты людей околузываешь.
Ксения идет далее.
— У меня, у меня прими, Андрей Федорович!
— И у меня, окажи милость! На помин души!
КСЕНИЯ. Нет, не возьму, ты, мил человек, бедных обижаешь!
Ксения идет далее.
— А возьми у меня, Андрей Федорович, хоть чего-нибудь! Хочешь — сарацинского пшена — хошь мешок бери!
КСЕНИЯ. Бедным отдай.
— А вот китайской травы!
— Содомских яблоков!
— Не побрезговай, возьми крендель!
— А у меня слаще! Моего попробуй!
КСЕНИЯ. Не возьму и у тебя ни скрупула! Жадый ты, как жидовин. Мошну распустил — будто широкой рукой да мне в руку, а сам выгоды с меня хочешь. Тебе убытку ни на чох, а в иголье ушко пролез! Нет, касатик, хлебни шилом патоки!
Ксения идет далее.
— Возьми у меня красного товару! Кубовая шерсть! Без сносу будет!
— Возьми плат драдедамовый!
— Не позволишь ли, Андрей Федорович, подарить тебе тулупчик?
КСЕНИЯ. Подари его тому, кто без него злосчастен, кому он в радость!
— А какую радость я могу тебе сделать?
КСЕНИЯ. Люби ближних своих. Когда доброго человека зрю, я радуюсь паче всего, мне другой радости не нать.
Извозчики зазывают Ксению:
— Андрей Федорович! Садись! Домчу в два огляда!
— Ко мне, ко мне садись! У меня вон какой шарабан!
— Садись, Андрей Федорович, свезу живым манером куды укажешь! Почто зря мостовую лощить?
КСЕНИЯ. Благодарствуйте! Мне тут недалеко!
Клеймо “Подкидыш”
— Что там? Что?
— Убийство, что ли?
— Да пьянь!
— Бабу удавили!
— Дак хто, хто удавил-то?
— Тати!
— Я гляжу, у ей ноготь синий и на лицо земля пала!
— А это беглые, которые с Емелькой Пугачевым совместно разбой чинили, да от казни спаслися! Вот они теперь сюды, стал быть, явилися, шалят тут! Грабят народишко, разбойничают.
— Будет тебе язык бить!
— Точно как есть говорю! Емельки Пугачева робяты! Беглые.
— Эх! Язык без костей! Извозчик, пьянющий в дым, бабу задавил. Она проходила вон, а тут — он!.. И всех делов!
— Удавили? Кого удавили?
— А она на сносях!
— Да кто? Кто?
— Да задавленная! Баба…
— На сносях?! Матушка Владычица!..
— Прям на мостовой разрешилась, родила!
— Хто?!
— А сама того… кончилась!
— Царствие Небесное!
— Да что за баба-то?
— А Бог весть!
— Неизвестного роду-племени…
— Простого званья-то, видать…
— Да уж… разве что не нищенка какая…
— Я ее, кажись, знаю! Чухонка она. Прачка. В прибытном доме купца Голяткина проживала.
— Дите-то надрывается!
— Что делать-то?
— Что-что! Знамо что — полицию звать.
— А вроде уж кликнули, нет?
— Не знаю я.
— А дите?
— Дите в сиротский дом определят. Токмо там не заживешься.
— Да, помрет дите, как Божий день ясно.
— Смотри — все как Ксения сказывала!
— Подождите! Не надо полицию звать! Я дите возьму. Я! Спросите, люди скажут, я Марья, вдова унтер-офицера Антонова Павла Егоровича… Нам с мужем Бог детей не дал… Мне Ксения блаженная указала!..
— Чего указала?
— Чудо Господне!
— Что за чудо еще?
— А то и чудо, что приходит ко мне Ксения и молвит: “Вот ты тут сидишь, Прасковья, да чулки штопаешь, а не знаешь, что тебе Бог сына послал! Беги скорее на Смоленское кладбище! Беги, не мешкай!” Я и припустилась скорой ногой. Вот оно и все!
— Дивно!
— Чудо! Истинно!
— Господь ей за ея жизнь, доподлинно праведную, прозорливостью наградил.
— Словом ее и веждаюсь!
***
На Красную горку, да, тогда, кажись… Приходит к нам в дом Ксения. И говорит:
— Эх, красавица! Ты тут кофий варишь, а твой муж жену хоронит на Охте. Бежала бы ты туда, что ли.
Я ей в ответ:
— Как же это может быть? Мой муж, да жену хоронит?
И матушка мне в один голос вторит:
— Как так, Андрей Федорович? У нее не то что мужа, а жениха-то нет.
Ксения нам ответствует:
— Некогда язык бить. Коли счастья себе и ему желаешь, так ступай, как сказано!
Я ей:
— Да куда — ступай? Куда?
А она, значит, опять свое:
— Или не слыхала, или на ухо туга стала, или по-нашему разуметь перестала от кофию? На Охту! На Охту, касатка! Поторопись! Я тебе худого не пожелаю. Я тебя как родную люблю. Тихая ты, ласковая, нраву кроткого, как моя Ксеньюшка… Царствие ей Небесное! Иди, иди, не спрашивай ни о чем! Бог все ведает!
Я ее послушалась и с матушкой заодно пошла на Охту. Гляжу: хоронят кого-то — люди идут за гробом. Ну и мы с матушкой за ними воспоследствовали. Стало быть, хоронили молодую женщину, доктора жену, от неблагополучных родов преставившуюся… Ну, погребенье закончилось, народ расходится стал, а муж покойной стоял так, на могильный холм глядит, да вдруг падает навзничь. Мы с матушкой насилу подхватить и успели!.. Так знакомство наше с Павлом Аркадьевичем нежданно и случилось… Хотя, как нежданно, когда Ксения нам его предрекла!.. А спустя год Павел Аркадьевич сделал мне предложение, и я стала его женою. Так и живем по се поры счастливо, слава Богу!
Клеймо “Успение”
КСЕНИЯ. Что? Пора уже? (Пауза.) Я долго ждала тебя. Долго-долго!
СМЕРТЬ. Я ведаю.
КСЕНИЯ. Я так долго ждала… Тогда, давно… до отчаянья звала тебя!
СМЕРТЬ. Я знаю. Отчаянье — грех есмь.
КСЕНИЯ. Я знаю…
СМЕРТЬ. Ты готова?
КСЕНИЯ. Да.
СМЕРТЬ. Хорошо.
Пауза.
КСЕНИЯ. Дивно!
СМЕРТЬ. Чему ты дивишься?
КСЕНИЯ. Я не ведала… что ты — мужского звания…
СМЕРТЬ. Я то, что есть. Как и ты. Ты от своей женской породы отринулась, отвергла ее? Чего для?
КСЕНИЯ. А реки мне теперь… что будет теперь?
СМЕРТЬ. Все узришь, все познаешь.
КСЕНИЯ. Узрю ли я Андрея Федоровича, мужа моего?
СМЕРТЬ. Ты была терпелива всю жизнь свою. Потерпи еще малость самую. И все тебе откроется.
КСЕНИЯ. Ответь мне тогда: почему ты ныне являешься, а не когда я так звала тебя, когда молила?
СМЕРТЬ. Каждому своя череда. Тогда тебе не срок был.
КСЕНИЯ. И мне всегда было боязно… что я не буду готова, когда ты придешь про меня… Я видала мертвецов. Бывала подле тех, кто дух испускал, чья душа отлетала при мне. За руку держала преставившихся… И кажинный раз это было по-другому. И никогда в те разы я тебя не видала. Тебя токмо тот зрит, кто последний свой вздох испускает?
СМЕРТЬ. И то не все. Немногим дано меня зреть.
КСЕНИЯ. Отчего, поведай мне, вот когда душа из тела источается, отлетает вон — тело человеческое делается ровно мешок с костями — безобразное…
СМЕРТЬ. Чего тут? Плоть без души мешок с костьми и есть.
КСЕНИЯ. Да, правда, так…
Пауза.
СМЕРТЬ. Страшно тебе?
КСЕНИЯ. Я много видела, как человек кончается. Мало кто тебя приемлет, как должно — как благость…
СМЕРТЬ. Противятся, артачатся, упорствуют…
КСЕНИЯ. Люди! Человеки. Страшно им. Я всегда их уговаривала… утешала, что токмо мука их пресекается смертью, а несказанная радость новой жизни обретается!
СМЕРТЬ. Верили тебе?
КСЕНИЯ. Когда как.
СМЕРТЬ. Пуще смерти, страшатся оне муки телесной, которая смерти предшествует. По слабости своей человеческой — к плотской боли терпения не имеют.
КСЕНИЯ. А иные пуще боятся не этого. А того, чего не ведают, и что разум их вместить не может: что после с душой их станет? Грехов своих страшатся. Иным грехи их — хуже, чем язвы растравленные болят. Трепещут пред Божиим судом предстать.
СМЕРТЬ. Мало таких. Которые с разумом и совестью. Более тех, что жили тварям подобно, и смерть встречают, дрожа, аки твари.
КСЕНИЯ. И они — Божьи твари! Ну, что? Я готова.
СМЕРТЬ. Неужто в тебе нет сомнения: что вот, вдруг, там за порогом мира сего — несть ничего?! Тьма! Пустота! Смерть — венец всему. И только!
КСЕНИЯ. Нет. Ты меня искушаешь. Зря то.
Пауза.
СМЕРТЬ. Знай! Смерти нет. Сказано: Любовь сильна, аки смерть. Так и смерть — любовь есть. Для тебя небытия не будет. Жизнью своею в мире сем стяжала ты себе жизнь вечную. Немногим такая благодать даруется — в двух мирах обретаться. Но тебе — дадено. И впредь — всем сирым да убогим, страждущим и просящим — благоволить и сострадательствовать, подсоблять — исцелением, предостережением ли…
Пауза.
СМЕРТЬ. Иди! Я обниму тебя!
Объятие. Темнота.
Эпилог
…Мать!.. Она мне, значит, на суровой нитке, с крестиком вместе, маленькая… не знаю, как называется… иконка, наверно… образок типа… с ней, с Ксенией Петербургской… святая там вроде какая-то типа… маленькая такая, серебряная… И, короче, мне, значит, дембель уже подходит… И мать в часть приперлась. Я охренел вообще. Говорю: “Мать! Ты че? Тут тебе курорт, мля?! Сколько бабла — на дорогу! Я сам через две недели уже дембельнусь!” Ладно, забирает меня на свиданку, идем там в город, жрем че-то… Лимонад, бля… Потом она, типа, че-то засобиралась так… Резко так! Я говорю: мать, ты че? Она: у меня, автобус что ли, какой-то чартерный-шмартерный… Я, короче, ниче не понял! А она — свалила. Я еще погулял чуть-чуть и назад — в часть. (Короткая пауза.) А там… Чехи всех вырезали. Всех… Все валяются — кишки наружу… У кого горло… у кого вообще… Блядь!…
У меня чуть башню не снесло на хер!.. Комиссовали меня. Я домой приезжаю — рассказываю, а мать говорит: ты че? Я к тебе не приезжала…
Короче, мать мне потом говорит. Это, мол, она, ну эта святая… Она, типа, меня спасла…
Хрен его знает, может, и так… Главное, что живой, мля! Правильно? Эй, бабуля! Куда свечку-то ставить?
Тропарь
Нищету Христову возлюбивши,
безсмертные трапезы ныне наслаждаешися,
безумием мнимым безумие мира обличивши,
смирением крестным силу Божию восприяла.
Сего ради дар чудодейственной помощи стяжавщая,
Ксение блаженная,
моли Христа Бога
избавитися нам всякого зла покаянием.