Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2006
Архипов Владимир Иванович — родился в 1950 г. в Нижнем Тагиле. Окончил Нижнетагильский машиностроительный техникум. Работает начальником смены на Уралвагонзаводе. Автор сборника стихов “Осенние бастионы”.
Натюрморт к возвращению
Эвтерпа, ты? Куда зашел я, а?
И. Бродский
Кто это? Саския, ты? Боже правый!
Дай скорее руку! Я дна переправы
вовсе не чувствую, сколько ни лазь.
Титус, ты слышишь меня? Улеглась
скорбь (не моя ли?) по вам? Если верить
холоду ног — не она ли у двери?
Что сейчас, день или ночь? Может, свечи
кончились в доме? Так утро иль вечер?
Утро? Тогда я готов присягнуть:
завтра мне пальцев уже не согнуть.
Если на то будет воля Господня,
все, что случится — случится сегодня.
Краски лишь только на масле натру,
если успею… Преставясь к утру,
легче сойтись с жутью тысячи плах.
Разве ты, Саския, не умерла?
Или я умер? С моих похорон
звоном мне слышатся крики ворон?
Слух — привилегия чувства на лавке
шляпок гвоздей. Чья ж тогда бородавка,
локоть, запястье, и в чьих нет руках
свечки, не капавшей в чей-то рукав?
Холст, будь я проклят, он — мой, моя кисть…
Кто приговор огласит: “Отрекись!”
Вот и ладонь гладит раму… Могла б
разве чужую? Неясность в углах
все же пугает… Я не узнаю
в полутонах неопрятность свою.
Чьи-то тела, силуэты, шаги…
Будто бы холст шепчет мне: “Помоги…”.
Блики снуют под рукою… Стучат
чьи-то сердца, пахнет воском свеча.
Контуры, тени внутри и во вне
рамочника… Будто бы на стене
чей-то сюжет: из сюжета того
жизнь вытекает, и… нет ничего.
Чьи-то сечения, плоскости, срезы,
шепот, стенания пьяных и трезвых.
Молниеносная до ожиданья,
тяжесть предчувствия в красках страданья.
Стол у камина, столовый прибор…
Кто-то взывает, вдали слышен хор,
столь заунывный, неясный, что даже
свет, выступая из красок, продажен,
втиснутый кем-то, незрячим, в картину,
пылью подернутую, паутиной…
Чей это череп, как лезвие, гладкий?
Плач чей? Чья шея, ключицы, лопатки?
Чья борода, запах тертой охры?
Чьи голоса так поют? Чьи хоры?
Эта накидка, спина, башмаки,
грязные пятки, дрожанье руки?
Будто бы в центре злой умысел зреет…
Кто тот бродяга, как будто снят с реи?
Чья на нем тяжесть? Ужель от креста
пал на колени он в центре холста?
Кто не открыл ему врат бытия?
Или тот сын блудный, господи, Я?
Чьи это руки на мне? А на мне ли?
Дай мне, всевышний, глубины и мели,
павшее до воспарившего, страх
до безбоязни, сиянье и мрак.
Дай беспределье любви и измены,
мощь дай такую, чтоб лопнули вены.
Лишь на мазок, половину, пусть треть…
Или дано, не родив, умереть?
Нет, не прошу у тебя лишний час.
Твердости рук, разве что… Лишь свеча
ляжет расплавленным телом на бронзу,
встанут в дверях амстердамские бонзы.
Силы небесные! Жизнью устав,
жен хоронивший, детей, на устах
с пеплом, пустыми глазницами, я
буду покоен, чтоб врат бытия
утром захлопнуть… Уж не завести
стрелок пружину. Меня впереди,
если и ждут, то уже не живые…
Вот уж и раны судьбы ножевые
остановили во мне кровоток.
Сколько меня еще в куче порток?
Лишь оглянуться? Слепому финал
вряд ли увидеть, как выпить вина
чувствами смертного. Перед концом
в страхе грядущем не спрячу лицо.
В мире ином, вот бы где не споткнуться…
Эй! Кто ты, плеч моих, дерзкий, коснулся?
Господи! Ты сжал мне руку? Тверда
гранью алмазной, рука, как звезда,
легкая, высветит всякого суть.
Сам приму роды — уж не обессудь.
Ты меня слышишь, всевышний? Ответь!
Вот он, мазок! Точка, точище, твердь.
Беличий промельк над бровью судьбы,
тот, пред которым все взоры — рабы.
В нем, не прощен, навсегда не уйдет,
а не вернувшись — себя украдет.
В нем руки мои нестерпимо болят.
В нем сохнет любовью мой старческий взгляд,
последняя просьба в нем, вздох мой, частица,
оставшаяся, чтобы с телом проститься.
В нем капля восторга в безумстве утрат…
Ее мне хватило дожить до утра.
Он главным в созданьи был… В это ты веришь?
Я открываю рассветные двери,
остановив переливы песка
горизонталею, не расплескав
каждой частички (упали замки
с дрожью предсмертной холодной руки),
и ухожу к возвращенью с тем, с ним,
кто, как и я, лишь — земной пилигрим.
Он здесь уже, блудный, и рядом мой след…
Саския, здравствуй! Меня уже нет.