Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2006
Александр Калужский — родился в 1958 г. на Чукотке, окончил в Свердловске среднюю школу и факультет иностранных языков пединститута. Преподавал в вузах Свердловска и Иркутска, в конце 80-х был менеджером рок-группы “Наутилус Помпилиус”, выступил сценаристом фильма о свердловском роке “Сон в красном тереме”. Первая журнальная публикация состоялась в “экспериментальном” январском номере “Урала” (1988). Ныне — гражданин США, живет в Сан-Диего, преподает английский в колледже. Перевел на английский около 50 хрестоматийных стихотворений Лермонтова, пять из которых были опубликованы в журнале “Урал” (№ 6, 2001). Пишет стихи на русском и английском.
Прощание с Марсом
Прощай, соглядатай моих воспарений над клетью
балкона, застрявшего в зарослях вечного лета.
Когда ты вернешься спустя два с лихвою столетья,
не взмою к тебе по волне красноватого света.
Как все во вселенной, я стану рассеян с годами;
не звякнут цепочек молекул несвязные звенья,
когда, померанцевым шаром взойдя над холмами,
объявишь потомкам моим о своем появленьи.
Сегодняшней ночью не ты, но холмы в ореоле
разящего зарева, и оттого нестерпимо
желанье продолжить доставшийся мне поневоле,
горящий отрезок живой между домом и дымом.
***
Будто топчется кто у порога,
дверь откроешь — за ней только дождь.
Колобродит по дому тревога,
и ничем-то ее не уймешь.
Что ей скудные наши посулы
и попытки втянуть в разговор —
чешет, шельма, кайсацкие скулы,
пялит мокрые бельма в упор.
А ночами скрипят половицы
и бормочет кто, словно в бреду —
может, сладим с незваной жилицей —
не накликать бы часом беду.
***
Землю, что жжет ступни,
ночью кропит роса.
Высыпав звезд огни,
высятся небеса.
Скоро забрезжит день.
Музыку заглушит
будняя дребедень,
locally known as shit*.
Завыдыхает “Hi!”
бизнес не без ленцы.
Калифорнийский рай.
Глянцевые резцы.
Люди здесь острова —
не подберешься вброд —
крепко блюдут права
кругобережных вод.
Этого ли искал,
карту зажав в кулак?
Цепи свободных скал,
Архипелаг Good Luck.
Летние куплеты
Лагерь для школьников. Снег среди лета.
Тучи в окне. Сапоги из резины.
Звон комариный. Кино без билета.
Штырь в пьедестале на месте грузина.
Лагерь для школьников. Шайки из цинка.
Мыло из жира домашних животных.
Словно в отместку, свирепствует свинка.
Сан. изолятор. Прививки повзводно.
Лагерь для школьников. Койки рядами.
Шорох вожатых за штапельной ширмой.
Сильные ноги, что взвились кострами
Над кочегара спиною обширной.
Лагерь для школьников. Кашель от “Примы”.
Ночи походные. Пение хором.
Родина вольная, край наш любимый
Там, за высоким железным забором.
***
Бросишь взгляд на клочок билета
и увидишь, что дом твой пуст, но
ты, похоже, застрял; и это
в городе, особенно летом, грустно.
Где там — в этакой канители
ветра, мечущего в глазницы
хлопья тополевой метели, —
вырваться, да хоть на неделю скрыться!
Лето всем воздает по вере
в лето; после хмельной прогулки
ты проснешься у чьей-то двери,
заполночь, в неузнанном переулке.
Светофора зеленый свет на
перекрестке, куда пришел ты,
обворованный; незаметно
сменится, за листьями вслед, на желтый.
***
Вслушаешься: будто кто-то в стекло
постучался, вздохнув тяжело.
То сусальная хвоя, срываясь с ветвей,
бьется в форточку спальни твоей.
Вспомнится ль давняя повесть о той,
что попала под дождь золотой,
как под струями ливня сияла она
у трепещущей створки окна;
вспомнится ль тот, кто взобрался к тебе
по дрожавшей от ливня трубе,
и как настежь в ту ночь распахнулось окно,
за которым сейчас так темно.
Лиственницы у тебя во дворе
облетают об этой поре,
и сшивают иголки неспешную тьму
на подлете к окну твоему.
Июльский блюз
На корте, залитом бетоном и зноем,
где тень моя скрыться спешит подо мною,
потомки невольниц стучат баскетболом
и походя чавкают жвачкой с ментолом.
Они мускулисты, стремительны, метки;
и звенья цепей, что висят вместо сетки
на кольцах, гремят от прямых попаданий
над кровельной дранкой обшарпанных зданий.
Июльского марева видеотрюки:
все будто бы в сепии,— цепи и руки —
все в тон Миссисипи, что неторопливо
несет свою глину к болотам залива.
И тянется блюз, словно эхо из бездны:
— Корзины бездонны и цепи железны…
***
Ночь собирает былых обитателей в сонных кварталах предместья:
цокают когти койотов вдоль цоколя здания почты;
духи вождей кумейай восстают и с призывами к мести
мечутся по мостовым в тщетных поисках дома и почвы.
Войско их, слившись с туманом, льнет к окнам темнеющих спален,
кружит вокруг дымоходов, росою кропит черепицы…
Память — что насыпь напротив — хоронит останки развалин —
не потому ли тебе, как и духам, ночами не спится?
Что ожидает тебя, кроме горького дыма за дверью,
кроме дрейфующих призраков на верховой переправе?
Весла бесшумно мелькнут, и толчки застучат в подреберьи.
Время идет круто вверх, и шуршит вниз по насыпи гравий.
Новый Китеж
Проснешься ночью в Новом Орлеане —
на потолке, как будто на экране,
играет отраженная вода;
сквозь щели, с Поншартрена, тянет вонью,
покуда ты кумекаешь спросонья:
“Какого хрена я попал сюда?!”
Мигрень. Сверчок зашелся в брачном кличе —
своей членистоногой беатриче
нажаривает, не щадя смычка;
и ты, как в притче про заблудших кукол,
швырнешь башмак в неугомонный угол,
пригубишь ствол за упокой сверчка;
и много лет спустя, таращась в телик,
припомнишь о похмельной канители
и безотчетном страхе утонуть,
узнав по ковке бронзовых бретелек
затопленную вывеску отеля,
сходящего в нахлынувшую муть.