Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2006
Андрей Олегович Щупов — лауреат премии Юлиана Семенова, премии “Старт”, член Союза российских писателей. Автор более двадцати книг. Живет в Екатеринбурге.
К берегу Камы мы выходим колонной по одному. Так уж исстари заведено: к великому следует приближаться не беспорядочной толпой, а с почтением — лицом к лицу и тет-а-тет. Благо и движемся не по трехрядному шоссе, а по узенькой тропке. Слева и справа — стена из крапивы, иван-чая, спорыша и девясила, под ногами — расплющенные уши подорожника и земляники. Словом, ничего лишнего, — кругом сплошная аптека, годная как для наружного, так и внутреннего употребления. А “употребление” очень даже может случиться, поскольку тропу во всех направлениях секут натруженные жилы сосновых корней. Ноги то и дело цепляются за них, и я, чертыхаясь, едва не падаю. Моим спутникам легче: они аборигены и эту тропку знают как свои пять пальцев. По обыкновению впереди семенит любимица семьи — коротколапая такса по кличке Шрэк, за ней вприпрыжку поспешает племянник моего друга Егора малолетний Сережка. Он несет удочки и каждые десять секунд поглядывает на циферблат своих новеньких часов. Часы у него особые — антимагнитные, противоударные и водонепроницаемые. Их подарил ему я на вчерашний день рождения, и за один-единственный день Серега успел выкупать подарок в семи водах, испытать в полях могучих магнитов и, конечно же, ударить об пол раз двадцать или тридцать. Как ни странно, часы все выдержали, и теперь парнишка тщательно хронометрирует все наши вдохи-выдохи, количество моих спотыков и даже скорость движения облаков. Что и говорить, с такими часами можно чувствовать себя спокойно. Взнузданное время не угостит нас подножкой, и даже если в какой-нибудь из моментов наш пульс участится, то коварная эта девиация также будет определена с точностью до одного удара.
Сергей и Шрэк — наш авангард и наша разведка, а далее вышагивает сам Егор — солидный и статный, без пяти минут былинный богатырь, без двух — житель Сарапула, без одной — наш исконный свердловчанин. О том, что столица Урала в очередной раз переименована, он, конечно, знает, но Егор любит постоянство и уважает традиции. А потому, родившись в Свердловске, он не спешит отрекаться от былой родины. Все беды, по его мнению, оттого и происходят, что люди не чтят прошлого, тасуя его, как колоду карт, раскрашивая то в черные, то в белые тона. Ну, а нет прошлого — нет уважения к старикам, нет элементарной истории, нет житейского опыта. А значит, есть риск наступать на одни и те же грабли — каждое столетие и каждую пятилетку. И пусть мы не любим Сталина, но стариков, воевавших за Сталинград, по словам Егора, вполне можно понять. Потому как не за Царицын они дрались и не за безликий Волгоград. И то же можно сказать о товарище Свердлове. Вся наша область, железная дорога остались свердловскими, а город почему-то переименовали, и всю эту путаницу не очень хочется понимать, так как в основе всего опять-таки угадывается пренебрежение к делам минувших дней. Возможно, именно поэтому свое предпочтение Егор отдает природе — категории вечной и незыблемой. “Это дома меня могут побить и обидеть, — частенько заявляет он, — но только не в лесу, не в горах и не на Каме!” Определенный резон в его словах есть, хотя представить себе Егора побитым довольно сложно. В нем шесть пудов ухарского добротного мяса, и даже по венам пульсирует не обычная кровь, а та самая красная ртуть, за которой истово охотятся одинокие женщины и западные спецслужбы. Во всяком случае, по тропе он движется поступью короля, и ничего удивительного, что маленькую колонну приходится замыкать мне. Моя собственная поступь отнюдь не королевская, поскольку приходится тащить весла и рацию. Сам Егор несет на плече лодочный мотор, но почему-то у него это выходит легко и просто. И, разумеется, при этом он продолжает рассуждать на темы бытия и жизненных загадок.
— Всякие там усобицы на религиозной и национальной почве — все чушь! — басит он. — Мы вот боимся, что нас американцы с китайцами завоюют, и никто почему-то не поминает при этом геополитического фактора.
— Чего, чего?
— Фактора, говорю, геополитического не учитываем, — терпеливо, словно школяру, повторяет Егор. — Это я к тому, что Земля сама знает, кого носить, а кого к себе прибирать. Вот и границы она расчерчивает по собственному разумению, не считаясь ни с какой политикой.
— Вот как? Выходит, границы определяют не люди?
— Ясен пень! Ты погляди на эту реку, на горы, на очертания континентов! При чем здесь люди? Все давно создано до нас и без нас. И если тем же муравьям положено жить в муравейниках, а птицам на деревьях, то так оно и будет. — Лодочный мотор на плечах Егора жизнеутверждающе покачивается, босые ноги ступают твердо. — Европейцы, к примеру, оккупировали Америку — и что же? Живут там сейчас белые люди? Да практически нет! Как было это место искони завещано индейцам, так оно и осталось за ними.
— С чего ты взял?
— А ты присмотрись к тамошним актерам — сплошь делавары, майя да ацтеки. Земля сама перекрасила их да перелепила, вернув все на свои законные места… Или возьми ту же Францию! Кто ее только не топтал — и немцы, и скандинавы, и россияне, а все одно — французы остались французами. И с Польшей то же самое, и с Украиной… Про Японию я уже не говорю. Вот где подлинное чудо! Казалось, и Хиросима с Нагасаки выгорели, и экономика вся встала под оккупационные власти — и что? Абсолютно ничего! Американцы тихонько ушли, а крохотная Япония вновь превратилась в мощнейшую державу.
— Но почему же тогда…
— Да потому! — уверенно перебивает Егор. — Что как во Франции ты не встретишь ни одного Ваньки с Гансом, так и в Японии американцы бродят по улицам исключительно в качестве туристов. К слову сказать, и Англию по той же самой причине никто никогда не мог покорить, хотя островок-то — меньше наперстка!
— Ну, англичане всегда были отменными вояками.
— Не в этом дело! — гудит Егор. — Война войной, а география географией. И англичан планета бережет так же, как японцев, французов или немцев. Я же говорю — фактор надо учитывать! ГЕОполитический!.. Потому и с нами ничего не случится, хоть китайцев сюда засели, хоть даже африканских людоедов. Пройдет лет сто—двести, и никуда ребятки не денутся, — заговорят на языке Чехова с Пушкиным, в шубы станут наряжаться и водку пить. На Урале вновь появятся уральцы, а в Сибири — сибиряки.
— Да почему ты так думаешь?! — не выдерживаю я.
— Да потому, что мир так устроен! — чеканит Егор. — Особый магнетизм Земли. Музыка сфер, если угодно.
— Каких еще сфер?
— Да ты что, не читал Лямбдому Пифагора Самосского? Ты, кандидат наук, заведующий отделом информатики?! — Егор на секунду поворачивается ко мне, и я прячу глаза. К стыду своему, ни о какой лямбдоме я слыхом не слыхивал, хотя имя Пифагора, разумеется, знаю.
— Мда… Вижу, не читал, и очень даже напрасно, потому как именно в этом трактате великий математик через законы чисел пытался постичь тайну звука. — Егор укоризненно качает головой. — До конца своей жизни ученый верил, что через гармонические ряды подберется к ключевым структурам Вселенной, ферштейн? При этом последнюю он уподоблял гигантскому музыкальному инструменту монохорду, один конец струны которого упрятан в земле, а второй убегает прямиком в небеса. Этот самый инструмент, по мнению древнего математика, как раз и порождает музыку сфер, управляющую всеми мировыми процессами.
— Ты что, всерьез веришь в эту чепуху? — изумленно вопрошаю я.
— Не я один. В эту же самую чепуху верили в разное время Ганс Кайзер, Блез Паскаль, Хироса Мотояма и многие другие. Уверен, с моими выводами они тоже могли бы согласиться.
— Какими еще выводами?
— А такими, что всех наших завоевателей вода, воздух и соль земная обязательно перестраивают под местный лад и местную тональность. Все равно как чужеродные инструменты… Вот ты сам пробовал когда-нибудь играть в оркестре на расстроенной балалайке?
— Почему обязательно на балалайке?
— Ну, на гитаре, мандолине или на чем ты там играешь?
— Я играю в преферанс и шахматы.
— Тем более не спорь! Потому как в любом оркестре дирижер тебе живо синяков наставит за фальшивые ноты. Так и здесь. Либо ты подчиняешься земной гравитации, либо улетаешь в космос. В прямом и переносном смысле. А третьего, брат, не дано, хоть и чувствую, что это третье вертится у тебя на языке…
Оно и в самом деле вертится, но приходится прикусить язык, потому как спор выходит совсем путаный. Впрочем, с Егором всегда так. Он умудряется поворачивать обсуждаемые темы таким образом, что в дураках вечно оказывается его собеседник. Кроме того, мы наконец-то выходим на берег реки, и от вида распахнувшейся водной глади желание спорить само собой пропадает.
— Видал-миндал, какой монохорд! А ты говоришь… — нагнувшись у кромки воды, Егор ласково хлопает камский песок, расчесывает его руками, словно шкуру любимого пса, неспешно просеивает меж пальцев. Только после этого он осторожно сгружает с плеча десятисильный “Парус”.
Имя у Егора вполне обыкновенное, а вот рассуждения подчас такие, что ввергают в состояние ступора. Во всяком случае, ни один кандидат наук из тех, с кем я работаю в родном НИИ, не озадачивал меня до такой степени, как Егор. Собственно, потому я сюда и езжу: не столько для того, чтобы отдохнуть и полюбоваться природой, сколько послушать его “чудные речи”. Возможно, для кого-то Егор и человек, но для меня он — генератор идей, источник энергии, которой хватает потом на долгие-долгие месяцы. В каком-то смысле я — вампир, а он —донор. Может, это не слишком честно по отношению к нему, но сам Егор считает подобную “подзарядку” явлением вполне нормальным. Потому как “энергия к нему приходит не абы откуда, а прямиком из земли”, а таким даром грех не поделиться.
Пока он устанавливает на лодке мотор и привязывает весла, я щурю веки и гляжу на Каму. Она блестит на солнце многочисленными чешуйками, мерно перекатывает свои глубинные мускулы. Сейчас река более чем когда-либо напоминает огромного, разлегшегося на земле дракона. А может, и не дракона, а бажовского полоза, бдительно стерегущего территории Урала. Река столь огромна, что стоит присесть на корточки, как глянец воды тотчас растворяет противоположный берег. Приходит ощущение морского простора. Собственно, на здешних водохранилищах Каму так и величают — морем. Немудрено, что Егор любит Каму, как верную подругу. А уж в смысле “верных подруг” он всегда был редким специалистом. О таланте Егора вылавливать в любой луже рыбу знают все, и точно так же он в любой местности способен отыскать женщину — хоть в лесу, хоть в пустыне, хоть в арктических льдах. И что особенно важно, это всегда были ЕГО женщины — от пяток и до кончиков волос, готовые идти за него в огонь и воду, не говоря уже о ЗАГСе. Объяснить, отчего Егора так привечает женский пол, не возьмется ни одна живая душа на планете. Подозреваю, что и сам Егор не сумеет дать внятного ответа. Это еще одна здешняя загадка — из того же разряда, что и пресловутый геополитический фактор. Как бы то ни было, но Егора с полным правом можно считать счастливым человеком. Рыба клюет на его хитроумные снасти, женщины клюют на самого Егора…
— Окунусь и назад! — кричит он и, скинув с себя одежду, неспешно входит в реку — без брызг и оханья, степенно оглаживая воду руками.
В эту минуту он напоминает любящего супруга, ступающего в опочивальню жены, и речной дракон немедленно закручивает вокруг него игривые водовороты, по-своему приветствуя старого приятеля. Мы деликатно молчим, и даже косолапый Шрэк не лает и не носится по берегу. Все понимают, что свершается таинство. Через воду Егор приветствует Каму, здоровается с Уралом и всей его живностью, передает приветы прежним своим подружкам — реке Белой и реке Чусовой, Челябинским озерам и Кунгурским пещерным течениям. Для омовения ему и нужно-то всего ничего, зато река будет знать, кто явился к ней в гости. Отчего-то я не сомневаюсь, что отныне вся рыба будет нашей.
Конопатый Сергуня тоже некоторое время с трепетом взирает на дядю, и от его взгляда мне становится чуточку не по себе. Конечно, все родные для детей — боги, но здешний случай особый, поскольку “божественные” свои полномочия Егор подтверждает племяннику чуть ли не ежедневно. Он знает все и обо всем, а главное — его действительно любят в здешних местах. Да и как не любить, если Егор делится с людьми рыбой, если чинит любую технику — от телевизора до утюгов, если на его лодках катается добрая треть здешних лихачей. А лодки он и впрямь делает легкие, скоростные. Еще и названия дает им звучные. Наша, к примеру, зовется “Кальмаром”, а еще у него бывают “Наутилусы” и “Акулы”, “Барракуды” и “Медузы”, “Мурены” и “Щуки”. Словом, на пескариков и прочую мелочь Егор не разменивается.
— Пойду прошвырнусь, — конопатый племянник моего друга солидно встает и скрывается в прибрежных кустах. Впрочем, отсутствует он недолго: уже через пару минут возвращается со спичечным коробком, внутри которого что-то шуршит и стрекочет.
— Кузнечика поймал! — горделиво сообщает он.
— Молодец! — я покровительственно улыбаюсь и пытаюсь припомнить, кого же я сам ловил в далеком детстве. То ли жуков, то ли сороконожек. И тоже, кажется, прятал их в такие же коробки, а зачем, для чего — не помню. Может, пугал коллег по детскому саду, а может, просто убивал время…
— Какая все-таки сладкая штука — вода!
Я вздрагиваю от неожиданного восклицания. Разумеется, это снова Егор. Покончил со своим таинством и теперь снова будет заряжать меня новоиспеченными парадоксами.
— И чего мы, спрашивается, на сушу полезли? Жили бы себе и жили на глубине. Ласты бы отрастили, жабрами обзавелись… — Егор степенно выходит на берег. Смотреть на него — одно удовольствие. В профиль он напоминает морского льва, в анфас — атлета, только что побившего мировой рекорд. По мощному телу сбегают многочисленные ручьи, лицо — как у шестимесячного младенца. Полотенцем Егор не пользуется и блесткие капли попросту растирает ладонями. Все равно как мазь и живительный бальзам.
— Вот! — Серега немедленно подбегает к дяде и демонстрирует свой коробок. — Кузнечика поймал! Он будет теперь моим другом!
— Другом? — Егор добродушно щурится. — А разве можно друга держать в заточении? Представь, каково ему там — в тесноте да темноте! Я вот в подпол тебя засажу, станешь ты после этого со мной дружить?
Все предельно доходчиво, и Серега без слов выпускает кузнечика на волю. Глядя на столь зрелую педагогику, я ощущаю легкий стыд. Я-то для Сереги нужных слов не нашел. Конечно, он шпингалет и многого не понимает, но, возможно, именно с такими нужно говорить серьезно и по-взрослому.
— Как там насчет клева? — деловито интересуется Серега. — Что-нибудь нашептала река?
Я скептически улыбаюсь, но уши держу востро. Во время утренних омовений Кама и впрямь “нашептывает” Егору любопытные вещи. Как она это делает, не знает никто во всем Сарапуле, но, по его словам, все свои предсказания он получает от реки именно в такие моменты.
— Поглядим, — уклончиво говорит Егор и принимается одеваться. — Может, и не получится сегодня ничего.
— Какие-то проблемы? — улыбка моя становится шире, и Егор со вздохом признается:
— Не то чтобы проблемы, но… По всему выходит, что мокрыми нам сегодня быть. Мокрыми и без улова.
— Это как же?
Егор пожимает плечами.
— Вот и узнаем как.
— Что ж тебе река главного-то не нашептала?
— Потому и не нашептала, что это наша жизнь, не ее. Если человеку предсказывать все будущее без остатка, то и жить станет неинтересно.
Сказать на это нечего, и, по-рыбьи открыв и закрыв рот, я бреду к лодке, чтобы с преувеличенной озабоченностью взяться за протирку скамеек и смазку уключин. Очевидно, что я занимаюсь ерундой, но Егор с Сергеем никак на это не реагируют. И только такса с пугающим именем Шрэк недоуменно следит за моими телодвижениями. Возможно, ей даже хочется тяпнуть меня за ягодицу, но, следуя примеру своих хозяев, она так же проявляет душевную тактичность. В итоге ягодицы остаются нетронутыми, и очередной словесный ребус Егора успевает осесть в моей голове подобием накипи на стенках кастрюльки. Картинка получается странная: вроде и красиво, а все одно ничего не поймешь.
***
Проходит совсем немного времени, и вот мы уже скользим по водной глади. По очереди даже успеваем поработать на веслах, но это больше для удовольствия и разминки. На таких реках, как Кама, мускульная тяга не приветствуется. Далеко не уйдешь, да и с течением не совладаешь. Потому и обзаводится моторами все здешнее население. Даже самые плохонькие рыбаки ставят на свои плавсредства бензиновые “ревуны”, мы же себя “плохонькими” не считаем, а потому наш “Кальмар” резво бежит вперед, держа направление на ориентир, видимый только одному Егору. Наш капитан полулежит на корме, управляя мотором, Сергей с таксой, как и положено, сторожат на носу, сам я кручу головой и гигабайтами впитываю в себя окружающие красоты. Откуда-то издалека волной налетает музыкальный рокот. Это веселится один из плавучих ресторанов. “Кам он!” — с придыханием умоляет англоязычная певица, и Серега немедленно подпрыгивает на скамье.
— Слыхали? — он с гордостью оглядывается на меня. — Это про нашу Каму поют. Про нее все знают! Даже за рубежом.
— А как же, — не моргнув глазом, подтверждает Егор. — Кама — река мировая. Она и Сены длиннее, и Темзы с Рейном. А пригласить тех же европейцев к нам по весне, так вовсе обзавидуются. У них-то реки давно уже в камень и бетон запакованы, а у нас такое раздолье, что голову кружит! Рыбу на заливных лугах мешками можно собирать.
— Шутишь?
— Еще чего! — Егор качает головой. — Это ты на своем огороде редиску с морковкой дергаешь, а мы — окуней килограммовых за хвосты ловим.
— Точно! — Серега с готовностью распахивает руки. — Этим маем вот такущего сазана на огороде поймали, — хотел спрятаться между кустами крыжовника и застрял.
— Как застрял?
— Ну да, там же колючки, а он здоровущий! Я потом линейкой школьной мерил — получилось семьдесят восемь сантиметров в холке!
— В холке? — изумленно переспрашиваю я.
— Ага. А если безменом, то больше трех килограммов.
Все вновь смешивается в моей бедной головушке — крыжовник, холка, безмен… Тем не менее в несколько мужественных присестов я привожу мысли в относительный порядок.
— Ммм… Как же ты такого поросенка удержал? Семьдесят восемь сантиметров — не шутка!
— А я в нос его поцеловал, — простодушно объясняет Серега. — Поцеловал, — он и успокоился.
И снова мне приходится покорно кивать. Школа явно “егоровская”, — только он один и может успокаивать рыбу не ударом палки, а “волшебным поцелуем”. И глупо переубеждать Серегу в ином. Тот же сазан перевесит все мои аргументы…
— Опаньки! — Егор поднимает голову. — Теплоход летит! И, кажись, прямо на нас.
Я оглядываюсь. Егор прав, — далеко слева стремительно вырастает махина “метеора”. Уже сейчас видно, что корабль пересекает наш курс — точь-в-точь как тот злополучный айсберг, пропоровший борт “Титаника”. Только наша лодка — не “Титаник” и затонет гораздо быстрее. Сердце у меня екает, и я невольно хватаюсь за скамейку.
— Отворачивай! Успеем еще…
— Без паники! Ща все урегулируем, — Егор быстро достает рацию и щелкает тумблерами. — Так… Ну-ка, Сергунь, глянь, кто там у нас?
Серега моментально вскидывает к глазам ладонь. Его зорким глазенкам бинокль без надобности, он без того все видит отлично.
— “Орион”! — четко докладывает он. — Еще там цифры — шесть и девять.
— Спасибо, юнга! — басит Егор и преспокойно начинает вызывать знакомого диспетчера. — Але, Витек, соедини меня с капитаном шестьдесят девятого “Ориона”!.. Да нет, парень топить нас собрался, так что надо предупредить бедолагу. Насчет алиментов и прочих репараций… — Егор хитровато подмигивает мне, и его прищур моментально меня успокаивает. Как-никак мой друг десять лет проработал в речном порту и здешнюю кухню знает досконально. Во всяком случае, с “бедолагой” капитаном его соединяют довольно быстро.
— Але, “Орион”, как слышишь меня!
— Слышу нормально, кто это?
— Капитан судна “Кальмар”. Каким бортом будем расходиться?
Некоторое время рация растерянно шипит. Вероятно, ошарашенный капитан вглядывается до рези в глазах, пытаясь высмотреть надвигающуюся из неведомой дали угрозу.
— Не вижу вас! Где вы?! — в голосе говорящего чувствуется паника. О столкновениях на воде он, разумеется, наслышан и, конечно, не хочет никаких жертв. Между тем контуры теплохода продолжают расти, отворачивать в сторону скоростной кораблик явно не спешит. Это обстоятельство заставляет Егора подстегнуть нерадивого “коллегу”.
— “Кальмар” настоятельно просит “Орион” принять левее! Иначе столкновения не избежать.
— Что за шутки! Где вы?!
— Да прямо перед тобой, екалэмэнэ!
— Ты что, на плоскодонке?
— Я на “Кальмаре”! — рычит Егор. — Тебе, кажется, ясно сказано: прими левее!..
И чудо чудное происходит: громада теплохода нехотя отворачивает, по дуге огибая нашу лодчонку. Капитан наконец-то усматривает нас, и рация щедро сыплет проклятиями. Впрочем, мы их уже не слушаем. Щадя слух невинного ребенка, Егор благоразумно отключает рацию.
— Обидели капитана, — хмыкаю я.
— Это меня обидели! Назвать “Кальмар” плоскодонкой! Да за такое в прежние времена стрелялись!
— Успокойся, бретер, — я киваю в сторону уплывающего теплохода. — Враг-то бежит! И вон какой огромный.
— А с ними только так и надо! — бурчит Егор. — Всю реку, понимаешь, заездили! То музыку среди ночи врубают, то соляру в воду сливают. Это океан может нефть переварить, а рекам подобная пакость, как холестерин сердечнику… И что это за закон, когда маленький обязан уступать дорогу большому! По мне, так все наоборот должно быть. Взять и ввести правило преимущества прохожих — все равно как за рубежом. И пусть, понимаешь, объезжают.
— Ты ведь не прохожий.
— Верно, я более беззащитен. У меня скоростенка — всего ничего, а у него подводные крылья и семьдесят километров в час. Потому и надо беречь нас от всяческих “Орионов”. — Егор оживляется и немедленно начинает рассказывать, как на Каме испытывали первые российские теплоходы на воздушной подушке. Серия также именовалась “Орионами”, но тетка Егора называла их “Ларионами”. Изобретение, судя по всему, было неудачным и постоянно ломалось. По реке плавал обычно только один из теплоходов, все прочие стояли на приколе в ожидании запчастей из Москвы. И та же тетка говаривала: “Вниз-то по течению Ларион еще сплывет, а вот обратно в Сарапул его уже под руки ведут!” Имела в виду, что тянут на буксире…
— Эх, не был ты у нас на сбросе воды! — тут же без перехода сетует Егор. — Это когда, значит, строили Нижнекамскую ГЭС. Вот где была форменная фантастика! Куда там Голливуду с его анимацией! Из-за плотины лед на реке провис, а после пошел взрываться. Причем ломался срезами, так что всю Каму перегородило торосами. А потом на ГЭС плотину вскрыли, и все повторилось с точностью до наоборот. Лед вспучило и снова пошло корежить. Грохот стоял, точно при артобстреле. Что уж там рыба про нас думала, даже представить себе невозможно. Да что рыба! В ту зиму даже волки через Каму перебегать боялись. А ведь наши волки — всем волкам волки! В голодную зиму хуже напасти нет. Стаями переходят с левого берега на правый и начинают резать все живое — от кроликов до коров. Бывает, и на людей бросаются… — Егор задумчиво косится на шрам, украшающий правое запястье, но от комментариев воздерживается.
— В такой сезон на них охоту обычно объявляют. Бывает, и призовой фонд назначают. Самый большой приз, помню, в восьмидесятых давали. За беременную волчицу — аж целый автомобиль ЛУАЗ!
— Круто! — ахаю я.
— Еще бы, — Егор вздыхает. — Только и грех это. Она хоть и хищница, а все-таки мать, и ты вместе с ней еще десяток душ на тот свет отправляешь. Вот и получается, что в следующей жизни они уже не волками родятся, а кем похуже. По всему выходит, что не зря Кама их на том берегу держит. И нас спасает, и их…
Егор вновь рождает историю — на этот раз о реке, которая исполняет функцию границы. Вроде и здесь Урал, и там, а разница все же существенная. И люди отличаются, и флора, и фауна. К примеру, напротив Сарапула, стоящего на холмах, простираются абсолютно равнинные леса, и тех же волков на том берегу пропасть, а на этом практически нет. И такой же границей река долгое время была во время гражданской войны. Железнодорожный мост через Каму взрывали и восстанавливали аж семь раз! При этом взрывали мост строго по очереди — в зависимости от того, кто наступал: белые или красные. Хорошо, хоть крушили обычно только один пролет. На весь либо взрывчатки не хватало, либо доставало ума понять, что самим же потом восстанавливать.
— А вот на этом месте могла лежать баржа с пленными красноармейцами, — Егор, словно древнеримский патриций, указывает большим пальцем на воду. — Был, понимаешь, такой случай: красные в Сарапуле стояли, а белые — чуть выше по течению. Белых-то красные в плен не брали; офицеров расстреливали, рядовой состав под свое знамя ставили. Ну, а белые еще по старым понятиям жили: пленных красноармейцев на специальной барже держали, следствие учиняли, допросы снимали и прочие дела. Ну, а как красные наступать стали, белые решили баржу затопить. Само собой, вместе с пленными. Вывели ее на середину реки и стали ждать приказа. Понятно, красные об этом прослышали. Да и как не прослышать, воевали-то русские с русскими. Бывало, в одном дворе белые на постое, а по соседству — красные. Пока отъедаются да раны залечивают — перемирие соблюдают, а как отдохнут — шашки на пояс, трехлинейку за спину — и понеслась. Словом, решили комиссары отбить своих. Отважных людей среди них тоже хватало… Переоделись в белогвардейскую форму, сели на два катера и поплыли вверх по Каме. Приблизились к барже, представились уполномоченными от местного командования и сообщили приказ — отбуксировать баржу в Гольяны. А как проверить? Раций тогда не водилось, документы с печатями тоже были в диковинку. В общем, подцепили баржу на буксир и поволокли. Ну, а как отплыли за пределы видимости, скоренько разоружили охрану и уже в Сарапуле вывели узников на свет божий. Потом, разумеется, памятник по этому случаю соорудили — в аккурат возле моей родной школы…
Свирепый удар обрывает рассказчика и почти переворачивает нашу лодку. Команду “Кальмара” выбрасывает в прогретую камскую воду. Моторка плывет себе дальше, а рядом со мной, отплевываясь и отфыркиваясь, последовательно выныривают три головы — одна собачья и две вполне человечьи.
— Топляк! — отпыхиваясь, поясняет Егор. — Сергуня проморгал, — нас и торпедировало. А может, я накаркал. Нельзя показывать большим пальцем на воду, да еще большевиков поминать…
Егор не просто спокоен, он даже готов по обыкновению шутить. Самому мне не до шуток, — дистанция до ближайшего берега по всем прикидкам не менее километра, а нас, как ни крути, трое, не считая собаки. Конечно, тонуть и орать благим матом я не собираюсь, однако хладнокровие моих спутников меня все-таки обескураживает.
— Что будем делать? — интересуюсь я.
— Плавать, что же еще? Вон какая вода славная! — Серега залихватски нарезает возле нас круги. — А как “Кальмар” вернется, мы обратно залезем.
— С чего это он вернется? — не верю я.
— Серега прав, — поддакивает Егор, — руль-то я выпустил, значит, лодка по кругу пойдет. А газ у меня поставлен самый малый, так что поймаем беглеца, никуда не денется.
Глядя, как Шрэк привычно карабкается на широченную спину хозяина, я невольно примолкаю. Версия хозяев звучит фантастично, но именно так все и происходит. Чихая мотором, “Кальмар” выписывает на водной глади полный круг и вскоре возвращается к брошенным пассажирам. Лодочка неуверенно виляет из стороны в сторону — кажется, чувствует свою вину, зато и не противится, когда опытная рука хозяина цепляет ее за борт. Первым забрасывает свое тело в лодку Егор, следом эвакуирует нас с Серегой.
— Ну? — он радушно сияет, подмигивает мне глазом. — Как тебе наше приключение?
— Ничего себе приключение! А если бы бревно борт пробило?
— С чего это? Лодка-то не чья-нибудь, моей конструкции! И даже если пробило бы, ничего страшного. Серега у нас, как Ихтиандр, плавает, а таксу я бы на спине прокатил. Делов-то!
— Оно конечно… — мычу я.
— Главное — предсказание сбылось! — торжествует Серега. — В смысле, значит, мокроты.
— Ишь ты, запомнил, — Егор, усмехаясь, стягивает с себя майку, буднично выжимает. Все с тем же олимпийским спокойствием отвязывает черпак и протягивает Сергею. — Я, честно говоря, на дождь поначалу грешил. Тучки-то вон они — на горизонте, а тут топляк какой-то. Попробуй, предскажи такой курьез
Возможно, для него это курьез, но для меня и впрямь настоящее приключение, и, глядя на работающего черпаком Сергея, на вылизывающую шерсть таксу, я вновь начинаю тихо завидовать. Наверное, люд, живущий возле большой воды, действительно обладает особой косточкой, особым характером. Потому и не боятся здесь ничего — ни грядущей ассимиляции с китайским потопом, ни пробоин, ни волчьего нашествия. Нам, материковым племенам, их трудно понять, да, пожалуй, и нет в этом особой нужды. Хорошо, когда в мире остается место для маленьких и больших загадок.
— А ведь мы, братцы, считай, амбразуру грудью прикрыли, — задумчиво говорит Егор.
— Какую еще амбразуру?
— Самую настоящую… Помню, однажды я тоже с застолья вот так удрал. Должен был доцент один старенький уйти, да он все в коридоре топтался, перед хозяевами расшаркивался, а я на свидание спешил, вот и опередил его. Вышел из подъезда, а там пара бичей с палками. Как раз калымили на вечерний выпивон. Даже не поздоровались, волчары, сразу навернули по кумполу. Хорошо, успел увернуться, удар вскользь прошел. Даже связать их потом сумел… Ну, а будь на моем месте тот старикан — и что бы случилось? — Егор с грустью покосился на реку. — Так что, вполне возможно, не наше это было бревно.
— То есть? — до меня не сразу доходит мистический смысл высказывания Егора, а когда доходит, я тут же оборачиваюсь, спеша поймать взглядом далекую крапинку убежавшего теплохода.
— Ну, да, — кивает Егор. — Мы ведь его в сторону отвернуть заставили, а сами тут же и напоролись. Значит, нахальством своим судьбу его изменили. И спасли тем самым кучу людей.
— Так уж и спасли…
— А ты как думал! Это для нас топляк — не самое опасное препятствие, а для “метеора” подобные полешки — похлеще морской мины будут. Потому и отказались в свое время от лесосплава. Очень уж накладно получалось для судоходства. Был ведь на Каме случай, когда в такой же “топляк” вмазался на полном ходу “метеор”. От удара, говорят, даже из воды выпрыгнул. Все равно как дельфин какой. А после нырнул и носом в ил зарылся. Человек восемьдесят было на судне, и все погибли. — Егор вздохнул. — Словом, дышите, ребятки, и радуйтесь. Значит, не пришел еще наш с вами черед.
— Так ведь и мы могли бы затонуть!
— Если не затонули, значит, не могли, — внушительно произносит Егор. — Я ведь о том тебе и толкую. Чему суждено случиться, то и происходит, ферштейн? И если река нас любит, то не возьмет к себе до поры до времени. А купанье — что ж… Высохнем — и все дела. Тем более что предупрежден, значит, вооружен, а нас с самого начала вежливо предупредили.
И снова мне нечем крыть. В самом деле, предупредили. А кто не услышал, тот сам и виноват…
— Вон он, гад, плывет! Видите — вон!
— Кто он-то?
— Да бревно же!
— Значит, не он, а оно, — степенно поправляет Егор.
— Тогда почему топляк? — возмущается Серега. — Бревно — оно, а топляк, понимаешь, он? — Интонации парнишки явно заимствованы у дяди, но в дискуссию Егор не вступает. Серега возбужденно тычет пальцем в неведомом направлении, и, приподнявшись, мы также напрягаем зрение. Цель где-то рядом, и все равно злополучное бревно мы угадываем не сразу. Глаза у мальца, что и говорить, соколиные. Топляк тем и опасен, что скрыт под слоем воды. Попробуй, разгляди такой гостинец! Только подплыв вплотную, мы видим смутные контуры подводного чудища. На мгновение мне даже кажется, что я вижу не бревно, а настоящего крокодила, но это все-таки дерево — ствол метров шесть в длину, довольно приличного диаметра.
— Ничего, отплавался супостат! Ща мы его в плен сагитируем, — Егор неспешно подводит лодку к толстому комлю, аккуратно обвязывает бревно веревкой. — Вот и славно! Будет теперь прок от нашей прогулки.
— А как же рыбалка? — вяло интересуюсь я.
— Рыбалку придется отложить. Все равно черви утонули, да и какая рыбалка в дождь?
— В какой дождь?
— Тот самый, что вот-вот начнется. Он ведь только того и ждал, чтоб мы миссию свою выполнили. А теперь все, дело сделано, — так что может хлынуть в любой момент.
Словно в подтверждение сказанного, невидимый фотограф нажимает на спуск, и небеса предупреждающе бликуют. Пока всухую и без грома, но намек достаточно прозрачен, и я благоразумно умолкаю. Миссия, значит, миссия. Во всяком случае, не так обидно. Когда есть смысл, можно и потерпеть, а смысл нам Егор предложил вполне героический.
— Внимание! Ливень начнется через семь минут сорок три секунды! — звонко кричит Серега.
— А ты-то откуда знаешь? — ревниво интересуется Егор.
— Мне тоже река нашептала!
— Когда это?
— А когда с вами плавал… — паренек глядит на свои новенькие часы и делает уточнение: — Уже меньше: семь минут и девятнадцать секунд!
Точность оглушающая, но ехидничать я не тороплюсь. Может выйти себе дороже. Потому как уже знаю: камские предсказатели — народ серьезный. Я просто ложусь на скамью и апатично улетаю взором в смуглеющее небо. “Кальмар” тем временем продолжает плыть к берегу, буксируя злосчастное бревно, — подальше от грозы и дурных знамений. Все так же полулежа на корме, Егор плавно добавляет газу. Бегать от опасности он не приучен, однако не такой уж большой срок — семь минут и девятнадцать секунд. А посему нам лучше не мешкать…