Пьеса в одном действии
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2006
Александр Югов — живет в Перми, работает режиссером в самодеятельном театральном коллективе для слабослышащих и глухих людей. Студент 1-го курса ЕГТИ, отделение “Литературное творчество”. Публикуется впервые.
Четвертый год журнал “Урал” является соучредителем Международного конкурса драматургов “Евразия”. Все эти годы лучшие пьесы его участников появлялись на страницах нашего журнала. Начиная с этого номера, “Урал” будет публиковать наиболее интересные пьесы участников конкурса “Евразия—2006”.
Действующие лица
Степан — 70 лет
Марфа — 70 лет
Бабка Зинаида — 89 лет
Пес Федор — старенький уже
Два дома на горе — в одном Марфа со Степаном живут, а в другом бабка Зинаида одна-одинешенька. Если с горы вниз посмотреть — можно увидеть редкие, наспех сколоченные домики дачников да старые полуразвалины-дома, где когда-то жили… Потом кто помер, кто в город удрал, а дома остались. Одним словом, забытая, брошенная деревенька… Если на горе стоять, то где-то далеко-далеко зеленой змейкой пробегает электричка — утром и вечером. Летом в этом краю веселее — электричка привозит на приусадебные владения своих хозяев-огородников, можно понаблюдать, как они колупаются на своих землях, можно послушать их аукающих, заплутавших в лесу, а зимой — скука одна. Как сейчас,. 31 декабря. И морозно, и метель, в общем, зима со всеми своими “прелестями”…
1.
Марфа. В общем, так, я в город поехала — че-нить пожрать вкусненького надо к празднику-то купить, а то Новый год вот уж на носу, а у нас ничо нету. Холодильник пустой, в голбце шаром покати… акромя картошки с моркошкой, ни черта нету…
Степан. Правильно, у семьи праздник на носу, а она в город поперлась. Что тебе надо в городе-то этом… А! Супермаркеры она любит, понимаешь… Вон лыжи в углу — с горы скатилась, потом полчаса вдоль леса и в деревне соседней, в сельмаге! Там все то же самое, что и в твоем городе!
Марфа. От ить, а? Все не так, да? Все не то, а? Может, и я тебе не та досталась, а, старик? Дак еще не поздно, вон Зина-то пока ходит… А? Мы быстро свадебку сыграем! А что, можно прямо и завтра, вместе с Новым годом и отметим — экономнее будет! А?
Степан. Да тьфу на тебя! Три раза тьфу! (Плюет три раза.)
Марфа. Ну раз “тьфу” — я пошла!
Степан. Да иди ты! Ошалела совсем от скидок новогодних этих! Новый год отсмотрим, я антенну на хрен срублю — фиг те, не телевизор больше. Одна реклама кругом — ничо путнего. Не то что вон сын написал — животных разных там у них в городе показывают… женщин тоже, но только по пятницам…
Марфа. Ну и чо, по нашему ящику их нету, что ли…
Степан. По нашему — нету. Таких… В городе их без мужиков показывают… вот это я понимаю — приятно посмотреть — кабельное телевидение, называется!
Марфа. Да ну?!
Степан. Вот те и ну! Баранки гну!
Марфа. А чо по пятницам-то только?
Степан. Чо?
Марфа. Я говорю, чо по пятницам-то, почему в другие дни нету?
Степан. Дак, наверно, потому что выходной в субботу, в будни-то не до того мужикам — поспать охота перед трудовым-то днем… А чего это, старуха, тебя женщины затронули? А?
Марфа. А чего бы и нет? Красивые все, молодые, наверное, не то что я стала… Карга старая, как Федя вон, как помрет, его место займу, на вьюгу выть буду. С тобой уже разучила все партии… КабЕльное телевиденье у них есть — во-во — для кобелей оно и есть, не для нормальных людей!
Степан. Да… мужиков голых там не кажут!.. А женщин красивых стройных завсегда!
Марфа. Да пошел ты!
Степан. Кудась?
Марфа. За елкой! И то польза какая-то… заболталась я с тобой… До электрички час остался, пока доползу в такую метель-то… надо выходить… Ты понял, нет ли? Чтобы пришла — хвоей в доме пахло — да попушистее выбери — чтоб игрушки-то держались, — не как в том году: срубил какую-то немощь, все игрушки после первой моей пляски поотпадывали…
Степан. Пить меньше надо!
Марфа. Ой ли! Кто бы кукарекал-то? Только Путин без шапки возле елочек показался, ты уже с Федором Петькин учебник истории начал в который раз обсуждать… Так кто первый-то? Каждый год такая история, и при Ельцине так же было… ничо не меняется! Совсем сбрендил от своего учительства…
Степан. Да… Я, что ли, виноват, что у них в этом учебнике интервенции нету? Гражданская есть, а ее как не бывало!
Марфа. Дурак старый, ты проверял — может, страницы вырваны? Может, Петька и вырвал — вот ему уши-то и надери, а мне лапшу на уши не вешай! Нету да нету — учебники люди ученые пишут, не сельские учителя! Может, и в самом деле не было ее, приснилась она тебе в алкогольном новогоднем сне. И потом — псу про гражданскую рассказывать, так это вообще смешно!
Степан. Замолчи!.. Если не понимаешь… не смыслишь ничего…
Старуха продолжает собираться в дорогу — стала зашнуровывать лыжные ботинки.
Я тебя в город не отпускаю… ясно тебе, а если все-таки уедешь, то…
Марфа. Ну-ну, интересно даже, давай-ка, вымолви, — что будет-то? Нет, я стараюсь как лучше, чтоб повкуснее да подешевле, а он…
Степан. Если уедешь… то… я… значит… помираю я! Поняла?!
Марфа. Сдурел совсем, что ли… зимой-то… За могилу знаешь сколько зимой сдирают!
Степан. О! Деньги ей главное! Скидки! А я-то как? Я-то человек, нет? Или, может, я тоже сколько-нибудь стою? Сколько? А?
Марфа. Спирт-то брать, если вдруг предложат? А то потом ведь седьмое отмечать, а я на лыжи до пятнадцатого — ни-ни!
Степан. Раз сама все знаешь, зачем спрашиваешь? Делай как знаешь… Вот ей-Богу, а?
Марфа. Ну, все, значит, пошла я! (Уходит, но тут же возвращается.) Ай да дура старая, совсем забыла, — картошечки отвари к селедочке, а я куплю.
Степан. Но. Мафуша, подожди!
Марфа. Чего еще?
Степан. Реветь-то будешь на похоронах?
Марфа. Фу ты! Совсем чокнулся, да? Ага? Юморист. Задорнов!
Марфа уходит, но вскоре опять возвращается.
Слушай, а там бананы эквадорские по пятнадцать рублей за кило! Представляешь, нет? А в нашем сельмаге они ж самые по сорок рубликов! Ага, представляешь! Я возьму бананов-то! Но? (Степан молчит.) Да ну тебя! Чтобы елка была к моему приходу-то!
Марфа уходит. Старик долго глядит в окошечко, трудно что разглядеть из-за инея да от непогоды зимней, которая разыгралась не на шутку…
2.
Старик одевается, чтобы пойти в лес выполнять поручение старухи.
Степан. Бананы ей надо стало, видите ли! Не едала… Не едала она их, что ли… Чокнутая… Совсем сбрендила старуха. И на моих лыжах удрала, а я как хошь, хоть вплавь за чертовой елкой этой, пропади она пропадом… Ведь замерзну, а? Хоть бы чего оставила для сугрева… (Почесывает затылок.) А, может, и есть… так… спокойно главное… спокойно… надо сообразить, щас зима, значит, в валенке-то откуда, — они на ней. Тогда где? Тогда в чем-нибудь летнем — до лета далеко, значит, в обувке для лета… Там, может, припрятала? (Ставит стул, кряхтя забирается на него. Под потолком полка, старик шарит рукой там долго — чего-то бурчит, кряхтит, сопит… Приходится на ощупь, потому что невысокого роста Степан. Старуха полку повыше сама смастерила, прибила, все специально, нарочно — она-то высокая, она же хозяйка в доме, — так уж повелось, а другим и нос свой совать нечего.) Опаньки! Во дуреха! Думала, не найду! Вот она, родимая! (Осторожно сползает со стула, в руках бутылка водки.) Щас… мы щас… для профилактики, чтобы веселее… (Откупоривает бутылку, наливает в чашку.) А рюмки сдвину в серванте-то — сразу догадается — ее не проведешь, у ней нюх, ЦРУ, память зрительная, бляха-муха, ей в разведку бы… Ой, не! Да не дай боженька! На фиг, нет, не надо нам войн, тьфу-тьфу-тьфу… Пущай меня разведывает, и хватит с нее, а я ей не сдамся — русские не сдаются, как говорится. (Поднимает чашку.) Ну, старуха-расхитруха, попутного тебе ветра… в спину, хорошей лыжни… хотя откуда ей взяться-то… да… в общем, тогда легкой дороги, что ли, да… и чтоб бананы к твоему приезду не вздумали подорожать! (Выпивает, молчит… не закусывает.) М-да-а-а… Я ей слова в дорогу распрекрасные… Вот с-с-у-у-учка… А? Так, по-свински-то, зачем, а? Ну, Маня, хрен те теперь, не елка — веткой обойдешься, да и то больно жирно будет… за такое-то… Не, ну нету если, дак и пускай нету, на хрена воду-то в бутылку лить и унижать так меня? (Вздыхает, опускается на стул… думает о чем-то долго.) Нет! Если елки не будет — считай, Новый год и не Новый год вовсе… вообще ни капли не даст, никакого праздника не будет. Надо идти. За елочкой… Ну, как маленькая, а? Каждый год елку просит, и каждый год все не то, да не та, да — “я лучше летом-то видела…” Ох-хо-хо… Судьбинушка… Ради каких таких радостей живет на земле человек? А? А вот она, радость номер один — вроде что особенного-то? Беленька, прозрачненька, водица будто… а маленько примешь на грудь, и отчего-то легче на душе, радостнее отчего-то становится… Глупость, да? Может, и так…
3.
Зина. Сказала, нету, дак что непонятного-то… нету и все тут… тебя скока уговаривать надо…
Степан. Ну нету, и нету, ладно. Чаю-то хоть налей соседу… С наступающим тебя… тоже… ведь праздник сегодня…
Зина. Ага. Повод!
Степан. Я и говорю… не припасла, что ли?
Зина. Ты за старое опять, да? Не дам!
Степан. Значит, есть!
Зина. Опять за свое, ну… баба только из дома, еще вон на станции наверное, а он уж здесь… Новый год-то чо? В город к Петьке ведь собирались — передумали?
Степан. Дома… В городе дома щас не модно… Он нас приглашал поначалу-то, а потом, когда за мясом приезжал, поросенка закололи, и говорит — не, батя, мы с Лариской в “Яме” будем отмечать…
Зина. Где?
Степан. Во-во, я тоже сначала не понял, говорю — где-где? А он — “Яма” — клуб у них городской какой-то всю ночь работает — ну там с Дед Морозом, Снегуркой… все дела, столик у них там заказан будет — готовить не надо… Ну им виднее…
Зина. Она когда обещалась-то?
Степан. Да говорила, к вечеру, недолго — за бананами и обратно! Еще ведь готовить… кутерьма с праздником с этим — так умудохаешься до вечера — ничо уже не надо…
Зина. Тебе-то да! До Путина еле-еле еще… а потом как дурак делаешься… Бедная Марфа-то…
Степан. А что ей-то? Ничего! Она ж с телевизором всю ночь в обнимку — ей весело… А мы с Федором… Хороший у меня псина, умный, а глаза… глаза-то вообще как у человека… такие глаза бы нашему президенту будущему какому-нибудь, они насквозь все видят… весь обман… ложь… и главное, начнешь ему байки рассказывать… ну привирать чего — он вздохнет… ага… глубоко так… может, капнешь чуток, а?
Зина. От ведь, а?! Не, ну…
Степан. Ну нет, так нет, я ведь так — спросил просто… Нет, дак нет… ну и вот… я говорю, вздохнет Федор, как человек, ей-Богу, и отвернется — ни за что слушать не станет про вранье-то… (Принюхивается.) Зин, а Зин, а что-то у тебя свечами жжеными будто пахнет, а? Я как зашел, сразу почуял, но, думаю, показалось… (Снова принюхивается.) Не, точно-точно — свечами! Я знаю… Они… смертью пахнут… свечи-то… у них запах особый!
Зина. Да где? Ничо нету…
Степан. Вон. Там. (Указывает на занавеску между комнатой и кухней.) Из комнатки будто. (Степан идет в сторону комнаты, Зина хотела загородить ему дорогу, но не успела. Степан раскрыл занавеску…) Чу! Ой, боженька…
Пространство комнаты в какой-то дымке… Посередине комнаты пустой гроб на двух табуретках стоит, в нем одеяло скомканное, подушка с крестиками по углам, по обе стороны гроба венки стоят, ленты расправлены, на них написано: “Дорогой соседушке Зинаиде от Степана с Марфой. Спи спокойно, пусть земля тебе будет пухом”, “Любимой мамочке от сына и дочери. Прости нас, мама”. Возле гроба стул стоит, на нем платье белое, косынка синяя, аккуратно вдвое сложенная, со спинки свисает, под стулом тапочки стоят. В углу комнаты — памятник железный, серый, крашеный, обычный, простой, без фотографии, но с табличкой, на табличке значится — Барсукова Зинаида Васильевна, и цифры под именем 20.07.1916 — 1.01.2005 г.)
Ну, чо, Зинаида Васильевна, передумала может, а? Капнешь, нет?
Зина (немного помолчав). Капну.
4.
Зина в синей косынке сидит на стуле. Степан на полу, возле памятника, вглядывается в цифры. На выступе памятника, где обычно рассыпают крупу для птиц, оставляют конфетки для покойничка, стоит бутылка водки, половину уже выпили Степан с Зинаидой.
Степан. Значит, часы считанные тебе остались, да?
Зина. Отмучилась…
Степан. А может, неправда, чушь все, брехня?!
Зина. Нет, правда все. Чистая правда. Соли забыла. Точно. У меня кончилась. Даже солюшка к концу подошла — почувствовала мой конец. У твоей соли занимала, так и не отдала, надо отдать, а так никому больше не должна вроде…
Степан. Когда снилось-то тебе?
Зина. Год прошел. Вот под Новый год и приснилось, под прошлый Новый год!
Степан. Почему 1-го-то января и года будущего, а? Нашептал тебе, что ли, кто?
Зина. Нет. Могилку свою увидела, на ней табличка была, только не такая — другая.
Степан. Вот видишь — другая, а не эта, вот так вот! Надо проверить по гороскопу, может, ошибка вышла, по соннику еще можно… или нет — по картам… хотя нет, карты — это прошлый век, щас им никто не верит, щас наука уже далеко вперед убежала! Уехала она за бананами — щас бы подсказала, она у меня все знает… телевизор-то три программы одновременно может, три сериала в одно время идут, и она все их смотрит — все про всех знает… во какая память-то!
Зина. Точно, Степа! Я знаю. Уж и Ванечка снился мне. Будто по полю снежному идет, и главное, босиком идет, улыбается и руки протягивает… ко мне протягивает… зовет, значит, вот так вот… А сейчас зима как раз…
Степан разливает водку себе и Зине. Подает рюмку ей, выпивают молча.
Степан. Подготовилась-то как, а? Даже ленточки подписанные… Зачем? Неужто мы тебе венок не купили бы с Марфой? А? А этот вон — от детей…
Зина. Зачем беспокоить их. Они далеко живут. С деньгами у них худо. Вон, к отцу-то, когда помер, — не приехали, не смогли… откуда деньги у них… у них своя семья… Да, Степ, а то забуду — вот деньги, а вот бумажка — тут написано детям-то… Когда захороните меня — вышли Риточке телеграмму, а она уж Ивану скажет — в одном городе живут — встретятся как-нибудь… Я на тебя надеюсь, не забудешь?
Степан. Сначала помри, а там видно будет… приготовилась она… во дает, а?! (Берет деньги у Зины, разворачивает бумажку, читает.) “Дорогие мои Риточка и Ванечка. Померла я. Захоронили меня 2. 01. 05 г., за меня не беспокойтесь, у меня все хорошо. До свидания. Мама”. Ты сдурела? Кто же такую телеграмму у меня примет? Нет, это ты с собой возьми, под подушку вон положи — там в небесной канцелярии разузнаешь, где у них почта и…
Зина. Тогда Марфа отправит. Дурак бесчувственный… Марфе накажешь тогда просто… Так и скажи — неохота мне, мол, ползти до почты…
Степан. Все у нее готово! Одежда — ладно, а гроб-то откуда?
Зина. Гробику-то уж 11 годков. Давно ждет меня…
Степан. Это как это так?
Зина. Ваня-то помер когда, наши с кладбища пьяные были — дождешься их пока — июль, жара стояла, помнишь, нет?
Степан. Ну и… По делу-то? Прямо, как моя, — начнет, начнет издалека… про гроб-то? Конкретнее!
Зина. Ну, что — хоронить скорее надо было, а то пахнуть начал уже… стали с почты в город звонить, чтобы гроб привезли… раз своих у нас нету… Ну и не знаю, что там у них вышло, а они взяли да два привезли — хорошие два гробика. Ошибка какая-то у них там получилась! Я им говорю, мы же один просили — у нас один покойник-то… Ну они с пониманием отнеслись к горю моему — извинились, а потом говорят — возьмите и второй — мы вам скидку сделаем — мало ли кто еще помрет — пристроите гроб. Я тогда к твоей побежала, она дома с пирогами занималась, у нас-то нельзя, а то еще бы вздуло его…
Степан. Короче!
Зина. Ну, что, подумали-подумали да и решили мы с Марфой напополам скинуться. Взяли, тем более еще со скидкой, как уже имеющим одного покойника! Еще решили — кто первый помрет, того и гроб. Я-то старше вас — у себя его и оставила. Пусть, думаю, ждет своего часа. Спрятала его. Вот он и дождался…
Степан. Накликала, одним словом, беду-то!
Зина. Почему это? Если бы накликала — тогда бы сразу за ним ушла, а тут цельных одиннадцать годков пожила.
Степан. Вот где ее носит? Вечер уже, а?!..
Зина. Я думала, вы в город уедете… не ожидала даже, что останетесь на праздник… и тут ты с елкой приходишь… Думала — Путина-то успею посмотреть или нет — он ведь точно в 12 начинает выступать, а это уже 1 января нового года считается! Включу, думаю, телевизор пораньше — без пятнадцати — и лягу… ага … лягу сразу в гроб-то — может, допустит боженька в последний раз посмотреть на президента, а потом уж… но опять переживала, а как с телевизором — кто потом выключит? Ты пришел, а я репетировала… как все будет… все я приготовила… только вот не знаю, как с телевизором быть-то? А в гробике удобно, я уже к нему привыкла — второй месяц в нем и сплю… сначала твердовато было, а щас ничо…
Степан. Я тоже…
Зина. Чего это тоже?
Степан. Порепетировать хочу… Можно?
Зина. Помирать не собрался ли? А?
Степан. Может быть… все может быть…
Зина. Чего? Нельзя тебе! Вот после Марфы пожалуйста! Ишь чего задумали мужики! Мы, значит, живи, а они отдыхать будут, в гробике лежать, ручки сложивши! Нет уж, фикус! Женщинам уступать надо!..
Степан (распределив остатки водки между Зиной и собой). Зина!
Зина (берет рюмку). А?
Степан. Выпьем!
Зина. Выпьем.
Степан. Зина, можно я лягу… чуть-чуть, а?
Зина. Ложись-ложись… захмелел… тебе отдохнуть надо… (Помогает ему забраться в гроб.)
Степан (лежа в гробу). Зина…
Зина. Ау?
Степан. А если в душе — пусто-пусто… Неужели тогда нельзя помереть-то, а? Вот живу я, есть у меня вроде все… семья есть… собака умная… а только вот покоя на душе нет почему-то… Такое ощущение — не сделал еще чего-то важного, чего-то главного, не сказал… нет… А внутри меня по-прежнему пусто. Ветер будто гуляет, что ли… Не по-настоящему все вокруг, не было такого, Зин, с тобой?! А?
Зина. Тебе поспать надо… хоть маленько… а то опять дураком делаешься… скоро твоя из города приедет… давай поспи, поспи… сон, может, боженька какой-нибудь покажет тебе… и легче станет… дурь-то пьяная вся пройдет…
Степан. Не хочу я спать, Зина. Я жить хочу…
Зина. И живи… правильно, и живи! Это моя очередь скоро настанет, а ты живи!
Степан. Не настанет, вот увидишь, блеф все это! Зина, вот сколько живем с Мафушенькой-то… Много годков живем… В школе деревенской 30 лет отработали…
Зина. Вместе заступили на работу, знаю, вместе и на пенсию ушли… Сколько детей-то раньше в нашей деревне рожали… всех вы выучили… на ноги поставили. Это щас вон разруха — наши только два дома да дачники… Петька вон по твоей профессии занимается дальше… исторический окончил, все знаю, все знаю, соседушка мой дорогой! Ему теперь историю нашей России записывать…
Степан. Я говорю, сколько живем с Марфой-то, а не помню, чтобы мы с ней после работы по душам говорили… Она то какими-то словами своими немецкими говорить начнет, — все в шутку да в шутку… а я-то всерьез… То тетрадки напроверяемся — и спать скорее, с утра в школу рано вставать, а еще хозяйство, скотину накормить, поесть ей надо приготовить тоже… и все бегом да бегом… бегом да бегом… Летом — каникулы, а у нас других забот полон рот… так и прошла, пробежала жизнь… быстро-быстро…
Зина. Да, годки лихо бегут…
Степан. Какая она, Марфа? На самом деле? Не знаешь? Без телевизора, без немецкого, без супермаркеров, сериалов, бананов ейных? А? Не знаешь? И я не знаю… Никто не знает… она сама себя, наверное, не знает…
Зина. Пустое все говоришь… Хорошая баба. Веселая. Работящая. А ты распустил слюни. За хозяйством следит… Тебя, дурака, выносит. Ты что-то пить стал… а ей надо где-то забываться хоть маленько, а? Вот в город и мотает, сериалы смотрит… что ей остается, а?
Степан долго молчит, закрыв глаза. Зинаида решила, что Степан уснул. Она собрала рюмки, пустую бутылку, закуску, пошла от него в кухню. Вернулась — свет погасить…
Степан (громко). Зина!
Зина (пугается). От, паразит, а? Чего не спишь-то? Вон как развезло-то тебя!
Степан. Я посплю, посплю… Только, Зин, сядь-ка сюда, послушай меня!..
5.
Зина. Да нет же, сказала тебе, нет! И все… и точка на этом!
Степан. А что тебе терять, ты ж все равно помрешь сегодня!
Зина. Завтра!
Степан. Ну завтра, а 1-е число в 12 ночи начинается, так что сегодня, считай!
Зинаида призадумалась, молчит…
Степан. Ну? Решено?
Зина. Ой, не знаю, во грех ты меня вводишь, в большой грех…
Степан. А грех, он во благо, может, а?
Зина. Сам грешишь и меня туда же… Я-то завтра с боженькой встречусь, а ты еще неизвестно когда! И что я ему скажу? Как ему в глазу буду смотреть?
Степан. Если что… если что… то это… на меня, значит, все перекладывай, — мол, я с толку тебя сбил — старуху, из ума выжившую… что наделала — каюсь, а виноват более всего — он, Степан… вот так вот прямо и скажешь, поняла?
Зина. Ой, не знаю…
Степан. А если правда все? Если… Легко ли тебе там будет, а? Легко ли тебе будет на том свете наблюдать, как мы тут мучить будем дальше друг друга — лаяться как собаки с Марфой-то? Бананы жрать да сериалы смотреть и больше ничего вокруг не видеть? Дай хоть нам в глаза-то раз друг дружке заглянуть, а? От тебя ведь ничего не надо — только гроб да язык за зубами…
Зина. Хрен с тобой. Уболтал. Только молчи! Все. Не вякай больше. А то передумаю. Но чтобы без пятнадцати двенадцать освободил мой гроб! Так, нет ли?
Степан. Ей-Богу! Честное слово! Встану и скажу… вот так вот… слухай сюда: “Все, Зина, я тебе обещал, вот — уступаю место, как и договаривались!” Пойдет?
Зина. Пойдет-пойдет… А если не встанешь, то и сама вышвырну тебя! И учти — чтобы Марфа плохо обо мне и подумать не успела, в ноги чтоб упал и расцеловал их, извинился по-человечески! Твоя инициатива!
Степан. Спасибо тебе, Зинулечка, соседушка золотая, бесценная…
Зина. Во-во… Если бы не соседнее дело — ни за что бы! Не-не…
Степан. Мне ведь только самые первые слова услышать… как она отнесется, как посмотрит на меня… в гробу… я сразу все пойму! Сразу пойму… сразу все станет ясно… и все… все в новом году будет по-новому… по-другому… по-настоящему…
6.
В доме Степана и Марфы. Гроб стоит посреди комнаты на табуретках… Почти та же картина, что и у Зины дома была. Зина накрывает сервант скатертью со стола, Степан поправляет галстук, важничает у зеркала, лицо напряжено, настроение — как будто перед каким-то докладом или выступлением на огромную аудиторию…
Зина. Вот где она, а?
Степан. Слышь, Зин, чо я подумал, а интересно, его вчера уже записали на пленку или он сегодня ночью в самый праздник со своей работы нас поздравит?
Зина. Думаю, что вчера записали уже…
Степан. Тогда вранье будет…
Зина (расцарапывает иней на стекле окошка, глядит в темноту — не идет ли где на своих лыжах Марфа). Почему это?
Степан. Ну, он же вчерашний перед нами будет стоять… и ветер будет дуть вчерашний… и мороз тоже вчерашний… Значит — вранье, а вся страна выпившая будет сидеть перед телевизором и восхищаться — смотрите-ка, вот наш президент так президент!!! Праздник ведь, ночь, а он на работе, трезвый, — и нас с Новым годом поздравляет!
Зина. Поел бы чего, а то голодом лежать…
Степан. Что-то долго нету ее. Ну, Зин, все, готов я!
Зина. Тебе не в гробу лежать, а к народу надо, на какое-нибудь собрание — в таком виде-то.
Степан. А чего?
Зина. Официально. И лицо… Не похож на покойника нисколько. Раскусит Марфа сразу!
Степан. А чего? Лицо как лицо…
Зина. У него лицо спокойное должно быть, равнодушное, что ли, а ты весь напыжился, напрягся… И костюм у тебя… щас в таких не ложатся — надо попроще…
Степан. Ты-то почем знаешь?
Зина. Почем, почем… Опыт… Вон Ваню хоронила — что подешевле было у Нинки, то и взяла. Денег-то — не разбежишься.
Степан. Может, тогда без галстука?
Зина. Нет, ничего он не изменит. Костюм-то вон как хорошо на тебе сидит, — как на тебя сшит! И это плохо! Ну да ладно, времени не осталось — давай ложись, приучайся маленько…
В сенях лает пес Федор.
Степ, слышь, лает уже, идет Марфа твоя! Ой, прости меня, боженька, дуру старую! Не моя воля, его воля, покойничка Степы! Ой, гореть нам в аду с тобою, Степа! Попомни слова-то мои, попомни…
Степан. Ну, Снегурочка, давай входи, твоя сцена! Заждался тебя твой дедушка старый! Давно ждет, не дождется никак…
Зина. Сам рот-то закрой, покойник говорящий!
Входит бабка Марфа. За спиной у ней большой рюкзак, набитый, очевидно, продуктами… В снегу вся. Точнехонько — Снегурка, от слова “снег”. Щеки да нос красные от мороза. Замечает Степана в гробу, потом Зину… Зина сидит на стуле рядом с гробом, вся съежилась, будто после раската грома. Зябко стало, — дверь-то еще не закрыта, холодок ноги Зинины обнес, почувствовал прохладу и Степан, но виду не подал! Марфа еще постояла чуть-чуть, потом сказала спокойно…
Марфа. Паразит. (Марфа снимает с плеч рюкзак, кряхтя и сопя при этом занятии, потом закрывает двери в избу, потом наконец принимается раздеваться-разматываться, подпрыгивать и постукивать варежками по своей одежде, дабы сбить прилипшие хлопья снега. Сняв с себя верхнюю одежду, продолжает…) Нет, ну точно скотина и есть, а, Зин? Лежит он. Устал он, бляха-муха! Артист, ага?! Ух, холод-то какой, околела вся, пойду чайку поставлю согреваться… (Уходит в кухню.)
Зина. Вставай! Степа! Не верит тебе Марфа! Кончай комедию ломать!
Марфа. Иду-иду, Зинулечка, щас-щас! Вот сволочь, а, вот Новый год устроил нам, а! Ни мне, ни соседям никакого покою в праздник!
Зина (Марфе). Живой он, Марфа! На самом деле живой!
Марфа. А как же, конечно, живой, как в жизни… вон какой румяный! Ой-йе, ой-йе… Щас поспит маненько и встанет… тихо-тихо, Зинулечка! Тебе нельзя расстраиваться сильно-то… а то еще ты у меня окочуришься… что я потом делать с вами буду? Деньги-то я все в городе оставила, все потратила. На какие шиши вас обоих хоронить? Вот праздник устроил гад! Самый настоящий гад! Спасибо тебе, Зина, за все. Гробик-то уж выцвел — не наш ли?
Зина. Мой! Точно, мой! Это я должна была в него лечь! А он говорит, дай я лягу!.. (Степану.) Слышь, вставай, я все рассказываю! Хватит дурака валять!
Марфа (Степану). Слышишь, нет?! До чего соседку довел? Не хватало, чтоб с ума она сошла из-за тебя, поганца!
Зина (Марфе). Верь мне, Марфа! Я ему временно дала гробик-то… Полежать… а потом он встанет. (Орет.) Он же живой, Марфа!
Марфа. Ну-ну, поняла я, — что я, дура, что ли? Дала полежать! Спасибо тебе. Пенсию принесут — отдам тебе за твой гроб. Не переживай!
Зина (орет что есть сил). Да живой же он!..
Марфа. Не ори, а? Одела, обмыла, в гроб уложила — спасибо, знаю, — ты хоть баба и сильная еще, но все равно нелегко тебе было — чужой мужик ведь… само собой — ясно… Так вот… Спасибо тебе!.. А щас пойдем по рюмашке — нервы совсем расшатались — ясно-понятно, поэтому надо успокоиться, надо себя в руки взять… в конце-то концов… (Ведет Зину на кухню, задергивает занавеску, которая, как и у Зины в доме, перегораживает кухню и комнатку.) А он пусть полежит там пока, подумает пусть себе на досуге, что натворил-то… Вот так вот… садись-ка… садись… щас успокоимся… все хорошо… ну-ну… моя Зинулечка… не стоит он того, чтоб так убиваться… Я вон смотри — держусь, хоть и скребут кошки на душе…
7.
Одиннадцатый час вечера. Старухи первую бутылку уговорили. На столе кожура от бананов валяется — нехитрая их закуска, видимо. На электроплитке картошка варится — вода из-под крышки брызжет, капли попадают на спираль раскаленную, отчего шипение слышно… За бутылкой да болтовней, кажется, совсем забыли старухи о покойничке… Марфа вторую пол-литровую достала — по рюмке выпили, — принялись елку украшать. В самом деле, Новый год ведь, а елка до сих пор неукрашенная, ненарядная…
Зина. Неужто за три — цельных ноль пять давали, а?
Марфа. Точнехонько! А я им тридцать напела, так что считай… — десять поллитровочек мои!!! Весь магазин веселился, а покупатели расходиться не хотели — все слушали. Вот так вот значит. Такая акция там была. Я и не знала — пришла за бананами по 15 за кило, а там водку еще разыгрывали за частушки-то… Вот так вот…
Зина. А еще-то пели кто?
Марфа. Да ты что, сбрендила?! Городские они, совсем другой народ — никто не пел, им бы сначала выпить — потом, глядишь, и спели и сплясали бы, а так, — на сухую — никак! А я чо — сразу как пошла, как дала им шороху-то! Ага! Чтобы знали — жива еще деревенька-то! Баянисты померли, а частушки живы… Давай-ка помянем Ваню твоего… хорошо он на гармошке играл — без него и праздник — не праздник… Веселый он у тебя был, какой-то простой, сговорчивый… Одним словом, молодец!
Марфа с Зиной выпили не чокаясь, — помянули.
Зина. Марфа, а тебе своего-то что, совсем не жаль? Все же столько лет вместе прожили, а?
Марфа. Да как не жаль-то? Жаль, конечно, бестолкового… И еще больше было бы жаль, если бы не в Новый год. А так до того зла я на него, до того зла!..
Зина. А не верится что-то…
Марфа. Чо те не верится-то?
Зина. Что жаль… что зла…
Марфа. А… я вот щас как стукну… и поверится сразу, — рядом-то и уляжешься с ним…
Зина. И улягусь. Он без пятнадцати двенадцать встать обещал — вот и улягусь на его место… Вот напугала-то!
Марфа. Совсем, да, из ума-то вышла? Ну-ка лечись давай, уляжется она! Не зли меня, Зина, знаешь, какая я, когда выпью — тресну, мало не покажется. (Наливает себе и ей, выпивают, Марфа наспех чистит банан и заталкивает его Зине в рот, банановая шкурка падает со стола на пол.) Потом жалеть, конечно, буду… Вот ведь гад, а? Теперь всю жизнь не праздник, а поминки будут. И так никакого просвету в жизни, так еще он насолил… как щас Петьке вот сообщаться — не знаю. Телеграмму пошлю, — все настроение праздничное испорчу… Позже — обидится тоже… Что делать-то, ума не приложу… Вот надо было ляпнуть ему сегодня — я, говорит, умру, если ты в город поедешь… А мысль, она в наше время материальная… Я по телевизору это слышала… передавали…
Зина (еле-еле справившись с бананом). Это что значит?
Марфа. А значит, что сказал, то бац, — и случилось!
Зина. Нет, Марфа, хоть что про меня думай, а живой он! Честное слово, живой!
Марфа. Ты опять за свое? Да? (Разливает водку.) Пей давай, да угомонись уже! А не то точно брякну, разозлюсь и брякну по башке-то твоей старой! Не сходи с ума-то!
Пьют. Закусывают бананом.
Нет, он праздник нам хотел испортить, да? А мы вот… (Складывает из пальцев фигу, показывает ее в сторону комнаты.) Фиг ему! Мы с тобой щас старый год проводим, потом Новый встретим как все нормальные люди, президента послушаем, телевизор всю ночь смотреть будем, а уж потом про остальное думать будем. Никто его не просил помирать!
Зина. Марфа, мое дело соседнее — неудобно, конечно, спрашивать, но…
Марфа. Чего ребусы загадываешь? Спрашивай!
Зина. Ох-хо-хо… Спрошу… только ответь, как на сердце, на самом деле… не криви душой-то, — все-таки покойничек в доме, душа его все слышит, все видит…
Марфа. Наконец-то! Дошло-таки! Слава Богу!
Зина. Да погоди ты, не сбивай меня с мысли! Ну!
Марфа. Все — молчу, молчу, соседушка!
Зина. Скажи мне, Зина, любишь ли Степана? Какие такие чувства у тебя к нему?
Марфа. Ничо не поняла… ты чего хочешь от меня?
Зина. А ты правильно меня понимай — еще раз спрашиваю твою башку пьяную… неразумную… врубайся давай… Любила ли ты Степку-то?
Марфа. Ну ты совсем, а? Нет, ты чего? А как не… Как оно без любви-то столько лет можно терпеть друг дружку? Что, совсем, да? Еще сомневается она мне… Да я за такие слова, Зина, знаешь… сама… знаешь… помнишь в позапрошлый новый год? Присела-то на коленку к Степе… Мало тебе было? Так я добавлю… Степе вон мало стало — так добавила, потом шесть месяцев не виделись с ним — пока гипс не сняли да не поправился…
Зина. Марфа! Да он померший вон лежит — я ж у сердца твоего спрашиваю… Ответь вот ему, душе вон его, мучающейся…
Марфа. Душе? А ты чего это так нежно заговорила? А? Ты, что ли, к нему неравнодушная была, а? Давай признавайся! На вон выпей, да говори! А?
Зина (разбивает об пол бутылку). Говори, сучка, мне помирать скоро уже… опаздываю… а я с вами тут связалась… никак разобраться сами с собой не можете… Думала, уедут к Петро — я спокойно помру тут, никого не трогая, а они вон. (Показывает на занавеску.) Цирк устраивают бесплатный!
Марфа. Ах ты, гадина, гадина, а? Змеюка подколодная, из ума выжившая… да я те щас шары-то с этой водкой замешаю… вот сучка… (Хватает вилку, идет к Зине, та пятится от нее к занавеске.) А ну прочь от мужика моего!
Зина отходит от занавески, снова пятится к столу.
Все мне ясно стало. (Кричит в сторону занавески.) Спасибо, Степа, тебе, что помер — глаза мне на жизнь открыл! (Зине.) Любила ли я его? А?! Вон что спрашивает она меня? А твое, гадина, какое дело? Любила! И еще как любила! И еще как он меня любил! Тебе и не снилось… По бабам-то не ходил с гармошкой, как твой! И любовь у нас совсем другая была… особенная! У тебя и не было такой! (Марфа поскальзывается на шкурке банановой — падает. Лежит без движения. Потом заплакала. Слезы по щекам растирать начала… Зина к Марфе подошла — вилку из рук достала, в сторону гроба закинула… подальше от глаз чтобы… стала полотенцем щеки вытирать… жалко Зине Марфу, все-таки соседи, не чужие друг другу люди.) У тебя и не было любви такой, Зина! Как в кино! Не простая любовь… Ведь со школы самой мы вместе… потом в институт поехали, в город, выучились вместе, потом в деревню вернулись, Петьку родили, — жили мы дружно, весело… Потом как-то поутихло все… поулеглось… ай, да глупости все это… в общем, как обычно все у нас… Все как и у всех… Щас вон не поругаюсь — дак прямо спину ломит аж… необходимость уже, что ли? А он что? Он не отступает тоже… так заорет, так заорет, мама моя!.. Наверное, слыхала, а? Ну и вот, а что еще делать нам двоим-то? Поругаемся, потом по рюмашке хлопнем за мировую, а где и по две… Вот и опять день пройдет, а куда деваться — такая у нас любовь! (Вдруг слышится бой курантов с московской башни… это включился телевизор за занавеской… Занавеска вдруг раздергивается, и оттуда выходит Степан — живехонький, целехонький, невредименький… подходит к Марфе, — руки холодные — дотрагивается…)
Степан. Скучно… там, Мафушечка! Холодно… От окошек поддувает… что ли? Может, капнешь маненько, а? Для сугрева… Новый год щас начнется, а вы орете как ненормальные… (Степан подмигивает Зине, Зина идет в комнатку — занавеску за собой задергивает — начинает звучать Гимн России — под гимн за занавеской — легко-легко начинает кружиться Зинаида. Она кружится в каком-то странном танце — снимает с себя одну одежду — надевает другую, видно, как повязывает себе Зинаида косынку, как ложится в гроб, как накрывается белым покрывалом… А далее Марфа со Степаном будут говорить с Путиным в унисон… только он об одном, а они — о другом…)
Занавес
Конец