Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2007
ALWAYS навсегда
Осыпалась снегом зима, не то чтобы морозная, но долгая, самодостаточная, с темными, как непроявленная фотопленка, вечерами. А Ленин в демисезонном пальто, на европейский манер, без кепки, наверняка ботинки итальянские, он же замерзнет.
Снег на непокрытой ленинской голове, плечах. Ленинские брюки отутюжены так, что стрелки видны.
Мария Мышкина каждую зиму жалела Ленина. Зачем?
За ленинской спиной — банк, сияющий зев, медеплавильня. Скользкие ступеньки, влажные заснеженные меха, шапочки от “Max and Spencer”, запахи от “Hugo Boss” и “Channel”, каблучки сбила в Баден-Бадене, представляете, в Бадене тоже можно сбить каблуки.
По правую ленинскую руку экран. Голая девушка в шапке Деда Мороза заводит часы “Rolex”. Ямочки на щеках, поворот, спинные ямочки, поворот, закатывает глаза, надувает губы, улыбается, смотрит на вас глазами русалки, иди ко мне, киса моя, я тебе такое покажу, попробуй джага-джага. Прикрывает грудь “Ролексом”. Время, вперед! Оле-оле-оле!
Каждый раз Мария, переходя улицу, разглядывала Морозную Девушку. Автобусные и другие водители тоже разглядывали, ожидая, пока пройдет Мария Мышкина. Мария улыбалась Морозной Девушке. Водители из-за Морозной Девушки забывали о светофоре. Особенно автобусные. На перекрестке Ильича и Водочной часто случались ДТП.
Сегодня вокруг демисезонного Ленина толпились люди. Кто в цигейке и нафталине — поближе, кто в дубленках и с сотовыми — подальше. Кто подальше — молчали и слушали. Кто поближе — карабкались на обледеневшую трибуну, выступали, прижимаясь спинами к великаньим ленинским ногам.
— Выступает товарищ Печуркин, глава горисполкома шестьдесят пятого тире восемьдесят пятого годов.
Лицо нашего города.
Говори, товарищ!
— А я и скажу.
Многие господа забыли, а сегодня день рождения товарища Сталина!
Да!
Хотите вы или нет.
А Сталин родился!
Ура, товарищи!
Да здравствует товарищ Сталин!
Мировая революция!
Ура!
Демократия обанкротилась!
Обанкротилась демократия!
Тьфу на нее!
Мария поправляла белый воротник, ежилась. Надо было надеть свитер или теплую кофту. Да что теперь говорить. Потусоваться бы здесь, пока курсы немецкого не начнутся, — и на трамвайчик. Переминалась с ноги на ногу. Нащупала в кармане “Vogue superlight”. Вспомнила, что оставила зажигалку дома. Интересно, где? Если на стуле в прихожей, мать найдет и будет истерика. Если в сумочке, найдет отец и обернется скандалом. Что хуже — скандал или истерика?
Зима мазала лица красным, пробиралась в сапоги и ботинки. Мария включила плеер:
“Ой-ой-ой — это между нами любовь.
Ой-ой-ой — это между нами любовь.
Ой-ой-ой — это между нами любовь”.
Курить. Курить хочется.
У кого бы попросить огоньку?
Плакаты, багровая полоса, будто от бритвы, резали глаз. Долой, долой, долой! Преступники, преступники, преступники.
— Видел бы товарищ Сталин безобразия творящейся жизни.
Принял бы решения.
Мало бы не показалось!
Вон дядечка дымит. Дядечка-дядечка, дай закурить. Главное, не стесняться, от стеснительности у Марии заикание. Стремный Дядечка.
— Му-мужчина, огоньку не найдется?
— Найдется.
В вашем возрасте…
Курят.
Проститутки, наркоманки….
Эх вы, будущая мать.
Кого вырастите?
С вашими блядскими сигаретками?
Да, с блядскими.
Иначе не скажешь.
— Да ладно вам!
Погнали волну, тоже мне…
Будто ваши дети не это…
Не это же самое.
— Слава Богу, у меня нет детей.
— Почему?
Почему — слава Богу?
— Грязь, грязь и растление.
Мир погружается во тьму.
Все характеристики сталинского Апокалипсиса налицо.
— Сталинского — чего?
— Сталинского Апокалипсиса.
Апокалипсис — по Сталину…
Это то, что сейчас творится.
Это когда…
Молодая девушка, будущая мать, курит.
Курит западную травку.
— Про девушку и про травку загнули.
— Выбор патриота — “Беломор”.
— Ха!
У вас-то в зубах не “Беломор”.
Типа как бы.
— Не “Беломор”.
Итальянские сигары.
Я предал родину.
Я отступник.
Должен был руки на себя наложить.
— А че не наложили?
Мужчина потрогал узел галстука. Галстук шелковый, тоже итальянский. Удавка капитализма. Мужчина укоризненно смотрел на Марию. Скуластая смазливая мордашка, белая шапочка, зеленые глаза, на светлой челке снег. Девушка-кошка. Кошачья девушка. Девушка облизнулась, сдула зиму с челки. Мужчина решил, что спасет ее от мук Апокалипсиса. Вырвет из пасти алчного чудовища. Хотя бы одну Магдалину.
Европейский Ленин целомудренно запахнул пальто. Или показалось.
Марии стало скучно смотреть на Стремного Дядечку. Читать революционные плакаты ей надоело еще раньше. Кошачья Мария вставила наушники:
“Девочки-мальчики танцуют, девочки-мальчики танцуют, девочки-мальчики танцуют, раз-два-три”.
Вау-вау. Вот бы на “Зверей” попасть! Прикольно, наверное.
“Простые мальчики летят навстречу жизни, простые девочки ни в чем не отстают. Лицо на маечке, портрет безукоризнен. Кто ты? Тебя уже зовууут. Лети! Беги!”
Это хорошо, что не отстают, молодцы, девчонки, так держать, нос пистолетом. Хвост тоже. А портрет безукоризнен — это факт!
“Привет, мы группа “Корни”! Слушай нас! Каждый час! Оле-оле!”
Привет, пацаны, привет, корешки! Мне черненький нравится, такой милый пупсик, жалко, что по жизни его не встретить. По жизни красивые мальчики почти не встречаются.
“Девушки фабричные с парнями встречаются, иногда из этих встреч что-то получается”.
Интересно — что. Хотя ясно-понятно. Детки в капусте.
— Барышня, послушайте!
Послушайте, барышня!
Я вынужден вас покинуть.
Покинуть, понимаете?
Но вот вам моя визитная карточка.
Вы звоните.
Домашний не даю.
Даю офис.
Учтите.
По понедельникам у меня с десяти до одиннадцати совещание.
То есть звоните до десяти.
Где-нибудь в восемь.
У вас утро во сколько начинается?
— Нуууу.
— Ясно.
Вряд ли в восемь.
Ваше поколение в восемь спит.
Потерянное поколение.
Лентяи.
Тогда напишите лучше…
На электронку.
Да, лучше просто пишите.
Мне секретарша распечатает.
До свидания, барышня.
“Полночный бред терзает сердце мне опять, о, Эсмеральда, я посмел тебя желать! И после смерти мне не обрести покой, я душу дьяволу продам за ночь с тобой”.
Вот это любовь, я понимаю. Это страсть. О чем это, Стремный Дядечка? Адрес? Написать? Если бы можно было людей ставить на перемотку…
Мария взяла карточку, кивнула, сунула в карман. Зевнула, сделала последнюю затяжку. Морозная Девушка тоже устала рекламировать свой “Rolex”. На экране появилась большая прокладка, похожая на самолет. Ничего себе! Прокладка взмахнула крыльями. Возникло нежное лицо Морозной Девушки, крупный план. Морозная Девушка подмигнула, цепко ухватила прокладку-самолет, закружилась, мелькнули продолговатый сосуд живота с колечком в пупке, загорелые бедра, лобковая татуировка. Интересно, Морозная Девушка от природы такая клевая или по пятницам в тренажерный ходит?
Вспыхнула алая надпись “ALWAYS — навсегда!”
Люди толпились у ленинского подножия, будто обломки какого-то кораблекрушения. Некоторые, заметив рекламу, перекрестились. Один дедушка, лукавый и в цигейке, дернул Марию за рукав:
— Эй, давно хотел спросить.
Я вот смекаю.
Эти белые штуки бабы к себе клеем приклеивают.
Крылья там и прочее.
Так, наверное, отдирать больно?
Крылья от тела?
Больно, а?
Смекаю, эту штуку на несколько дней клеят.
Прокладку-то вашу.
На неделю, да?
На месяц?
На больше?
— На больше.
На полгода.
“Суперклеем”.
Навсегда!
Мария-кошка расхохоталась. Долго смеялась, а между белыми зубами, спереди, — зазор. Дедушка уставился на щербинку, побагровел. Так и не понял, обманывает его девчонка или нет. “ALWAYS” — на-всег-да!
Размечтавшийся мерседесный водитель столкнулся с джиповым. Хрясь-бумс. Тут же оперативный радийный ди-джей Кактус сообщил, что на перекрестке Водочная— Ильича произошло столкновение, движение затруднено, пострадал мужчина, который сидел рядом с мерседесным водителем, его увезла подоспевшая “скорая”, причина аварии не устанавливается. Нафига ее устанавливать? Лучше послушаем музычку, не отключайтесь! “Модем-FM”.
Автобусные и прочие водители с облегчением вздохнули: два раза на одном месте аварии не случаются. Это народная мудрость.
В трамвае, подышав на ледяные стекла и внимательно изучив аварию, Мария сменила ди-джея Кактуса на “Радио-Улет” (радио-Улет — слушаешь и улетаешь). Потом достала визитку Стремного Дядечки. Питер Бург, генеральный директор ОАО “Самородки”, вице-президент ООО “КУКС” (Компьютеры. Установки. Комплектующие. Связь). Вот тебе и Стремный Дядечка! Стремные Дядечки бывают прикольные. Жаль, что Прикольных Пацанов сильно меньше, чем дяденек. Часто пацанам, чтобы стать Прикольными, приходится долго расти.
Скоро Новый год. Мария снова зевнула. Если два раза зевнула, то это потому, что кто-то вспоминает или просто спать хочется?
Жизнь — морозное окно, сквозь которое не видно сути происходящего.
Идущие не вместе
Подъездная дверь долго не поддавалась. Пальцы замерзли, стали ломкими. Вообще-то механический замок — довольно простая штука. Суешь ключ, поворачиваешь его немного, нащупывая нужное положение и открываешь.
Питер Бург с трудом делал простые вещи. Он пять лет воевал с подъездной дверью. Пять лет Бург портил и окончательно выводил из строя замок. Проблема заключалась в том, что Питер Бург, открывая дверь, размышлял, что он вот сейчас открывает дверь. О том, как именно устроен замок и куда в данный момент продвигается ключ. Прочие же жильцы дома никогда о подобной ереси не думали и с замком справлялись запросто, за десять-пятнадцать секунд.
Когда вечер оказывался удачным, Питер встречал возле подъездных дверей человека, обычно старушку или ребенка, и нарочито долго рылся в портфеле, якобы в поисках ключей, чтобы дать ребенку или старушке возможность самим открыть дверь. Когда дверь открывали, он проскальзывал вслед за подъездным жильцом, стыдясь и чувствуя себя преступником.
На собрании жильцов, примерно раз в месяц, Питер Бург предлагал установить кодовый или магнитный замок, причем за свой счет. Однако каждый месяц жильцы наотрез отказывались, утверждая, что привыкли к старому замку. Питер тяжело вздыхал, но не настаивал, потому что привык уважать мнение коллектива и потому что знал — коллектив никогда не уважает мнение своего конкретного члена.
Сегодняшний вечер был неудачным. Ключ никак не мог обрести нужное положение, и Питер тоскливо озирался. Но зимой, да еще в половине десятого вечера, старушки не выносят помои, а школьники не возвращаются с занятий. “Надеюсь, он не застрянет. Тогда дверь уже не откроется”, — подумал Питер. В то же мгновение ключ застрял в замке. Питер нервно крутил ключ, но этим только усугубил положение. Ключ погнулся и, очевидно, решил остаться в замке навсегда.
Подъездная Дверь казалась живым существом. Питер пытался уговорить Дверь, найти с ней общий язык. Но Двери он категорически не нравился. Подъездная Дверь делала вид, что его не понимает. Наконец Питер Бург устал с ней бороться и сел на обледеневшую скамейку. Он поднес замерзшие пальцы ко рту и начал громко дышать, стараясь согреться. “Из-за меня теперь непорядок, — сокрушался он. — Из-за меня у людей будут проблемы, Дверь теперь не открыть”. В подтверждение Подъездная Дверь закричала изнутри.
— Эй, какой мудак замок сломал?
Козлы!
Твари!
Зачем сломали?
— Я пытался открыть.
Ключ застрял.
Вы меня простите!
— Простить тебя, мудак?
Да я на поезд опаздываю.
Западло мне тебя прощать.
Понял, урод?
Открывай сейчас же!
Тут, как у негра в жопе, света нету!
Подъездная Дверь содрогалась от ударов. Но она была железной, качественной, так что вышибить ее оказалось нелегко. Питер встал на колени перед Дверью, опять пытался повернуть ключ. Дверь выматерилась и завыла собачьими, женскими и младенческими голосами. Питеру было очень стыдно.
К дому подъехал бэушный, но вызывающе красный “Ford” (в темноте, правда, он не был таким уж красным и вызывающим), из него выбрались сосед, соседка и соседский водитель. Сосед занимался средним бизнесом, поэтому из транспорта вылезал не торопясь и солидно. Но, как бы он ни медлил, к подъезду все-таки пришлось подойти. Сосед кашлянул, поинтересовался.
— Что, Бург, какой-то говнюк дверь изгадил?
— Есть такая проблема.
Не открывается.
— Сострадаю, Бург!
Ты тут давно, видно, возишься.
Я бы поубивал этих гаденышей.
Школу прогуливают, а потом наши двери засирают.
Подъездная Дверь гнусно выругалась. Бург побагровел. Сосед снова кашлянул и сипло попросил Подъездную Дверь замолчать. Потом, когда все стихло, осторожно пошевелил ключом. Дверь почему-то открылась, и из подъездной тьмы вырвались Пять Клубков Людского Гнева с чемоданами. Следом бежала, тявкая, собака-болонка.
— Как вам это удалось? — спросил Бург.
— Э, как бы сказать… Когда-то мне навык по работе требовался, — скромно ответил сосед.
Квартира встретила пустотой и отсутствием горячей воды. Бург набрал в тазик холодную, вымыл обувь и аккуратно протер пол возле входного коврика, где оставались неизбежные грязевые следы. Потом очистил тазик с помощью порошка “Dusja”, постирал тряпку.
Прошел на кухню, наполнил чайник и начал готовить ужин. Достал три ножа: один для масла, другой для хлеба и третий для сыра. Нарезал ломтики, разложил розочкой на блюдце, как когда-то делала мама. Потом тщательно вымыл ножи, синей губкой и с супергелем “Justice”, яблочный аромат (гель “Justice” — лучший выбор для вашей посуды, раковин и ванной!). Чайник вскипел. Бург выключил газ (плита была старая, газовая, от мамы) и заварил чай. Он думал о замке и о том, успели ли Пять Клубков Людского Гнева на свой поезд.
По телевизору шла познавательная программа “Крушение сталинского мифа”. Повторяли заезженную хронику. Сквозь экран проходил строй улыбающихся и счастливых, с флагами и цветами. Миллионы шли в светлое будущее, все вместе. Бург не удержался и тоже улыбнулся — в его одиночестве появились люди.
Со стены укоризненно смотрела фотография: мать, молодая, короткое каре и ситцевое платье, отец, строгий, поджарый, в форме рабочего, и совсем маленький Питер. Это была последняя фотография перед отцовским арестом. Быть немцем в начале войны с Гитлером — это не формат. Фотография была большая, и родительские глаза тоже большими. Даже слишком.
Питер Бург опустил голову.
— Сталин.
Хладнокровный убийца…
Маньяк.
Палач.
Такой же, как Гитлер.
Питер всегда старался забыть о том, почему из его жизни исчез отец, на все руки мастер, который работал на предприятии “МАЗ” (Машиностроительный Завод). Питер хотел думать только о Государстве и Государственной Пользе. Он не хотел ненавидеть. Сталин — убийца? Но Сталин не был знаком с его отцом лично. Он не мог знать, что отец — хороший, честный человек.
А главное: если ты должен кого-то ненавидеть и не убиваешь Врага Твоего, тебе приходится его полюбить. Иначе тебе придется уничтожить себя самого — стыдом, беспомощностью, трусостью и временем, которое разъединило Врага Твоего и тебя.
Питер переключил канал. На “ньюсы”. Он любил смотреть “ньюсы”. Именно — смотреть, смотреть без звука. Без звука — потому что для него давно не существовало новостей. Потом он заснул. Ему снилось, как мать варит суп и поглядывает на телевизор, где идет что-то старое и черно-белое. Потом он с родителями отправляется на демонстрацию. Будто бы Питер хочет идти рядом с ними, так, чтобы соприкоснулись рукава, но не может. Видимо, он совершил какой-то проступок, потому что родители не хотят с ним разговаривать…
Потом родители исчезли, появилась девушка с площади, Мария. Площадь гудела народом, Мария смеялась, запрокинув голову, и Ленин улыбался, благословляя всех кепкой. Мария куда-то спешила, и он хотел идти с ней в ногу. Но снова не мог.
Жизнь — это Новое. Так думают многие. Но, по большому счету, жизнь — это переживание того, что представляется важным.
А Сталин жив!
Они собрались в полутемном Зале Заседаний. Гулкие стены Зала вибрировали голосами прошлого, полные слов, интонаций, аплодисментов. “Как все это сохранилось? Под новыми-то обоями?” — недоумевал Питер. Он не понял, как очутился здесь, в Зале. Потолок как будто поднялся вверх, и над головами замерло пустое пространство. Пространство, как и стены, было живым. Строгое и непримиримое, будто при Первом Храме, Оно призывало к ответу. Оно готовилось покарать. Питер вздрогнул телом, спина пошла мурашками.
“Господи Боже мой! — подумал он, исходя ужасом и восторгом, и поспешно одернул себя. — Бога нет. Бога никогда не было. И куда они дели кресла?” Когда-то в Зале были кресла. Полтысячи, не меньше, багровые и с продавленными сидениями.
В плечо уткнулся горячий шепот. Питер ощутил запах, который исходил изо рта собеседника. Гастрит. Гастрит, “Беломор”, пиво “Жигулевское”. Так мог пахнуть только один человек — Константин Брызгалов. Полковник в отставке, шестьдесят пять, забавляется анекдотами от поручика Ржевского и девочками до шестнадцати.
— Питер, вы тоже здесь?
Я рад, я рад,
Что вы с нами.
— А вам-то, Костя?
Что здесь делать?
Вы же вписались?
В нынешний строй?
— Я, Петенька, был замом по идеям.
Во Время Оно.
Им и остался.
— Что, есть такая должность?
До сих пор?
— Я теперь креативщик, Петенька.
Так это называется.
Творю Новый Мир.
— Славно.
— А вы тоже время не теряете, так?
В Новом-то Мире?
— Верно.
Чего мы ждем, Костя?
— Сейчас увидите.
Сейчас начнется.
Питер огляделся. Вокруг появлялись люди, знакомые и не очень. Сгорбленный старичок с бородавками на носу и седыми волосками, торчащими из бородавок, точно трава из кочки. Бородавки были круглыми и походили на головы лысеющих лилипутов. “Это же мой бывший шеф! Живой еще. Скольких уволил, на тот свет загнал, а живой”, — удивился Бург.
Пожилая улыбчатая дама, библиотекарша, ее сократили неделю назад, прижимала к полноте груди стопку женских романов. Мальчик-скинхед из соседнего подъезда, лет четырнадцать, мать пьет, отец спивается. Как обычно, в кожаных штанах и с вонючей сигаретой. Питер хотел сделать замечание, тоже как обычно, но почему-то не смог. Профессор Октябрьский, известный искусствовед, благообразный господин с бакенбардами, недавно выступал по радио. Прославился монографией “Прогрессивное развитие культуры в сталинскую эпоху”, а потом, в девяностые, другой монографией — “Развенчание сталинской лжи. Миф о Воскресающем Боге”. Андрей Заколашников, изобретатель Лучшего ружья Советского Союза, герой всех СМИ-шных программ, приуроченных к Военным Праздникам…
— Петя, хотите свежатинки?
— Чего?
— Свежий анекдотец.
Приходит поручик Ржевский в деревню.
А там бабы месяц без мужиков.
Ну, на войне у них мужики.
Уже года три-четыре, не меньше.
И вот поручик Ржевский снимает с себя портупею…
Зал притих. Все повернулись лицом к сцене. Загремел гимн. Это был старый добрый Союзный Гимн, Гимн Покойной Империи. Сердце Питера сжалось нежным и трогательным эмбрионом, глаза затуманились слезами. Поэтому Питер не видел, что такие же глаза были у всех присутствующих. Даже у мальчика-скинхеда, который ритуально и с особой жестокостью убивал крыс и кошек. На помойке, по воскресеньям.
И вот вошли Они — одиннадцать мужчин в монашеских одеждах. Одиннадцать, лица скрыты под капюшонами. На плечах монахи несли саркофаг. Саркофаг из благородного черного дерева блестел лаком, а на крышке были изображены золотые крылья Богини Мут. Крылатый Саркофаг положили на возвышение посреди сцены. “Интересно, кто это, — подумал Питер. — Наверняка там есть фаюмский портрет”. Питер пробрался поближе к сцене.
Крышку саркофага осторожно и торжественно подняли. Питер увидел, и пальцы его похолодели. На него смотрели знакомые глаза. Глаза Тигра, совершающего прыжок через пропасть вечности. Еще были знакомый мясистый нос, знакомые усы и скошенный подбородок. Сталин. Это был Сталин! Товарищ Сталин. Генералиссимус Сталин. Рамсес… Нет, Сталин Великий.
— Нам удалось выкрасть мумию.
Это было сложновато, доложу я вам.
— Выкрасть?
Разве мумию Сталина не сожгли?
— Хочу представиться.
Октябрьский Владимир Ильич.
Нет, не сожгли.
Мы подменили.
Подложили другое тело.
Бомжа из Измайлово.
Удивительно похож, между нами говоря.
Все случилось, как при царе Александре Освободителе.
Там ведь тоже была подмена…
Сам царь стал Просветленным.
А бедная царица оплакивала двойника.
— Господи!
— Вы забываете, что Бога нет.
— Ах да, простите.
Бог — это царская…
Точнее, капиталистическая пропаганда.
— То-то!
Отвыкайте, дорогой мой.
Сейчас будут читать священный акростих.
— Священный стих?
— Фрагменты из работ товарища Сталина.
Это Стихи — на Воскрешение.
Мы надеемся узреть его Воскресшим.
Понимаете?
— Сталин может воскреснуть?
Профессор Октябрьский выжидательно сложил руки на животе. Люди в монашеских одеждах встали по обе стороны Крылатого Саркофага. Погруженный в голубоватое и призрачное сияние, Саркофаг казался Питеру “Титаником”, поднявшимся со дна мирового океана, чтобы спасти человечество. Пахло травами, хлороформом и жженым сахаром. Один из монахов медленно развернул свиток, сделанный из египетского папируса, и произнес:
— Новый Сталинский завет.
Глава первая.
Об основах ленинизма.
— Почему — Сталинский Завет?
— Потому что есть Ветхий Ленинский.
Значит, Сталинский — это Новый.
“Всесилие финансовой олигархии, как результат господства финансового капитала, вскрывает грубо паразитический характер монополистического капитализма… Произошло превращение капитализма во всемирную систему финансового порабощения и колониального угнетения горстью “передовых” стран — гигантского большинства населения земли. Это раскололо население земного шара на два лагеря: “передовых” стран, эксплуатирующих и угнетающих обширные колониальные и зависимые страны, и на громадное большинство колониальных и зависимых стран…Неравномерное развитие капиталистических стран ведет к бешеной борьбе за передел мира между странами, уже захватившими территории, и странами, желающими получить “свою долю”… (И. Сталин)
Питер Бург оцепенел. Его уши вбирали знакомое с детства. Но теперь слова стали как будто другими. Они превратились в пророчество, в вечное заклятие. В истину. Ради этого он томился в целомудрии и воздержании, ради этого жил все предыдущие годы.
Ему хотелось кричать о своем открытии. Привести к банкротству ОАО “Самородки” и особенно “КУКС”. Отдать квартиру бомжам или алкоголикам — родителям скинхеда. В общем, Бург жаждал раскаяния и спасения. Он почувствовал, что кто-то взял его за руку. По букету запахов он узнал бывшего приятеля, Костю Брызгалова. Подполковника-креативщика. Костя поинтересовался.
— Как тебе твой сон?
— Сон?
Разве это все сон, Костя?!
— Петенька, милый.
Сон…
Это единственное место.
Где мы можем встречаться.
Где мы все вместе.
— Почему же монахов одиннадцать?
Их должно быть…
Двенадцать!
— Двенадцатой должна быть Дева.
Непорочная Дева.
Девственница с ликом ангела.
Если с нами будет Великая Девственница…
— То что?
— Мы принесем ее в жертву.
— И?
— Сталин воскреснет.
Но она должна быть с нами.
Принадлежать нам духом своим.
Отдаться духовно.
Понимаете?
Редкая драгоценность.
Девственница-сталинистка.
— Кажется, я знаю.
Я знаю одну.
Кто нам нужен.
Дева… Мария!
Питер Бург проснулся в холодном поту. Он решил написать Марии Мышкиной.
Жизнь — это сон, иногда — чужой.
Минет, Мухтар!
Поломойка Мухтар, отельный служащий, исполнительный и с усиками. Трудно сказать, что украшало его больше — усики или исполнительность. Маленький, терпеливый, с оттопыренной нижней губой. Похож на невезучего сторожевого пса. Мама Мухтара была турчанкой, а папа — негром. От мамы Мухтару достались ладони, которые были светлыми и трепетными, а от отца все остальное, темное, напоминавшее отдыхающей Поросюк шоколад “Alpen Gold” с изюмом и орехами.
Больше всего Мухтар любил расправлять постели белых гостей и чистить унитазы до ослепительной белизны. Навозившись всласть в туалете, гладил простыни розовыми ладошками. Отдыхающая Екатерина Поросюк терпеть не могла Мухтара, прогоняла, не позволяя менять постель. Ей хотелось спросить, мыл ли этот тип свои конечности после того, как… Ну, после того, как щеткой, порошком, в туалетном говне возился. Но Мухтар не знал человеческого, то есть русского, языка, и туристка Екатерина Поросюк только вздыхала.
Супруг Екатерины, Матвей Поросюк, ежедневно уходил в море — осуществлять часовой заплыв, подменяя им супружеские ласки. Мадам Поросюк недовольно вздыхала, закатывала глаза, оставалась ждать в номере. Сидела на персиковой кровати (почему бы не посидеть — у мужа же отпуск), подпиливала ногти, или втирала в пятки крем (мягкость нежных прикосновений — крем “Sro” позаботится о ваших ножках), или ела грушу (она очень даже любила груши), или смотрела телевизор с индийскими фильмами (ноги актрис, по наблюдениям Поросюк, были гораздо толще, чем у нее, и это искренне радовало), или мыла голову шампунем от перхоти (пусть ваши волосы будут красивыми). Или вовсе брала уютное плетеное кресло, ставила на балкон и устраивалась с модным журналом. Возле балкона благоухала роскошь розовых кустов, и мадам Поросюк периодически притягивала к себе какую-нибудь ветку, старательно нюхала, думая, что в данный момент получает удовольствие, о котором потом можно будет поделиться по телефону с подругой. У несчастной подруги ребенку полтора года, так что никуда не съездить.
Иногда, сидя и нюхая, Екатерина Поросюк чихала. Море (номера с видом на море всегда дороже, но Матвей Поросюк денег на виды не жалел), расстилалось романтически синей (пронзительно-голубой, бирюзовой, темной с барашками — это когда как) поверхностью. Мадам Поросюк фотографировала море. Дома, кстати, можно будет заказать костюм морского цвета. Нынче в моде разные цвета, вроде салатового, в том числе и морской.
Когда в номер вошел Мухтар, отдыхающая Поросюк размышляла, что на юге Новый год совсем не чувствуется. Тепло потому что на юге. А дома сейчас, наверное, холодно, возможно, даже очень. Тут ей почему-то взбрело в голову разрешить Мухтару, служащему, поменять постельное белье. Поэтому, когда Мухтар топтался на пороге, робко поглядывая на белую женщину, Екатерина милостиво произнесла:
— Можешь зайти.
Можешь убрать кровать.
Пожалуйста.
Плиз!
Тебе говорят, Мухтар.
Как обычно, Мухтар ничего не понял и лишь тупо смотрел на белую женщину в розовом бикини, которая высокомерно покоилась в плетеном кресле, обмахиваясь модным журналом. У женщины были яркие оранжевые губы. Мухтар заметил, что все гостьи отеля разноцветные губами. Губы бывают фиолетовые, розовые с блестками, алые. Наверное, белые женщины приклеивают к губам цветочные лепестки.
Мадам Поросюк взмахнула полной рукой, почесала затылок. Мухтар увидел, что у нее бритые подмышки, которые не пахнут. Интересно, она чешется, потому что блохи или из-за другого.
Вот бы ей почесать! Что-нибудь.
Просто потрогать мягкую кожу. Ощутить естественный телесный запах.
Потом Мухтар вспомнил, что у него никогда не было жены, и не будет, пока он не заработает на свой дом. Но даже тогда его женой не станет такая женщина. Белокожая, толстоногая, с белыми волосами. Мухтар восхищался Екатериной Поросюк.
“Он вот не зудит, что у меня перхоть, целлюлит и ноги, как у слона”, — обиженно подумала Екатерина Поросюк. — Ему я нравлюсь”. Потом к ней перебрались мысли Мухтара насчет его бедности. Да, Матвей Поросюк был занудой и деспотом, но зато очень состоятельным. За богатство мужчине можно простить многое. А может быть, и все.
— Работать, Мухтарчик!
Фу, какой ты тупой.
Дебил.
Менять Мухтар, менять!
Постель менять!
Минет, быстро!
Шнелле!
Плиз!
Come on!
Муж — прийти.
Муж скоро придет.
Мухтар — минет.
Мадам Поросюк показалась забавной ее оговорка. Также ее забавляло смущение бедного отельного служащего. Она облизнулась.
— Минет?
Минет?
О, минет…
Мухтар понимать.
Мухтар побагровел. Он, наконец, догадался, что хочет сказать белая богиня. Ее муж скоро-скоро вернется. А до этого времени Мухтар и она, она и Мухтар…. О-о-о-о-о! Белые женщины такие смелые! Волна наслаждения подхватила Мухтара, унесла в море. Он закрыл глаза и расплылся улыбкой счастья. Белый муж не нравится белой женщине, она не любит своего мужа. Есть ли еще в мире такое везение? Бывает ли?
Белая женщина подошла, опустилась на колени, медленно расстегнула его белые фирменные брюки (отель “Jupiter” славится униформой служащих). Белая женщина стянула голубые трусы из чистого хлопка, сшитые мамой Мухтара (о, если бы мама знала, какая женщина любит ее сына!) Потом она взяла своими оранжевыми губами его Сокровенное. Его Сокровенное давно (точнее, более года, ведь Мухтар более года не был в родной деревне) не испытывало подобного и излилось прямо в уста белой женщины горячим и жгучим пламенем.
О, спасибо, спасибо тебе, добрая и красивая гостья!
Мухтар невольно послал мадам Поросюк воздушный поцелуй, и она догадалась, о чем это он размечтался. Тем более что на брюках Мухтара расплылось досадное пятно. Вопреки воле Екатерина Поросюк криво усмехнулась. Вышло опять довольно эротично.
— Е-мае!
Черт!
Слушай, придурок…
Да я же не это имела в виду.
Не это совсем!
Хотя…
Хотя?!
Поросюк подумала, что могла бы быть экзотика. Экзотичность возможности смешила мадам Поросюк. Подруги бы… Эх, подруги бы. Подруги бы — да, впечатлились, выпали в осадок. Вот если бы это все случилось как-нибудь само собой. Но само собой ничего не бывает. Никогда. Особенно в любви.
Мадам Поросюк припомнила. До нее у Матвея Ивановича Поросюка было четыре супруги: Екатерина (Первая), Елизавета, Вероника и Оливия.
— Я, Катенька, баб не насилую.
Это они ко мне льнут.
Вообще, мужику пофиг, с какой бабой спать.
Это бабе не пофиг.
Выбирает она мужика — прыг в койку.
Потом — милый, я беременна!
Матвей Поросюк — мужик честный.
Беременна — женюсь.
Но закон у нас, в России-матушке, хитрый.
Если хочешь совокупиться с одной бабой…
Брось предыдущую.
Хотя я, может, не желаю.
Может, обиду бабе делать не хочу.
Но закон заставляет.
Женись, Поросюк, определяйся.
Так у меня, Катенька, набралось четыре жены.
— Че, все четыре беременные?
— А то.
Матвей Поросюк — не промах.
С первого раза брюхатит.
Хочешь — не хочешь — родишь.
А как у Матвея денежки завелись…
Ну, тут просто бабская карусель пошла.
Екатерина Поросюк Вторая больше всех недолюбливала Екатерину Поросюк Первую, точнее, Екатерину Хитрую. Екатерина Хитрая — первая любовь и судьба Поросюка.
Матвей Поросюк, еще не муж, пришел знакомиться с родителями невесты. Матвея привела Катина сестра, Людочка. Собственно, он на Людочке жениться-то собирался.
Людочка, чистюля, хотела по-честному. Все девки обычно: сначала НЕВТЕРПЕЖ, потом, так сказать, УЖ. Короче, это самое, туда-сюда, страсти-мордасти. И потом только ЗАМУЖ. А Людочка — нет. Полирует с Матвеем улицу взад-вперед, ночью плачет, что он не звонит, психикой своей всех грузит. А чего ему Людочке звонить, если у него черенок пересох? Сомневался парень в своих брачных намерениях, ясное дело.
Ну, взяла его Людочка измором. Согласился-таки сомнительный Матвей Поросюк на законный брак. Сели с отцом невесты за стол, накатили коньячку, водочки, как водится. Людочка вертится вокруг, будто домашний щенок. И хвостиком машет, и в глаза заглядывает. Счастлива как бы. Конечно, Людочка считается у нас умной. А ее сомнительный Матвей — аспирант, будущий металлург. То есть как бы подходит по параметрам. Вот Людочка и елозит.
Нет, нормальная баба так свой интерес не покажет. Нормальная баба интерес телом выразит. Грудь оформит, зад. Глаза накрасит. А у Людочки юбка до пяток, свитер на два размера больше норматива. И фигура — ни о чем.
А тут сестра ее, Катюха Первая, Хитрая, с гулянки вернулась — как в воду глядела. Модная вся, джинсики в облипку, грудь в специальном лифчике: для того чтобы работала на колесо фортуны. Хорошая была у Катюхи гулянка, трехдневная. Пашка с Гошкой, да еще одна девчонка, которая с Гошкой живет.
Отец разорался, хотя в душе гордился. Не то чтобы сам от Катюхиной матери не гулял, а боялся, что дочурка залетит. Если бы Катюха родилась пацаном, не боялся бы. Трахайся с кем хочешь. Вообще люди лицемеры: сыновьям все разрешают, а девчонки по жизни крайние. Говорят, это из-за высокой морали. Хотя все дело в малодушии и двойном стандарте.
— Эх, ты, блядская порода!
Катюха!
Бесовское семя.
Опять с мужиками шлялась?
— Ну и шлялась.
Ну и с мужиками.
Тебе-то что?
Завидно, что дома сидишь?
— Ты как это разговаривать позволяешь?
С отцом родным?
— А вот возьму…
И уйду от вас!
Вы мне все детство сломали.
Хотите и молодость засрать?
— Ух ты!
Класс!
Огонька не хотите?
“Ух ты!” — это сказал Матвей, аспирант, Людочкин жених. Оторвал глаза от водки, уставился на Катюху. А глаза у Матвея синие-синие. Маленькие и яркие, как горные фонарики. И руки — сильные, жилистые, мужские, металлургические. Подкову согнет. Катюха сразу смекнула — мужик ценный и с ниочемной Людочкой скучает по-страшному. С Людочкой все, кроме руководителя ее диплома, скучают. Да и тот бегать стал: она по пять раз на дню с ним консультируется, а он тоже человек, хотя и препод.
Катерина улыбнулась Матвею. Мол, я все знаю-понимаю и очень даже сочувствую.
Вдруг Людочка встряла:
— Это Катя, сестра моя.
Матвей, познакомься.
Ну дура и есть дура. Тут уже ничего не попишешь. Матвей сразу встал, место уступил, водки налил — вроде как за знакомство и родство душ. Катюха стакан с водкой на локоток поставила и опрокинула сразу. И родственнику будущему прямо в глаза посмотрела. Матвей только рот открыл. Просто знала Катюха, где у мужика начинается родство душ. В том же месте, где заканчивается.
Короче, положили ночью пьяного Матвея в гостиной, на диванчик. А Катюхе не спится, естественно. Ну зашла, просто так, конечно, поговорить, посоветовать насчет будущего счастья родственничка. Посоветовала. Пьяный Матвей делился сомнениями, что, мол, слишком хороша для него Людочка, слишком ранимая, интеллигентная, боится всего. Катюха утешала сомнительного Матвея, как умела.
Утром Матвей проснулся, а рядом Екатерина Поросюк Первая.
— Как? Откуда? — недоумевал Матвей. — И что теперь?
— Ты как знаешь, а я как бы беременна, — отрезала Екатерина.
Отец и Людочка только рты открыли. Сомнительный Матвей уверял, что ничего не было, Екатерина — что было. Она и вправду была от кого-то беременна. Людочка билась в истерике. Отец орал (хотя приличный человек, начальник цеха). Ну, ясное дело, Матвей с Катюхой поженились.
Екатерина Поросюк Первая до сих пор Матвею по праздникам звонит, особенно по майским, когда весеннее обострение. Сын у нее, видите ли. Ну и что. Нашла эксклюзив. У Оливии Поросюк тоже сын, и у Вероники с Елизаветой по двое детей. Но ведь Екатерине Первой больше других надо. Стерва. Любила бы Матвея по-настоящему — отпустила бы его к… В общем, ко всем остальным.
Екатерина Поросюк Вторая сцепила пальцы так, что золотые кольца лязгнули.
— Но без меня он бы…
Человеком не стал.
Таким.
А сейчас…
Он — человек.
Уважение к нему липнет, деньги.
Только представьте себе.
Агентство “Твоя НедвижИмость”.
Банк “Даббл”.
Турагентство “Круговуха”.
Жопа в золоте.
“Ваши накопления останутся с нами на века”.
“Ваш статус — в вашей ванной”.
“Домик у моря — воспитание чувств”.
Мадам Поросюк встала, медленная и в бикини, прошлась по номеру. Забыла о Мухтаре. Он успел простыни поменять, натянуть пододеяльник, сбрызнуть воздух дезодорантом с модным ароматом морской свежести.
Интересно, с кем сейчас Матвей плавает? За ним глаз да глаз. Он и на лежаке может изменить, и на коврике в чужом номере. И в сортире. Екатерина Поросюк Вторая познакомилась с Матвеем именно в сортире аэропорта, когда спутала кабинки по нужде и торопливости. Влетела в первую попавшуюся, а там… Там мужик стоит и улыбается.
— Можно познакомиться?
Матвей Поросюк — директор агентства “Круговуха”.
Прошу не путать с групповухой, мамзель.
Хотя общие пункты есть.
— Эээээ…
— Я с женой и дочуркой.
Летим на Канары.
Поканарим-покимарим!
Ха-ха-ха!
Мужик без юмора — полмужика.
У вас есть юмор?
— Е…
Есть.
— Тогда трусы надеть не забудьте.
Ха-ха!
Это мужской сортир, леди.
Но я не против.
— П…
Почему?
— Сердце подсказывает.
Увидел один раз женщину без…
Увидишь и в другой.
И в третий!
Ха!
Да вы не стесняйтесь.
Все мы человеки — звери.
— Ничего себе.
Тогда Екатерина подумала, что лучший спутник жизни — директор турагентства. По крайней мере, на период свадебного путешествия. К тому же у этого Матвея были такие синие-синие глаза… Они вышли из туалета в общем-то близкими людьми. Четвертая мадам Поросюк, Оливия, отдала своего Матвея почти без боя — в обмен на квартиру и дачу. Даже, можно сказать, ушла из его жизни со вздохом облегчения. Так сбрасывают с плеча тяжелый мешок. Поросюку же расставание далось не просто.
— Привык я к ней.
Прилипчивый я, Катя, человек.
Раненый сердцем.
Стукнутый головой.
И потом…
Люблю я своих жен.
Всех четырех люблю.
Страдаю без них.
— Но я же беременна, Матвей.
— Это конечно, Катя.
Все вы от меня беременны.
Однако мужская любовь — не гарантийный талон на ремонт телевизора. Екатерина Вторая Поросюк вздохнула. Кто забеременеет от Матвея завтра?
Поломойка Мухтар уже давно ушел в палатку, сделанную из ковров и веток, пахнущую мочой и верблюдами, стоящую в заднем дворике, за отелем. Там он предался онанизму, уставившись на календарь с танцующей Дженнифер Лопес. В то время как его коллега, тоже служащий, смотрел на изображение пинающего Бекхема и кричал от наслаждения, представляя, что он — мяч великого футболиста.
Надвигалась южная новогодняя ночь, самая волшебная и невероятная ночь в жизни преуспевающего бизнесмена Поросюка.
Жизнь — это сказка, потому что должна иметь счастливый конец. Но он обычно бывает только в книгах.
Стремный Дядечка сентиментален
Один красивый поэт красиво сказал, что в Рождество все немного волхвы. Мария убеждена — преувеличил. В Рождество и Новый год все немного лохи. Ей всю ночь снилось, как Стремный Дядечка курит свою длинную сигару и смотрит в потаенные мысли. Неприятно, когда в твои потаенные мысли кто-то смотрит.
Мария сопротивлялась, как могла. Слазила в мамин шкаф, нашла за постельным бельем виски, сделала два больших глотка, потом добавила в бутылку с виски папину водку, чтобы мама ничего не заметила. Еще уронила в гостиной кассеты с порнухой. Нет, ну кто просит ставить кассеты стопкой на столик! Да еще поверх пачки глянцевых журналов. Вавилонская башня какая-то.
По потолку бегали светлые полосы и ночные звуки. Стоны и скрежеты. Мария не удивилась бы летучим мышам, но они при евроремонте не заводятся. Соседка, хозяйка ротвейлера по имени Ковбой Джо, выла. Она всегда воет по ночам. Поэтому ротвейлер ее не кусает. Принимает за свою.
Мария на цыпочках, со стаканом виски, зацепила столик. Бамс-трах. Сиськи и задницы обрушились на пол. Мария наклонилась. На полу, рядом с кассетами, паркетная царапина. От каблука, ясно-понятно. Сколько раз отец просил, чтобы девчонки приносили с собой тапки, если уж заходят к Марии покуролесить. А они забывают. Им же хочется зрительно ноги подать.
Отец-Мышкин ненавидит царапины. Будто это не каблуком по полу, а ножом по сердцу. Отец горбатился ради этого пола. Ради его блеска. Горбатиться ради блеска — образ жизни многих.
Царапина вроде маленькая, но он заметит. В прошлый раз заметил, что мать потратила на продукты больше дневной нормы — на сто сорок рублей пятьдесят копеек. Дневную норму он сам рассчитал, сравнивая реальные цены и потребности времен его юности, когда он в последний раз покупал еду сам, прожиточный минимум и планы минэкономики на будущий год.
Когда мать приходит с сумками, он тут же, в прихожей, берет их и несет на кухню. Думаете, это забота? Нет, обломайтесь. Отец с выражением Шерлока Холмса ищет чеки. Потом подкалывает их в тетради “УБЫТОК”. Когда он обнаружил переплату в эти самые сто сорок, то проклял всех, начиная с работников магазина и заканчивая Вселенским Женским Разумом.
В другой раз хитрый отец-Мышкин нашел окурки. Ну, это было хуже. Мария курила на балконе, а когда услышала, что дверь балконную открывают, спрятала бычки (три штуки) в “Латынь. Интенсивный курс”, “Экономика глазами молодых реформаторов” и “Экономика глазами молодых реформаторов. На руинах. Тридцать лет спустя”. Она надеялась изъять вещдоки вечером, но вечером хитрый отец захотел почитать что-нибудь спокойное, для души. Повторить университетскую латынь, вспомнить молодых реформаторов, руины молодости и прочее. Короче, бычки ей пришлось жевать, а потом, вместо томатного сока с водкой (ну, нравится Марии томатный сок с водкой!), делать пробежку вокруг дома, пятнадцать кругов, на время, следом ротвейлер Ковбой Джо из пятой квартиры.
— Воры?
Влезли воры?
Кто открыл форточку?
Дегенераты.
Семейка дебилов.
Отец ругался. Отец скрипел кроватью, нащупывая спрятанное ружье. Мария поставила кассеты, убрала водку под столик, а сама притаилась за креслом. Мария — маленькая косточка в персике. Непроспавшийся отец с ружьем обошел квартиру, стараясь не шуметь, из-за этого особенно топая.
— Все-таки стукнуло.
Где-то воры.
Убью уродов!
Не ждите пощады.
Мать тоже встала, обозвала отца бесчеловечным (кто бы в этом сомневался!), хотела слазить за виски, но, опасаясь, передумала и съела шоколадку с ромом. Конечно, виски отец тут же бы учуял.
Потом родительская брачная кровать скрипнула. Мария поняла, что отец закончил обход. Вылезла окончательно из мякоти (хотя почти сморило), вспомнила про Стремного Дядечку Бурга. Если б не порнокассеты, пожалуй, не вспомнила бы. Но порнуха всегда подталкивает девушек к возвышенной любви.
Мария выбрала фильмец “Секс после жизни”, включила без звука, хотя фильм от этого ничего не потерял. Смешала водку с томатным соком, добавила перец и лед, который мать копит в морозилке — типа для телесной свежести. Коктейль приятно продрал, Мария крякнула и плюхнулась на пуфик. Да, это классно. Смотреть ночью порнушку, пить сок с водкой и оттопыриваться.
Героиня, монахиня, не знает, что такое любовь и эротические сны. И вот однажды ей снится-таки настоящий порнографический сон с истязаниями. Будто бы она идет за молоком в соседнюю деревню, а там карнавал, и ее принимают за ряженую. Монахиня включается в общее веселье, которое заканчивается оргией и стриптиз-конкурсом. Конкурс выигрывает опять-таки монахиня, хотя она и дилетантка. Начинается свальный грех. Пастухи совокупляются с овцами, мужья друг с другом, а жены и домашняя живность с кем повезет. Монахиня счастлива настолько, что думает, будто умерла, и это объясняет название фильма.
Марии надоело смотреть искусство. Она вошла в Сеть.
Время: 06:05
От кого: Kiska@ mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: Секс после жизни
Привет, это Маша, которая с Ленинской Площади. Смотрела интересное кино про секс после жизни. А вы как думаете, любовь с первого взгляда бывает?
Пока,
Мышкина Маша
Мария нажала enter, размечталась, осмотрела пустоту комнаты. В углу стоял горшок с пальмой. По ночам подсветку выключали, и пальма походила на горбатого карлика. Пальма — подарок папиных однокурсников. Над головой висела суперлюстра в виде банановых гроздьев. Найти подходящие для суперлюстры лампочки оказалось делом нелегким, поэтому из семи загорались только две. Скоро потухнут и они. Мир погрузится во тьму.
Мария зевнула и решила качать брюшко. Для этого она перебралась на пол и три или пять раз подняла ноги, глядя на пальму. Потом Мария заснула.
Время: 06:10
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Ответ
Приветствую, Мария. Уже шесть утра, и я за рабочим столом. Скоро меня ждет важное совещание, однако я не мог оставить без ответа Ваше письмо, в котором услышал крик души. Любовь — чувство, зарождающееся между двумя людьми. Бывает любовь матери к ребенку, любовь к родине, любовь к партии. Как жаль, что мы забыли об этих святых чувствах. У Вас есть партийная принадлежность?
Уважающий Вас,
Питер Бург
P.S.: То, что молодежь называет сексом, — скотская грязь!!!
Питер Бург оторвался от “Макинтоша” и тяжело посмотрел в окно. Если бы взгляд пробивал жалюзи, они были бы давно изрешечены Питером Бургом. Секс — скотская грязь, секс — скотская грязь… Везде грязь, как ни крути. Зачем он ходит на работу к семи утра? Наверное, потому что нет человека, который хотел бы его удержать дома.
Вздохнув, Питер Бург снял с полки фотографию бывшей жены. Улыбнулась пухлая женщина в сплошном купальнике, крепко стоящая на белых ногах. На лоб упал каштановый завиток. Темные глаза лучились любовью. Кажется, снимал он сам. Екатерина Бург. Мадам Поросюк Первая.
Катя, Катя, что же ты сделала с нашей жизнью? Что было не так?
Время: 11:00
От кого: Kiska@mail.ru
Кому:KUKS@kuks.ru
Тема: Секс после жизни-2
Привет, Питер! Извиняюсь, что задрыхла. Это все водка. Больше ночью не пью, честное пионерское. Как скучная совещаловка? Ну вы и киснете — в шесть утра за станком. А я не верю, что любовь — грязь. Она не грязь. Она — это когда кричать хочется, чтобы все слышали. Знаете песню про то, как девушка в космос кричит и тонет в волосах? Не помню, какой там мотив, тра-та-та-та, этот вроде бы. Я не хочу чокнутую любовь к родине, как вы писали. Я жить хочу. А “Секс после жизни” — хорошее кино. Зря вы так про него. Что вы понимаете в сексе!
Маша Мышкина
П.С.: Что такое партийная принадлежность?
Надо почистить зубы. Какая разница — чистить зубы до завтрака или после? Паста пахнет земляникой. После водки почему-то тошнит. Странно, раньше не тошнило. Может, беременность? Нет, Антоша не мог устроить такую подлянь. А вдруг эти сперматозоиды летом заснули, а тут, к Новому году, ожили? Такое бывает?
А может, они так, по одежде переползают? Как муравьи?
— Але, Нина!
Нина, это я.
Что значит — кто это я?
Неееебо, это я, посмотрииии на меня.
Мне нуууужно тебе скааазать.
Че, по голосу не узнала?
Это же Ротару поет.
Че значит — не похоже?
Че значит — заткнись, я сплю?
Ты че?..
А, ясно.
Любовь-морковь, ага?
Простуда?
А…
Слушай, у меня к тебе важный вопрос.
Нет, в этом ты точно разбираешься.
Ты в этом…
Специалистка.
Однозначно.
Я про сперматозоиды.
Вот-вот!
Я же говорила — твоя любимая тема….
Вот я и советуюсь типа.
Когда я это в последний раз, говоришь?
В последний раз — летом.
Нет, я понимаю, что они не тараканы.
По столу не прыгают.
Че делали?
С Антохой-то?
Мы это, целовались.
Туда-растуда.
Да, французским поцелуем, я в журнале читала, как это.
Нет, че значит “это не секс”?
Очень даже секс.
Французский поцелуй же.
И че теперь делать?
С моей разбитой жизнью?
Да, записываю.
Нинка, у меня ручки под рукой нету.
Вот, нашла папину.
Пишу: желудочный чай, но-шпа, фестал три раза в день…
Че, разве это сперматозоиды убивает?
В моем случае убьет?
Ну, отлично.
Спасибо, Нина!
Время: 11:30
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Вы не поняли!
Мария, Вы меня не правильно поняли! Я не хотел Вас обидеть! Может быть, когда я посмотрю “Секс после жизни”, я узнаю что-то новое и соглашусь с Вами. Совещание прошло успешно, хотя проводить его 31-го декабря довольно сложно. Мы обсудили поставку партии компьютеров одной серьезной компании. Они сбрасывали цену, искали у нас дефекты. Мы набивались. Ненавижу этот капитализм! Знаете, я ведь писал про него разоблачительные статьи, когда учился в ВПШ. Мария, партийная принадлежность — это духовное родство во взглядах с какой-либо партией. Я вышел из КПСС после путча, и мне стыдно до сих пор. Никто не должен знать, что я презираю себя, но это так. Вы, наверное, меня осуждаете, что я так легко отрекся от своих взглядов. Я двадцать лет был коммунистом. Или нет, тридцать. Сколько себя помню. И отрекся, как Петр, за один день. Вы, молодежь, имеете право спросить с нас, стариков.
Уважающий Вас,
Питер Бург
И что он так разоткровенничался с этой девушкой? Он ведь ее едва знает. Наверное, поэтому и открылся. Ситуация поезда. Исповедальня на колесах. Рассказываешь все-все, а потом прощаешься навеки. Он теперь не ездит в поездах. А ведь когда-то увидел всю страну из окна вагона. Весь СССР. Наверное, эта Мария даже не знает, что был на свете Союз Советских Социалистических Республик… Одна шестая суши. И хорошо — не знает. Много знания — много печали.
А вдруг она кому-нибудь расскажет? О его слабостях? Кому?
Надо будет посмотреть этот “Секс после жизни”.
Время: 12:00
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: ау!
Привет! Мне не нравится, что ты грустный (давай на ты). Выше нос! А что такое путч, ВПШ и КПСС? Не знаю, в каком веке был твой путч. Ты-то знаешь, ты умный. Хотя и мазохист извращенный.
Маша
Слава Богу, проблевалась, теперь не тошнит от Антошкиных сперматозоидов. А то звонить пришлось бы этому мымрику. У Антошиной мамаши удар был бы… Бух, и все. Она-то думала, что детки к ней на дачу ради грядок ездят. Капусту полить. Картошку вскопать. Взрослые такие тупые. Хотела сказать, наивные.
Классно, что она после лета ушла от Антохи. Так ему и выдала: ухожу, лето кончилось, любимый, прощай! Антоша все время ныл и жалел деньги. От него только на мороженку и добьешься. Между тем на горьком мамином опыте видно: жадный мужчина — плохой мужчина.
Время: 12:30
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Ликбез
Уважаемая Мария!
1. Путч — это катастрофа.
2. ВПШ — школа мудрости, но те, кто там преподавали, не нашли общего языка с реальностью.
3. КПСС — мой якорь.
Я — уцелевший с “Титаника”. Я пережил сам себя. Моя душа умерла, а я еще жив. Воскресший из мира теней.
Боль. Больная совесть. Больная жизнь. Сорвать маску? Но что таится под нею?
Ваш Питер Бург
P.S.: Почему я мазохист?
Но что? Что под маской? Милая девушка заглянет ему в глаза и ужаснется. Старик, упавший лист. Жертва исторического линчевания. Возможно, Катя ушла именно поэтому. А может, ей просто стало скучно. Она говорила: ты — как старик, ты — зануда, только молодой. Сейчас ей не скучно. Двое детей и новый муж. Муж-весельчак, муж-Казанова.
Питер Бург закурил. Он всегда курил, когда испытывал жизненный стресс. В кабинет вошла, ритуально постучавшись, секретарша Мила Игоревна. Очень приятная дама с прической вдовствующей королевы, бывшая преподавательница химии из его НИИ. Пятнадцать лет ненавязчиво влюблена и смотрит на свои туфли, когда кладет бумаги на подпись.
— Вы расстроены, Мила?
Ах да, сегодня же Новый год.
У всех.
Кроме меня, пожалуй.
Хотите уйти пораньше?
Идите.
— Не в этом…
Не в этом дело.
Вы знаете…
Я на страже ваших интересов, Питер Карлович.
— И что?
— Против вас интригуют.
— Пускай, Мила Игоревна.
Кишка тонка.
— Они говорили с Ворончонок.
Нашей главной бизнес-леди.
Что вы уже не тот.
Что выдохлись.
Понимаете?
У нашей компании сорок процентов акций…
Ну понятно, чьи.
— Ее мужа.
— Именно!
Вы…
У Ворончонков вечер в каком-то новом кафе.
Или клубе, что ли.
Вы бы сходили.
Питер Бург, конечно, вспылил, сказал, что сам решит и так далее, испытывая удовлетворение от Милиного расстройства. Потом зачем-то предложил ей сменить помаду на более спокойную, подходящую женской зрелости. Мила окончательно скисла и ушла праздновать с выражением квашеной капусты.
Довольный Бург взял пыльную тряпку, обругал уборщицу, которая разучилась работать, и начал методично протирать предметы. В основном ритуальные. Дни рождения, три юбилея, победа на бизнес-конкурсе “Русский Колумб”, который сам же и организовывал, — золотые и малахитовые безделушки, грамоты за стеклом, которые глядят будто сквозь очки, вазы с сухими цветами.
“Они погребли меня. И я под ними”, — подумал Бург.
Время: 13:15
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: не въехала
Мазохист — потому что только мазохистам все время стыдно. В остальном не въехала. Поняла только про “Титаник”. “Титаник” — хорошее кино, проникает в печенку. Я болела от него, будто сладкого ликера перебрала. Ты какой-то странный, Питер. И чем тебе эта жизнь не угодила? Ладно. Мне не до смеха. Иду за подарками. Ночью мы с предками валимся гулять. Открывается новый ночной центр “Пьяная Черепаха”. У папы тусовочное настроение, надо попользоваться моментом. Так мама говорит.
Пока, услышимся,
Маша
Дольше всего Питер Бург протирал стол президиума — огромный серый прямоугольник. Сначала влажной тряпкой, потом сухой, три раза. Дело в том, что Питер Бург не выносил пятнышки, которые оставались от пальцев его коллег. Это смотрелось как-то нечистоплотно. Брызгал на нечистоплотность специальным раствором, тер каждое пятно в отдельности, на некоторые дышал, старательно, как в детстве на морозное окно.
Надо будет выяснить, где этот клуб, в котором гуляет Ворончонок.
Жизнь — это шахматная доска. Все думают, что люди — это шахматисты. Но на самом деле люди — пешки.
Бао-бабы и бля-мбы Матвея Поросюка
Когда Матвею Поросюку вручали престижный “Русский Колумб”, его перло от гордости. Все-таки каких-то пятьдесят штук баксов забашлял — и на тебе, вручили. За вторую премию нужно было дать сорок, за третью — тридцать. Матвею вторым быть обидно, третьим вовсе западло. Зато на первую премию бабок жалко типа. Но дал. Подумал — в жизни раз бывает восемнадцать лет. И так далее. Потом оказалось, что директор фирмы “Королевский пингвин” уже четыре раза первый приз покупал. Или пять.
— Я, Матвей Иваныч, пять раз “Колумба” брал.
— Мне сказали — четыре.
— Нет, Матвей Иваныч, пять.
Пять разков.
— А…
А я типа, значит, один разик получу.
— Я, Матвей Иваныч, хочу сейчас “Пальмой первенства” стать.
— Пальмой чего?
— Первенства.
— Питер Бург новый всероссийский приз хочет учредить.
“Колумба”-то все уже получили.
Кто хотел.
— Е-мае.
А я всего лишь Колумб.
Я в первый раз.
Колумб.
Мне раньше бабок жалко было.
И вот…
А выходит, что все уже “Колумба” получили.
— Нет, ну бизнес в городках области не получал.
У них вся годовая прибыль меньше, чем третий приз.
По себестоимости-то.
— Ха-ха-ха!
— Хи-хи-хи!
Так мозгой пошевелите насчет “Пальмы”-то.
— Пошевелить, говоришь?
— Ага.
Начинай бабки откладывать.
На приз.
Сто штук.
— Сто?
Штук?
Охренел твой Бург!
— Пальма будет…
Ствол из самоцветов.
Листья — малахит.
— Чисто малахит…
А бананы?
Из чего бананы?
— Че, на принцип идешь, да?
— Типа того.
— Золотые.
Бананы — золото высшей пробы.
— Ха-ха-ха!
— Чего — ха-ха?
— Да я прикинул…
Мне бы банан высшей пробы.
Свой-то.
Который всегда со мной.
Такой “бао-баб” бы пошел!
Ни одной бао-бабоньки мимо меня не прошло.
Ну, ты въехал, да?
— Ха-ха-ха!
Мои бао-бабы в фирме и так не жалуются.
Не в обиде мои бао-бабы.
— Ха-хи-ху.
Я прикину по вопросу “Пальмы”.
ОК?
— ОК.
Матвей Поросюк лежал на махровом пляжном полотенце и лениво почесывал Мужское Тщеславие. Если долго чесать, Мужское Тщеславие переставало зудеть. Катька мазала Тщеславие от грибка каким-то народным средством. Говорит — отворот против баб, изменщик. Да разве от этого дела отворотишь? Стало только запущеннее. Потом блямбы по лицу стали распространяться. Красные, будто малиновый дождик прошел.
Врачи послали на солнце. Мол, блямбы — нервные, прописан покой и здоровый сон. А какой с Катькой здоровый сон? Не баба, а комар. Всю кровь высосала.
— Матвей, а вот Горшечкины дом купили.
— И че?
Ты еще скажи, что Симпсоны в мультике что-то купили.
— …В лесах Сибири.
— Зачем?
Хата в лесах Сибири?
— Горшечкины говорят — если что с налогами…
Или Мишку с армией зажопят.
Ну, им есть куда линять.
Они на Люську записали, на младенчика.
Дачу-то.
— Ну и че?
— Как с тобой скучно!
Лучше бы я за Васю вышла, одноклассника.
— Ты уже об этом говорила.
Раз двадцать.
Или нет — сто.
— Еще раз повторю.
— Ну и выходи.
Свободна.
— Ты хамло, милый.
— Ты дура набитая.
Дорогая.
— А Надька нового мужика завела.
Он ей шубу купил.
Мутон с соболем.
— Так уж мутон с соболем?
— Она сама сказала.
— Верь больше — кидай дальше.
— А моя шубка вся поистерлась.
— Где это она поистерлась?
Врешь ты все.
У тебя же их четыре.
— Все четыре поистерлись.
Как чернавка хожу.
Перед людьми стыдно.
— Ой ли.
Крокодила в зоопарке недокармливают.
— На улицу не выйти.
— Ты и так не выходишь.
Ты на мерсе ездишь.
Ха-ха!
— А в шейпинг?
Че, в шейпинг я тоже на мерсе езжу?
— Так он у нас во дворе.
— Ну и че.
Я голая туда ходить должна?
Перед глазами Матвея встал “Русский Колумб”, статуя, — богатырского сложения мужик, в теле и с животом. Он смотрелся совсем как в клипе с настоящими мужиками “По высокой, высокой траве я пройду в полный рост”. На голове Колумба располагалась большая шляпа с пером. Матвей предположил, что Колумб уже осуществил свою “круговуху”, поэтому доволен, и взгляд его устремлен в себя, внутрь.
Когда Матвей лежал без движения, его неудержимо тянуло на подвиги. Угнать катерок, посадить на борт юных телок, бао-баб (замужних на отдыхе) или даже “бля-мб” (жриц свободной любви). И рвануть в синеющую гладь. От перспективы захватывало дух, а Мужское Тщеславие приятно оживало. Проходящие мимо бао-бабы и бля-мбы оборачивались на мечтательное тело Поросюка, подвергая особенно пристальному изучению его вызывающе красные плавки, которые плотно облегали природные формы и достоинства. Такие же, как…
Двадцать лет назад.
Десять лет назад.
Пять лет назад.
Это пятнадцать лет назад было. Может, они были бао-бабы, а может, бля-мбы. Короче, две видные особи женского пола. Они были странные, эти бля-мбы. Сутками парились на пляже, всегда грустные и без лифчиков. Одна бля-мба была белая, другая смуглая. Одна, белая, низенькая. Другая — смуглая, высокая. Одна тощая, другая потолще. Или наоборот. Ноги они почему-то клали туда, куда прочие — головы. Бывает, придешь на пляж, а там над лежаками две пары ног торчат. Ну, значит, бля-мбы загорают.
Эти странные девушки не ходили с турками на дискотеки. Они много ели по вечерам, не боясь пироженок. Они все время молчали. Матвей и Петька, случайный кореш, колебались. Подвалить или не подвалить. Бывает, что, как подвалишь, так и отвалишь (обидно). А бывает, что едва подвалишь, и уже женишься (трагично). Оба варианта пацанов не устраивали. Пока однажды…
Однажды Беленькая Бля-мба вздохнула и сняла купальные трусы. Потом забросила ноги на спинку шезлонга и закрыла глаза. Ее примеру последовала Черненькая. Это было серьезно и откровенно. Турки аж рты открыли.
— Вау! — просигнализировал Петька.
— Я фигею! — подтвердил Матвей.
Бля-мбы улыбнулись, не открывая глаз. Все же определенная нерешительность томила корешей, хотя цветные фантазии, свойственные возрасту, посещали их воображение. От фантазий Матвей подпрыгивал на своем лежаке, а Петька по ночам кричал во сне и хватал Матвея за колени (они жили в одном номере).
Однажды вечером Матвей увидел картину: Черненькая Бля-мба, абсолютно голая, сидела верхом на белом коне. У нее были круглые ягодицы и балетная спина с ямочками внизу. Волосы Черненькая подобрала высоко над затылком и показала изящество шеи. Потом к Черненькой пристроилась Беленькая, тоже голая. Она распустила прическу, тряхнула головой и обняла Черненькую за талию.
— Погнали, Танька!
Тогда Черненькая ударила белого коня пятками, и они понеслись вдоль прибоя. Это было потрясающе красиво и обалденно. Тонкие ноги гордого коня — в пене прилива. По ветру летят грива и белые волосы. Голые девушки хохочут и испытывают сильное удовольствие. Взволнованный их близостью конь какает прямо на песок.
За конем шел пляжный уборщик с совком и подбирал какашки.
— Они будут моей! Моей любимой девушкой, — прошептал Матвей.
“Черный бумер, черный бумер под окном катается. Черный бумер, черный бумер девкам очень нравится!”
— Але, Катя!
Ты, да?
Че надо?
— Шоколада!
Ты че, еще не накупался?
Уже темно.
Сколько можно!
Я, как дура, в номере сижу…
Жду его!
Ты че, с бабой там?
— С какой бабой, Катя!
Какие мне еще бабы после тебя?
Ты же голову заживо откусишь.
Вечно ты…
Ааааа!
Внезапно пятнадцатиметровая морская волна обрушилась на Матвея Поросюка. Пальму, возле которой он лежал, вырвало с корнем. Матвей вцепился в ствол, обхватил дерево ногами. Хорошо, что бывший боксер, хватка есть. На время он потерял сознание и чувства.
Он выходит на ринг, в самый центр. На нем синие трусы до колен и перчатки. Он поднимает руки. Зал ревет.
— Матвей Поросюк, СССР, против Криса Смита, США!
Этот Крис — верзила метр девяносто девять. Таких не бывает. Человек-гора. Гора шоколадных мускулов. На его плечах пасутся стада овец, его грудь покрывают густые леса, его глаза сияют, как две братские ГЭС…
— Давай, Матвей, мочи его!
Покажи ему кузькину мать, Матвей!
Покажи… Легко сказать — покажи. Он убьет тебя, Матвей Поросюк. Сломает, будто детскую игрушку.
— Петька, я с бабами договорился.
С обеими.
Классные бабы оказались.
Им говоришь — лежи.
Они легли.
Ну, и так далее, все было, короче.
Суперски, да?
— А по виду не скажешь.
По виду робкие.
Ну девушки всегда робкие.
Им по воспитанию положено.
— Да?
— Ну, да.
Я читал.
— Где?
— В газете.
— Тупые газеты читаешь.
Кулак Криса. Вес Криса. Ненависть Криса. Все это навалилось на Матвея Поросюка, сбило с ног. Навалились все эти хот-доги, гамбургеры, чизбургеры, кока-колы, джинсы, битлы, бродвеи, мэрилин монро, уолл-стриты, майкрософты, импайер стэйт билдинги, микки-маусы, суррогатные шоколадки, ночные порно-каналы, либералы, демократы, американские горки, дерзкие и красивые… Матвей свалился, как мешок с картошкой. “Нос сломал, подонок”, — успел констатировать он.
— Слушай, Танька.
Ты такая классная.
Так на коне со Светкой красиво ехала.
— Да.
Я знаю.
— Все классно.
— Да.
— А че вы были такие?
Ну, никакие.
Пока со мной и Петькой не потусовались.
Ха!
— А у нас это…
Ну.
Заразные мы.
— То есть как — заразные?
— Как это там, Светка, называется?
— Если говорить красиво…
Чума двадцатого века.
Значит, у нас — Чума двадцатого века.
— А…
А что вы не сказали?
— А вы не спрашивали.
Матвей хотел сдать анализы на ВИЧ. Говорят, нужно было сдавать кровь. Но не сдал. Сначала боялся, потом тоже боялся. Но, наверное, именно поэтому Матвею казалось, что кто-то гонится за ним по пятам, дышит в затылок. И он очень торопился жить. Торопился успеть.
Теперь волна уносила его в океан.
“Эх, ты, сука, Матвея так просто не возьмешь, — обратился к своей судьбе Поросюк. — Матвея и круче по жизни колбасило”.
“Время покажет”, — спокойно ответила Судьба.
“Я еще не готов”, — брал на жалость Матвей.
“Знаешь, все не готовы, ты не оригинален”, — возразила Судьба.
“Я стану лучше, чище и добрей, — ластился Поросюк. — Церкви бабло пожертвую. Маму в деревне навещу”.
“Не верю, — не верила Судьба. — Многие это говорят. Потом забывают”.
“А ведь все так хорошо начиналось”, — всхлипнул Поросюк.
“Все начинается, и все проходит, милый, — усмехнулась Судьба. — Хорошо то, что хорошо кончается”.
Жизнь — это бегство от смерти.
Все проходит
Каждый вечер он ложился спать, надеясь очутиться в Зале Заседаний и послушать, как читают Сталинский Завет. Но такие сны случались редко, и он их не помнил. Иногда, на рассвете, он пробуждался оттого, что голова была чистой и ясной, как комната, заполненная весной, и всплывали слова, слова, слова…
“Ты будешь верным членом… Ордена Сталинистов… клянешься ему верно служить, и даже когда… при капитализме не может быть действительного участия… масс в управлении страной… правительства становятся не народом… Ротшильдами, Рокфеллерами, Морганами… олигархами… демократия при капитализме есть демократия для меньшинства…” (И. Сталин)
Время: 18:37
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Ликбез сумасшедшего
Мария, так трудно порой разобраться в собственной жизни и происходящем вокруг! В нашей стране всегда считалось, что быть богачом или просто состоятельным человеком непристойно, дурной вкус, в общем, аморально. Но всегда и везде будут существовать богатые! Деньги, признание, амбиции, власть — что это? Это участь генетически бедных и ограниченных. Лучшие люди служат государству лишь своими худшими сторонами, сопряженными с преступлением нравственной черты. Изобретение атомной бомбы, например. Чаще всего русский ум проявляется в русских глупостях. Дураки строят дороги, поэтому беды — две. Россия — бездорожье, безвременье и безумие. Утешает одно — все проходит. Хотя нет — совсем не утешает. Знаешь, иногда мне снится, что я еду, спешу куда-то. А потом оказывается, что я верчусь на карусели, и это круг, круг…
Питер Бург
Жизнь — это карусель. Поэтому многим так никогда и не удается догнать свое счастливое будущее.
Пьяная Черепаха собирает гостей
У входа и в гардеробе толпились, обнимались, сбрасывали шубки, громко смеялись. Было много застенчивости и выпендрежа. Кто-то стеснялся из-за неумения выпендриваться. Кто-то выпендривался от застенчивости. Кто-то уже напился и был верен себе. Богема целовалась, бизнес торопливо жал руки, чиновники обнимались.
— Вау!
— Это ты, мусик?
— Привет, киса!
— Мур-мур!
— Мурррр!
Брысь, мужчинка!
— Какие телки!
То есть дамы.
— Хороша Маша, да не ваша.
— Здравствуйте-здравствуйте!
— А вы кто?
Я вас где-то видел.
— А я вас… нет.
Нет, не узнаю.
— Э…
Вспомнил.
Мы с вами одноклассники.
Вы…
Ты — Владик.
Седьмой “В”.
А я Вовик.
Пятый “А”.
Помнишь?
Мы вас в футбол сделали.
А потом ты пропал.
— Исключили.
— За что?
— За…
Неуспева…
Неуспеваемость.
— Вот оказия!
— Да нормально.
Я жвачкой торговал.
Потом картошку в магазины возили.
Потом реальным делом занялись.
Теперь как бы преуспеваю.
— Тогда не успевал.
Теперь преуспеваешь.
Неуспеваемость-преуспеваемость.
— Я как бы депутат.
Второй срок.
— А я пиарасю.
— Ты — чего?
Ты уж извини…
Я с вами, пиарасами…
Не знаюся.
— Ну, я в пиар-агентстве.
Самый генеральный.
Хочешь, министром-капиталистом тебя сделаем?
— Каким?
— Путей сообщения.
— Социалки.
Социалку хочу.
Пенсии делить.
— Это посложнее…
Но где наша не ночевала.
— Махнемся визитными картами.
— Как ты там?
— Да ничего, вот только вернулась.
— Говорят, там у вас страшно.
Терроризм.
Автобусы на воздух…
— Все равно лучше, чем здесь.
Там камни живые.
Стена Плача.
Там мои картины нарасхват.
— А почему не остался в Москве?
— Нафиг надо.
Базар-вокзал.
— Говорят, ты с Чубайсом дружишь?
— Ну…
Это что, сам Чубайс говорит?
— Слышали, что Поросюка в море унесло?
А жена его без вести в номере отеля пропала?
— Ужас какой!
— Он всегда на-нарывается.
Вот и нарвался.
Стихия тормознула.
— В таких случаях не злорадничают.
— А он меня жалел?
Кидала.
— Бизнес есть бизнес, Петрович!
Кто кому хвост откусит.
— Не хвост, а яйца.
— Это уж кто что подставляет.
— Вы говорите, Поросюка в море унесло?
— А, это ты, Мышкин?
Унесло-унесло.
Море — это тебе не налоговая.
С ним не договоришься.
Ишь ты, какую подцепил!
— Это дочь моя, Маша.
— Не верю.
Так уж дочь?
— Дочь.
— А я думал…
Наконец-то Мышкин девчонку подцепил.
— Ты поосторожней.
Я женат.
— Мы все женаты.
И мы все неосторожны.
Почему “Пьяная Черепаха” называлась именно “Пьяной Черепахой”, было загадкой. Даже для самого хозяина “Черепахи”, маленького, упитанного, лысеющего и добрейшей души. Его звали Сидорчук-старший (кем был Сидорчук-младший, никто толком не знал).
Наверное, просто кому-то показалось прикольным, что черепаха, уважаемое и тихое животное, выпила лишнего и стала такой, как все люди.
Впрочем, в “Пьяной Черепахе” водилась-таки одна черепаха. Это был муляж, он хранился в директорском кабинете. Огромная морская черепашища, жертва браконьеров. У нее были глаза древней красавицы — черные и с арабским разрезом. Ее звали Даная, и она, по слухам, была единственным существом, которое искренне любил директор Сидорчук-старший.
Говорили, что в черепашьем желудке нашли скелет динозавра. Говорили, что директор целует черепаху Данаю перед важными событиями, которые требуют особого отношения. Говорили, что если бы не Даная, Сидорчук женился бы на своей… Впрочем, не важно!
Более других веселился и ликовал воротила Комариков. Впрочем, воротила Комариков ликовал всегда. Даже карнавальный костюм восточного единоборца и походка ниндзя не могли скрыть его черты. Высокий, с круглой головой, украшенной картофелевидным носом, он елозил, дергался, вставал на цыпочки, искал лица. Опознав кого-нибудь, поспешно бросался на шею, целовал. Особенно доставалось женщинам.
Влиятельная бизнес-леди Ворончонок явилась в наряде Пиковой Дамы. Она прикрывалась веером, но дамский угодник Комариков был прозорлив.
— Ты ли это, красотка?
Ночей моих услада?
— Не я, не я.
На кого ты похож, Комариков?
Налоги не платишь, бороду не стрижешь…
Ворончонок была недовольна. Она осипла, потому что давно отмечала праздник и, наотмечавшись, часто выбегала покурить на мороз. Мороз сделал черное дело — если раньше Ворончонок звенела голосовым металлом, то теперь она сипела, скрежетала и сопела, напоминая несмазанное колесо Фортуны.
В том, что Фортуна является в образе Ворончонок, никто не сомневался. Недаром муж у нее занимал Пост, сын тоже занимал, а внук готовился занять. Сама она была женщиной волевой, жестокой, бережливой. Бухгалтер по образованию, Ворончонок экономила на блузках и под свои пиджаки подкладывала белую манишку с рюшами. Еще она экономила на колготках, предпочитая коричневые и черные гольфы, которые, как известно, гораздо дешевле колготок, хотя и вечно высовываются, когда садишься нога на ногу. У нее был пронзительный взгляд человека, который ужасно боится ошибиться, и поэтому уверен, что нападение — лучшая оборона.
Только воротила Комариков видел за ее природной жестокостью ранимое Женское Я. А может быть, и Оно.
— Как же ты — не ты?!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не обижу.
Прямо по-песенному пою, да?
Разреши пасть.
— Пасть?
Куда?
— На твою грудь.
Дай паду, приложусь.
Хочу любить, хочу страдать.
— Уйди, Комарик, не лижись!
— Эх, проняла ты меня, родная.
Что хочешь для тебя…
Эй, господа и прочие!
Давайте тост!
Выпьем за нашу дорогую…
Мадаму Ворончонок!
Скажем ей.
Мы тебя никогда не забудем.
Мы тебя никогда не обидим.
— Уже было.
— Только ты знаешь все про налоги.
Ну, как мы их не платим.
А потому…
Ты останешься в наших сердцах!
Такой тебе памятник отгрохаем!
Страна дрогнет, муж позавидует.
Ты по центру кладбИща хочешь располагаться или около аллеи?
По центру солиднее.
А с аллеи заходить проще.
Ворончонок покраснела, хлопнула Комарикова веером по голове. Очевидно, ей не хотелось ни в центре, ни у аллеи. Хотя Комариков, по наблюдениям многих, был сегодня щедр, как никогда. Между тем гуляние набирало обороты. В баре бесплатно разливали пиво и водку. Бармены улыбались за дополнительную плату (ее пообещал Комариков, а потом заявил, что это шуточка). Напившись с помощью барменов, облаченных в костюмы Водолеев, гости становились раскованными и расхристанными. В полутемном зале, стены которого украшала синяя шелковая драпировка, их ждали столы с жарким, вином и апельсинами. Были и маленькие бутербродики с икрой, и сало для желающих. Были салат “Оливье”, селедка под шубой и шоколадный торт, который работники кухни в последний момент заменили на шоколадное печенье.
Сидорчук-старший ласково называл зал Трапезной.
Когда Мария вошла в Трапезную, там сидели Какие-то Мужчины. Они молчали, будто уже сделали Комарикову заказ на памятники. Какие-то Мужчины хором посмотрели на Марию, девушку-кошку, хором кивнули ей и сказали.
— Как хорошо!
— Что хорошо? — удивилась Мария-кошка и заметила, что Какие-то Мужчины одеты в одинаковые костюмы.
Присутствовали трое Мерцающих Хамелеонов, трое Прыгучих Гадов, трое Плачущих Арлекинов, трое Усталых Дятлов. Причем не было такого, чтобы Плачущий Арлекин сел между Усталыми Дятлами, а кто-либо из Дятлов примазался к Прыгучим Гадам.
— Хорошо, что к нам пришла милая девушка.
Она разбавит наше общество.
Вы заметили, что мы — важные персоны?
— Нет.
Я заметила, что вы — одинаковые.
— Мы сидим, согласно ведомствам, организациям и фирмам.
Член к члену.
— А почему здесь только вы?
— Самые важные лица пришли первыми.
Ведь мы работаем с раннего утра!
Без отдыха!
Это несерьезный бизнес уже закусил.
Он всегда закусывает.
Он поздно встает — мало дает.
А богема в баре тусуется.
Пьянь-дрянь-наркота.
— Что же вы делаете с утра?
— Заседания-заседания-заседания.
Совещания-совещания.
Комиссии.
Марии-кошке стало скучно. Она села по левую руку от самого молодого присутствующего, Прыгучего Гада. Усталые Дятлы были сплошь пенсионеры, Арлекины переживали из-за того, что в ведомствах будет Новый год, как и во всей стране, а у них нет новогоднего сценария. Как известно, жизнь без сценария — это полжизни.
Они заметили, что Мария пишет что-то на салфетке.
— Что это?
— Новогодние стихи.
Поздравительные.
— А ну, отдай!
— Не отдам.
— Нам надо.
Знаешь, сколько стоят праздничные шутки?
Пятьдесят тысяч рублей.
А смешные — сто.
— Вы че, хотите купить мои стихи?
За сколько?
— Нет, зачем — купить?
Мы хотим отнять бесплатно.
Для нашей отчетности.
К празднику — готовы.
Так и доложим.
— Я не согласна.
За бесплатно.
Типа вот.
— Тогда прочитай свои стихи от нашего имени.
Подпиши себя нами.
— Зачем?
— Думаем следующим образом.
Ты дама, ты и читай.
Мы разрешаем.
Мы галантные.
— Я и без разрешения прочитаю.
И без галантности.
— Но ведь с разрешением жить интереснее!
В общем, Мария очень обрадовалась, когда в залу набежали люди. Комариков и его приятель танцевали бугу-вугу и тамбу-мамбу. Для естественности танца они притащили пальму и поставили ее посредине помещения. К пальме были приделаны бананы, они висели на крепкой проволоке. Приятель, Цацкин, был в наряде Снегурки, голубой шелковой шубке, и высоко задирал голенастые ноги в дамских ботиках. Он делал вид, что хочет дотянуться до бананов и съесть их все.
Включили музыку времен бизнес-юности:
“Бабки, бабки, бабки, что вы сделали со мной!..”
“Сижу на нарах, уши заложило…”
“А ты старлеточка, стервозная была…”
“На Воркуту уходит поезд, только мне не жаль…”
“А я не буду петухом, мне западло…”
Возбужденная атмосферой смутных желаний и русского шансона, Мария пригласила соседа на Зональный медляк. Молодой Прыгучий Гад неуверенно посмотрел на нее.
— Надо у шефа спросить, — сказал он. — Я тут ради общения с начальством.
— Спросите, — согласилась Мария, понимая.
Получив разрешение руководства, которое одобрительно заявило, что лет тридцать назад оно бы и само, а теперь вот — никак, поскольку радикулит-спина болит, Прыгучий осторожно выбрался из-за стола, нащупал талию Марии. У него были мягкие руки и черно-зеленые глаза, похожие на оливки, когда те соскальзывают с ложки.
— Меня зовут Мария.
Прозвище — Кошка.
А вас?
— Не скажу.
Можно я не скажу?
— Можно.
Вы че, что-то сперли у государства?
Пока оно спало?
— Как сказать.
Все возможно!
— Вы первый, кто от этого комплексует.
— Скрываюсь.
Я тщательно скрываюсь.
— Давно?
— Мой принцип…
Водку пей только с начальством.
В армию не ходи.
Не спросят — не отвечай.
Заметай следы и не доверяй тело женщинам.
— А кто вы в зодиаке?
— Неважно.
Это вам ничего не даст.
Никаких преимуществ.
— Дева.
И какой-нибудь Бык.
— Не Бык.
Свинья.
— Класс!
Первый мужчина-свинья
В моей библиографии.
Была уверенность, что вы Бык.
— Скажу правду.
Я женюсь.
— Че, очень скоро?
— Нет.
На сто восемьдесят градусов нет.
Через десять лет.
Тире пятнадцать.
Вы меня верно и преданно подождете?
— Че?
Все пятнадцать лет верно ждать?
— Если мне девушка приятна.
Кажется перспективной.
Я спрашиваю про десять лет.
— Почему десять?
— За 10 лет я встану на ноги.
Через 10 лет буду готов.
Дом.
Лендкрузер.
Завод.
Обрасту связями.
Начну…
Жить своей жизнью.
Мягкая ладонь на пояснице Марии дрогнула, будто полная водой грелка. Мария ощутила прилив жалости и горечь, оттого что на сердце пусто, кто бы тебя ни обнимал. Мария-кошка посмотрела вниз, на свои ноги. Она испытала сострадание. Бедные вы мои. Ровные, точеные, длинные, в черных колготах, которые идут только тем, у кого качественные ноги. Какими будут эти ноги через десять лет… Может, даже кривыми и варикозными. Может, ненужными никому. Десять лет — это как сто или тысяча. “И зачем тогда с этим типом танцевать? — подумала Мария. — Только тратить свое короткое матримониальное время”.
— Слушай, Маша.
Ты так спину смешно выгибаешь.
И вертишься.
Хи-хи!
— Смешно?
Да?
А я всегда думала, сексуально.
Разочарованная Мария-кошка схватила Прыгучего Гада за руки и начала прыгать, как в садике. Просто прыгать — вверх-вниз. Гаду понравилось прыгать (не зря он относился к отряду Прыгучих), а вскоре к ним присоединились другие, уставшие от эротических игр и соприкосновений.
“Понарошку счастья крошку на ладошку…”
“Елки по городу мчатся…”
“Гори-гори ясно, чтобы не погасло…”
Вокруг кружилась, топталась и проводила праздничное время радостная шумная толпа. Многие смеялись, некоторые потели, иные пукали. Голые плечи сливались в экстазе с пиджачными обшлагами. Маски укромно целовались по углам. Веселье рассекала цветомузыка.
Даже чопорная Ворончонок сняла шпильки и выделывалась на столе. Правда, ей мешала длинная шелковая юбка, и влиятельная особа вертелась на месте словно глобус, который крутят любопытные юные географы.
Высокий седеющий мужчина, единственный, кто не в карнавальном костюме, стоял у стены и озирался с видом Онегина, или Печорина, или другого скептического героя. Время от времени он нервно снимал и еще более нервно протирал очки, или поправлял галстук, или проверял, застегнут ли воротник. В его голове проносились мысли… Ты супер, детка! Как скучно и банально, какие скучные банальные песни. Куда все катится? Это физиологическая реакция на сигнал пошлости. Интеллигенция — тоже мне хороша. Жрет и причмокивает, почище номенклатуры. И чем я лучше? Я уже подходил к Ворончонок. Сухая женщина, привлекательная. Обещала поддержку. Подошел с коньячком. Мне советовали подойти с коньячком. Старый коммунист. Подходит с коньячком. Ха-ха! О времена, о нравы! Где ты, скифская гордость? Иерархия истинных ценностей перевернулась с ног на голову. Или с головы на ноги. Бердяев, как был прав Бердяев. Почему я не уехал на философском пароходе? Мария? Это же Мария! В объятиях незнакомого мужчины. Какая пошлость! Эта возвышенная, утонченная девушка — и прыгает, скачет козой. Как жаль, когда разбиваются мечты.
— А теперь, после танцев и плясок, петуха!
В студиюююю!
К нам, Петька, сукин сын!
Работники кухни принесли торжественную клетку с символом наступившего года. Петух — белый, сытый и серьезный — молчал, а Комариков и Цацкин кукарекали. Тщетно. Зря. Они подобрались к клетке, совали сквозь прутья сахар и пирожки. Петух молчал.
— А ну-ка вместе кукарнем!
Разбудим его!
Ку-ка-ре-кууууу!
Ко-кок-ко!
— Пойдемте отсюда, пойдемте, Мария, это же безобразие.
Это поддельная жизнь.
— Я вас знаю?
— Это я, Питер Бург.
Мы с вами у елки…
У елки познакомились.
— Почему?
Почему уйти?
Мне весело.
— Вы чистая, добрая.
Вы будущее.
— Да ладно вам.
Че, если будущее, то и поприкалываться нельзя?
Зал кукарекал, резвился, хлопал крыльями. Ворончонок запустила туфлей в молчаливую клетку. Петух будто бы думал о своем. Вдруг дверь распахнулась, и ввалился какой-то мужчина, в полушубке и летних сланцах. Зал замер. Ревизор! Мужчина прокричал.
— Че, не ждали Матвея?
Не ждали Поросюка?
Схоронили без слез и горя?
А я здесь!
Матвей не тонет!
Не тонет Матвей!
— Ку-ка-ре-ку! — неожиданно откликнулся петух.
Жизнь — это карнавал. Во время карнавала естественнее всех выглядят животные, поскольку никого из себя не строят.
Размышления в сортире-1
Есть хочу.
Хочу есть.
А везде — говно.
Вся жизнь — говно и переключение телеканалов.
Память — это канализация.
Вчера скидка составляла шестнадцать процентов, сегодня составляет семнадцать.
Шубы в кредит, сапоги в рассрочку, колготки оптом.
В нынешнем сезоне у всех нормальных женщин модно зеленое. Зеленые пояски, воротники, зеленая ондатра, зеленый песец. Зеленый пояс эффектно обовьет ваши бедра и ребра, подчеркнет прочие достоинства тела. О, зелень! Цвет природы, весны и первого салата. Цвет лица будет особенно красив среди зеленого меха. У вас все равно он получше, поудачнее, чем зеленый мех.
Женщина, в нашем шопе сегодня скидки — заходи! Итальянский трикотаж, украинские ботики, французские духи. “Руссона” — лучший шариково-роликовый дезодорант. Помажьте — ваши подмышки лишатся противного запаха. Каждый теперь сможет нюхать и нюхать ваши замечательные подмышки.
Подгузники для бейбиков — писк сезона. Наденьте на ребеночка подгузник “Писучий Дружок” — и вы забудете о том, что вы отец или мать. Вы больше не услышите своего милого малыша. Его сон будет длиться и длиться. Длиться и длиться.
Как бороться с папиным храпом? Купите папе нашу подушку! Подушки “Дездемона” на основе новейшего поролона, если их правильно и без содрогания использовать, вынудят дорогого вам человека замолчать.
Подержанные компьютеры по символической цене — не поверите, но ими еще можно пользоваться. Хотя, конечно, можно и не пользоваться.
Помада “Missy” никогда не смоется с ваших губок, даже если воспользоваться стиральным порошком и щеткой. Эта помада, нанесенная один раз, останется с вами навсегда. Проверено владельцами ритуальных салонов!
Вокруг говно. Никогда бы не подумала, что сортир — такая подстава. Почему дверь заблокировало? Как эту чертову дверь открывать? Не открывается ведь. Эй, кто-нибудь! Спасатели! Матвей, любимый! Господи! Господи, хотя бы Ты откликнулся. Это я, Екатерина Поросюк! Слушай, Тебе же не все равно, как я и что, да? Ну, я очень плохая, хотя не знаю, в чем. Так-то я нормальная. Ну, грешила. Дак кто не грешит? Что, Светка из третьего подъезда не грешит? Она мужу двадцать лет изменяет. Или Ирина, подруга школьная. Что, она всю магазинную выручку, как лоховка, сдает? Нет, не сдает. Потому как не дурочка. И что — они тоже тонут в цунами? Пострадали? Нет, такое не тонет. А меня тогда за что? За что меня-то заблокировало?
Я не хуже их буду. Я в церковь на Пасху хожу, тем летом даже свечку заказала — полтора кэгэ. Еще вспомнила — к разным святым мощам ездила, два раза. А один раз мощи к Матвею в офис привозили прикладываться — по спецзаказу. Я очень прикладывалась, чтобы остеохондроз за веру отпустило. Его и впрямь отпустило. А еще Матвей батюшку из нашей церкви домой приглашал. Поил-кормил. Вина аж три бутылки ушло, кипрского, с отпуска еще оставались.
Господи, помоги, пожалуйста, а то вдруг Ты на самом деле есть!
Есть хочу.
Жизнь — это еда.
Размышления в сортире-2
Не надо было есть кальмаров.
Кальмары были с душком.
Это общество!
Презираю.
Ненавижу.
Сколько низости вокруг!
Вроде бы в рынке как таковом ничего дурного нет. Однако нравственность сегодняшних собственников, их отношение к работникам оставляют желать лучшего. Типический образчик пошлости и бескультурья — Матвей Поросюк. Мой злой гений, мой антипод и враг. Хотя… Когда в прошлый раз я просил на организацию “Русского Колумба”, он заплатил больше всех. Но потом потребовал “откат” — он должен брать первый приз в течение десяти лет. Он — и только он — должен быть первым! Какова амбиция. Бизнесмены пронюхали и возмутились. Поросюка теперь в приличном обществе не принимают. А он и без общества — шишка, миллионер.
Шишка на ровном месте.
Я ему завидую?
Наверное.
Как бы не так!
Что же делать с учетом сложившейся в России непростой ситуации? Желательно ввести, и немедленно, абсолютную государственную монополию в стратегически важных отраслях. Необходима продуманная программа управления, рассчитанная на 15-20 лет. Многие живут лишь сегодняшним днем, и рубль сегодня важнее для них, чем сто рублей завтра.
Рынок вообще создан для кратковременных проектов. “Поляроид”, “Кодак”, “Крайслер” постоянно преобразуются, модифицируются. Рынок не стабилен. А Россия так тоскует по стабильности, по сильной руке! Тем не менее даже в России сегодня выживают не самые умные и тонко чувствующие, а люди нахрапистые, не обремененные рефлексией и вообще интеллектом. Балдеж от самих себя — первый признак упадка. Рима периода разложения. Греции, готовящейся заснуть. Франции, кладущей голову на гильотину. Америки, которая гонится за призраком ядерного оружия и не может его догнать…
Америка… Что там говорит Новый Завет Сталина об Америке?
В Зале Заседаний на этот раз не все. Скинхеда арестовали за попытку захвата здания Горадминистрации. Он, будучи под кайфом, ворвался в здание, прокричал протесты и пописал перед дверью Шерифа. Против чего протестовал скинхед, никто так и не понял.
Над мумией колдовали одиннадцать избранных. Читали заклинания.
“Американская деловитость — это та неукротимая сила, которая не знает преград, которая размывает настойчивостью все препятствия, которая не может не довести до конца начатое дело. Но американская деловитость имеет все шансы выродиться в узкое и беспринципное делячество, если ее не соединить с русским революционным размахом. Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью — в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе. Только такое соединение дает нам законченный тип работника-ленинца”. (И. Сталин)
Протестанты. Ленинцы были русскими протестантами. А потом все кончилось, оборвалось болезненно, как при аборте. Русские выбрали стяжательство без идеи и утверждения духа.
Сторонники прогресса — наивные оптимисты. Человечество топчется по кругу, пороки меняют обличья, но не свою гадкую суть. Певцы новые, но песни все те же.
Кто может спасти нашу страну? Я уже не надеюсь на себя, мое время прошло. Молодежь. Да, молодежь. Но это потерянное поколение, которое еще более потеряно, чем поколение послевоенное. Поколение нарциссов, юных забавных обезьянок, которые не могут оторваться от зеркала и самозабвенно изучают свое отражение. Только Мария… Да, я верю в чистоту и ясность ума этой девушки! Как она светла. Она могла бы стать матерью вождя, революционера, Мессии. Она должна стать нашей очистительной жертвой. Как сказать ей об этом, не шокировав, не ранив ее хрупкую душу?
Может ли Мария когда-нибудь меня полюбить?
Жизнь — это любовь.
Размышления в сортире-3
На фига жрала кальмаров?
Че, первые кальмары в жизни? Не, не первые. Но так обосраться…
Сру и сру. Два фильма просрала. И мультики просру, и “Дом 4 — Парковка”, и “Не последний Недогерой”. И ради чего? На party была дохлятина. Отстойные дядечки, только петух умный, потому что птица высокого полета. Молчал. Вел немой диалог. Или монолог. Как красивее сказать: монолог или диалог?
Танцы были никакие. Пацан ноги отдавил, зараза. И нудел что-то, нудел. О наболевшем. О своем карьерном пути. Интересно, почему он думает, что у меня его наболевшее тоже наболело? Хотя с виду ничего был, черненький, как я люблю.
Потом нормально откинула коленца с одним типом из богемы. Он скульптор. Желтоволосый такой, крашеный. Глаза прилипают, будто скотч. Раз — и к морде. Что, приятно, что ли? Все время меня прощупывал. Спину там, руки, ноги. Говорил, что ищет форму, а я типа его муза. Не знаю, что он лепит. А, вспомнила. Голую натуру. Пригласил в мастерскую. Сказал, что свобода творчества наступает ночью. То есть ночью он меня слепит и вылепит. А что? Интеллигентный человек. Может, как-нибудь схожу. Музой поишачу.
Потом подвалил этот Питер Бург. Такой импозантный, с сигареллами, в бежевом пиджаке от “Cavalli” и галстуке от “Kenzo”, в полосочку. Надушен туалетной водой “Visit”. Буржуй с иголочки типа. И воркует, воркует про своего Сталина. Мол, мировая революция Троцкого — ошибка, тут с одной-то страной трудно управиться, станьте матерью нового общества и прочая мура. Новое, мол, отрицает старое, повторяя его. Сценарий истории один, постановки разные. Чуть не околела. И вдруг — ОН!
Он потрясающе милый. Пришел, правда, в костюме утопленника. Пляжные тапки, драная шуба с женского плеча и грязные волосы. На груди зато много-много мужских волос. У настоящего мужчины должна быть волосатость. И запах потности.
Хотя была зима, он был в темных очках от… не помню, от какого урода. Зачем ему зимой темные очки? Наверное, для стильности. А ноги у него такие крепкие, мужские. Будто он ими на лыжах ходил. А улыбка… Пухлая, как у мелких пацанов. Так бы и поцеловала. Потом он со мной познакомился. Спросил: можно, мы с вами пойдем переспим, раз уж я выжил после цунами, а супруга моя, Екатерина, нет? Я сказала, что не, типа, нельзя. Тогда он спросил, можно ли вместе сходить в храм, поставить свечку в память супруги, покойницы? Я опять не согласилась. Не знаю, почему так сказала. Бургу он не понравился. Бург — джентльмен, но зануда.
Зря, наверное, с этим, у которого жена покойная, не пошла.
Всегда интересовало: секс — это как?
Дзынь-брень. Телехрень. Надо позвонить. Звонюююю.
— Але!
Людка, ты что ли?
Нормально покутили.
С достоинством.
Я иначе не гуляю.
Тусовка из высшего света, да.
Это я тварь?
Да тебя бы там на порог…
Ну, не пустили бы!
Там совсем крутые челы были.
Ага, борзей сама с собой.
Чао.
Ладушки-оладушки.
Жизнь — это нЕчто!
Просто поэзия
Время: 05:05
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: стихи
Послушайте, Мария! Это текст-Откровение… “Советское крестьянство — это совершенно новое крестьянство, которого еще не знала история человечества. Советская интеллигенция — это новая трудовая интеллигенция, подобной которой вы не найдете ни в одной стране земного шара…” (И. Сталин) Это стихи, это поэзия. Сейчас крестьянство унижено, рабочий класс тоже. А во что превратилась та принципиальная интеллигенция, о которой писали Сталин и Ленин? Она прогибается, прислуживает новым господам. Она стала проституткой. О, как больно! Проституткой из проституток. Мне стыдно, что я русский интеллигент, Мария!
Какое дивное, нежное имя — Мария. Имя Нового мира. Вы рождены для чуда, Мария. Для жертвы ради чуда. Дорогая, во всем этом есть какой-то бред, бред измученного сердца. Я лежу и не могу предаться сну. Из глубины сердца вырываются строки.
Солнце, небо и трава.
Вы идете вдоль реки.
И в душе моей слова.
Я страдаю от тоски.
Были б счастливы вдвоем,
В бесконечности полей.
Заливаюсь соловьем.
О, Мария, будь моей!
Простите, очень стыдно! Мучает бессонница.
Ваш Бург.
Время: 19:25
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: да вы поэт!
Слушай, Питер, все будет хорошо. Стихи нормальные, как у нормальных графоманов. Про крестьян не врубилась. Скажи, а кто такой Матвей Поросюк? По-моему, классный парень.
Маша
Жизнь — это поэзия, за которой стоят самые прозаические потребности.
Любовь и лошади
В конюшне был полумрак. Предметы погружены в мягкую воздушно-капельную субстанцию, наполненную ароматами телесности и животными вздохами. Это когда переступает какая-нибудь лошадь с ноги на ногу, стукнет копытом или, того и гляди, навалит кучу. Иногда раздавались вовсе утробные, нутряные звуки. Звуки завершались шлепающим плюхом и выбросом в атмосферу сочного, пористого Лошадиного Духа.
На крупах заключенных животных выступали крупные капли пота. Вокруг лошадей лежали переваренные кучки и пучки несвежего сена. Сами животные имели индивидуальность. Одна лошадь была черной, другая — белой, а третья — пегой. Одна — худощавой, другая — толстой. Третья — непонятно какой. Ржали они тоже по-разному. Громко, очень громко и тихонько, жалобно. Чаще жалобно.
Не знаю, кто ассоциирует лошадей с сексуальностью.
По выходным на конюшню приезжали Поросюки, или Поросюк плюс друзья, или Поросюк плюс любовница. Седлали лошадей, катались, подражали конскому ржанию и возвращали животных на место. В будни наведывались служилые люди, подбрасывали сено. Летом, примерно раз в две недели, мыли животных из садового резинового шланга.
Странно. Нынче не выходной, а сам Поросюк приехал.
Посредине конюшни стоял накрытый стол. На столе толпились бутылки. Золотистая с “Мускатом”, прозрачная с “Мартини”, бордовая с каким-то полусухим. Вокруг высились блюда с виноградом, бананами и яблоками, которые должны были подталкивать кушающих к эротическим мыслям. Кроме того, дымились разогретые в микроволновке закуски: утка с дольками апельсина, салат со свеклой (для успешного переваривания), свежий картофель (Поросюк, по правде-то, больше всего уважал картофель), рыба тунец (жестковатая, но с красивым названием), икра красная, черная и кабачковая (атрибуты роскоши), водка “Банкирская” (для дезинфекции ротовой полости перед интимным контактом) и возбуждающая петрушка.
Поросюк сидел на куче сена, прикрытой покрывалом, чтобы не кололо седалище, но можно было вальяжничать, как древние римляне. Поросюк надел белую рубашку, белые штаны и белые тапочки, украденные из отеля. Щетину Поросюк предусмотрительно не брил, развивая свою сексапильность. Волосы на ногах тоже не брил — вопреки требованиям покойной Екатерины Второй Поросюк, — чтобы ненароком щекотать ими чью-нибудь бритую ножку.
Мария Мышкина тоже сидела на копне сена, только на другой и без покрывала (покрывала ей не хватило). Под себя она подложила шалешку. Сквозь шалешку пробивались жесткие сухие растения и кололи Машино тело. В честь встречи, которая могла стать и судьбоносной (чем судьба не шутит!), Мария Мышкина надела маленькое черное платье, черные туфли на каблуках и тонкие колготки “OMSA знает все о твоих желаниях”. Видимо, прозорливая фирма все-таки знала о желаниях не все, потому что Машины колготки, которые должны были подчеркнуть гармоничное телосложение, порвались и пошли уродскими дорожками.
— Ну, Мария!
— Да, Матвей?
— Выпьем.
— Выпьем.
— За знакомство, Мария.
— За знакомство.
— Водочки, огурчиком закуснем.
Водочка — добрая дезинфекция.
Перед актом любви.
Кстати, где огурчики?
— Я не пью водку.
— С Матвеем все пьют.
— Меня вытошнит.
— Ты что, не хочешь быть с Матвеем?
Вместе и навсегда?
— Хочу, что вы, Матвей!
— Тогда сдавайся.
Пей, крыса.
И лучку поешь.
Лучок перед любовью…
Рот освежает.
— Говорю, вытошнит.
Меня уже два раза тошнило.
От водки.
И третий стошнит.
Один раз на свидании.
Второй на выпускном.
— Эх, ты.
А еще женщина.
Заблевала там все, да?
На выпускном?
— Да.
Но не все.
Местами только заблевала.
— Я-то думал, вы, женщины, аккуратные твари.
А вы тоже блюете.
Как люди.
Тогда это…
Перца откуси.
Перец тоже перед соитием хорош.
Бодрит.
И микробы убивает.
— Ну, я это…
Выпью тогда, что ли.
Матвей разлил водку по стаканам (он пил алкоголь только из граненых стаканов). Прокричав “опрокинь!”, они с Марией выпили, а после сигнала “закуси!” — закусили. Поросюк — селедкой (1 штука, целиком, включая хвост). Мария — морским салатиком, от женской скромности. Матвей, закусывая, часто поглядывал на Марию, чтобы вызвать в себе страстные эмоции и желания. Эмоции не вызывались, но Матвей очень старался, поэтому продолжал попытки.
— Ам! — укусил он воздух и обрадовался тому, что, по всем признакам, сумеет осуществить акт любви.
— Что значит — ам? — уточнила Мария.
Она заметила только одно — мужчина ее мечты стал красным, как помидор.
— Хочу.
Кажется, захотел.
Желаю!
Давай скорее.
— Чего — скорее?
— Раздевайся, пока желаю.
Потом пройдет.
И тогда — все!
Может и не наступить вновь.
О, душа — потемки.
— Зачем раздеваться?
— Зачем-зачем?
Для любовных дел.
Но не напоминай мне об этом.
О любовных делах.
Завтра не напоминай, молчи.
Так-то женщины всегда напоминают.
Мол, между нами многое было и так далее.
А ты молчи.
Было и было.
Мало ли, что когда было.
Будь умнее женщин!
Будь выше предрассудков.
— Вы путаете.
Я не такая.
Я не какая-нибудь там.
Не знаю кто.
— А я люблю, когда кто-то не такой.
Тихая такая мышка-норушка.
А потом…
Превращение!
Тигрица.
Рысь.
Скорпионша.
Ты — тигрица?
— Я?
— Узнаю лязг когтей.
Порви меня!
Поросюк сполз на пол. Снял с себя шелковый белый костюм. Сначала пиджак, после брюки. Остался в красном трико с исцарапанной грудью, провокационно глядевшей из круглого декольте. Трико безжалостно обтягивало телесность Матвея Ивановича. Маленький спортивный зад, короткие ноги с развитыми икрами, выпирающий живот, руки пловца и, главное, бурлящий Мыс Желаний — в синем мешочке, пришитом дизайнером-экспериментатором к трико. Мария из всех достоинств Поросюка почему-то заметила только Неистовый Фаллос (он же Мыс Желаний). Марию, первый раз видевшую Мыс, вместо вожделения охватил ужас. Поросюк, на коленях, приближался.
— Отдайся! — блажил он. — Скорее, пока не прошло состояние!
Мария тоже сползла на пол и юркнула под стол. Спина прогнулась, ударилась о столешницу, зазвенели рюмки. Мария почувствовала, что у нее есть позвонки. Поросюк растерянно ползал вокруг, дергал скатерть.
— Где же ты?
Любовь.
Любовь, любовь.
— Я тебе не любовь.
— Любовь.
Сим-сим, откройся.
Сим-сим, отдайся.
Давай скорее, не томи мужчину.
Мужчине плохо, когда он томится.
— Че плохо?
Протухнет, что ли?
— Считай протухнет.
Матвей пробрался под стол, зацепил длинную скатерть. На дощатый, пропахший лошадями и древесиной пол обрушились — блюдо с щукой, икровые бутерброды, вазон с фруктовым салатом. Колени Поросюка давили ананас и банановые ломтики, от этого Матвей матерился. Он не понимал, почему девка ломается. Вообще, когда девка ломается, это всегда глупо. Можно подумать, ее замуж просят или выбирают председателем совета директоров. Бабы умнее девок — они знают свою истинную малую ценность.
Мария пискнула.
— Я домой хочу!
Отпустите меня, пожалуйста.
Матвей охрип от такой наглости. Сокровенное Местечко (оно же Неистовый Фаллос, Мыс Желаний) закипело негодованием. Домой. Да кто она такая вообще? Нет, ну вообще, кто такая, а? Она что, из гипсокартона сделана? Фотомодель, что ли? Клаудиа Шиффер? Моника Беллуччи? Министр социальной защиты РФ?
— От меня…
Живыми не уходят.
Ишь, нашлась.
Матвей проворно выполз из-под стола, побежал к дверям, стаскивая на ходу вызывающее трико. Закрыл дверь на ключ, а ключ бросил к лошадям в овсяную кадку.
— Секс! Даешь секс! — закричал Матвей и распахнул мускулистые руки.
В этот момент он хотел доверия, безраздельной самоотдачи, искренности, сумасшествия и оргазма. Мышкина увидела Неистовый Фаллос в натуральном виде. “И чего они все с этими штуками трясутся?” — недоумевала Мария.
— Не дождешься, придурок! — взвизгнула Мария Мышкина. Она вылезла из-под стола и схватила оборонительную бутылку с шампанским.
Вместо испуга или растерянности Поросюк ринулся. Он исторгал стоны, кряканье, ножные суставы скрипели соляными отложениями. Поросюку удалось вцепиться в маленькое черное платье. Платье разорвалось, разжигая азарт охоты.
— Знаешь, как в океане без баб скучно было? По ходу цунами? — кричал Матвей. — Отдайся страсти!
— У меня нету страсти! — признавалась Мария. — Не нужна мне твоя гнусная страсть!
— О, Мария, Мария!
— Сволочь! Ключ отдай!
Мария-кошка, в черном кружевном белье, украденном у мамы на время, ослепила Поросюка красотой. Он зажмурился и протянул руки. Мария тоже зажмурилась и изо всех сил и от души саданула Поросюка по голове бутылкой.
— Киса моя! — ахнул Поросюк и не упал, потому что пережил многое и не такое повидал.
Матвей маятником раскачивался из стороны в сторону. В голове Матвея кружились глюки.
Океан… Океан схватил его, будто котенка, начал бить о берег, острые камни. Матвею показалось, что его поместили в огромную стиральную машину и врубили мотор. Уши заполнились водой, и Матвей перестал различать что-либо, кроме гула океанических турбин. Колени не выдерживали соприкосновения с кораллами, и царапины щипало морской солью. Он кричал, но голос слабел, и вскоре Матвей понял, что он всего лишь бессильно открывает рот. Как в пятом классе, в хоре, когда боялся сфальшивить, медведь на ухо наступил, учительница ругалась, просто синхронно открывал рот, имитируя участие в общем деле.
Океану показалось мало, он потащил Матвея, урча голодными недрами. Матвей вцепился в ствол пальмы, пальму тоже куда-то тащило. Матвей как будто был первобытным животным, человекообезьяной, охваченной диким страхом. Его генофонд мог погибнуть. Поросюк выл, и ужас выходил из него. Правда, на месте старого ужаса возникал новый.
Вокруг была тьма, тьма и гул.
— Уууууу! — пожаловался Поросюк Природе-матери.
Над ним склонилась женщина. Она была испугана. На ней из одежды были только черные трусы с кружавчиками и почему-то туфли на высоких каблуках. Она была белая, тонкая и с голубыми прожилками. Она смотрела зелеными недоверчивыми глазами и приоткрыла рот. Рот был розовый, ненакрашенный, а зубы кроличьи, с щербинкой.
— Киса моя! — вспомнил Поросюк и потянулся.
Кожа у Кисы была очень мягкой, приятно пахла страхом и перевозбуждением.
— Козел! — крикнула Киса.
Она зачем-то полезла к лошадям. Лошади оказывали сопротивление, но одна все-таки сдалась. Киса взгромоздилась на нее, ударила каблуками. Лошадь заржала и сиганула через барьер, а потом и вовсе вон. Конечно, дверь конюшни не такая уж и крепкая, Матвей давно просил управляющего прибить железные полосы, давно просил…
Джейн и Стивен, туристы-экстремалы из Канады, решили покорить просторы Сибири. Они вооружились унтами, видеокамерой и нефтедолларами. Местные жители охотно отвезли гостей в глухой лес. Они уважали канадцев, считая их врагами и шпионами. Туристы долго морозились, тщетно искали экстрим. И вдруг, наконец… Джейн дернула Стивена за рукав.
— О, Стивен!
You see!
Fuck you!
Какая хрень, Стивен!
Над белым-белым полем летела рыжая лошадь. На рыжей лошади сидела голая девушка в черных туфлях и с белыми волосами, которые развевались на ветру. За рыжей лошадью бежал голый мужчина в обрывках красного трико, с кнутом.
— Стой, падла! — вопил мужчина. — Мне холодно тебя вожделеть!
— Russian love, — спокойно прокомментировал крепкий сибирский мужчина-абориген. — Любовь по-русски.
— It is terrible, — поежилась Джейн. — Кошмар типа. Вот придурки.
Она была пуританкой, хотя формально исповедовала свободную любовь. Как хорошо, что эти дикие русские больше не опасны и проиграли Холодную войну.
— Russia is great! — решил Стивен. — О, Россия — это великая страна.
Он впервые в жизни испытал оргазм, хотя girlfriend Джейн считала его хорошим протестантом и импотентом.
Жизнь — это дикая лошадь, которая становится невыносимой взаперти.
На задней площадке
Сегодня он подумал, что интересно было бы поискать общее с людьми. Ну, с этими, обычными. Которых монетизировали в ходе Льготной Реформы. Которые отличались загадочной душой и задним умом.
— Помни, сынок.
Русский мужик думает задним умом!
— Всегда только задним?
— Всегда.
Другого у него нет.
Другого не дано.
— А передний?
— Передним местом он не думает.
Он им делает.
Он кует.
— Что же он кует?
— Он кует свое счастье.
— Папа, но это же рабство!
Рабство Переднего Места!
— Так и есть, сынок.
Если б не это, мужчина бы не женился.
— Я никогда не женюсь, папа.
Я не хочу быть позорным рабом.
— В России нельзя избежать рабства.
Если ты не раб своего Переднего Места, будешь рабом чужого.
Питер Бург сел в троллейбус. Пристроился на задней площадке. Уставился в заднее стекло. Отметил, что так он не видит внутритроллейбусную суету. И еще не видит людей на остановке, к которой подъезжает троллейбус. Зато когда троллейбус трогается, он может долго рассматривать лица и фигуры тех, мимо кого они проехали.
“Интересный эффект, — сформулировал он. — Я как будто смотрю в прошлое”.
Город начинал подтаивать, размякать, приближаясь к марту. Снег темнел, кое-где набухал, портил обувь.
Он снял перчатки, убрал их в портфель. В перчатках жарко. Вспомнил Марию.
Мария-кошка писала, но как-то редко, не очень охотно. Обещала заглянуть, но не заглядывала. Говорила, что устроилась на телевидении, работает в “Новостях”, устает. Мол, вечером возвращается и — плюх на кровать.
Время: 10:57
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Вера коммуниста
Милая Мария! Вы спрашивали, верующий я или нет. Религия — результат социальных потребностей больших людских масс. Религии появлялись среди плебеев и для плебеев. Вообще религия — идеальный способ управления людьми, подчинения. Как и коммунизм. Коммунизм — христианство, только “обсчитанное” на калькуляторе. Когда, помимо высоких идей, известна конкретная стоимость предмета. То есть коммунизм — Практическое Христианство. Как жаль, что Вы не коммунистка!
П. Бург
Время: 11:40
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: Чего жалеть?
Питер, слушай! Я не жалею, что я не коммунистка. Мой дед-коммунист был довольно малообеспеченным, стоял в очереди на квартиру. При вашем коммунизме было четко понятно, какую можно иметь квартиру, машину, дачу. И чтобы не больше. Теперь каждый может иметь больше. Сколько захочет и унесет. Мы тоже не такие уж самые обеспеченные, но мама говорит, что живем как люди. Хотя мой дед достоялся в очередь на квартиру, а мне ее при жизни не заработать, если я не телезвезда. Чтобы стать телезвездой, надо понравиться генеральному спонсору канала. Знаете, кто у нас спонсор? Матвей Поросюк. А знаете, что такое — понравиться Поросюку? Думаю, знаете. А ты, Питер, живешь в теориях.
Мария
Время: 14:12
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Кант
Мария, при коммунизме Вам не пришлось бы отдавать себя Поросюку. Впрочем, я не верю, что Матвей Иванович на подобное способен. Мария, Вам необходимо ознакомиться с трудами Гегеля и Канта, а также Мартина Хайдеггера. Если хотите, я дам Вам почитать Хайдеггера на немецком. “Отрицание отрицания”. Отношения времени и пространства. Многое Вам станет ясно и понятно. Хотя обида за Родину останется. ВВП, конечно, неуклонно растет, однако многое в экономике оставляет желать лучшего. Не отдавайтесь поросюкам!
Ваш П.Б.
Время: 16:23
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: Насрать на пространство
Питер, мне глубоко насрать на отношения между временем и пространством. Немецкого я не знаю, поэтому на фига козе баян? То есть на фига мне Хайдеггер? Знаешь, нужно быть реалистом, Питер. А твои философы — позавчерашний день. У меня не жизнь, а разгребание человеческого говна. То снимали для ТВ ВИЧ-инфицированных, то бомжей на вокзале. То цыган, они у Вовки-камерамена из кармана вытащили портмоне с зарплатой. Еще занимались пиаром. Толкали нашего Матвея в Думу. Показывали, как он дал бабки на ремонт церкви и детскому спортлагерю. Даже противно. А на что еще Поросюк способен, Вам не понять. Вы же не девушка. После работы, по пятницам, бухаем пиво в кафешке “Три Поросенка”. Если хочешь, подваливай.
Маша
П.С.: Что значит — не отдавайся? Ты можешь предложить мне конкретную альтернативную работу?
Время: 18:06
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Конституция
Мария! Позвольте в свою очередь пригласить Вас на вручение “Русского Колумба”. Поросюк внес половину призовой суммы, остальные, жадины, пожадничали. В приложенном файле — проект “Сталинской Конституции”. Гениальная вещь! Обязательно ознакомьтесь и пришлите Ваше мнение. Работу предложить не могу. В коллективе могут подумать, что я к Вам предвзято отношусь. Впрочем, так оно и есть.
П.Б.
Троллейбус ругал Льготную Реформу, звенел пятаками и походил на жестяную детскую копилку, которую трясут в воздухе. Питер Бург старался не замечать. Народные протесты рвали сердце. Старушка в полушалке, повязанном поверх старенького коричневого пальтеца, билась о ступеньки. Не могла залезть.
— Родненькие.
Родненькие.
Помогите.
Все отворачивались, как от прокаженной. Питер встал с места, подошел, протянул руку. На него смотрели маленькие серые глаза. Он отметил, что слизистая нездоровая, вероятно, катаракта.
— Нет, сынок.
Ты не меня спасай.
Ты воду святую прими.
На рынке бидон взяла.
— Святую воду?
— Ее по понедельникам возят.
Из источника.
Старушка подтолкнула к Бургу сумку. Сумка холодная, тяжелая. Питер втащил сумку в троллейбус. Старушка вскарабкалась следом, благодарила. Попросила святого, чтобы он благословил Питера. Питеру стало неловко.
— Святой с самой Ревды.
Он деревенский.
Хочешь, отолью тебе?
Она предлагала искренне. Питер отнекивался и стыдился, будто это что-то непристойное. Будто старушка посягала на основу его жизни.
— Я не верующий, бабуля.
Не надо мне.
Воды.
— Совсем не верующий?
— Совсем.
— А как же живешь?
— Я в человека верю.
— И что?
Много у тебя как у человека получается?
— Не сказал бы.
Но были такие, у кого получалось.
Сталин.
Сталин, к примеру.
У него все получалось!
Знаете, бабушка…
Он воскреснет.
Воскреснет, если мы захотим.
— Как это?
— Сталин — жив, бабушка.
Он — в нас!
Сталин живет в нас с вами!
Старушка начала креститься. Пообещала молиться Святой Троице, чтобы та исцелила заблудшего. Ей стало страшно, что Питеру Бургу мало Святой Троицы и всего Божественного величия. А Питер стоял, прижавшись лбом к заднему троллейбусному стеклу. На остановке трое мужчин избивали девушку. Двое держали, а третий пинал в живот. На драку глазели, но никто не пытался вступиться за жертву. Троллейбус возмущался.
— Знаем мы этих.
Они кошельки воруют.
Девчонка выходила, кошелечек перекладывала, они — хвать!
Один кошелек из рук вырвал.
Другому бросил.
А она за ними.
Вопит.
Отдай, мол, стипендия там!
Дура.
Дурочка девчонка-то.
Теперь без денег.
И морду покурочат.
Питер подумал, что надо бы остановить троллейбус, разнять тех, на остановке. Но потом решил, что вмешиваться поздно, да и не в том он возрасте. И троллейбус уже отъехал. Вот если бы он заранее увидел… Но на задней площадке обо всем узнаешь с опозданием.
Набрал Марию.
— Мария!
Вам понравилась “Сталинская Конституция”?
Не читали?
Как же так?
Я ведь высылал.
Файл в приложении.
Что значит — нЕкогда?
А, личная жизнь…
Все понятно.
Опять Поросюк?
Везде он.
Питер смотрел сквозь заднее стекло, как убегал Город, и как Время превращалось в Ничто. В скользкие поверхности улиц, сломанные светофоры, давку возле магазинов и вялые лица ранней весны. Ему стало обидно. Мария влюблена, ее голос светится. Жаль! Эту бы девушку в “Детей Арбата”. На главную роль. Никакой косметики, никаких колец.
Сколько появилось фильмов об эпохе! Тот же “Водитель для Веры”. В нем есть надрыв, внутреннее напряжение. Сила. Жестокость. Но создатели фильмов ошибались, непростительно ошибались. Людей нельзя пугать сталинизмом, нельзя внушать им страх. Испуганные люди легко сходят с пути. Ими очень просто воспользоваться в своих целях.
Жестокость…
Жестокость прайда, когда стая травит антилопу и разрывает ее на части. Жестокость молодости, когда одряхлевший лев, который совсем недавно загонял антилопу, погибает под напором молодых шакалов.
Впрочем, разве мир менялся к лучшему без жестокости? Христос стал Богом только после мук распятия, а христианский мир осознал себя через опустошительные Крестовые походы, отрубленные головы и выжженные города Востока. Советский Союз превратился в великую державу, когда миллионы людей были принесены в жертву. Принесены Сталиным. Кто такой Сталин? Палач или Гений Государственности? На одной чаше весов — человеческие жизни, на другой — империя, которую будут помнить поколения. Которой еще будут гордиться.
Жестокость структурирует реальность. У великого государства стальной позвоночник.
Жизнь — это жестокость. Каждую секунду кто-то выбывает из игры навсегда. Представляете?
Приложенный файл
Мария-кошка налила в стакан виски с содовой, устроилась на диване с отцовским “Макинтошем” и открыла Приложенный Файл. Она потягивала виски и читала.
“Главную основу проекта Новой Конституции СССР составляют принципы социализма… социалистическая собственность на землю, леса, фабрики и заводы… ликвидация эксплуатации и эксплуататорских классов… ликвидация нищеты большинства и роскоши меньшинства… ликвидация безработицы… все нации и расы равноправны… не существует Третьей категории наций и рас, в колониях… равенство прав граждан…” (И. Сталин)
Марии-кошке стало скучно. Потом она обнаружила, что Приложенный Файл принес в ее “Макинтош” какой-то компьютерный вирус. Папины документы начали размножаться на глазах. Мария поторопилась закрыть файл и удалить его из компьютера.
Брулики и бриллианты
Презентация магазина-салона-супермаркета “Ваша цепь” проходила с большим размахом и даже, можно сказать, с помпой. К магазинным огням подкатывали джипы, мерсы, бумеры и прочие колесницы. Вход в салон сверкал, как будто “Ваша цепь” — сказочный вертеп. Зайдешь — и растворишься в сказке. А внутри и верно была настоящая сказка. Скорее, не настоящая, а стОящая. СтОящая больших средств и вложений.
Посредине огромного зала, стены которого были отделаны уральским малахитом, стояла высокая, метра четыре, ель. Ель была, конечно, искусственная. На еловых ветках висели хрустальные скворечники с драгоценностями. Там переливались, блестели и сияли бриллианты всех форм и размеров.
“Наше изделие — летающая тарелка на Вашем пальце. Цельный бриллиант, уникальная огранка!” “Поразите знакомых — Храм Христа Спасителя на Вашей шее! Золото, изумруды, персиковый жемчуг”. “Золотая цепь для мужчин — это больше не ошейник. Это Ваша изюминка!”
Мария-кошка прочитала лейблы, изучила ценники, переписала слоганы в блокнот. Камерамен Вовка устанавливал свет и матерился, потому что хотелось курить, а в помещении нельзя. Директор салона, плотный мужчина с большим перстнем на среднем пальце левой руки (рубин, золото, мастер О.Н. Ищенко) прятался за спины гостей (голые — женские; черные, шерстяные — мужские), чтобы не попасть в объектив. Потом аккуратно подкрался к Марии.
— Эй, вы можете померить колечко. Хотите? Хамелеон. 150 тысяч у.е. Сто пятьдесят мельчайших бриллиантов. Называется “Поклонение Волхвов”. Изуми-и-и-ительная вещица.
Мария подошла к прилавку. Девушка-продавец, короткое платье горничной, белый передник, хмыкнула, оглядев Марию. Потом заметила директора, улыбнулась, достала колечко. Сто пятьдесят бриллиантов. Мария восхитилась:
— Какие брулики!
— А вы меряйте, меряйте!
— Вау!
Палец Марии вспыхнул, опаленный ста пятьюдесятью источниками света. Мария уставилась на кольцо, очарованная. Вот бы ей такое! Вот бы ей! Кто бы подарил! Директор дышал за плечом. Дышал тяжело, гастритом, как дышат миллионеры, которым хочется красоваться, но так, чтобы никто не заметил.
— Нравится?
Мария оглянулась и подтвердила — нравится. Ее палец стал бесценным. Она перестала видеть салон и людей в салоне.
— Только вы осторожнее, кольцо нельзя руками трогать.
Бриллианты попортятся.
Ценю не как хозяин.
— А как кто?
— Считайте, э…
Как искусствовед.
Я бывший искусствовед.
— В музее работали?
— Нет, что вы!
Я любитель.
Люблю деньги и драгоценности.
Собирать.
Ну, вы интервью брать будете?
У публики?
Мария вспомнила про интервью. Камерамен уже наснимал “нарез” и скучал, рассматривая голые женственные спины. Мария-кошка, вздохнув, взяла микрофон. Оглядела толпу. Выбирала лица подобрее, поприятнее. Чтобы не окатили презрением к социальному ничтожеству. Мария знала, что журналист на таких мероприятиях — обслуга, что-то вроде “официанта-чего-изволите”.
Насобирать интервью — плевое дело. Мария совсем забыла про кольцо на пальце. Камерамен, вышколенный, улыбался всем, кому Мария задавала вопросы. Мария источала предупредительность. Перед глазами мелькали полные, стройные, на каблуках, без каблуков, примеряли украшения, разговаривали, щедро делились впечатлениями.
— Быки…
Я хотел сказать, нормальные мужики…
Ценят нормальное золото.
— Да?
— В реале вам говорю.
— Вы носите цепь на шее?
— Конечно!
Вот, посмотри…
Толстота с палец.
Купил в Испании.
В Испании хорошее золото.
Коррида так себе.
А золото…
— Да?
— Девушка, золото надо брать в Италии.
Только в Италии!
Мы с мужем были в Италии.
Три раза.
Или пять.
Вы любите Италию?
— Я там не была.
— Обязательно побудьте.
Это супер — быть в Италии.
— Галереи, да?
Рембрандт, Рафаэль?
— Магазины!
Галереи, дорогая, есть везде!
А лучшие магазины только в Риме.
Эти мои штаны, которые на мне…
Видите?
— Да.
— Это я купила по дороге к Ватикану.
— Здорово.
Не зря ездили.
— Девушка, а я ведь сам цепи плавлю.
Прикиньте.
Сам-сам.
Я за городом…
У меня там заводик, короче.
По плавке-сварке.
Приезжай, а?
У Марии кружилась голова. Она чувствовала себя бедной, неуклюжей Золушкой и вообще из другого мира. Ее собеседники мучились странными проблемами: они не знали, как потратить деньги. Мария же не знала, как их заработать. Но делала вид, что тоже не знает, как потратить. Она заметила, что на рукаве свитера осталось пятно от чая. Желтое, неровное и с пятак. Дама в сером шелковом платье уставилась, подняла брови, опустила уголки яркого розового рта. Мария почти услышала: надо же, откуда ты такая взялась, что — нельзя было новый свитер купить? Мария покраснела, стала рассматривать пол. Дама в сером шелке требовательно хрустнула суставами.
— Вы кто?
Девушка, вас кто позвал?
— Я тут это…
Работаю вроде как.
— Кофе принесите.
Если работаете.
Без сахара.
Сахар не люблю.
Он вреден.
— Да я как бы не…
Как бы не официанткой.
— А чем?
— Как бы репортером.
— Тогда ладно.
Хотя какая разница.
Официанты, репортеры.
Дама отвернулась, направилась искать официантку. Мария рассматривала ее голую спину, пытаясь найти недостатки, но не нашла. Во рту появился неприятный привкус меди. Мария подошла к директору салона.
— Это кто?
Та блондинка, в сером?
— Она о чем-то спросила?
— Хамло она.
— Ты что!
Ты ей что-то похабное сказала?
— Нет.
К сожалению.
— К сожалению?
Да к счастью твоему!
Это же жена.
— Жена?
— Жена такого человека, такого человека.
Моего кореша, на.
Да я за нее пасть кому угодно порву.
Ты на кого руку поднимаешь?
— Руку?
Я?
Это она на меня поднимает.
— Если она, а не ты, — это хорошо.
Ты, это, давай, поосторожнее.
Потом директор утешительно потрепал Марию по плечу и перебрался к прилавкам. Его плюшевая зеленая спина источала уверенность и прагматизм молодого капитализма. Марии все равно было обидно. Она знала, что в России всегда прав тот, кто неправ, но громче кричит.
— Мудаки сраные, — сказала Мария так, чтобы никто не услышал. Она вышла из салона, когда сгустился вечер, влажный и терпкий, как свежий кофе, а в “Вашей цепи” разносили бокалы с нежным золотистым вином.
Она бежала по улице, повторяя про себя разные грязные ругательства. Но лучше на душе не становилось — после драки кулаками не машут. В автобусе Мария сняла перчатки, чтобы достать из кошелька восемь рублей на проезд. Указательный палец сверкнул в темноте и погас. Мария вспомнила.
— Кольцо!
150 бриллиантов.
Мария сидела, ощущая холодную кожу автобусного кресла. Она хотела встать, выйти из автобуса на ближайшей остановке, поймать машину, вернуться в салон, тихо-тихо, чтобы никто не заметил, пробраться к прилавку, снять кольцо и положить его на место, интересно, что с ней сделают, если заметят, наверное, уведут в заднюю комнату, будут пинать по почкам и учить жизни, а может быть, позвонят в ментовку, оформят протокол, сдадут в изолятор, с них станется.
Кондукторша воевала с ветеранами.
— Эй, за проезд плати!
— У меня удостоверение, удостоверение.
Ветеранское.
— Знаем мы ваши удостоверения.
Больно хорошо выглядишь, дед.
— Я воевал!
Берлин брал.
Честное слово.
— Что мне твой Берлин, дед.
Тебя же монетизировали.
Бабки тебе дали.
На проезд.
Были льготы — стали бабки.
Реформа такая.
Плати!
— Дак мне не принесли.
Деньги-то.
Задерживают.
— Лапшу не вешай.
Привык к халяве, знаем мы вас.
Вчера министр выступал.
Говорит русским языком.
Ветеранов монетизировали.
Всех, поголовно.
— Мне не принесли.
Меня не монетизировали.
Но я заплачу, заплачу.
— Ты меня на жалость не бери.
Тоже мне.
Насквозь вижу.
Халявщики.
— Это я…
Ха-ха-лявщик?
Я трид-тридцать пять лет.
У станка.
И всю войну.
И я — халявщик-щик?
— Бабоньки, так у него ж с сердцем, с сердцем!
Плохо ему.
Помрет дед.
Скорую надо бы!
— Скорую ему еще подавай!
Остановка будет — вызовем.
Не сахарный, поди.
Не сахарный. Все мы не-сахарные-поди. Мария-кошка собралась в клубок, обхватила себя руками, прижалась лбом к транспортному стеклу. Сердце билось тук-тук. Гулко, как рыба, если посадить ее в алюминиевое ведро. Стекло было прохладным, но, разглядела Мария, залапанным чьими-то пальцами. Отпечатки пальцев подскакивали перед глазами. Мария подумала, что прижиматься лбом к такому стеклу очень негигиенично.
“Главный итог состоит в том, что рабочий класс нашей страны, уничтожив эксплуатацию человека человеком и утвердив социалистический строй, доказал всему миру правоту своего дела. Буржуазия всех стран твердит, что народ не может обойтись без помещиков, без купцов и кулаков. Рабочий класс нашей страны доказал на деле, что народ может с успехом обойтись без эксплуататоров. Главное, чего особенно добиваются буржуазия всех стран и ее реформистские прихвостни, — это то, чтобы искоренить в рабочем классе веру в свои силы и тем самым увековечить капиталистическое рабство”.
(И. Сталин, отчетный доклад на XVIII съезде партии)
Мария вышла на ближайшей остановке. Она легко нашла телефон-автомат. Мобильный Матвея Поросюка Мария Мышкина помнила наизусть. Добрый Матвей, вот кто ей поможет. Он же обещал.
Считается, что два минуса дают плюс. Жизнь опровергает это правило.
Событие дня (вместо эпилога)
Дорогие, нет, уважаемые телезрители! Я веду прямой репортаж с того самого места, где два часа назад был взорван джип известного предпринимателя, благотворителя и бизнесмена Матвея Поросюка. От джипа, как вы видите, ничего не осталось. Также ничего не осталось от самого Матвея, его жены Екатерины, чудом выжившей после цунами и ехавшей в тот роковой день рядом с мужем, ихнего водителя и собаки Моники. Взрыв прогремел, когда Поросюки, включая ихнюю собаку, как бы собирались ехать на дачу, да не доехали. Даже останки джипа еще не остыли, как видите. Прокуратура возбудила уголовное дело по статье предумышленное убийство. Заказчик, как обычно, неизвестен, но следствие связывает происшедшее с профессиональной деятельностью Матвея Поросюка, владельца четырех заводов, двух банков, туристической фирмы “Круговуха” и любимого горожанами секс-шопа. Как вы помните, серию заказных убийств этого года открыло убийство директора ювелирного салона “Ваша цепь”, заказчик которого также не найден. Напоминаю, что за неделю до убийства из салона было похищено кольцо с бриллиантами стоимостью почти сто пятьдесят тысяч баксов. С вами была Мария Мышкина, специально для программы “Наше Интересное Время”.
— Ну, как я смотрелась над телом?
Над останками-то Поросюка?
Классно, да?
Там все раскуроченное.
И тута я, такая вся.
— Супер, Маха!
Ты была потрясная.
Клевая такая.
— А джип в кадр влез?
— Влез.
— А руль кривой видно?
— Видно, видно.
Маха, ты такая кровавая.
Прямо Терминатор.
— Надо говорить — кровожадная.
— Маха — ты жадная.
— Но я супер, да?
Таких, в целом, нету, да?
— Ага!
Да нигде в мире таких нету.
Я тебя снизу взял камерой.
Ты снизу смотришься.
Обалденно, потом увидишь.
— Лучше бы сверху.
Сверху у меня лоб как-то красивее.
Не смей больше снизу снимать.
Вонючка вонючая.
— Тогда бы останки не влезли.
— Это да.
Не учла фактор.
Останки — это важно.
Мария весь день рылась в интернет-сайтах, аж глаза покраснели. Заголовки аналитических интернет-статей потрясали масштабностью. “Он пал жертвой жестоких разборок”. “Героизм с петлей на шее”. “Как нам жить без тебя, Матвей?”. “Ребята уходят”. Версии выдвигались самые разные — рука Москвы, рука Чечни, рука конкурентов. Спина затекла, но Мария терпела. Сигарет ушло полпачки — это тоже бесило. Она ненавидела докуривать бычки. Но работа есть работа. На основе статей Мария-кошка подготовила аналитику для “Наших Недельных Итогов”. Потом “убивала” накопившиеся в почтовом ящике письма.
Время: 00:00
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: Что ты наделала?
Мария, милая, не знаю… Как ты могла связаться с этим ничтожеством, с этой гадиной? Ты же сама мне говорила, что Поросюк — негодяй. Он растлевает все, к чему прикасается. Объясни же мне — я все пойму и прощу.
Питер.
P.S.: Не могла же ты ему отдаться?
Время: 00:01
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: Дурак
Могла — не могла… Слушай, товарищ Бург, мне нечего тебе объяснять. Если ты такой идиот, то тут уже аспирином не поможешь. Можно подумать, женщина имеет право на большой выбор. Капитализм типа на дворе. Товар-бабки-товар. И, как говорит твой друг Сталин, кулак не дремлет, кулак растет. И растут его аппетиты.
Мари
П.С.: Секс — это не так плохо, как кажется. Попробуй — узнаешь. Это как смычка города и деревни.
Время: 01:00
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: No subject
Кто-то должен вытравить эту гадину Поросюка. А моя миссия, как говорят в твоих любимых фильмах, оказалась невыполнима. Ты разбила мои мечты, как ломают детскую игрушку.
П.
Время: 00:01
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: Пофиг
Мне пофиг, честно скажу. Мне все откровенно пофиг. Питер, тебе пить надо меньше. Да и надоел ты мне.
Мария
Время: 15:00
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: No subject
Как ты думаешь, кто его убил? Поросюка? Эту гадину?
Питер
Время: 16:01
От кого: Kiska@mail.ru
Кому: KUKS@kuks.ru
Тема: пофиг
Пофиг, кто. Хорошо сделал, что убил))).
Маша
Время: 16:07
От кого: KUKS@kuks.ru
Кому: Kiska@mail.ru
Тема: No subject
А ведь я любил тебя, Мария — Двенадцатый Апостол. Но из-за таких, как ты, Он никогда не воскреснет, Мария!!!! Из-за таких, как ты, не будет справедливости в этом мире. Никогда.
П.
Я веду свой репортаж из зала суда. Как говорит следователь Бойко, обвиняемый, видный бизнесмен и общественный деятель Питер Бург, добровольно написал заявление в отделении милиции. В заявлении сказано, что заказчиком убийства известного предпринимателя Матвея Поросюка, которое потрясло город своей бесчеловечностью, выступил именно он. Зачем Питеру Бургу это все понадобилось — неизвестно. По крайней мере, он ничего не говорит. Молчит, как партизан на допросе. Впрочем, он всегда такой, я уж знаю. С вами была Мария Мышкина, специально для “Наше Интересное Время”.
— Ну что, как я сегодня?
Классно все отчеканила, да?
— Обалденно, Маня!
— Знаешь, я мечтаю…
Чтобы меня взяли в Москву, на Центральное ТВ.
Слушай, а если этот спецреп на “ТЭФИ” номинировать?
У нас же все круто: джип в крови, потом Питер в кандалах, в одиночке.
Он мне интервью даст, я знаю.
По старой любви и дружбе.
Дед-то сентиментальный.
Его развести — как два пальца…
Прикинь: эксклюзив из камеры смертника.
Проканает, как думаешь?
— Еще бы не проканало.
Ты не думай, Маша, — ты действуй.
— А я итак не думаю.
Мария Мышкина выиграла “ТЭФИ” в номинации “Лучший репортаж года”. По стечению обстоятельств, в день награждения обвиняемый по делу Матвея Поросюка — Питер Бург — был найден повешенным в камере следственного изолятора. Согласно официальной версии, можно говорить о самоубийстве.