Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2007
Степан Щипачев
1899—1980
В 1980 году завершился земной путь Степана Щипачева, поэта широчайшей известности, ярко работавшего в нашей литературе более полувека. Завершился земной путь, но не литературный. Можно с уверенностью сказать, что еще в течение долгих и долгих лет будут выходить книги Степана Щипачева, книги избранной его лирики в различных сочетаниях. В этом нет сомнений, ибо его поэзия истинна, близка человеческому сердцу, лаконочна, изящна, несет в себе резкие черты индивидуальности…
Константин Ваншенкин
***
Иду, приветствуя леса,
а на хлеба с тропинки гляну:
от недоспелого овса
струится холодок стеклянный.
Иду туда, где меркнет день,
но так же все прозрачен воздух,
где знают крыши деревень
дожди студеные и звезды.
***
Перед тобой лежит стихотворенье,
и хорошо припасть к иной строке
и слушать, слушать, как поет в ней время,
как бьется жилка на твоей руке.
Я плачу над счастливою строкой,
пусть написал ее не я – другой.
Полдневка
Меняется деревня Щипачи,
но в мелкой речке так же месяц тонет,
и так же силу ей дают ключи,
и пьют мальчишки из ковша ладоней.
На светлом дне следы копыт видны;
не замутившись, до колен овечкам,
она бежит с полдневной стороны,
и называется Полдневкой речка.
Она впадает в ближнюю реку.
А сколько будет рек до океана!
Сибирскими равнинами бегут
туда, где сходятся меридианы.
Я умывался быстрою водой,
в ладонях звонкая струя дробилась.
И знаю я: хоть каплей, да пробилась
струя Полдневки в океан седой.
Земля уральская
Она – скалистая, она – лесная,
она щетинит осенью жнивье,
и яблоки тяжелые роняет
сентябрь захолодавший на нее.
Земля уральская… В ней камень рубят,
чтобы она и в зодчестве жила.
Она порою на ладони грубой
от золотых крупинок тяжела.
***
А.Г.
Не мог я сразу не приметить
веселых, ясных женских глаз
и, цвета золота и меди,
волос, как бы венчавших вас.
Бьет ветер жизни, дни листая,
но, может, и за далью дней
вы, все такая ж молодая,
мелькнете в памяти моей.
И будет грустно знать, что лето
прошло и нет пути назад,
что в жизни вы стоите где-то,
как на ветру осенний сад.
***
На ней простая блузка в клетку.
Идет, покусывая ветку.
Горчит, должно быть, на губах.
Июнь черемухой пропах.
Он сыплет легким белым цветом
на плечи женщине, на грудь.
Она совсем легко одета,
идет, поеживаясь чуть;
то с горки тропкою сбегает,
то затеряется в листве.
Коса тяжелая, тугая
лежит венком на голове.
Мы встретились, в глаза взглянули
в такой тиши, наедине, —
и в жизни вдруг не потому ли
чего-то жалко стало мне.
Чего? И сам я не отвечу.
Не то ль, что голова бела,
не то ль, что женщина при встрече
глаза спокойно отвела.
Не потому ль слова об этом
как терпкий привкус на губах?
Под северным холодным ветром
июнь черемухой пропах.
Любовью дорожить
Любовью дорожить умейте,
С годами дорожить вдвойне,
Любовь не вздохи на скамейке
И не прогулки при луне.
Все будет: слякоть и пороша.
Ведь вместе надо жизнь прожить.
Любовь с хорошей песней схожа,
А песню не легко сложить.
Паренек с уздечкой
Деревня. Голубая тишь
да звезды – на плетни и крыши.
И ты с уздечкою стоишь
и фырканье Игреньки слышишь.
Еще не у больших дорог,
а у начала троп окрестных
стоишь, с уздечкой паренек,
лишь звездам и траве известный.
А за околицей – хлеба
и обозначенная кодом
России смутная судьба
перед четырнадцатым годом.
Спит женщина
Лунная ночь.
Над всем Белым морем
лунная ночь.
В рыбацком поселке спит женщина.
Не очень молодая, но красивая, сильная.
Разметалась на жесткой одинокой постели.
Дверь не заперта.
Там не принято запирать двери.
Спит женщина.
За окнами – ветер и море.
Под утро проснулась.
Почудилось –
кто-то ищет дверную скобу…
А это – ветер, только ветер…
Век нынешний
Андрей Расторгуев
Баллада о безымянном поколении
“Потерянному” поколению 1960-х
Опустил монитор
непросветное темное веко –
от мерцания внешнего мира
устал человек…
Будто не было нас
до скончания прошлого века,
Да и века того
не бывало как будто вовек.
Мы не ждали, что время
нас будет в объятиях тискать,
но казалось: дождемся,
простор еще великоват…
Мы с кассет и катушек
сошли на компактные диски,
оказалось: гармонией
не угадали формат.
Да и в правду, наверное,
не угодили натурой:
настроению нынешней
тысячи лет вопреки,
мы отравлены странною
русскою литературой,
где летят в небесах
на горбатых конях дураки.
Даже кто не желал,
надышался духовной отравы
и себя закопал
без обещанной чести и славы
в долгий ящик почтовый,
где крепят сургучи и тесьма
обветшалую плоть
невостребованного письма.
Вроде адрес разборчив,
отчетливы штемпель и номер,
да, видать, адресат переехал,
а может быть, помер…
Те, что нас обскакали,
наверное, тоже неплохи –
просто едут земными дорогами
не наугад
да в начале пути
на крутом повороте эпохи
не стеснялись вопросом,
что делать и кто виноват.
Что везут в тороках,
почему содрогается почва?
Сохранится надолго ли
их электронная почта?
Подхлестнули, пришпорили –
тоже за честью и славой…
Пусть их едут, а мы
посидим на кургане заставой:
что как наш небывалый
да незабываемый век
оживет и устроит
нежданный кровавый набег?
Коршун времени ходит кругами
туда и обратно,
и на тех седоках
различил я родимые пятна:
как на стороны света
лихой головой ни верти,
остается примета:
не будет с кургана пути.
Вот уже вдалеке
завивается пыльная дымка.
Остается немного
для беглого снимка-обнимка.
Не сутулься хотя бы,
а стало глазам горячо –
половецкую бабу
пойди ухвати за плечо.
Ее камню как дождик
людские прощальные слезки –
не последние мы
на степном вековом перекрестке,
и не первые мы
в череде поколенных полков,
что ложатся безвестными
на пограничье веков…
***
В детскую вхожу, как на причал.
Накричал я нынче, наворчал.
От обиды мелкой осерчал –
детушек своих наогорчал.
В чем-то был не прав наверняка –
детки, вы простите старика.
Просто вам невидимо пока
утекает быстрая река.
И покуда вы на берегу,
а не оглянулись на бегу,
понимаю: не уберегу,
но пытаюсь делать, что могу.
Поперек течению да встречь
от беды стараюсь остеречь,
оттого и пристально смотрю,
оттого и громко говорю.
В утреннюю сонную волну
вашу лодку сам я подтолкну,
но и над разбуженной волной
донесется дальний голос мой.
Речи обережные, увы,
сам я слушал в ропоте травы.
Если поднимается трава,
ничего, что на ветер слова.
Для листвы, для хвои да коры…
А покуда спите до поры.
На восходе собственного дня
вы еще расслышите меня…
***
Не сгинула Берлинская стена –
на срок недолгий развоплощена,
она передвигается к востоку
и приминает польскую осоку.
А на краю пустыни и полыни
еще переминается доныне,
неведомою силою полна,
Великая Китайская стена.
И замирает сердце. Но едва ли
они сойдутся грудью на Урале,
покуда не растрескает пырей
кремлей, острогов и монастырей,
покуда от днепровского истока
до крепостных фортов Владивостока
среди государей и пустырей
земле достанет умных трударей.