Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2006
Анатолий Гущин — выпускник факультета журналистики Уральского государственного университета. Работал в газетах “На смену!”, “Уральский рабочий”, в журнале “Урал”. В настоящее время — специальный корреспондент “Областной газеты”. Автор двух книг публицистики. Лауреат нескольких всероссийских и областных конкурсов журналистов. Живет в Екатеринбурге.
Почти сразу после того, как проект был принят, Лушников собрался на север, в верховья реки. Решил лично изучить ее состояние, прежде чем браться за дело. Кроме того, в своем “медвежьем углу” задумал еще и организовать туризм. Прежде всего — экстремальный: открыть бы для рыбаков и охотников по реке маршрут Тавда—Пелымский Туман, а на этом самом крупном и глухом в Свердловской области озере построить небольшую гостиницу и приглашать сюда иностранных туристов.
На борт ярко выкрашенного служебно-разъездного теплохода КМГ-1, прозванного “ адмиральским”, мы поднялись уже под вечер. Почему “адмиральским”? Да потому, что адмиралом в шутку называют своего директора подчиненные.
Нас было пятеро. Лушников, тюменский коммерсант Владимир Васильевич Ломакин, капитан теплохода Александр Иванович Чернавский, моторист, он же сын капитана, Сергей, и я.
Вот взревел мотор, забурлила за бортом темная вода, и наше судно, набирая ход, устремилось вверх по течению.
Весь наш скарб — рюкзаки, рыболовные снасти, коробки с продуктами — еще лежал на палубе. Все это надо было разложить по своим местам. Но странное дело, никто не хотел шевелиться. Мы просто сели, где стояли, прямо на свои мешки и смотрели в бескрайний простор, в синеву неба и такую же синюю гладь реки. Даже говорить не хотелось. Какое-то время были словно в оцепенении.
Так мы провели, наверное, целый час. Только вечерний холодок, который почувствовался сразу, как только солнце спряталось за горизонт, вывел нас из забытья. Стали готовить спальные места в каюте, укладывать вещи, выгружать в камбуз продукты. Сергей тем временем установил у самой кромки заднего борта мангал и развел в нем большой, жаркий костер. Обеденный стол с двумя лавками был оборудован тут же, на корме.
Вскоре совсем стемнело. Капитан включил над рубкой прожектор. Мощный луч света ударил по воде, а затем стал обшаривать то один, то другой берег, чтобы нам не сбиться с фарватера.
Справа по борту на высоком берегу показались редкие огоньки.
— Кошуки, — сообщил Лушников. — Одна из древних наших деревень. Когда-то считалась центром тавдинских манси, отчаянно сопротивлялась отрядам Ермака, благодаря чему и прославилась в летописях. Сейчас никаких манси здесь нет. Живут в основном русские. Считай, одни пенсионеры. Деревня медленно умирает.
Действительно, позже в одной из исторических книг я нашел упоминание об этом селении. Град Кошуки был известен русским еще до похода Ермака в Сибирь. А завоевал он его 6 августа 1583 года, взяв в плен мансийского князя Ворлякова. В древней летописи об этом сказано так: “Погребеша вверх по Тавде подошел к Кошуки… Оных из них убил и есак взял”.
После этого Кошукский городок с окружающими землями вошел в состав Русского государства, в ведение Пелымского воеводства.
Ничего, кроме черных силуэтов изб, в темноте разглядеть не удалось. Проходим историческое место, не сбавляя скорости.
Сергей тем временем решил поставить чай. Воду для него зачерпнул за бортом. Ломакин не на шутку удивился:
— А что, ее можно пить?
Моторист от неожиданности замер.
— Вообще-то раньше пили, ничего.
Тут вмешался Лушников:
— От кипяченой, может, и не помрем, но зачем рисковать, когда есть вода магазинная?
Он достал из камбуза пятилитровую пластиковую бутыль и подал Сергею.
— Во дожили, — буркнул тот. — Может, за бортом даже чище и вкуснее, но нет, пьем все равно покупную!
— Береженого Бог бережет, — возразил Лушников. — Мало ли по реке всякой грязи плывет? Помню, рыбаки рассказывали, однажды вот так же чуть не отравились. Тоже набрали в котелок воды, а потом глядят — по воде рыба мертвая плывет. И какая-то пена. Трухнули, пить не стали. Когда в деревню приехали, узнали, что пьяный колхозный тракторист, проезжая через брод, перевернул тележку с какими-то химикатами для обработки посевов. Так что всякое может быть.
У каждого на этот счет нашлись аналогичные примеры.
— Самое удивительное не это, — продолжал Лушников. — Как быстро в экологическом отношении мы стали другие. Еще лет двадцать назад я и представить не мог, что обычная вода станет таким же товаром, как хлеб. Что будем покупать ее в магазине почти по цене молока!
— Это еще что! — махнул рукой Ломакин. — Ученые вон предсказывают, что скоро на планете могут запросто начаться настоящие водные войны. И будут они похлеще, чем из-за нефти.
Чай пили долго. Но усталость брала свое. Около полуночи засобирались на боковую. Однако капитан с сыном решили продолжить вахту. Им хотелось пройти отрезок пути побольше, чтобы потом иметь запас и в километраже, и во времени.
Только забрались под одеяла, затихли, как вдруг — удар! Судно содрогнулось, а затем словно подпрыгнуло на каком-то подводном трамплине.
— Ого! — подал голос Лушников. — Крепко зацепили!
Но продолжал лежать, как ни в чем не бывало.
Ломакин же не выдержал, вскочил.
— Так, Диомидыч, и затонуть можно.
— Не каркай, — оборвал его тот. — Судя по звуку, топляки задели. Может, целую связку бревен. Эй, наверху! — крикнул он. — У вас все нормально?!
Распахнулась в каюту дверь, в проеме показалась взлохмаченная голова Сергея.
— Кажись, обошлось! Я открыл кормовой люк, посмотрел. Сухо там! Не пробили!
— Слава Богу! — ответили мы в голос.
Только легли, как за стенкой борта снова раздались глухие удары, а затем характерный скрип песка.
— Никак, еще и на мель сели? — проворчал Лушников.
Капитан сбросил газ, включил задний ход. Но обратно на глубину судно идти не хотело. Пришлось сползать с мели, как говорят, враскачку, расширяя свой собственный след в илистом дне.
Дергались туда-сюда минут пятнадцать. После чего все же выползли на глубину. Вскоре капитан причалил к берегу и заглушил мотор.
Враз наступила тишина. Даже отсюда, из каюты, слышно было, как за бортом плещется вода.
— Все, сын, отбой! — донесся сверху усталый голос. — Пора и нам на боковую!..
С Лушниковым мы познакомились чуть больше года назад, вскоре после того, как он стал директором ООО “Тавдинский речной флот”. От местных лесопромышленников я узнал, что в пароходство пришел новый человек. Бывший военный, подполковник в отставке, при этом не варяг, местный, знающий специфику производства. Кроме того, он еще и один из учредителей флота, а потому кровно заинтересован в его развитии.
В сложное положение пароходство попало задолго до прихода Лушникова. Из-за непродуманных экономических реформ десятки тавдинских организаций утратили былую мощь, а то и развалились. Все это отразилось на флоте: грузоперевозки резко сократились. 15—20 лет назад только одного леса речники перевозили более миллиона кубов. В 2001 году эта цифра не превысила и 30 тысяч…
Сильно подкосила предприятие и приватизация, точнее, сам ее процесс. Раньше оно входило в состав Обь-Иртышского пароходства, находящегося в Тюмени. Как только дело дошло до отделения, руководство головной фирмы тут же приняло меры: угнало из Тавды все лучшие теплоходы и катера!
Как тут было не сесть на мель? В данном случае — экономическую?
Тавдинцы не опустили руки, стали искать заказы ниже по течению, на территории Тюменской области, Ханты-Мансийского автономного округа. Но в акваториях Тобола, Оби видеть их не желали. Конкуренция! Водные пространства тоже были поделены. Тюменцы теперь думали только о себе. Тем более, что изначально оказались в более выгодном положении: ближе к денежным заказчикам — газовикам, нефтяникам. И уступать этот рынок не собирались.
Так тавдинцы стали еще и жертвами водораздела…
Казалось, шансов выжить практически нет. Бывалые капитаны, не видя перспектив, увольнялись, экипажи распадались. По сути навигация—2004 находилась на грани срыва. Перед ее началом Лушников лично навестил всех наиболее ценных и преданных речников. Многих ему удалось вернуть. В итоге навигация оказалась не только не сорвана, но и показала, что не все так безнадежно. Было перевезено 80 тысяч кубометров леса, почти в два раза больше, чем в предыдущем году.
— Результат мог быть и лучше, — рассказывал Лушников. — Если б не потери и даже ЧП. Сложность возникла из-за того, что осенью 2003-го 80 процентов судов не вернулись в порт, не дошли до него. Неожиданно ударили морозы, и река встала. Два буксирных теплохода не дотянули буквально сорок километров. Остались зимовать во льду. Из-за этого весной возникла задержка. Некоторым судам удалось начать навигацию только в конце июня. Кроме того, один из самых мощных буксирных теплоходов БТ-300 затонул. За зиму он так капитально примерз днищем к грунту, что когда стала в реке прибывать вода, его не оторвало, а залило через верх. Спасение БТ началось только после ледохода. К этому времени он был сильно заилен и занесен песком. Потом экипаж почти месяц приводил свой буксир в божеский вид.
Но и это были еще не все напасти. В первые же дни плавания два судна пробили днища. Из порта благополучно ушли в верховья реки за лесом для Тавдинского фанерного комбината, а на обратном пути — затонули. Итог: 400 кубометров березового кряжа унесло течением.
Еще более серьезный удар по экономике нанесла летняя засуха. Вода в реке сильно упала. На некоторых перекатах фарватер стал непроходимым. Суда застревали, возникали простои. В общей сложности потери за навигацию составили более семи тысяч часов! Убытки из-за этого понесли не только пароходство, но и предприятия, которые не получили вовремя грузы.
— К сожалению, — продолжал директор, — водить по реке баржи, сухогрузы, буксиры стало опасно. Здорово досаждает затонувший лес, топляки. Чаще всего именно из-за них тонут и застревают суда. За десятилетия лесосплава дно Тавды превратилось в подводную мостовую: высота в отдельных местах — три-четыре метра!..
Действительно, дно Тавды давно уже называют не иначе, как “золотым”. Золото это не россыпи драгоценного металла, а затопленный лес.
История молевого сплава по Тавде насчитывает почти сто лет. По данным сотрудников местного музея леса, он начался еще в 1908 году, хотя плоты, говорят, гоняли и раньше. А окончательно молевой сплав прекратили только в середине 70-х годов прошлого века.
По воде доходил до пунктов назначения не весь лес. Многие бревна намокали и тонули. Особенно — лиственных пород, которые способны держаться на плаву не более двух месяцев. Хвойные деревья могут продержаться на воде и полгода. И тем не менее, как утверждают старожилы, в иные годы с верховьев в низовья не доплывало 20—25 процентов вырубленного леса! Это были естественные потери, издержки производства.
Мореный лес — ценнейшее сырье. Если его достать, переработать и пустить на производство мебели, паркета (паркет из такой древесины особенно ценится), то можно получить огромные прибыли.
Эта идея волнует местных лесопромышленников давно. С блеском в глазах о ней рассуждают и многие мелкие предприниматели. Но, как говорится, видит око, да зуб неймет.
Нет, достать топляки со дна — это реально. Такая техника есть в том же пароходстве. Это судно так и называется — топлякоподъемник. По сути, это плавучий кран с огромными стальными клещами.
Есть такое же судно и в Тавдинском управлении лесных исправительных учреждений ГУИН, в И-299. Эта организация одна из первых попыталась с “золотого” дна Тавды поиметь прибыль. Толчком послужил случай.
Было это еще в советские времена. Одна из фирм Страны Восходящего солнца узнала, что в Тавде — залежи мореного леса. Предприимчивые японцы обратились в соответствующие партийные и государственные органы с предложением заключить взаимовыгодный контракт: они поднимают со дна реки на всем ее протяжении (а это почти 750 километров) затопленную древесину, вывозят и перерабатывают. Производят из нее мебель. А потом делят поровну — половина нам, половина им.
У наших хозяйственников загорелись глаза. Но вот беда: как оценят это наверху? Местную инициативу могли одобрить, а могли и дать по шапке за разбазаривание народных ресурсов. Решили не искушать судьбу и ответили японцам так: дескать, мы сами утопили лес, сами его и поднимем.
Правда, идея заморских бизнесменов на какое-то время всколыхнула местных чиновников. По их инициативе в Тавду приехала целая экспедиция специалистов из одного Ленинградского НИИ. Они исследовали реку и дали заключение: запасы мореной древесины составляют более миллиона кубометров.
Попутно ленинградцы посетили и другие сплавные реки — Сосьву и Лозьву, где насчитали еще полмиллиона кубов затопленного леса.
Словом, хорошее чутье оказалось у японцев. Если б им тогда подфартило, завалили бы они нас элитной мебелью. Однако местные запросы оказались гораздо скромнее. Вскоре учреждению И-299 дали указание поднимать со дна реки лес. “Используйте на дрова”, — сказали им.
Много сгорело в тавдинских котельных этой ценной древесины! Наконец эксперимент угас из-за отсутствия материальной заинтересованности.
Однако в середине 90-х годов учреждение И-299 стало жить, как и вся Россия, по рыночным законам. Работа по извлечению топляков возобновилась с небывалой энергией. Но теперь мореный лес пошел на производство мебельной заготовки для итальянской фирмы. Платила она хорошо. Первые тысячи кубов выгодной продукции, отправленной за рубеж, вдохновили руководителей учреждения. Они уже готовились пересесть с неприглядных российских уазиков на современные “джипы”, как произошло неожиданное: выросшие железнодорожные тарифы и взвинченные таможенные пошлины оставили поставщика без прибыли. Пришлось снова свернуть очистку реки от леса. А зря. Рыночная экономика подняла на ноги тысячи предпринимателей в лесном бизнесе, способных порою выпускать продукцию не хуже итальянцев или японцев. Кооперация с ними могла бы сдвинуть с мертвой точки решение экологических и экономических проблем на тавдинском фарватере.
На самом деле, с одной стороны, дно реки устлано богатством, с другой, — это богатство оборачивается трагедией для пароходства и реки. Гниющая на дне древесина выделяет немало вредных веществ — формальдегида, фенола, органики. Это приводит к изменению цветности воды и не способствует развитию ихтиофауны.
Где выход?
Почти год Лушников думал над этой проблемой. Ситуация складывалась парадоксальная: чей флот, тот и реку в порядок приводит. Но справедливо ли это? Ведь к ее загрязнению ни сам директор, ни его флот отношения не имеют. А средства, значит, на очистку должны тратить? Где их взять?
Лушников стал убеждать местные и областные власти, что эта задача для пароходства непосильна. И с ним согласились. В Тавду направили экологов, которые на месте изучили обстановку и помогли директору подготовить экологический проект, который он же и должен будет выполнять. Такая перспектива Лушникова вполне устраивала.
Не так давно в министерстве природных ресурсов Свердловской области прошло заседание, на котором этот проект был принят. Называется он “Очистка русла и береговой зоны реки Тавды”. Главная его цель — очистка фарватера. Причем на первом этапе — лишь в самых труднопроходимых местах. Из воды планируется поднять 60 тысяч кубометров леса. Срок действия проекта — три года. Стоимость — 45 миллионов рублей.
— Если не секрет, — спросил я Лушникова при встрече, — солидную прибыль думаете получить?
— Какую прибыль! — воскликнул он. — Переработать лес в выгодную продукцию мы не можем. Станков нет. При этом нет на нее и спроса на внутреннем рынке. За рубежом есть, но туда невыгодно поставлять. Так что на дрова пойдет. До слез жаль, конечно, сжигать древесину, стоимость которой намного выше обычной, но ничего не поделаешь — такова на сегодняшний день ситуация.
Как тут не вспомнить японцев?..
Утро нас встретило густым, белым как молоко туманом. Он был настолько плотным, что из рубки не просматривался даже нос теплохода.
Движение судов в такой туман запрещено. Для капитана с мотористом это были дополнительные часы отдыха, а мы решили попытать рыбацкого счастья. Достали удочки.
Первый заброс, второй, третий… Пусто. Вдруг слышу восторженный возглас Ломакина: “Есть!”
Вижу, как на палубу летит, растопырив плавники, довольно крупный пузатый ерш.
Следом за ним отличился Лушников — выудил красавца-окуня.
Вскоре у моих компаньонов в ведре уже плескалось, наверное, с десяток рыбок, а я все не мог похвастаться даже поклевкой.
Но вот гляжу, мой поплавок плавно качнулся, а затем стал медленно уходить под воду. Тяну. Чувствую: есть! Удочка — дугой. Вначале решил, что вытащил язя. Но это оказался крупный, граммов на триста, чебак. Такие экземпляры попадают нечасто. Все тут же обступили меня, стали рассматривать рыбу.
— Что говорить, лучше одна такая, чем десять наших, — улыбнулся Ломакин. — Предлагаю обмыть удачу!
— Да, хорош, — согласился и Лушников. — Но с каких это пор какой-то чебак стал вызывать у нас столько эмоций?
Вопрос оказался провокационным. Завязался разговор о рыбных богатствах, о том, что еще недавно с таким же восторгом люди реагировали на пойманного осетра или нельму, а сейчас на тебе — даже чебак вызывает радость. Тем временем туман быстро рассеивался. Капитан завел мотор, и мы снова тронулись в путь.
Вскоре показалось село Таборы, райцентр. Чем ближе мы подплывали, тем больше по берегам становилось всякого хлама. Всюду валялись бревна, доски. На небольшом пустыре стоял уже вросший в землю катер.
— Что мы за люди? — только и проронил Лушников.
Дальше пошли брошенные деревни — Сотниково, Чеур, Городище… На современных географических картах вы их уже вряд ли найдете, но на флотских лоциях они еще значатся.
В некоторых из них еще можно увидеть дома с черными пустыми глазницами окон. Но чаще лишь тополя да черемухи напоминают о бывшем жилье.
Однако топляков и тут великое множество. Местами, кажется, берега просто вымощены бревнами. Несколько раз, когда проходили через очередной перекат, наше судно вновь ударялось о них. Однажды, стоя на корме, я даже видел, как мощные винты подняли со дня бревно и отрубили от него несколько крупных щепок.
На подходе к деревне Томск вдруг возник огромный затонувший понтон. Он почти на треть перегораживал реку. Из воды виднелась лишь верхняя часть, как у айсберга.
— Пожалуй, его еще можно спасти, — сказал Лушников.
— Это как? — поинтересовался Ломакин.
— Откачать из него воду, заварить дыры, и он сам всплывет. Кстати, затонувших понтонов довольно много. И судов — тоже. При большом желании некоторые из них можно поднять. Знаю место, где лежит на дне почти новый катер. По-моему, трех сезонов не отходил. Принадлежал одному из местных учреждений ГУИН. Теперь оно ликвидировано. Стоимость такого катера — около двух миллионов рублей.
— И что же ты молчал? — засмеялся Ломакин. — К черту все! Срочно дуем туда!
Шуток, зубоскальства — это у моих попутчиков не отнять.
Томские пейзажи поразили еще больше. Издали казалось, что здесь произошла какая-то грандиозная битва, после которой вся техника осталась на поле боя. Настоящая Курская дуга!
Однако впереди нас ждала картина похлеще. В брошенном поселке Заречное, затем — в Новоселово (еще Таборинского района), выше — в Пантелеево, Лапотково, поселке Пелым (уже Гаринского) кладбища брошенной техники оказались еще грандиознее. На рельсах в полный рост стояли мостовые краны, возле сгнивших штабелей леса — разбитые трактора, остовы грузовых автомобилей, цистерны.
— Зачем разрабатывать новые месторождения руд? — сказал Лушников. — Вот где надо железо добывать! Самым легким, открытым способом. Озолотиться можно на таких залежах.
— Так же, как на мореном лесе? — вставил я.
— Ну вот, — улыбнулся он, — и помечтать нельзя…
На подходе к тому же Пелыму, а потом к Пуксинке стали особенно часто попадаться и завалы бревен. На свежих отмелях их концы торчали, как фантастические бивни, и создавали унылый дискомфорт в природе. Раньше здесь связывали плоты, были плотбища. С тех пор эти места особенно опасны.
Возле Пелыма река делает крутой поворот, почти зигзаг.
— Еще в начале прошлого века, — начал очередной рассказ Лушников, — этой петли не было, река текла прямо. Но однажды здесь застряли плоты, образовались, как говорили сплавщики, “шалманы”. Постепенно их затянуло илом, занесло песком. И они превратились в один большой полуостров. И река изменила русло.
На следующую ночевку Лушников попросил капитана встать у небольшой речки Чишьи. Как оказалось, не случайно. Когда-то здесь стояла его родная деревня. Которая называлась так же — Чишья.
Подошли к этому месту уже на закате. Спустили трап, поднялись на высокий берег.
Перед глазами открылся огромный пустырь, заросший высокой травой да шиповником. Ни одного строения не сохранилось.
— Вон там, ближе к Чишье, — стал показывать Лушников, — начинались дома. Наш стоял в самом дальнем углу, за поворотом речки. Вот здесь, левее, находилась пекарня, куда мы бегали за горячим хлебом. И дорога, которая вела сюда, к Тавде, тоже проходила там же. Школа в Чишье была лишь начальная. С пятого класса я учился в соседней деревне. Она была на другом берегу. Обычно нас перевозили туда на лодке. Но иногда мы опаздывали. Мало ли, проспишь. И тогда перебирались самостоятельно — верхом на бревнах. Ловили в воде пару кубатуристых лесин, клали на них доску, на доску ставили портфель, затем садились на бревна, как на лошадь, обхватив их ногами, брали в руки вместо весла дощечку и гребли. Так и переплывали. Кстати, были случаи, что и тонули пацаны. Разъедутся под ними бревна — и конец.
В этот вечер Лушников рассказывал о себе и своих близких много.
Рос он в большой семье, в которой было одиннадцать детей. К сожалению, не всем из них довелось выжить. Несколько братишек и сестер умерло еще в детстве. Лушников не знает даже, где они похоронены.
Другим повезло больше. Они выросли, выучились, стали самостоятельными людьми. Но два брата Юрия Диомидовича тоже ушли из жизни раньше времени. Один теперь похоронен в Таборах, другой — в деревне Кузнецова Гаринского района. Родители покоятся в Тавде.
— Родни у нас было много, — вспоминал Лушников. — Разных двоюродных братьев и сестер я всех и не знал. Они тоже были из больших семей. Некоторые, кстати, жили тут недалеко, в деревне Лушникова. Теперь она уже тоже брошена. Из нее родом был мой отец.
Удивительно быстро замирает жизнь на берегах Тавды. Такие богатые тут места, столько полей, заливных лугов, озер. Но почти все это брошено. По данным статистики, полвека назад в Гаринском районе насчитывалось около 300 деревень. Сейчас — 30. То же самое произошло в Таборинском и Тавдинском районах. Малую родину покинули десятки тысяч человек. Вот и Лушников мог оказаться в их числе. Но судьба распорядилась иначе. После школы он поступил в военное училище, а когда закончил, его направили служить обратно на родину. Сперва — в одно из учреждений ГУИН Гаринского района. Затем — Таборинского. Получилось, как в поговорке: где родился, там и пригодился. Таким образом, он всю жизнь прожил на реке Тавде. Исходил ее, как говорят, вдоль и поперек и на веслах, и на “моторах”. И теперь, возглавив флот, опять служит ей. Более того, решение ее проблем сделал делом не только своим, а общим, государственным. Не потому ли его удостоили такого прозвища — адмирал?
Кстати, слово это означает не только воинское звание. Один из его переводов — хозяин (владыка) на воде…