Педагогическая проза
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2006
Только в государственной службе познаешь истину.
Козьма Прутков
От внештатного редактора
Педагогических поэм давно уже не пишут — их напрочь вытеснила педагогическая проза. “Педагогическую прозу” и написал Валерий Царегородцев.
Автора я знаю давно, очень давно. Знаю и, что называется, по жизни, и как школьного учителя. Случалось мне присутствовать у него на уроках, когда он был еще совсем юн (и сам я тогда был таков) и только начинал работать в школе. До сих пор с изумлением вспоминаю, как это просто и ловко у него получалось: сорванцы-пятиклассники, до умопомрачения набегавшиеся на переменке по школьному двору, сразу и, казалось, без малейших усилий с его стороны включались в работу, и мне редко впоследствии доводилось наблюдать вот такую увлеченную, с горящими глазами, ребячью аудиторию. Между тем никаких сенсационных сведений он им не преподносил и экстраординарных педагогических приемов не применял — держался строго в рамках программы. И, сколько я помню, ни разу никого не “строжил”: тон взаимоотношений и с учениками, и с коллегами всегда у него был спокойный, деловой, абсолютно доброжелательный.
Учителей-мужчин в нашей школе и вообще мало, а чтоб учитель от Бога — это и вовсе редкость. Естественно, чуть ли не на первом году работы в школе Царегородцева назначили завучем, потом — вскоре — директором, потом и вовсе большим школьным начальником. Но на чиновничьей должности Валерий Васильевич очень быстро заскучал — я был и этому свидетель. Он возвратился в школу — директором, но при этом давать уроки в классе никогда не прекращал.
В последние десятилетия Валерий Васильевич руководил огромным УПК — межшкольным учебно-производственным комбинатом — в одном большом городе. Это такое учебное заведение, куда старшеклассники из разных школ приходят, чтобы научиться какой-то не слишком сложной, но полезной и востребованной профессии. Довелось мне побывать у него и там, и, как когда-то в наши молодые годы, я снова подивился, как просто и ловко у него получается: спокойная и доброжелательная атмосфера, чистота, красота (я имею в виду и ухоженные интерьеры, и очень симпатичных молодых людей обоего пола в этих интерьерах); ни сигаретного дымка из туалета, ни грубого словечка из группы подростков в углу коридора.
А не так давно Валерий Васильевич из школы ушел — и вот тут уже более точного выражения, нежели пресловутое “на заслуженный отдых”, не подберешь. Во-первых, сорок пять лет школьного стажа за плечами; во-вторых, общая оценка этого стажа заключена в почетном звании “Заслуженный учитель школы РФ”, которого он удостоен; в-третьих, и отдохнуть ему, точно, пора: годы немалые, организм уже поизносился.
Но по разговорам с ним я понял, что есть еще и четвертая (а по значимости едва ли не первая) причина — да-да, вот эта самая “педагогическая проза”.
Я-то и сам, к школе уже давным-давно прямого отношения не имеющий, шестым чувством ощущаю: что-то сегодня в нашей школе не так. Слушаю, как разговаривают между собой подростки на улице и в трамвае, читаю, как пишут деловые бумаги “грамотеи” с одиннадцатью классами за плечами, наблюдаю, как пассажиры пригородной электрички утыкаются носом (почти все поголовно!) в кроссворды и сканворды (раньше хоть плохонькие детективчики читали), испытываю оторопь, полистав в книжном магазине сборники “образцовых сочинений”, но особенно — пособия для школьников, которым предстоит сдавать ЕГЭ. И вовсе теряюсь, когда уже даже не ученики, а учителя словесности вместо исконного “школа” говорят “МОУ” (может, “МЯУ” или “ВАУ” — не хочу даже запоминать)1 .
Выйдя на пенсию, Валерий Васильевич написал вот эти заметки о школьных и околошкольных делах. Они напрямую не касаются тех сюжетов, которые я только что обозначил, но перспективы одного из четырех наших общенациональных приоритетов после их чтения обозначились яснее…
И вот еще что. Зная автора почти полвека, я нисколько не усомнился: все в его заметках — несомненная и непреложная правда. Но именно в этом таилась большая опасность. И тогда я предложил ему: “Давай заменим подлинные названия и имена на вымышленные. Если некоторые персонажи узнают здесь себя и попытаются свести с тобой счеты через суд (“защита чести и достоинства” — хорошо отработанный нынешними негодяями с серьезными финансовыми возможностями защитный метод; думаю, и у вас, читатель, есть на примете несколько таких “дел”), то у тебя будет неотразимый аргумент: дескать, на воре шапка горит. Но если они окажутся умнее и сделают вид, что “совпадения случайны” и речь вовсе не о них, — так большего тебе и не надо: ведь суть дела не в том, что в некоем (пошехонском, ташкентском, марсианском) городе Нефтярске есть начальница по фамилии Пистолетова, а в том, что существует (и, увы, очень широко распространено) явление, которое, боюсь, скоро от нашего “национального приоритета” не оставит и следа.
Валерий Васильевич с моими доводами согласился, так что теперь мы с ним предлагаем вам правдиво-вымышленные истории, где действуют существующие-несуществующие персонажи.
И если уж в этом отношении автор пошел навстречу редактору, то пришлось ему согласиться и с другим моим предложением: в некоторых случаях (не злоупотребляя!) я позволю себе по ходу дела дать свой комментарий к тому или иному эпизоду его рассказа — трудно на все эти вещи бесстрастно смотреть со стороны.
Валентин Лукьянин
Инаугурация
На традиционной августовской конференции учителей города Нефтярска выступил мэр и, между прочим, объявил, что к нам едет новый директор департамента образования и науки Пистолетова Капитолина Павловна. Она из Нефтесибирска, сообщил мэр, имеет большой опыт руководящей работы. И добавил, что завтра лично представит ее директорам нефтярских школ и расскажет о ней более подробно.
И вот сидим мы в зале заседаний городского департамента образования, ждем. Обмениваемся недоуменными репликами: кто такая? Почему со стороны? Не хватило “пророков в своем отечестве”? Между прочим, у нас в Нефтярске среди школьных директоров пятеро — “заслуженные учителя”, четырнадцать — “отличники просвещения”. Школы, гимназии и лицеи города — победители в областных и российских конкурсах “Школа года”.
Ожидание между тем затягивалось: десять, двадцать, тридцать минут проходит после назначенного срока — ни мэра, ни новой начальницы. Сорок минут…
И тут наконец дверь отворилась, твердой поступью в зал вошла немолодая дама и уверенно направилась к пустующему столу президиума.
Неужто она? Похоже, она.
Дама утвердилась на председательском месте и довольно долго молча смотрела на нас. Постепенно до нас начало доходить, что, видимо, она ожидала, что мы поднимемся с мест, чтоб поприветствовать ее стоя. Мы оказались непонятливыми, она же была неприятно удивлена нашему неумению встречать начальство. Однако ничего не поделаешь — инаугурацию пора было начинать.
— Мэр вашего города, — начала она значительным тоном и сделала мхатовскую паузу. — Назначил меня. (Снова пауза.) Руководителем департамента образования и науки.
Аплодисментов не последовало.
— Леонид Александрович, — продолжила, явно утрачивая равновесие, наша новая начальница (Леонид Александрович — это наш мэр), — извиняется, что не смог приехать, у него дела. И я решила,что могу приехать одна, надеясь, что встречу понимание с вашей стороны и конечно же — доброжелательность.
Все молчали. Она сделала еще одну выразительную паузу и уже с явным неудовольствием продолжила:
— Моя фамилия — Пистолетова, а зовут меня Капитолина Павловна. Мой педагогический стаж — 16 лет, а стаж руководящей работы — 30 лет. Я приехала в Нефтярск по приглашению мэра. Вначале я отказывалась, но когда он сказал, что нужно спасать в городе образование, я согласилась.
Вот тут уже смолчать было трудно. Дело в том, что не более как три месяца назад, в мае, мэр вручал награды работникам просвещения Нефтярска: ордена, медали, министерские наградные знаки, а в дополнение к ним еще и свои, “мэрские” грамоты. При этом он очень положительно оценил работу образовательных учреждений города и особо поблагодарил директоров, как он сказал, за высокую культуру управления. А теперь вдруг — “спасать”. Что же заставило его за время летних каникул так резко переменить свое мнение? Зал возмущённо зашумел:
— Мы потребуем от него объяснений!
— Прошу извинить меня, — встала наша новая начальница, — мне кажется, вы что-то недопонимаете. Вы не можете чего-либо требовать от мэра, вы можете его только просить. Кстати, он извиняется перед вами, что не смог приехать сюда, и надеется, что мы с вами найдем общий язык. Я предлагаю на этом нашу встречу закончить, желаю всем здоровья и успехов.
Директора начали поворачиваться ко мне. Дело в том, что я председатель городского Совета директоров школ, избран на эту должность пять лет назад. Мы дружно работали до этой поры, на многие вещи смотрели одинаково, но когда на каком-то широком собрании или совещании надо было заявить нашу позицию, роль эта, естественно, возлагалась на меня. Если вопрос был сложный и мог решаться по-разному, мы собирались заранее, чтоб обсудить, какой линии нам лучше придерживаться — на то ведь мы и Совет.
На этот раз я оказался в затрудниельном положении. Спровоцировать “бунт”? Я чувствовал, что директора меня бы поддержали. Возможно, нам удалось бы добиться отмены “мэрского” решения о назначении Пистолетовой. Но Леонид Александрович явно будет недоволен. И это бы ладно, но мы уже не были юными романтиками и понимали, что тогда обещанное нам льготное финансирование школ “тихо помрет”. “Утереться” и смолчать? Легко было предугадать, какая “интересная” жизнь нас в ближайшее время ожидает.
Я выбрал третий вариант:
— Капитолина Павловна, простите, но мы о вас так ничего и не узнали. Вы сказали о педагогическом стаже, о руководящей работе — целых тридцать лет. Что за этим стоит? И все-таки, если это не секрет: сколько же вам лет?
Начальница вскинулась:
— Простите, а вы — кто? Вы что — имеете право говорить от имени всех, кто здесь сидит?
— Думаю, что — да. Кроме того, что я директор межшкольного учебно-производственного комбината, я ещё и председатель Совета директоров школ и уполномочен ими выступать от их имени.
— Ну, хорошо… Так возраст вас интересует? Ладно. Мне пятьдесят два года…
В зале возникло заметное оживление, кто-то ахнул: тридцать лет руководящего стажа при пятидесяти двух годах…
Пистолетова истолковала эту реакцию по-своему:
— А что? Возраст вполне трудоспособный. Мэр, когда приглашал меня сюда, сказал: “На вас ещё пахать можно”.
Интеллигентно… Из зала, однако, напомнили о главном:
— Так все-таки где вы работали?
— Моя педагогическая работа, может, и не такая видная, как у вас, но исключительно интересная…. Я окончила нефтесибирский пединститут и осталась работать в родной школе.
— А кем вы работали в родной школе и как долго? — спросил кто-то с последних мест.
— После пединститута год — пионервожатой, а потом меня забрали в райком комсомола, работала инструктором, была освобожденным секретарем комсомольской организации на строительстве железной дороги Тюмень-Тобольск, потом в “Артеке” старшей пионервожатой. Когда вернулась в Нефтесибирск, меня взяли в горком КПСС инструктором орготдела. После ельцинского разгрома партии я работала последние четырнадцать лет директором Дома пионеров, а потом, когда его закрыли, — директором Дома творчества детей.
— Получается, что в школе вы вообще не работали и школы не знаете. Зачем же вы беретесь за незнакомую вам работу? — возмутился кто-то из мужчин. Ответ был убийственно прост:
— Так решил мэр… Надеюсь, вы не сомневаетесь, что он имеет право на такое решение? Так что… будем сотрудничать.
Я поблагодарил Капитолину Павловну и, считая, что совещание окончено, объявил:
— Совет директоров прошу остаться.
Но тут встала наша начальница и сказала:
— Я попросила бы всех сидящих здесь впредь никогда не назначать никаких сборов в помещении департамента без моего разрешения.
— Хорошо, так дайте же такое разрешение, — сказал я, стараясь сгладить эту её резкость.
— Такое разрешение я дать не могу, пока не буду знать, о чем пойдет речь на вашем совете. И вообще, я хочу иметь ваш план работы и тезисы ваших выступлений на совещаниях.
— Любезнейшая, Капитолина Павловна, да будет вам известно, что Совет директоров — не государственная и не муниципальная организация, а общественная. У нас есть свой устав, принятый общим собранием директоров и официально утвержденный в администрации города, мы им руководствуемся. Устав не предусматривает, чтобы кто-то со стороны указывал нам, что планировать, где и с какими вопросами выступать. Если вы пожелаете сотрудничать с Советом директоров, мы это будем только приветствовать, а командовать нами не надо. А сегодня совещание Совета мы проведем в любой ближайшей школе или у меня в УПК.
“Разве можно не подчиниться мэру!”
Я сказал всем: “До свидания” — и направился к выходу: посчитал, что неприятный инцидент, по крайней мере на сегодняшний день, исчерпан.
Не тут-то было. В коридоре меня перехватила секретарша: дескать, начальница просит сейчас же зайти к ней на несколько минут. Что оставалось делать — зашел.
Капитолина Павловна с ясной улыбкой заговорила, что не ожидала от меня такой недоброжелательности, что она рассчитывала на мою поддержку, а я так подвел её. Я напомнил ей, что она до начала совещания даже не знала, кто я такой, поэтому рассчитывать на мою поддержку никак не могла. А в общении с директорами она выбрала неверный командирский тон.
— Вы для нас ещё не начальник, и приказ мэра для нас не приговор. А то, что он не посоветовался с нами, принимая вас на работу, и не приехал на ваше представление к директорам — это не случайность. Во всём этом есть какой-то смысл. Не посоветовался он с нами, я думаю, по простой причине: он знал, что мы были бы против вашей кандидатуры. Вы же совершенно не знаете школы.
Я на самом деле был уверен, что мэр не появился не случайно: он достаточно опытный человек, чтобы понимать, что директора устроят ему не очень теплый прием в связи с этим назначением. Ситуация могла выйти из-под его контроля: ему пришлось бы либо открыть секрет своего странного решения, либо отменить свой приказ. Но все-таки — что же заставило нашего неглупого мэра сделать такой необъяснимый шаг? Ответа на этот вопрос я не находил.
Начальница, наверно, почувствовала мой невысказанный вопрос.
— Вы правильно догадались, — сказала она, — что есть серьезная причина моего назначения, но всем её знать не обязательно. Есть приказ мэра о моем назначении, и я считаю, что этого — достаточно.
— То есть вы собираетесь нами командовать? Но мы с вами не в армии, и ответственность за школьные дела лежит на нас. Так что исполнять мы будем только грамотные и понятные нам приказы.
— Я даже не предполагала, что встречусь с такой недисциплинированностью директоров. Разве можно не подчиняться решению мэра!!!
Теперь вопрос, кажется, был исчерпан.
Я вежливо откланялся и ушел.
Попытка диагноза
Решения мэра, которому мне предлагалось подчиниться, я не понимал, но не могу сказать, что феномен чиновницы Пистолетовой до этого момента был мне совершенно не знаком.
Ну, хоть бы вот такой пример. У нас же в Нефтярске назначили как-то директором большой школы бывшего секретаря парткома рыбокомбината (давно это было, еще при советской власти). В школе он, как выяснилось, раньше работал, но последний раз появлялся в классе восемнадцать лет назад. Был он тогда только учителем, и учителем, видимо, никаким. И кто-то его тогда пристроил на менее нервную должность, к тому ж поближе к рыбке и икре. А перед пенсией нашли для него кресло, где зарплата повыше. Так ведь пошел в директора, ничего в школьных делах не понимая! И, между прочим, два года — как раз до пенсии — продержался, так как фактически за него работали грамотные завучи.
А вот другой пример. Это было и того раньше. Лет 20 назад я создавал в городе Свердловске школу нового типа, называлась она “Школа-интернат художественного воспитания детей, лишившихся попечения родителей”. В школе обучались дети из неблагополучных семей, дети, брошенные родителями, опекаемые. Они занимались на трех отделениях: музыкальном, художественном и хореографическом. Мы жили по смете типовой школы-интерната и никаких дополнительных денег из бюджета не брали. Специальные предметы вели шефы — из Союза художников, театра оперы и балета, филармонии и Свердловской киностудии. Я поехал в министерство, чтобы узаконить новую школу, присвоить ей статус государственной и утвердить новое штатное расписание. Я не просил денег, не просил выделения фондов на оборудование и инструменты, я всего лишь хотел, чтобы признали законность нашего существования — мы проработали уже четыре года как интернат искусств. Мы добились хороших результатов, наш духовой оркестр был одним из лучших в городе, балетной студии не было равных на всём Урале, а наша киностудия стала лауреатом и городских, и областных, и союзных кинофестивалей. Было о чем говорить в министерстве.
К своему удивлению, я получил отказ, и в очень странной форме: “Вопрос о законности вашего существования министерство рассматривать не будет, но и закрывать вас тоже не будем — живите”. Я не мог понять такого тупого равнодушия, ведь за моей спиной было 600 детей, талантливых, но обделенных родительским теплом и, как оказалось, — государственным вниманием. С той-то поры я и стал относиться к чиновникам с непочтением.
Вы спросите: а какая связь между директором из рыбокомбината, министерскими чиновниками советских времен и нефтярской чиновницей Пистолетовой? По-моему, так самая очевидная: и там, и там, и во множестве других аналогичных случаев работала (и продолжает работать) система организации управления, основанная на двух фундаментальных принципах. Во-первых, на ритуальном уважении к принципу “Приказ начальника — закон для подчиненных”. Поймите меня правильно: я говорю не о наивной вере в то, что приказ этот, поскольку он отдан, так непременно будет исполнен. Дело обстоит иначе: кто-то, отдавая приказы, делает вид, что руководит, кто-то другой делает вид, что трепетно внимает этим приказам, не придавая им особого значения, — и всем хорошо, если не принимать во внимание результатов такой работы. Не выполните вы приказ — ровно ничем не рискуете, если будете уважать свое начальство. В каком смысле уважать — это уже другой вопрос, тут оттенков может быть много. Однако для начала соблюдите хотя бы обрядовую сторону соприкосновения с властью: начальство входит — потрудитесь встать; мэр принял решение — не рассуждайте. Вам, повторяю, не поставят в вину невыполнение приказа, если вы будете себя хорошо вести, но знайте, что при этом вы — “на поводке”, и вы сразу это почувствуете, когда станете начальству неугодны. Таков первый принцип.
А второй принцип вытекает из первого: если руководить — значит, отдавать приказы, от которых, в сущности, ничто не зависит, то на руководящее место можно поставить кого угодно. На том был основан знаменитый советский институт номенклатуры, который пестовался и лелеялся партийными комитетами всех уровней (как выяснилось в 1991 году, себе на погибель). В нем-то и вызрела огромная армия чиновников, которые ничего другого не умеют, кроме как руководить. Да, нынешних чиновников, в том числе и самого высокого ранга. Копните любую VIP-биографию — едва ли не в каждом втором случае в качестве стартовой площадки обнаружится партийная или комсомольская должность. (Другая половина — это уже новая генерация, хорошо усвоившая опыт “отцов” и потому добивающаяся своих целей более нахраписто и цинично.) В системе образования бывших партийных и комсомольских деятелей, кажется, особенно много: в свое время они окончили пединституты (конкурс поменьше), но не задержались в школе (недостало трудолюбия и души) — вот и пошли приобретать “руководящий опыт”…
Гали-Вали
Да Бог с ней, с Пистолетовой. Жизнь-то продолжается. Наступил сентябрь — самое хлопотное время в жизни любой школы.
У нас школа особая — УПК, учебно-производственный комбинат. К нам один раз в неделю (разумеется, не все сразу, а по очереди) приходят ученики 10–11 классов из всех школ города и занимаются 6 часов по избранному ими профилю. Профиль — это давно прижившийся у нас термин; вам, возможно, было бы понятней, если б мы говорили о специализации. Но у нас не вуз, не колледж, не профессиональное училище. Мы не рассчитываем, что школьник, пройдя у нас обучение, непременно сразу же станет работать по этой специальности (хотя и такое бывает, и даже не редко). Скорее всего, он будет еще учиться, даже, возможно, по совсем иной специальности, но наш “профиль” станет для него важным ориентиром — для “притяжения” или “отталкивания”. Впрочем, немало уже и того, если “профиль” оставит след в формирующемся характере как навык успешной практической работы; он скажется потом в любом деле, которое изберет себе в жизни наш выпускник.
Ну, так вот — профиль. Профилей у нас в УПК восемнадцать: медицинский, четыре профиля ЭВМ, три — по электрике и электронике и другие. Есть среди наших профилей и вовсе экзотический — кинологический. История его создания — неплохая иллюстрация к тому, как мы работаем и какие при этом возникают проблемы.
Вот как это произошло.
Первого сентября, когда начался прием на профили, ко мне пришли с большой обидой две десятиклассницы и спросили:
— А почему в УПК нет профиля кинологов?
Так это было неожиданно, что я, честно говоря, вначале даже не понял, о чём идет речь, — почему-то подумал о кино: от девушек в том возрасте, когда мечтают стать кинозвездами, услышать это было бы вполне естественно. Но, глянув в их глаза, понял: нет, тут что-то другое. Осторожно спросил: а зачем им это надо?
— Как вы не понимаете, собакам тоже нужна помощь, они часто скулят, даже плачут, но люди их не понимают и не могут им помочь. А собаки очень нужны: они служат на границе, в милиции, спасают людей во время землетрясений, на пожарах. Мы хотим научиться ухаживать за ними и дрессировать их.
Гм… Насчет границы и милиции — явный перебор, но значит — обдумывали, искали аргументы. Отмахиваться непозволительно.
— Интересная мысль, — отвечаю, — но ведь мы можем открыть его, если только будут желающие. Нужно набрать пять групп по 15 человек, чтобы каждый учебный день недели занималась группа. А это — 75 человек.
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — очень уж уверенно сказали они, — мы наберем вам 75 человек.
Я был уверен, что ничем не рискую.
Но на следующий день в вестибюле УПК висел большой плакат:
ВСЕ, У КОГО ДОМА ЕСТЬ СОБАКА, ЗАПИСЫВАЙТЕСЬ НА НОВЫЙ ПРОФИЛЬ КИНОЛОГОВ.
ВАС НАУЧАТ УХАЖИВАТЬ ЗА НЕЙ, НАУЧАТ ДРЕССИРОВАТЬ ЕЁ, И ОНА СТАНЕТ ВАШИМ ДРУГОМ И ЗАЩИТНИКОМ!
Рядом с плакатом стояли мои вчерашние девчушки. Вокруг них роилась толпа!!! А они бойко отвечали на вопросы и что-то писали в большой блокнот.
Я поздравил их с удачным началом и попросил после окончания работы зайти ко мне. Прошел к себе, позвонил в кабинет профориентации и попросил их, если будет нужно, помочь девочкам, но не мешать им.
В 16 часов дверь в мой кабинет тихо приоткрылась, и появились две улыбающиеся физиономии.
— Мы закончили, — гордо сказали они, — и набрали только за один день 26 человек! А вы не верили нам.
— Молодцы, — сказал я. — Кто вы такие, из какой школы? Как это вам удалось?
— Мы подруги, она Галя, а я Валя. Мы ученицы 10 класса из такой-то школы, у нас свои собаки, у неё — пекинес, а у меня — колли. Они очень умные, все понимают и очень любят учиться.
— А чтобы набрать вам учеников, мы обошли все школы, которые должны сегодня прийти в УПК, и развесили в них плакаты о новом профиле. И всё, — гордо закончили они.
Так и создали Гали-Вали в УПК новый профиль; вместо 75 мы набрали 108 человек. И совершенно неожиданно для меня профиль кинологов стал у нас одним из самых популярных.
Непредвиденные осложнения
На первом же педсовете, где мы обсуждали начало учебного года, я предложил преподавателям обсудить то, что произошло при комплектовании профиля кинологов. Мы и раньше понимали, что нужны серьезные изменения в работе УПК, говорили об этом неоднократно, но нужен был какой-то внешний толчок, чтоб предпринять практические шаги. Таким толчком и стала самодеятельность учащихся при комплектовании профиля кинологов.
Мы знали, что у наших учеников есть потребность в новых профилях. Неинтересны им стали наши традиционные специальности: слесарь по ремонту нефтяного оборудования, швея-мотористка или маляр-отделочник. Мы чуть ли не силой загоняли учеников на эти профили, а иначе поступить не могли. Мы обязаны были выполнять решения администрации города и требования базовых предприятий об ориентации школьников на рабочие профессии. Я несколько раз выступал на совещаниях всех уровней и настаивал, чтобы нас освободили от этой повинности. Ну, не идут наши выпускники работать на предприятия! Не потому, что плохо учим, а, пожалуй, потому, что учим хорошо (тут уж я имею в виду школы города). Получив аттестат, чувствуют в себе силы сразу шагнуть на более высокую ступень — поступают в вузы. И довольно успешно.
Но я стучался в глухую стену. Мне всегда цитировали слова большого партийного руководителя, что стране нужны рабочие руки, и журили: как плохо, мол, что я этого не понимаю.
Если косную, устаревшую систему не трогать, она будет агонизировать сколь угодно долго. Но как ее “трогать”, если речь идет о судьбах 3000 учащихся? Было даже как-то страшновато замышлять какие-то эксперименты. И вот, извольте видеть, девчушки со своими домашними любимцами, сами о том не задумываясь, предложили радикальный вариант.
— Мы слишком долго не решались принимать серьезные решения, — этими словами я открыл сентябрьский педсовет, — мы отстали от жизни. Это поняли даже наши ученики. Сегодня мы должны решиться на ломку всей системы работы УПК: от набора учащихся до пересмотра содержания учебных программ, а может, и замены некоторых профилей на более престижные.
В зале настороженная тишина. Я не очень понимал реакцию коллег: то ли не готовы так вот сразу заняться ломкой того, что устоялось годами, было привычно и понятно, то ли просто ждали, что конкретно я предложу.
— Эти Гали-Вали, — продолжил я, не чувствуя поддержки зала, — указали нам, сами этого даже не понимая, что мы должны выполнять запросы детей, а не предприятий и не администрации города. Мы должны подготовить наших выпускников для продолжения обучения в других учебных заведениях, выявить их интересы, способности и развить их.
— У меня — всё, кому слово? — закончил я.
А в ответ — тишина…
Тогда я предложил задавать вопросы.
— Валерий Васильевич, — встала Нина Витальевна, преподавательница профиля электротехники, женщина с критичным складом ума, — объясните нам, пожалуйста, о сокращении каких профилей идет речь?
И тут я понял свою ошибку: в первую очередь всех взволновал вопрос не о перспективах развития УПК, а о перспективах существования своего профиля. И все правильно: не пойдет ведь физик учить, как дрессировать собак, а ему где-то работать надо, на хлеб насущный зарабатывать.
— Cегодня речь не идет о сокращении каких-либо профилей, — попытался я исправить ошибку, — это вопрос будущего. Если мы сегодня примем решение о новом подходе к профильному обучению, то это не значит, что немедленно начнем закрывать какие-то профили. Мы можем начать с изменения программ: убрать непопулярные разделы, заменить их другими, более привлекательными для учащихся. Например, на профиле электротехники можно ввести в учебные планы разделы по электронике, а маляров можно переименовать в дизайнеров и т.д. Если у кого-либо из вас возникнут проблемы с освоением новых разделов, мы можем предложить вам курсы переподготовки.
— Валерий Васильевич, а хорошо ли, что вы пошли на поводу у учащихся? В следующий раз они захотят открыть балетный профиль или профиль клоунов, и вы снова пойдете у них на поводу? — это уже вступила в бой тяжелая артиллерия, Любовь Александровна, преподавательница профиля электросвязи. Она проработала в УПК 20 лет и имела непререкаемый авторитет.
Все с интересом ждали, что я ей отвечу.
— Уважаемая Любовь Александровна, вы путаете совершенно разные вещи: профильное обучение и внеклассную, кружковую работу. Мы готовим учащихся к получению массовых профессий, а профессии балерины или клоуна таковыми не являются. У нас город с населением в треть миллиона, а вакансий ни балерины, ни клоуна нет. И вообще во всей России клоунов, наверное, не больше сотни. Профессия же кинолога является довольно распространенной, только в Нефтярске два питомника УВД и четыре клуба собаководства. Но если даже наши выпускники не будут дальше учиться на кинолога, эти знания им в жизни пригодятся для общения со своими или чужими собаками, а навыки клоуна вряд ли кому-то понадобятся.
Дальше разговор пошел спокойнее, более заинтересованно. Преподаватели уже по-деловому спрашивали: что, кто, где, когда?
Но я почувствовал, что не готов ответить на все вопросы. Поэтому никакого решения принимать не стали, а отложили на неделю и создали рабочую группу для подготовки проекта решения педсовета.
Неделя прошла быстро. Мы собирались ежедневно большим и малым составом нашей группы. К нам приходили даже лаборанты со своими предложениями. Всем захотелось работать по-новому. Но были и сомнения: правы ли мы, разрушая существующую систему, и сможем ли мы сами, без помощи руководства, создать, по сути, новый тип УПК? Но я рассчитывал на поддержку Совета директоров и не ошибся: Совет нас поддержал.
В пятницу, в 14-00, все работники УПК собрались в актовом зале. Мы заранее распечатали проект решения педсовета и раздали всем. Поскольку все вопросы были оговорены заранее, споров и разногласий не было. Я зачитал проект решения педсовета, пункт за пунктом, и все единогласно проголосовали за него.
Пунктов в решении педсовета было всего пять.
Первый: пересмотреть учебные планы и программы на профилях, с учетом современных достижений науки и техники.
Второй: поменять названия профилей, чтобы они соответствовали новому содержанию обучения в УПК.
Третий: открыть в УПК с этого учебного года новые профили в связи с пожеланиями наших учеников.
Четвертый: комплектование УПК провести с 5 по 12 сентября, в том числе и на новые профили.
И пятый: кабинету профориентации провести тестирование всех учащихся, выявить их интересы. Психологам — определить серьезность намерений учащихся и уровень их готовности к принятию решения о выборе профиля. Медикам — выявить у учащихся противопоказания по выбранным ими профилям: дальтонизм, аллергия, боязнь высоты и прочее.
С преподавателями мы провели совещание, и я попросил проявить максимум терпения и чуткости во время отбора учащихся на профили, особенно там, где придется отказывать в приеме по профнепригодности.
— Возьмите секретарей-референтов. К поступающим на этот профиль обязательное требование — высокий уровень грамотности, и, конечно, будут случаи отказов в приеме по этой причине. Но не нужно сразу же рубить сплеча, лучше предложить ученице ещё раз проверить себя, и, если она снова не справится с заданием, ей самой будет ясно, что она не сможет учиться на этом профиле. И так нужно сделать на всех профилях, чтобы ни у кого никаких жалоб не было.
Заканчивая совещаеие, я сказал:
— Мы не можем сегодня допустить, чтобы в департамент на нас поступали жалобы. Мы должны спокойно, без чьих-либо помех, укомплектовать десятые классы и поставить всех перед фактом: все учащиеся определены в УПК на учебу с учетом их желания, все довольны, жалоб ни у кого нет.
Следующая неделя была еще горячее. Ученики бегали по коридорам и кабинетам, читали новые названия профилей, шумели, в восторге обменивались впечатлениями, и было им от чего радоваться. В списке профилей вместо слова ЭЛЕКТРОСВЯЗЬ было написано СОВРЕМЕННЫЕ СРЕДСТВА СВЯЗИ, вместо профиля МАЛЯР — ДИЗАЙНЕР ЖИЛЫХ И ПРОМЫШЛЕННЫХ ПОМЕЩЕНИЙ, вместо профиля ШВЕЯ — МОДЕЛЬЕР-КОНСТРУКТОР ДАМСКОГО ПЛАТЬЯ, и так на всех профилях.
Вы скажете: заменили названия — ну и что? Помним мы, дескать, это поветрие замены вывесок и названий: институты превратились в университеты и академии, продавцы — в дилеров, убийцы — в киллеров… Стало оттого лучше жить?
Но дело в том, что у нас это была не замена вывесок, а модернизация профессий, к которой мы были готовы. Наши преподаватели почти все имели высшее образование по своему профилю. Новых специалистов я принимал на работу только с вузовским дипломом и стажем работы по специальности — тех, кто уже на самом деле был не маляром, а дизайнером. Заместители директора УПК — асы-методисты — провели с преподавателями занятия по самым современным педагогическим технологиям. Конечно, нужны были уточнения, порой существенные, в программах обучения по этим обновленным профилям — так это уже было дело техники.
А символами общего обновления УПК стали профили, которых у нас раньше не было: ПРОГРАММИСТ и ЖУРНАЛИСТ. В большом городе нашлись люди, способные учить по этим специальностям.
Все шесть методистов кабинета профориентации работали без роздыха. Ученики пробовали себя на двух, на трех профилях, иногда шли на пробу просто за компанию. Методистам бы раньше повстречаться с учениками девятых классов школ города, растолковать им заранее, что к чему, но обвинять их в недоработке было бы несправедливо: очень уж стремительно мы начали перестройку.
Аврал с распределением по профилям продолжался недолго. В пятницу мы подвели итоги комплектования за прошедшую неделю. Результат превзошел самые смелые ожидания: профили, на которые ученики раньше не шли, были укомплектованы полностью, а некоторые даже переполнены. Больше, чем мы рассчитывали, оказалось желающих стать дизайнерами жилых и промышленных помещений, специалистами по современным средствам связи.
Полной неожиданностью стал для нас перебор учеников у поваров-кондитеров. Мы внесли в название профиля “повар” всего-то одно изменение — добавили слово “кондитер”. И теперь не знали, что делать. В их кабинете всего пятнадцать рабочих мест, а записалось по восемнадцать-двадцать человек. Самым удивительным было то, что треть пожелавших заниматься на этом профиле были… парни.
Кому-то нужно было отказывать, но как? Никто не хотел уходить. Сначала решили просто побеседовать с молодыми людьми, уговорить их перейти на другие профили. Кто-то высказал предположение, что, наверно, парни решили записаться в кондитеры из-за девочек, которые им очень понравились. В общем, привлекли психологов, методистов. Они предложили ученикам ответить всего на один вопрос: почему вы выбрали этот профиль? Специалисты ожидали, что много будет ответов неаргументированных, даже легкомысленных — и тогда отсеять часть кандидатов в повара можно будет безболезненно.
Не тут-то было! В конце рабочего дня ко мне пришла Юлия Константиновна, заведующая кабинетом профориентации, и, тяжело вздыхая, сказала:
— Посмотрите, что написали наши кандидаты на этот профиль.
“Я хочу до армии стать поваром, — писал один, — у меня лишний вес, и я не смогу выполнять все упражнения, не смогу быстро бегать. И опять, как в школе, все будут надо мной смеяться. А повар в армии — уважаемый человек!”
“Наша мама не умеет и не хочет готовить. Она чужая нам, а у отца, которого я люблю больше всех, — язва. Врач сказал, что ему нужны не таблетки, а диетическое питание, и я хочу научиться готовить для него. Я не уйду с этого профиля!”
“Я хочу стать знаменитым кондитером, как Пьер Круассан. Это мечта всей моей жизни. После окончания школы буду поступать в вуз, где есть такой профиль. Не выгоняйте меня, пожалуйста, с этого профиля”.
Юлия Константиновна тяжело вздохнула и сказала:
— Все эти записи — за один сегодняшний день. В другие дни — то же самое. Так что легкого решения здесь не вижу, что будем делать?
— Будем думать, — ответил я, — у нас ещё есть немного времени. Я попрошу вас, Юлия Константиновна, пригласите ко мне преподавателей этого профиля, но перед этим познакомьте их с ответами учеников.
Преподаватели пришли ко мне с уже готовым решением:
— Давайте никого с профиля не отчислять, — сразу же заявили они, — нам жалко их, они даже плачут. Скомплектуем дополнительную группу, и тогда у нас в каждой группе будет не более 15 человек, а мы будем заниматься с ними по субботам, после их уроков в школе.
— Но, — возразил я, — у них же будет большая перегрузка: пять уроков в школе и шесть у нас.
— Валерий Васильевич, — вмешалась Юлия Константиновна, — у наших учеников будет всего один-два часа теории, а остальное время — практика, а трудиться им в свободное от учебы время не запрещено. Практически никакой перегрузки у них не будет, а чтобы обезопасить себя от чьих-либо обвинений, я предлагаю взять с учащихся и их родителей заявления, что они сами просят нас организовать им такую группу в субботу.
Так была решена эта неожиданная для нас проблема.
А вот проблема с профилем журналистики была ожидаемая: мы предвидели, что эта профессия молодым, грамотным и честолюбивым ребятам покажется престижной. А тут еще один из ведущих преподавателей этого профиля публично заявил, что его ученики сами будут выпускать городскую молодежную газету. Вот и записалось на журналистику вдвое больше, чем мы планировали. Как быть?
Мои заместители предложили на этом профиле открыть не одну, а три редакции: газетную, телевизионную и радио, и тогда мы сможем принять на журналистику всех желающих. Так мы и сделали, и уже через два месяца вышла тиражом 999 экземпляров городская газета “Новое поколение”, ещё через месяц в городе на экранах телевизоров появилась новая программа под таким же названием, а третья редакция стала работать под крышей компании “Радио Нефтярска”.
Главный вопрос — вопрос кадров — мы порешали заранее. В июне закрылись профессиональные газеты и телестудии у нефтяников и энергетиков. Журналисты остались без работы, и мы лучших из них смогли пригласить к себе в УПК. И с помещениями для новых профилей мы тоже всё решили заранее: во время летнего ремонта за счет коридоров построили дополнительные классы, и проблем с размещением новых профилей не стало.
Много вопросов было и по другим профилям. Всю неделю меня “доставали” и преподаватели, и ученики, и их родители. Особенно, конечно, родители, и даже не столько они, сколько бабушки и дедушки. Они все были уверены, что их внуки или внучки исключительно талантливы и заслуживают особого внимания. Мы оборудовали прямо в вестибюле стол справок — куда там! Услышать ответ от преподавателей и методистов, оказывается, было им недостаточно: непременно надо было поговорить и с директором (хотя откуда бы мне знать ответы на все их вопросы?). Выстраивались в очередь ко мне, а я терпеть не мог очередей — считал их унижением и для того, кто в ней стоит, и для того, кто её создал.
В конце концов все утряслось, и можно было подводить итоги. Итоги впечатляли: в первую неделю учебного года на комплектование явилось 99 процентов всех учащихся 10 классов из 40 школ города. Не помешали ни сады и огороды, ни лесные грибы-ягоды, ни даже осенняя рыбалка. А раньше в первую неделю сентября, а это самая теплая осенняя неделя на севере, приходило не более 80 процентов учащихся. Всех манил золотисто-красный осенний лес.
Я мог гордиться. Это была настоящая победа!
От внештатного редактора
Разделяю чувства “победителя”, а все же история зачисления ребят на “профили” показалась мне не такой уж однозначной. Спору нет, человеку, приближающемуся к финишу одиннадцатилетнего школьного “марафона”, лучше предлагать профессию дизайнера, а не маляра, повара-кондитера, а не просто повара и т.д. Но если ребята все равно собираются идти не на производство, а в вуз, то какая разница, получит он в школе “массовую” (все же сомневаюсь) профессию кинолога или “немассовую” клоуна или балерины? И, между прочим, я думаю, что совсем не правы молодые люди, которые сбираются штурмовать высоты наук и потому не желающие осваивать профессию маляра или, например, слесаря. Можно было бы обратить внимание на то, что элементарное умение красить, пилить, стучать молотком и т.п. абсолютно необходимо в обыденной, домашней жизни. Однако есть резоны и поважнее, тут я лучше процитирую рассуждение очень авторитетного человека — академика Б.В. Литвинова (крупнейшего физика-ядерщика): “Знакомство с профессиями рабочих, специальностями инженеров, ученых как технического, так и гуманитарного направлений должно обязательно сопровождаться обучением началам рабочих профессий. Очень неприятно видеть молодого человека или девушку, не знающих, как выполнить простейшую работу. Конечно, в этом виноваты прежде всего родители, но ведь и школа пока что не очень доверяет своим питомцам выполнение таких работ, как копка траншей, побелка, покраска, проведение простейших электромонтажных работ, выполнение несложных столярных и плотничьих работ, приготовление пищи в своей столовой, пошив занавесок, штор, не говоря уже о пошиве формы рабочей или школьной. А ведь все это — очень несложные работы, которым при правильно организованном обучении можно с успехом обучиться к 16—17 годам. Зачем? А затем, что мировой опыт, опыт всей жизни человечества показывает, что человек, с детства познавший труд, более развит и интеллектуально, и физически. Такой человек более коммуникабелен, легче осваивает новые специальности. Наконец, он более осмысленно занимается в вузе”1.
Но я не о том, что надо устраивать УПК по Борису Васильевичу, а не по Валерию Васильевичу. Я хочу сказать о другом: вершители судеб нашей школы — от министра Фурсенко до мелкой чиновницы Пистолетовой — готовы ломать школу как угодно, по хребту или через колено, ради экономии денег, борясь с коррупцией или желая быть, “как все” (в смысле как Америка и Европа), но совершенно не задумываются о том, каким образом изучение тех или иных предметов, обучение тем или иным навыкам сказывается на формировании души ученика, на развитии заложенных в нем способностей, на его миропонимании и мироощущении.
Но я затронул тему, которую нельзя рассматривать “попутно”, походя — оставим ее до лучших времен, а сейчас возвратимся к заметкам Валерия Васильевича.
“Здравствуйте, мои хорошие”
Я встречал десятиклассников перед началом занятий. Это уже стало традицией. Я знакомился с новыми учениками, отвечал на их вопросы, следил за порядком и старался всегда быть вежливым и доброжелательным даже с теми, кто воспитанностью не отличался.
Я здоровался с десятиклассниками, а многие из них видели меня в первый раз (учебный год только начинался) и спрашивали, кто я такой, не охранник ли? А когда я отвечал, что — да, сейчас я их охранник, — они спрашивали: а кем вы будете потом? И я отвечал им с самым простодушным видом, что потом я — их директор. Мне нравилось их изумление. На следующий день они уже улыбались мне, здоровались со мной и с гордостью представляли мне своих товарищей.
Когда я здоровался с ученицами, я обычно говорил: “Здравствуйте, мои хорошие”. Они улыбались мне и c хорошим настроением бежали на занятия. Но дня через два одна из них буквально ошеломила меня. Она встала прямо передо мной и спросила, с хитрой улыбкой:
— А откуда вы знаете, что я хорошая?
Честно скажу — я растерялся. Но она не уходила, она ждала ответа, а рядом стояли две её подружки и тоже ждали.
Ответ родился сам по себе.
— Скажи мне, моя хорошая, ты учишься в УПК? — спросил я её.
— Да, — ответила она.
— Значит, ты учишься у меня, а у меня все ученицы хорошие. Понятно?
— Хитрый какой, — выдала ученица, — а значит — умный.
— А скажи-ка ты мне, моя самая хорошая, как тебя зовут?
— Алёна, а что?
— Да ничего, просто хочу сказать тебе спасибо за твой вопрос. Ты просто загнала меня в угол, я не знал, что ответить, — вынужден был признаться я.
Мы все расстались с хорошим настроением. Вот за такие неофициальные беседы, вопросы-ответы на ходу я и ценил своё дежурство. Я узнавал своих учеников, они знакомились со мной.
Один раз я остановил девушку, у которой был очень грустный вид, и спросил её, почему она не улыбается. Она встала и молча, с удивлением смотрела на меня, а потом как-то хмуро спросила:
— А почему я должна улыбаться?
— Скажи-ка мне, моя хорошая, ты куда пришла учиться?
— В УПК.
— Но сюда все приходят с хорошим настроением, это же УПК, здесь вас ждут умные преподаватели, на крыльце вас встречает директор, говорит вам хорошие слова. А ещё сегодня вкусный обед. Смотри, сколько всего хорошего, а ты хмуришься.
И постепенно оттаивает моя хорошая, и даже взгляд повеселел, а я ещё подливаю масла:
— Вот видишь — перестала хмуриться и стала ещё красивее.
Ну, а перед такой лестью не может устоять ни одна красавица. Заулыбалась и моя хорошая.
А через неделю она подошла ко мне и сказала:
— А я сегодня иду в УПК с улыбкой.
Большое значение я придавал созданию микроклимата в УПК, созданию атмосферы доброжелательности между работниками и между учащимися. Наши преподаватели никогда не повышали голос на учеников, были всегда внимательны к ним, и ученики всегда это отмечали. Все сравнения УПК и школы были только в нашу пользу. Это видно было по анкетам, которые мы проводили в конце учебного года. Сомневаться в искренности ответов выпускников не было оснований, так как анкеты проводились анонимно и — только после выдачи свидетельств об окончании УПК.
“Сегодня самый грустный день в моей жизни, — писала одна из выпускниц, — я ухожу из самомого родного для меня места. На всю жизнь я сохраню тепло и заботу наших преподавателей. Я буду учительницей и буду так же душевно относиться к своим ученикам”.
“Как хорошо мне было в УПК, никто меня не унижал. Здесь работают настоящие учителя, они никогда не орут на нас, — писал другой ученик, — и даже в столовой кормят хорошо”.
“Я всегда с радостью шел в УПК, здесь какая-то особая атмосфера, совсем не похожая на школьную, здесь обстановка доброты и хорошего настроения. И вот всё это закончилось”, — грустил ещё один выпускник.
“Как бы мне хотелось, чтобы в УПК было пять занятий в неделю, а в школе только один день. Вот была бы настоящяя жизнь”.
Мне прияно было это читать, но я никак не мог понять, почему школа стала такой недоброй, почему ученики перестали любить свою школу? Десять лет назад я работал директором обычной школы. Тогда мои ученики школу любили, у них были любимые учителя, и учителя любили свою работу и детей.
“Образовательное учреждение”
Сегодня школа по всем государственным бумагам называется “образовательным учреждением”. Даже на ученических тетрадках положено писать так. Слово-то какое холодное, звучит как “исправительное учреждение”. Сотни лет место, где учились дети, называлось ШКОЛОЙ, и это слово всегда произносилось с уважением. Традиция еще жива: я не слышал, чтобы это бюрократическое словосочетание употреблялось детьми или родителями: они по-прежнему говорят: школа.
Но уже и учителя в своих отчетных бумагах вынуждены писать — “образовательное учреждение”, чиновничье мышление (подобно лагерному жаргону) проникает в поры жизни. И не всегда понятно, язык ли влияет на школьную атмосферу или меняющаяся (по другим причинам) школьная атмосфера перестает противиться такому языку, а только все более неуютно становится в школе. Дети чувствуют себя чужими в “образовательном учреждении”. Они там никому не нужны. Оно сегодня, кроме уроков, ничего не может им предложить. И уроки-то, за редким исключением, стали неинтересными. В школах нет современного оборудования, нет приборов для кабинетов физики, стекла и химреактивов для кабинетов химии, микроскопов для кабинета биологии, нет современных компьютеров.
Я сам был свидетелем, когда мэр одного из северных городов чуть не визжал с трибуны на директоров школ:
— Ишь, чего захотели! Подайте им новые компьютеры. Учеников можно обучать и на 286-х!..
Бывает, что в школе появится что-то интересное, но оно будет обязательно платным, то есть недоступным тем, кому оно нужно в первую очередь, детям из бедных семей. В школе, где я работал директором, никогда с учеников не собирали ни копейки — ни на охрану, ни на ремонт, ни на какие приобретения. И сегодня в УПК мы никаких денег с детей не собираем. Я считаю аморальным поведение директоров, которые обирают детей.
И вовсе не один я “такой хороший”. Знаю другие школы, в том числе и те, что удостаивались звания “Школа года” на общероссийском конкурсе, где прекрасно обходятся без поборов. В бюджете для образования деньги есть! Просто до школ они не доходят — их разворовывают. Пожалуй, главная черта, которая отличает сегодня хорошего школьного директора от посредственного, — он не позволяет себя обворовать! Что — поверьте человеку с богатым директорским опытом — сегодня очень и очень непросто.
Конечно, причин, почему дети перестали любить школу, много. Это и неинтересные учебники, и перегрузка детей домашними заданиями, и зачастую неуважительное отношение к ним учителей. Хотя обвинять сегодня учителей трудно. Им очень тяжело: они должны обучить всех учеников, а поскольку это невозможно, они вынуждены ставить липовые тройки, а это развращает и учителей, и учеников. Сегодня в школе царит атмосфера вседозволенности, нет нормальной дисциплины. Ученики знают, что на второй год их не оставят, из школы не исключат, и они перестают заниматься и на уроках, и дома. Всё это им заменили улица и телевизор.
Усилилась вражда между школой и семьей. Школа обвиняет родителкй в плохом воспитании детей, а у родителей просто нет времени на их воспитание. И отец, и мать целый день на работе, так как на одну зарплату им детей не прокормить. И опять всё упирается в нашу нищету. Какой-то парадокс: Россия — одно из самых богатых государств в мире, а народ её самый бедный среди даже среднеразвитых стран. Как сделать, чтобы дети не были брошенными на целый день, чтобы они не сбивались в шайки, не хулиганили бы ни в школах, ни на улице? Преступность-то молодеет на глазах. Убийцы и насильники в 12 — 14 лет уже не редкость. Но наше “родное и заботливое” государство якобы не знает, как решить эту проблему. Пусть оно раскроет глаза и посмотрит на опыт наших соседей — финнов, шведов, норвежцев, далеко и ходить-то не надо. В этих странах нет проблем с нищетой и безнадзорностью детей. Бюджеты там формируются в первую очередь в интересах будущего этих стран, то есть детей. Там нет финансовых проблем в образовании, там не собирают деньги с детей на приобретение штор в учебные кабинеты, потому что бюджеты школ достаточны и есть законы, которые не позволяют их разворовывать.
Беда нашего образования ещё и в другом: лучшие учителя уходят из школы. Нельзя нормально жить на ту зарплату, которую им платит наше государство. По этой же причине не идут работать в эти “образовательные учреждения” и выпускники педагогических вузов. В нашем Нефтярске в прошлом году из 160 выпускников пединститута в школы пришли работать семь человек, в этом году — только трое.
Как сделать школу привлекательной и для учителей, и для учеников — проблема сложная, но решаемая. Для учителей нужно создать оптимальные условия на работе и в быту. Сегодня учитель — неуважаемый человек. Скажите, кто уважает нищего? Кто будет слушать его советы? И вынужден наш учитель работать на полутора, на двух и более ставках, чтобы создать хотя бы видимость благополучия. О каком творчестве может идти речь, о какой человечности и внимании к детям? На это не остается ни сил, ни времени.
Наше непредсказуемое министерство уже много лет изображает какие-то действия по реорганизации всей системы образования. Кто-то из министерских умников решил, что начальную школу нужно сделать трёхлетней. И сделали! Потом пошли на попятную, колосальная пергрузка оказалась непосильной для малышей, понизился их уровень знаний, утратились навыки самостоятельной работы, дети стали похо читать.
Много шума было с двенадцатилетним образованием, чиновники даже спланировли сроки перехода к нему. Но, как и всегда, процесс не пошел. Ещё чуднее вводилась в школах информатика. Предмет-то ввели, а компьютерами школы не обеспечили. Как быть? Чиновники тут же нашли выход и, как всегда, самый непрофессиональный. Они ввели в школах безмашинное (!) компьютерное обучение. Представляете себе — обучение детей работе на компьтере — без компьютера. Это то же самое, что обучать лётчика без самолёта или снайпера — без винтовки.
Уже год наше министерство давит на регионы, на вузы, чтобы они вводили этот, как говорят дети, “тупой” экзамен “на три буквы” — ЕГЭ. Ничего нового он не выявляет, ученик показывает тот же уровень знаний, что и на обычном школьном экзамене. Но в школе он сдает экзамен в спокойной для себя обстановке, среди знакомых ему учителей. А на ЕГЭ он должен бежать в чужую школу, к незнакомым учителям, проходить паспортную проверку и чувствовать, что ему не доверяют, что он находится на каком-то подозрении. Мне кажется, что и учителя в школах чувствуют себя так же. Им перестали доверять, их всех подозревают в каких-то грязных помыслах, в желании подтасовать результаты экзаменов. Но это же элементарное неуважение к учителю. И опять со стороны этих же безграмотных чиновников. А сколько миллионов ушло на это изобретение? Наверное, очень много, раз это стало коммерческой тайной.
Я поражаюсь недальновидности нашего правительства, которое не понимает, а точнее, не хочет понимать, что учитель творит будущее. Кого мы выпустим в жизнь, так и жить будем, а сегодня мы, учителя, выпускаем брак. В стране миллион бездомных детей, многие из них ни разу не были в школе. Кто из них вырастет? Бандиты и убийцы! Почему никому нет дела до пьянства и разврата среди малолеток. Будущее поколение — это люди, не умеющие и не желающие думать, трудиться.
Мы же идем к беде.
От внештатного редактора
Я вполне отдаю себе отчет в том, что рассуждения автора об “образовательном учреждении”, его пороках и причинах этих пороков покажутся читателю избитыми. Поднялась было рука и у меня — вычеркнуть. Поднялась, зависла и опустилась, не совершив задуманного. Потому что чем более избитыми кажутся эти истины, тем удивительнее, что власти, ответственные за школьное образование, не принимают мер к тому, чтобы как-то поправить положение. Надо твердить и твердить: “Карфаген должен быть разрушен!”
Вот парадный подъезд…
А чем, собственно говоря, занимаются наши чиновники от образования за плотно закрытыми дверями своих кабинетов? Мне доводилось порой невзначай прикасаться к этой сакральной тайне.
Был я по каким-то делам в департаменте, и случилась там у меня нужда уточнить некоторые сведения о наших выпускниках прошлых лет. Что может быть проще: я же каждый год сдаю туда солидные отчеты. Тут же я направился к своему теперь уже не инспектору, а ведущему специалисту (кстати, зачем понадобилось менять название должности, если обязанности не поменялись?): позвольте, мол, заглянуть. Каково же было мое удивление, когда мы с ним не только отчёта не нашли, но и в журнале регистрации отметку о его сдаче не обнаружили, хотя сдавал я его лично хозяину этого кабинета, из рук в руки, чего отрицать он не мог.
Тут мне стал понятней инцидент с одним из коллег-директоров. Замученный составлением многочисленных отчетов, которых от нас требуют чиновники, он в одном из кабинетов возопил: ну, неужели трудно вам заглянуть в соседний кабинет — ведь только что туда эти сведения представил! Ему строго указали на недопонимание им важности этого процесса…
Был еще такой случай. Прихожу к Пистолетовой подписать какие-то бумаги. Время приема было заранее обговорено по телефону. Войдя в приемную, увидел трех директоров, томящихся у закрытых дверей.
— Здравствуйте, — говорю я им. — Чего это вы тут сидите таким дружным коллективом?
— Ждем приема.
— Но сейчас моё время, я договорился с Капитолиной Павловной о встрече на 16-00.
— Дорогой наш Валерий Васильевич, мы ждём приема уже полтора часа и не знаем: сможет ли она нас вообще принять.
— Я думаю, что она примет всх нас. Прошу вас, — это я обратился уже к секретарше, — доложите, пожалуйста, что подошел Царегородцев, ровно в 16-00, как мы с ней и договаривались.
— Я не могу выполнить вашу просьбу, она сказала, чтобы её не беспокоили, у неё важные дела.
— Простите, но у меня тоже важные дела, и я не могу часами сидеть в вашей приемной, как это делают мои коллеги.
— Ничем не могу вам помочь, — отрезала секретарша. Новенькая, а стиль уже освоила.
— А мне ваша помощь и не нужна, — сказал я и открыл дверь в кабинет.
— Куда-куда? — закудахтала секретарша.
Как я и предполагал, никаких важных дел не было. Начальница и ещё две женщины пили кофе и весело о чём-то щебетали.
— Валерий Васильевич, вам сказали, что я занята? — холодно произнесла начальница.
— Конечно, но вы, очевидно, забыли, что мы договорились с вами о встрече на 16-00, а сейчас 16-05. Кстати, в приемной ждут ещё три директора, которым вы назначили встречи на ещё более раннее время.
— Я прошу вас простить меня, — галантно извинилась начальница, но не передо мной, а перед своими гостьями, — мы вынуждены прервать нашу беседу.
Я подписал все свои бумаги за пять минут и, уходя, спросил, можно ли зайти кому-то из директоров, и услышал в ответ:
— Я сама их вызову.
Когда я вышел в приемную, директора кинулись навстречу:
— Ну как?
Я не успел ответить: прозвучала веселая мелодия коммутатора, и секретарша сказала, что директора могут по одному заходить в кабинет.
Однако не думайте, что чиновники за своими дверями, охраняемыми неприступными секретаршами, только складируют не интересующие их отчеты, ведут светские беседы и направляют денежные потоки. Порой там рождаются стратегические замыслы.
С одним таким замыслом Капитолина Павловна ознакомила нас почти в самом начале своей нефтярской карьеры, выступив на совещании директоров школ с программой развития образования в городе. Из ее доклада мы уяснили, что до сих пор работали неправильно и, стало быть, действительно нефтярское образование “надо спасать”.
Как мы поняли, главным в работе школ она считала не образовательную работу, а воспитательную, и вот тут-то как нельзя кстати оказался ее опыт пионервожатой.
— Нужно, — говорила она, — организовать в школах соревнование между классами и отдельными учениками за призовые места по чистоте и порядку в учебных кабинетах, по примерному поведению, по участию в общешкольных мероприятиях, то есть по всем вопросам школьной жизни. Школа должна стать центром по воспитательной работе в своём микрорайоне. Главное в нашей работе — это не та сумма знаний, с которой школьник уйдет из школы, а уровень его воспитанности и понимания своей ответственности за всё, что происходит в его стране. Мы должны воспитать настоящего гражданина, борца за те идеалы, за которые сражались их деды и отцы, — громко и чуть не со слезой в голосе закончила она.
Самым неприятным в её выступлении было то, что она в чём-то была права, хотя все почувствовали в её словах и фальшь, и несерьёзность аргументов.
Директора переглядывались, пожимали плечами и молчали, а первый ряд, где сидели работники департамента, вдруг как по команде зааплодировал. Эти были уже завербованы.
Не давая директорам опомниться, она снова заговорила:
— Я приготовила вам сюрприз, чтобы вы убедились в моей правоте. Я привлекла к сотрудничеству авторитетнейших педагогов страны. Я заказала фильм, в котором они сами расскажут о своём опыте по организации воспитательной работы с учащимися. Прошу фильм, — громко сказала она.
И фильм пошел! Снят он был бездарно: одни говорящие головы, но головы были уважаемые в мире педагогики. Говорили, глядя прямо в объектив. Каждая голова говорила по пять минут, всего выстуступили восемь голов. Фильм шел сорок минут, и стоил он четыре миллиона — слава богу, не долларов, а наших “деревянных”. А в конце нас ждал ещё один сюрприз: консультантом фильма, как вы уже, наверное, догадались, была Пистолетова К.П. Она и здесь отщипнула себе кусочек гонорара. Сидящий рядом со мной директор лицея № 9 Константин Васильевич повернулся ко мне и тихо сказал: “Она же высекла себя сама, ни один из выступавших не ставил воспитательную работу выше образовательной и тем более не противопоставлял их”.
Все молчали. Директора снова начали поворачиваться ко мне. Я встал и сказал:
— Мне не хотелось бы выступать первым, чтобы не навязывать никому своё мнение, хотя оно уже определилось. Если позволите, уважаемые коллеги, я выступлю в самом конце. А сейчас я хотел бы сделать замечание по регламенту. Капитолина Павловна, мы, директора, просим вас заранее знакомить нас с повесткой совещаний, сейчас мы не готовы к обсуждению этого вопроса, и я предлагаю сделать небольшой перерыв, минут на тридцать, чтобы мы могли обменяться своими впечатлениями.
Пистолетова, конечно, не согласилась, но директора зашумели и единодушно поддержали меня, и перерыв был нам, хоть и нехотя, разрешен.
Когда перерыв заканчивался, я подошел к Илье Петровичу Солдатову, директору гимназии, самому уважаемому педагогу в городе, и попросил его выступить первым. Он всегда говорил коротко, внятно и доказательно.
— Я не готов, — ответил он, — давай я вначале послушаю, что будут говорить другие, а выступлю где-нибудь в середине.
Так и решили.
К моему удивлению, желающих выступать оказалось предостаточно. Но первое слово Капитолина Павловна предоставила не директору, а специалистке из своего департамента, которая, конечно же, высоко оценила доклад своей начальницы. Потом начали выступать директора. Они-то восторгов не высказывали. Одни говорили, что нужно очень осторожно решать проблему перехода от одной устоявшейся системы к другой: можно потерять то, что уже работает, и не приобрести взамен ничего. Другие выступали более категорично и говорили, что предлагаемая программа есть шаг в прошлое, которое не выдержало испытания самой жизнью.
Интересно выступила старейшая директриса Варвара Игнатьевна Конева.
— Мне кажется, — начала она, — нас хотят вернуть в эпоху показухи и массового очковтирательства, когда сбор металлолома считали трудовым воспитанием, а то, что этот металлолом потом месяцами валялся во дворе школы, на глазах детей, никого не волновало. Главное было — отрапортовать: собрано столько-то, приняло участие сколько-то. И так было во всём — и в патриотическом, и в физическом, и в нравственном, и во всех прочих воспитаниях. И то, что мы пожинаем сегодня — неуважение к ветеранам, проблемы со здоровьем детей, пьянство и разврат среди школьников, — всё это порождение того воспитания, когда нельзя было говорить правду, когда ложь стала государственной политикой. И вы зовете нас туда? Я — против, — разгорячилась Варвара Игнатьевна.
Я никогда её такой не видел, она всегда была само спокойствие и невозмутимость, мы считали её самым интеллигентным директором — и вдруг такой взрыв эмоций.
После неё директора выступали уже более раскованно, и никто не поддержал доктрину начальницы.
Но последний гвоздь вбил Илья Петрович.
— Прошу всех понять меня правильно, — начал он. — Я не против воспитательной работы, я — за, у нас в гимназии воспитательной работой насыщена вся жизнь, от раздевалки до кабинета директора. Но я против непрофессионального подхода в этом вопросе, я против разовых “мероприятий” типа сбора макулатуры или металлолома. Трудовое воспитание можно реализовывать и на уроках русского, и английского языка, и на любом другом уроке. Нужно воспитывать у детей ответственное отношение к тому делу, которым им приходится заниматься, это и будет трудовое воспитание. А когда нам удастся приучить их добросовестно выполнять то, что они должны делать, даже если это им не нравится, — мы можем считать, что добились успехов в трудовом воспитании, без трудовых десантов и прочей показухи. То же можно сказать и о патриотическом, физическом, нравственном и любом другом воспитании…
После непривычно взволнованного, но, как всегда, убедительного выступления Ильи Петровича никто выступать не захотел, и мне пришлось сказать, что я тоже отказываюсь от последнего слова. Всем и так всё было ясно: программа начальницы не прошла.
Но Пистолетова мужественно держала удар, в завершение пообещала:
— Мы ещё вернёмся к этому вопросу.
Слава богу, к этому вопросу мы никогда больше не возвращались.
“Трудные подростки”
Как-то возвращаюсь в УПК после очередного делового визита и вижу: в приёмной сидит девушка со следами слёз на щеках. Она быстро встала и виновато посмотрела на меня. Я поинтересовался, что случилось, и Ольга Ивановна, мой секретарь, доложила, что Римму, так звали девушку, привела преподавательница с профиля бухучёт: она cматерилась прямо в классе.
Я прошёл в кабинет, снял шубу, шапку, рукавицы. Всё это я специально делал медленно, чтобы Римма попереживала и подготовилась бы к разговору.
— Что ж ты так некрасиво ведёшь себя в УПК? — начал я. — Тебе ж говорили, что сквернословие и курение у нас считаются самыми грубыми нарушениями дисциплины?
— Так все ж матерятся, — тихо, но уверенно сказала она. — Это у вас нельзя, а в школе почему-то можно.
Вообще-то она права, но не совсем. Я знаю, что в одних школах ученики действительно курят и сквернословят, но в других — никогда. Значит, можно обходиться без этой грязи? Можно, но это ли чиновникам нужно?
Как-то был забавный случай. Требовали из департамента планы по борьбе с курением и по организации питания, а я не сдал. Потребовали объяснительную — написал: “В УПК питаются все учащихся, и никто не курит”. Главная специалистка чуть ли не в истерику: “Этого не может быть, потому что не может быть никогда”. Я ей в ответ: “Придите, проверьте”. И что вы думаете — заглядывает как-то в мой кабинет секретарь Ольга Ивановна и тихонько так маячит: выгляните, дескать, на минутку. Приоткрываем дверь в коридор: в дальнем конце, у приоткрытой двери мужского туалета, стоит наша главная специалистка и принюхивается. Ну, нюхай, нюхай…
Однако провинившаяся девочка Римма ждет, что я стану предпринимать. Ну, а что тут можно предпринимать? Стандартный ход: дескать, вынужден вызвать родителей. Она в ответ: мамка в школу никогда не ходила и не пойдет. Что ж, отвечаю, тогда сам приду к вам домой. Тогда, отвечает, мамка просто отматерит меня, а её излупит как собаку. Я не понял: как это можно взрослую девушку, почти невесту, излупить как собаку? Как-то странно сверкнув глазами, девушка сказала:
— А можно я докажу, что не вру?
— Ну, доказывай.
Она повернулась ко мне спиной и быстро подняла и опустила платье. Спина и всё, что ниже, было в шрамах.
— Я только голову стараюсь укрыть, — прошептала девочка, и только тут я разглядел, какая она маленькая и худенькая. Как мне стало стыдно: я, здоровый мужик, издеваюсь над несчастным ребёнком.
— Римма, я, конечно, не пойду к тебе домой, мне тебя очень жалко. Скажи, чем я могу тебе помочь, я сделаю всё, чтобы ты на меня не обижалась.
И тут я получил от неё ещё одну пощёчину — нет, не со зла, а… Ну, как бы тут сказать? По неведению. Она попросила меня сходить с ней в столовую, чтобы её накормили, потому что она не успела на обед, пока сидела у меня в приёмной. Я, конечно, сам проводил её в нашу красивую столовую и сказал поварам, чтобы они хорошо угостили мою гостью. Пока она обедала, я выяснил, что она поставлена школой на бесплатное питание как ребёнок из малоимущей семьи. И мы чуть не оставили её голодной, а вполне возможно, что это была её единственная еда за весь день.
С Риммой мы расстались друзьями. Она пообещала мне, что никогда больше ругаться в УПК не будет, и я сделал вид, что доволен её ответом. На прощание я подарил ей роскошную книгу “Редкие животные России”. Книгу она взяла, но грустно сказала, что всё равно мамка украдёт её и пропьёт, и заплакала.
— Я плачу уже не от обиды, а от радости, — говорила она, — давно уже никто со мной так по-хорошему не разговаривал.
А мне от этой встречи было очень грустно…
Помню другой примечательный случай. Привела ко мне одна наша преподавательница десятиклассника. Не нарушителя дисциплины, а — как бы тут точнее сказать? — саботажника, что ли. В школе в девятом классе был отличником, а в десятом скатился на тройки. Нет, не ленился: предмет знал на отлично, это точно, но учителю сознательно отвечал на тройку. И у нас так же.
Я пригласил молодого человека в кабинет, предложил ему кресло и, пока он устраивался за столом, разглядел его. Ничего особенного: рост средний, одет неброско, лицо умное, а взгляд быстрый и с хитринкой. Он мне понравился, и я постарался понравиться ему, понимая, что без взаимного доверия беседы не получится.
— Ты понимаешь, — спросил я его, — для чего я тебя пригласил?
— Догадываюсь, — спокойно ответил он.
— Так объясни мне, пожалуйста, почему ты так себя ведешь. Ты же можешь учиться на одни пятёрки.
— Могу, — сказал он, — а для чего? Главное: я знаю всё на пять, а отличные оценки мне не нужны, они только мешают жить. К отличнику у нас в школе отношение самое неуважительное.
— А к кому же у вас в школе хорошее отношение? — спросил я. — Неужели к двоечникам?
— Да нет, — как-то скучно ответил он, — уважают посредственность, тех кто учится на два — на три, иногда на четыре. Девочки любят тех, кто прогуливает уроки, грубит учителям, и, конечно, тех, кто курит, угощает их пивом. Правильное поведение не в почёте.
В его словах чувствовалась грусть, я понял, что ему хочется выговориться, и продолжил с ним разговор. Он рассказал, что за “правильное” поведение не раз был обруган, а то и получал в зубы. Поэтому и решил стать посредственностью — чтобы преуспеть в жизни.
Когда мы расставались, я предложил ему взять на память какую-нибудь из моих книг. Он не жеманился — поверил мне, что я говорил с ним искренне. А книгу выбрал он не простую, а раритетную: энциклопедический словарь “РОССИЯ”, изданный в С.-Петербурге в 1898 году под редакцией Броккгауза и Ефрона. Умница!
Но после разговора с ним я почувствовал своё бессилие: я ничем не смог ему помочь.
Вспомнилось, как летом прошлого года подвозил группу молодых людей на автовокзал. Обычно я этого не делаю, но ко мне подошла очень приличного вида молодая женщина и попросила подвезти её. Я согласился, она села рядом со мной, а на заднее сиденье пригласила двух подвыпивших приятелей. Что ж, высаживать я их не стал, и мы поехали. Едва машина тронулась, они продолжили, видимо, ранее начатый разговор, пересыпая его отборным матом. Я обернулся, попросил не сквернословить. Это их даже удивило:
— А ты что, папаша, сам не материшься?
— Нет, — ответил я.
Озадаченно примолкли, но тут их потянуло закурить. Я опять предложил им потерпеть до конца недолгой поездки. И добавил, что пиво пить у меня в машине тоже нельзя. Это их совсем сбило с толку: материться нельзя, курить и пить пиво — тоже нельзя, а больше эти простейшие ничего не умеют.
Когда они вышли из машины, один из них подал мне деньги, и я отказался. Тогда он, с подозрением глядя на меня, сказал:
— Очень уж ты правильный, папаша.
Осудил меня, значит, за мою “правильность”.
Я обратил внимание, что за последние годы словом “правильно” у нас или вообще не пользуются, или применяют для осуждения. Его заменили другими словами: по-деловому, успешно, выгодно, здорово, классно и пр. Вести себя правильно не престижно. Никто не спрашивает миллионера, правильно ли он нажил свои капиталы, а говорят: он проявил предприимчивость и теперь классно живёт. Люди у нас потихоньку оскотиниваются, они боятся совершать хорошие поступки. Родители перестали заботиться о детях, а дети — о старых родителях. Я знаю немало случаев, когда взрослые дети бросали родителей просто умирать с голоду. А недавно был свидетелем дичайшего случая, когда сын — сорокалетний, нигде не работающий балбес — ломал в квартире у стариков мебель, угрожал им: требовал, чтобы они отдали ему свою пенсию.
Вместо правильной русской речи мы повсюду слышим мат — и при женщинах, и при детях (а теперь уже и от женщин и детей), и не только на улице, но и в семье. Люди перестали читать, перестали ходить в театр, перестали по-семейному общаться — всё им заменили дебилоскоп или тупая эстрада (слава богу, пока ещё с полуматом).
А пьянство? Недавно услышал разговор двух девчушек, лет двенадцати; одна другой говорит: зачем ты ходишь с этим Лёхой? Он же лох: не курит и пивом тебя ни разу не угостил. Вот такие разговоры ведут наши дети, и школа не может одна устоять перед этим обществом скотов, а их становится всё больше, и они подминают всех под себя. Если ты не с нами, не пьёшь, не куришь, не материшься и если ты не в нашей шайке — ты наш враг.
К нам едет ревизор
Окунувшись в школьные будни, мы бы и забыли про Пистолетову, да она не забыла про нас. Она напомнила о себе неожиданным ходом.
…В октябре, сразу же после Дня учителя, мне позвонила заместитель начальника департамента Галина Петровна и спросила, когда мы могли бы встретиться. Я ответил, что хоть сейчас.
— Сейчас не получится, если можно, я заеду к вам ближе к вечеру.
— А что вас интересует? — спросил я. — Может, мы решим это по телефону?
— Нет, лучше я подъеду к вам сама.
Что-то мне не понравился её голос, какой-то очень уж официальный. У нас были с ней самые добрые отношения, она пришла в департамент из школы, с должности директора, и директором она была хорошим, умным и энергичным, училась в аспирантуре. Кстати, в департаменте она была единственным директором и самым грамотным специалистом.
В половине шестого Галина Петровна зашла ко мне и сказала:
— Я с нехорошей вестью: мне поручено проверить комплектование УПК на этот учебный год. Я полностью доверяю вам и думаю, что эта проверка имеет двойную цель: найти какой-то компромат на вас и заодно — проверить мою благонадёжность. Я прошу вас серьёзно подготовиться к проверке, а поскольку я сама нахожусь под колпаком, прошу не обижаться, если проверяющие будут настойчивы в поисках негатива в ваших поступках. Комиссию по проверке формировали без меня, и я не поручусь за её объективность.
— Я прошу вас, — продолжила она, помолчав, — выдержите всё спокойно, без нервов, это и в ваших, и в моих интересах. Я не хотела вам говорить то, что скажу сейчас, но уверена, вы воспримете всё это по-мужски, без лишних эмоций: кому-то из проверяющих дано задание искать факты взяточничества при зачислении учеников на престижные профили. Проверка начнётся через два дня, без какого-либо уведомления. О моём визите к вам никто не должен знать.
Вообще-то чего-то подобного я ожидал и даже сделал упреждающий ход. На следующий же день после того, как мы на педсовете рассмотрели итоги комплектования профилей (то есть еще в середине сентября), я уединился в своем кабинете (благо была суббота, когда на УПК нет занятий, и никто меня не отвлекал) и написал в самых осторожных выражениях и не затрагивая деталей вот такую официальную реляцию:
Директору департамента образования и науки
Пистолетовой К.П.
Сообщаю Вам, что в сентябре в УПК было проведено ежегодное комплектование учащихся 10-х классов на 20 профилей.
Комплектование прошло организованно, нами были учтены все пожелания учащихся. Были внесены частичные изменения в учебные планы и программы. Кроме того, в связи с увеличением численности учащихся были дополнительно открыты три новых профиля: “программист”, “журналист” и “кинолог”. Из 1520 учащихся на комплектование не явилось 16 человек. Все — по уважительным причинам: болезнь, отсутствие в городе. Жалоб со стороны учащихся и родителей нет.
Директор УПК В.В. Царегородцев
Расчет мой был прост и многократно опробован: даже если письмо и не будет прочитано, его зарегистрируют и подошьют в папку входящих документов. Именно это мне и было нужно: если когда-нибудь потом у кого-то появится желание обвинить меня в сокрытии от руководства города моих “партизанских” действий по перестройке работы УПК — вот мое алиби.
Но, как выяснилось потом, письмо было со вниманием прочитано, и на нем даже была начертана “высочайшая” резолюция: “Заместителю. Галина Петровна, проверьте, так ли все красиво, как в письме, и доложите”.
Что ж, я имел дело с опытным игроком.
На следующий день я пригласил к себе заместителей:
— Сегодня и завтра мы должны проверить итоги комплектования десятых классов на этот учебный год, особенно тщательно нужно проверить документы. По итогам проверки напишите подробные справки.
— А что случилось, Валерий Васильевич? — задала вопрос Татьяна Игоревна, мой первый зам.
Умница, она сразу почувствовала какую-то неестественность, прошло полтора месяца после комплектования, мы подвели итоги на педсовете, и вдруг, как она иногда говорит, “вскочил вопрос”! Она молча смотрела мне прямо в глаза и ждала ответа, и я ответил, что у меня появились кое-какие сомнения в объективности хода комплектования, поэтому я считаю — мы должны ещё раз убедиться, что сработали без ошибок.
— Хорошо, — сказала она, — мы ещё раз тщательно всё перепроверим. — И, уже обращаясь к двум другим заместителям, очень выразительно произнесла: — Пошли работать, больше он нам все равно ничего не скажет.
Умница!
Два дня прошли без эксцессов, преподаватели проверку восприняли спокойно, серьёзных замечаний у завучей не было, кое-кому из-за неряшества пришлось переписать протоколы комплектования и заполнить все графы в классных журналах. И всё.
В четверг с утра в УПК явилась целая толпа работников департамента — четырнадцать человек — и в их числе ни одного директора школы. Галина Петровна, как ни в чём не бывало, сказала, что по распоряжению директора департамента проводится тематическая проверка по итогам комплектования УПК на этот учебный год. Она представила мне всех проверяющих. Я пригласил своих заместителей и в присутствии всех сказал, что имею право отправить комиссию туда, откуда она пришла: о тематической проверке педагогическому коллективу объявляется заранее, хотя бы за несколько дней. Но из уважения к нашей начальнице я не буду ставить её в неловкое положение и разрешаю, несмотря на всё вышесказанное, провести проверку. Но просил бы ознакомить меня и моих заместителей с планом проверки.
Галина Петровна извинилась за это, как она сказала, недоразумение, оно произошло из-за нехватки времени. Я сделал вид, что удовлетворён её ответом, и мы начали работать. Мне предоставили план проверки, мы с завучами просмотрели его и возразили только против одного пункта: с учениками члены комиссии не будут беседовать наедине, без наших методистов или психологов.
Три дня работники департамента приходили в УПК, как на работу, они проверили документы по комплектованию у всех преподавателей, сверили их с приказом о зачислении учащихся на профили и явно были разочарованы. Никакого криминала обнаружено не было. Беседы с учениками тоже не дали того, что искали чиновники. Они провели анкеты на всех профилях — и тут получили совсем не то, что ожидали. Ученики с восторгом писали об атмосфере доброжелательности в УПК, об уважительном отношении к ним и, конечно же, много хорошего написали о наших преподавателях. Что-то доброе написали и обо мне, лишь один ученик высказался в мой адрес довольно критично: мол, не разрешаю курить не только в УПК, но и на территории. Правда, в конце он все-таки добавил — чтобы не обижать меня, что ли: дескать, вообще-то он мужик хороший — строгий, но не злой.
И опять ученики сравнивали УПК со школами, и не в пользу последних. Самые резкие высказывания с указанием школ, фамилий я убрал, несмотря на возражения некоторых членов комиссии. Мне не хотелось, чтобы критика в адрес школ прозвучала из УПК. Кроме того, я не был уверен, что чиновники не используют эту критику для сведения счетов с наиболее независимыми директорами.
К вечеру третьего дня Галина Петровна собрала проверяющих в актовом зале УПК, я пригласил на оглашение “приговора” своих заместителей, кабинет профориентации в полном составе и руководителей профессионально- методических объединений.
Как я и ожидал, результаты оказались хорошими, но экономист департамента Ирина Алексеевна задала мне, как она считала, тяжёлый, даже “обвинительный” вопрос: почему я открыл новые профили, почему на других профилях ввёл в учебные планы дополнительные часы, не согласовав этот вопрос с департаментом?
— Вы же понимаете, что это связано с увеличением финансирования? — чуть ли не со слезой в голосе говорила она. — Вы должны написать объяснительную на имя директора департамента об этих финансовых нарушениях.
Я ответил, что писать ничего не буду, потому что виновным себя не считаю. Разве директор школы спрашивает у кого-то разрешения на открытие новых классов в начале учебного года? Я сделал только то, что делает любой директор школы: в сентябре в УПК пришло на 160 учеников больше, чем мы планировали — за счёт вновь приехавших в город, — вот я и открыл дополнительные классы, то есть профили. Причем мы открыли именно те профили, которые хотели ученики.
И вот тут я использовал предусмотрительно заготовленный козырь: дескать, на другой же день после комплектования мною было написано письмо на имя директора департамента — почему ж теперь понадобилась еще и объяснительная?
Вопрос был исчерпан. Мне оставалось поблагодарить членов комиссии и лично Галину Петровну за проявленную ими в ходе проверки требовательность и принципиальность.
“Коммерческая тайна”
Пока “искореняли коррупцию” в нашем УПК, попалась вдруг на финансовой махинации сама Пистолетова.
Дело было так. В том же октябре проходило заседание спецкомиссии в администрации города, где решался вопрос, с какой фирмой работать школам по приобретению канцтоваров. В конкурсе участвовало четыре фирмы. Самые дешевые канцтовары были у фирмы “Водолей”, но Пистолетова вдруг заявляет, что она будет работать с фирмой “Контакт”, у которой те же товары были на два миллиона дороже. Самое противное то, что комиссия согласилась с ней, хотя задача её — экономить бюджетные средства. На другой же день деньги в сумме восьми миллионов через головы директоров были перечислены “Контакту”.
Мне неофициально принесли выписку из решения этой комиссии и предупредили, что разглашать эти сведения нельзя — коммерческая тайна. Я возмутился: какая тут коммерческая тайна, от кого — от директоров? Это же банальное мошенничество!
Через два дня было назначено совещание директоров, и я решил задать начальнице прямой вопрос:
— Капитолина Павловна, скажите, почему вы переплатили фирме “Контакт” два миллиона рублей за канцтовары? И позвольте сразу второй вопрос: почему вы сделали это через головы директоров?
Как она возмутилась, даже голос повысила: откуда у вас эти слухи? Она не предполагала, что я в курсе дела. Я зачитал выписку. Наверно, в ее положении стоило настаивать, что этот документ — фальшивка. Но она стала требовать, чтоб я сказал, откуда взял эту бумагу, кто мне её дал. Как бы не так!
— Это несущественно, — ответил я, — ответьте, пожалуйста, на мои вопросы.
— Я не собираюсь отвечать на провокационные вопросы.
Директора молчали, для них это всё было полной неожиданностью. И тут с первого ряда, где сидели её приближенные, уже купленные ею чиновницы, раздался гневный вопль: кто дал вам право клеветать на директора нашего департамента? Я встал и сказал: давайте не будем затевать здесь базар, будет лучше, если мы зададим эти же вопросы Капитолине Павловне на Совете директоров, а там посмотрим, как нам поступить.
На следующее утро ко мне в УПК пришли ходоки из департамента: одна заместительша начальницы, главная экономистка и юристка. Они чуть не хором стали уверять меня, всё это — недоразумение, что Капитолина Павловна впервые участвовала в работе такой комиссии, она просто не сориентировалась; что всё будет исправлено. И тут я, как говорят боксеры, “открылся”: сказал вслух то, что следовало до поры попридержать при себе. Я сказал, что за всем этим стоит банальная взятка. Для Пистолетовой с ее гроссмейстерским стажем “руководящей работы” эта моя фраза была вроде как стандартный ход неопытного новичка, отработанный во всех шахматных учебниках. Но об этом я узнал позже. А пока дело разрешилось неожиданно просто: дамы ушли, а начальница тут же переоформила договор на другую фирму. Но я уже понимал, что нажил себе страшного врага. Шутка ли — потерять десять процентов от восьми миллионов (всем известный, разве что в Гражданском кодексе не прописанный размер “отката”).
Тот случай наглядно показал мне, почему чиновники так ревностно борются за право подписи под финансовыми документами — будто все остальные служебные обязанности для них второстепенная рутина. И через некоторое время произошло событие, обогатившее мои представления на сей счет.
В середине января ко мне пришли две бывшие учительницы, которые вышли на пенсию минувшим летом. Они поделились обидой: в соседних городах учителя при выходе на пенсию по возрасту получают пособие в размере двенадцати месячных зарплат, а им при увольнении выплатили лишь по двенадцать окладов. Зарплата от оклада отличается разного рода вполне законными надбавками (не будем утомлять читателя их расшифровкой). В итоге они недополучили каждая по 30 тысяч рублей.
Я попросил их зайти ко мне через день и сразу же обратился в бухгалтерию департамента: попросил нашу расчетчицу Наталью объяснить мне, что происходит. Ещё в августе на совещании директоров главный бухгалтер объявила нам, что из областного центра пришел документ о выплате пособий тем, кто уходит на пенсию, но документ директорам не раздали.
— Валерий Васильевич, — тихо сказала мне Наташа, — я не могу сказать всё, но знаю, что в августе было такое письмо и там точно речь шла о двенадцати зарплатах, а не об окладах. Зайдите лучше к главному бухгалтеру, нам всем запретили говорить об этом.
Зашел к Лидии Львовне, главному бухгалтеру департамента:
— Почему пенсионерам неправильно выплачивают пособие?
— Я здесь не главный начальник, и не я принимала такое решение. И вообще это — коммерческая тайна.
Я опешил: с каких это пор бюджет стал коммерческой тайной? Пошел к начальнице, но узнал, что её нет и никто не знает, где она, и, главное, — когда она будет и будет ли вообще. А ждать нельзя, завтра ко мне придут за ответом пенсионеры. Уже из УПК позвонил в департамент образования области и задал вопрос заместителю директора, как выплачивают пособие учителям, выходящим на пенсию: двенадцать окладов или двенадцать зарплат? Ответ был краток: “В своём письме от 22 августа мы четко указали — двенадцать зарплат”.
Я сразу же собрал Совет директоров, и мы приняли решение предупредить начальницу, что сами начнём официальное расследование по этому делу.
Я сейчас же написал об этом письмо Пистолетовой и попросил срочно дать ответ, как она планирует решить эту проблему. На удивление, ответ я получил на другой день, но текст его был просто сумбурный, путаный, со ссылкой на какие-то документы прошлых лет: дескать, таких чудес у них ещё не бывало. Всегда платили оклады, а не зарплаты, и главное — в городе нет денег. Это уже была явная ложь. Бюджет города за год был перевыполнен на 11 процентов. И тут уж я по-настоящему разозлился. Государство выбросило пенсионеров за черту бедности, а чего от него ещё ждать — оно же чужое, равнодушное к нам. А тут свои, вроде бы тоже учителя, а грабят, как бандиты, и забирают не какие-то там 10 процентов, а все 50.
И я снова сел за письмо, и всё той же нашей начальнице. Вначале хотел писать сдержанно, даже вежливо, но злость и обида перебороли меня, и получилось так:
“Капитолина Павловна, полгода назад Вы совершили должностное преступление, скрыв от руководителей подведомственных Вам учреждений “Информационное письмо” от 22 августа об изменениях в выплате пособия учителям, выходящим на пенсию по возрасту. Вы обманули людей, которые получают нищенскую пенсию. Грешно обкрадывать нищих, неужели Вам не стыдно?
В Департаменте образования и науки области мне дали хороший совет — обратиться в суд, но я решил обращаться в суд не один. Лучше, если это сделают все 200 обманутых Вами пенсионеров, а они это сделают обязательно, они потеряли, а вы сэкономили на их горе более шести миллионов рублей. Вы представляете, Капитолина Павловна: вы же прославитесь не только в нашей области, но, я думаю, слух о вас пройдет по всей России.
Завтра в 14-00 ко мне на прием прийдут обиженные Вами пенсионеры, что мне им посоветовать: обращаться в суд или вы сами перечислите им деньги?
Председатель Совета директоров В.В. Царегородцев”.
В конце рабочего дня позвонил кто-то из бухгалтерии секретарю и попросил передать мне, что завтра-послезавтра деньги пенсионерам будут перечислены. Снова мы победили! Но я нанёс ещё один тяжелый удар по карману Пистолетовой. Мне было ясно, что никакого сотрудничества между нами уже не будет.
От внештатного редактора
…И не было. Напоминаю читателю, что эта выдуманная-невыдуманная история происходила в одном (пошехонском, ташкентском, марсианском) городе на самом деле. Она, конечно, придуманная, но и не придуманная тоже, а потому у автора с внештатным редактором никак не получается привести сюжет к красивому завершению, как того требует повествовательная традиция. Не то что мы в литературном плане такие беспомощные — логика самой жизни противится.
Конечно, после всех событий, о которых вы узнали, прочитав эти заметки, конфликт вступил в новую стадию и сюжет вышел на новый виток. “Круги по воде” пошли вширь, спираль закрутилась ввысь. На авансцену вышли новые организации и новые лица — “педагогическая проза” начала приобретать отчетливо криминальный характер, и это уже не просто другая история, но и другой жанр. Поэтому здесь мы решили поставть… Точку? Ну, скажем так: точку с запятой.