Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2006
Литэссенция. Литературный альманах / Сост. В. Гулящих. № 1. — Челябинск, 2005. — 46 с.
Составитель и один из авторов “Литэссенции” Владимир Гулящих еще очень молод: свой первый и пока единственный проект такого рода он реализовал в двадцатилетнем возрасте. Соответственно альманах получился традиционным, но весьма показательным — в плане презентации новых имен. География сборника впечатляет — Москва, Челябинск, Киров, Екатеринбург… Не менее впечатляет и разброс авторских приемов в прозаических текстах. Но сперва хочется сказать о стихах.
Альманах открывает подборка москвички Татьяны Мосеевой, поэтессы не бесталанной, но какой-то неоформившейся. Декларативно заявляя: “что едят, когда нечего есть, ничего, наверное, не едят”, автор подверстывает в двенадцатистрочное стихотворение вообще все, что попалось под руку: и паутину, и жесть “мокрой крыши, на которой одежду сушат” (странный какой-то способ сушить одежду. — Л. С.), и кармический шок, и распоротый шов, и даже “тампон, потерявший бесценную нить” (с трудом, но воздержусь от доброго совета. — Л. С.). Следующее стихотворение предваряет эпиграф из Е. Фанайловой. Кстати, какое-то необъяснимое поветрие у молодых поэтов брать эпиграфы исключительно из Фанайловой. Нет, чтоб кто-нибудь за-ради разнообразия обратился, допустим, к Ломоносову… Само по себе стихотворение ничем не примечательно, кроме внезапно и устрашающе мелькнувших условных “монголо-татар”, которые что-то “воруют”, и страшновато-приторного “кровавого сиропа”, который в контексте данного стихотворения вообще-то неуместен: речь идет не о приготовлении лимонада, а о трагических событиях в жизни страны, и — параллельно — весьма непростых — в жизни автора. Идущие далее стихи того же автора примерно такие же, за исключением одного, которое резко выбивается из общего ряда.
Лена после 1 часа 18 минут игры
против Насти говорит спасибо
родители, тренер, спонсоры,
организаторы, болельщики,
в следующем году
я обязательно исправлю свою подачу.
Настя после 1 часа 18 минут игры
против Лены говорит спасибо
родители, тренер, спонсоры,
болельщики, а теперь давайте
встанем и помолчим
о детях, в сентябре (спотыкается)
невозможно забыть, встаньте же (плачет)
я люблю Настю. И мне наплевать на ее подачу.
Это лучшее стихотворение альманаха, и, по моему мнению, один из лучших образцов гражданской поэзии последних лет.
Москвич Петр Попов, идущий в альманахе вторым номером, был бы хорош как текстовик рокерских баллад, но как поэт он впечатляет не особо. Скорее наоборот. Ну что, скажите мне, это за безобразие: “вещие вещи олежек зловещие утечь бы отсель на веки вечные”. Эти “олежки” из того же ряда, что и “кровавый сироп” его землячки.
Девушка с красивым именем Марианна Гейде живет в городе с прекрасным названием Переяславль-Залесский. Пишет стихи она тоже о разных красивых или, на крайний случай, душевных вещах. Называет М. Гейде свои тексты также очень красиво: “Экстаз Св. Терезы”, “Августовская рапсодия”, “Органный концерт в храме Непорочного Зачатья Девы Марии”. Несмотря на такое обилие внешних красивостей, стихи М. Гейде — тяжеловатые, пафосные — не лишены своеобразноего обаяния — обаяния самопогружения и самоотречения:
так отсекают
от глыбы лишнее, огонь кресалом высекают
и из покровов — чистый кислород, каким нельзя дышать:
он легкое пробьет
и кровь сияньем изувечит,
и счастьем, как гвоздем, замучит,
и новым именем,
как казнью, назовет.
(Эстаз Св. Терезы)
Видимо, Гейде — поэт навырост, на собственный вырост, как и Татьяна Лисик из Кирова, как и Евгения Кузнецова из Москвы. Лисик пишет стихи несколько манерные, но образные:
Тока игрушечного зверя — больше зверя:
Лохматым облаком закатным прыгнуть в окна,
Увидеть мир, как видит ангел:
Белым — справа…
(Покидая Лас-Вегас)
Стихи Е. Кузнецовой более темпераментны:
почтительно точный индекс
расцвеченный золотом яндекс
золотой век русской поэзии
компьютерный век русской орфографии
кокаиновый век русской цельности
………………………………….
звери мы звери
только бы придти (так у автора — Л.С.) вовремя
чехословакия индокитай
…………………………………..
все мы живем чуть-чуть во вьетнаме
……………………………………
я не помню как пишутся слова языка
причина смерти в процессе вскрытия
не лезьте в душу
гудбай америка
(golden poetry)
Челябинская поэтическая команда (Василий Тарасенко, Марина Шумакова, Ольга Рябухина) даже на общем фоне выглядит очень бледно. Особенно это касается Марины Шумаковой, черпающей вдохновение “В густом насыщенном растворе // Всечеловеческих личин, // В творящем, властном произволе // Созвучий, ритмов и причин”. Василий же Тарасенко напирает на пунктуацию: “Выжаты, выплаканы мои строчки. // Что мне миллионеры? // А на конце неизменные точки — // Собственная манера”. Что ж, одна начинающая екатеринбургская поэтесса (не вошедшая в рецензирумый альманах) даже поэму о точке написала (видимо, задумывался своеобразный парафраз “Поэмы Конца”, но замысел так и остался неосуществленным). Ну, это так, небольшое отступление.
Ольга Рябухина в стихотворении с изысканным названием “Любовь” пишет о том, как “… ладонею тыльной // Прикрывая бесстыдство, // Молит о подояньи (так у автора) // Безобразная дева”. Дева эта — весьма неоднозначная и беспокойная особа: во-первых, она “Бога крестница, Беса любовница”; во-вторых, она “кричит”, причем исключительно “грома обрывками”; в-третьих, “шепчет что-то беззвучно-бессвязное”, а также “сухими губами липкими” “шевелит”.
Теперь наконец обратимся к прозе, представленной тремя авторами: Марией Ботевой (Екатеринбург), составителем альманаха Владимиром Гулящих (Челябинск) и Вадиром Дреевичем (тоже — Челябинск).
Что я могу сказать про Ботеву? Такой молодежный лаконичный реализм. Рассказы мне понравились, особенно “Бедные и богатые”; такое чувство, что автор описал мое общежитие (юридической академии). Все совпадает — и про ремонт, и про вечнозакрытый душ, и про известку на полу, и про плохие условия. В отличие от М. Ботевой, Владимир Гулящих в своей прозе не столь реалистичен. Тексты его добротно сделаны, но в них заметно влияние Кафки. Едва ли это свидетельствует о вторичности его коротких рассказов, однако чувствуется, что сегодняшняя проза Владимира — это этап авторской биографии, попытка привнесения определенной доли стилизации в современный литературный контекст. Попытка, между прочим, весьма талантливая и экспрессивная. “Выбор позиции более чем спонтанный. Ты залез сюда, чтобы просто оглядеться и высмотреть себе место получше, но оказалось, что это место и есть самое лучшее. Впереди в темноте находится возвышение. Зажегся свет, осветивший высокую мраморную кафедру, пришедшуюся тебе по грудь. Ты подошел к ней, поставил флажок на круглую железную подставку — белый квадратный лоскуток тут же расправился и начал нервно подрагивать. Ты облизал указательный палец и, отведя руку от себя, указал им в небо. Затем положил на кафедру длинный тряпичный сверток и развернул его” (“Снайпер”).
Вадир Дреевич представлен в альманахе парой армейских баек. В первой рассказчик (дед Владимир), перебрав спирта у старшины, ползком по снегу добирается к себе в блиндаж; во второй — часовой Ибрагимов, плохо говорящий по-русски, с криком “Идешь? Опять идешь! Ну так больше не пойдешь!” — чуть было не подстреливает лейтенанта, а на утреннем разводе ему за бдительность объявляют благодарность. Такая вот служба.
Подводя, нужно заметить вот что: сам по себе факт издания такого альманаха — уже событие уникальное. Выбор авторов, хотя он, в силу объективных причин, и обусловлен личными пристрастиями и личными знакомствами составителя, достаточно показателен. Это тот самый спонтанный выбор позиции (читай: концепции), который выявляет общие закономерности развития молодежной литературы. А они у нас на текущий момент такие: молодежная поэзия переживает не лучшие времена (перспективные молодые поэты в ней, как правило, не задерживаются — уходят в прозу, в драматургию, в журналистику — да куда угодно!). Это первое. Второе: мы, кажется, находимся в преддверии всплеска молодежной социальной прозы (примерно такого, как во второй половине восьмидесятых и в конце девяностых). И, наконец, третье: это будет проза коротких форм, чрезвычайно плотная и экспрессивная: молодежные тексты, видимо, сожмутся до такого объема, что обширный рассказ будет уже называться романом. Вот на какие размышления наводит красная книжица альманаха “Литэссенция”.