Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2006
Алексей Иванов. Золото бунта, или Вниз по реке теснин: Роман. — СПб.: “Азбука-классика”, 2006. Тираж 20 000.
Бес
Попалась мне тут в жадные бесовские лапы новая суперпопулярная книга — “Золото бунта” Алексея Иванова. Вернее, суперпопулярной ей только ещё предстоит стать: для этого надо разъяснить поголовно всем менеджерам среднего звена, главным на данный момент потребителям подобной литературы (ибо мало кто ещё захочет, а главное, сможет выложить 222 рубля непонятно за что), мол, чтение вот этой белиберды — есть круто, модно и стильно. Ну, реклама при умелом обращении — вещь страшная и убойная, как топор, так что опытные, специально обученные товарищи данной прослойке общества всё популярно расскажут и покажут в кратчайшие сроки. А я уж расскажу, почему упомянутую сумму разумнее будет потратить на что-нибудь более полезное. Например, пропить.
Что есть главное в бестселлере? Чтобы, открыв первую страницу, обыватель не закрыл книгу. Чтобы, отвесив челюсть, забыл пойти на работу и вспомнил бы об этом, только когда за окнами уже стемнеет. Мегахит современного книжного рынка должен схватить читателя за глотку, как душитель — жертву, и не отпускать до тех пор, пока произведение не будет прочитано от корки до корки. Что мы имеем в данном случае? Читатель открывает себе книгу и буквально на второй странице повествования читает что-нибудь вроде: “Бурлаки бросились вытаскивать новые потеси, которые лежали на кочетках на кровле коня”. Какие потеси? Что такое кочетки? Откуда у коня появилась кровля? Почему барка должна отуриться (и что вообще означает сие действо), что такое льял, где на барке находится мачта-щегла и что это вообще такое? И ведь нет ни глоссария в конце книги, ни сносок — вообще ничего нет. Только, шутка сказать, к 454-й странице мы узнаем, что льял — это “посерёдок” барки (или “посерёдка”? понятия не имею, как правильно), потеси — это вёсла, а также расшифровку других диалектных словечек сплавщиков по Чусовой в XVIII веке. Вы всерьёз полагаете, что обыватель полезет в словарь Даля, чтобы узнать, о чём же, собственно, идёт речь? Да ни фига не полезет, отбросит книгу, и всё.
С сюжетом автор, надо сказать, не прогадал — он настолько нов и оригинален, что прямо поразительно: сын хочет узнать тайну гибели отца и обелить память родителя. Ну, нигде не встречался, ни в каком произведении, ни в какую эпоху. Впрочем, пипл именно это хавать и будет, так что с этой точки зрения — вопросов нет. Вопросы у меня по ходу повествования другие. Например, любимая моя тема — нечистая сила. Спору нет: местами написано — просто моё почтение. Даже несколько страшновато, когда читаешь о взводе солдат, сгинувшем от наговора вогула в лесу, или об избе, которую леший построил, или о Пугачёве, который явился Осташе в родном доме, а потом бежал за ним до реки, придерживая руками свою отрубленную голову… Про Шакулу, который три раза умер, вообще разговоров нет — аж пот холодный прошиб. Но к чему это всё было? В книгах подобного рода (полуприключение, полудетектив, уж извините за столь примитивное определение жанра) мистики либо не должно быть вообще, либо она должна в конце разъясниться самым что ни на есть материалистическим способом. В горячке, например, к герою демоны приходили, или под действием наркотика, насильно введённого, или просто с перепою, наконец. В “Золоте бунта” всё как в сказке. Раз вогул — значит, с бесами водится и умело их использует, как ему вздумается. Без креста остался — пропал… И таких моментов очень много. Спору нет, завлекает. Но как-то бессмысленно и по-детски немного — рассказать для уинтересивания сюжета страшилку.
С описаниями природы автор тоже явно переборщил. Разумеется, для воссоздания пространства-места-времени описать быт героев и пейзаж необходимо — чем детальнее, тем лучше. Но когда страниц по пять—десять идут описания бойцов на Чусовой (бойцы, если кто не знает, — это скалы, о них разбиваются барки) — это уже явно через край. Всякие там Разбойники, Хилые, Запятки, Разболтай-болтай-малины просто катастрофически утомляют. Столь пространные пейзажные зарисовки в данном случае совершенно излишни и перегружают повествование — из книги можно смело выкинуть страниц сто пятьдесят, и она от этого только выиграет.
Ну и, наконец, главный герой, Осташа. Правдоискатель. Старовер. Человек, стало быть, с твёрдыми моральными устоями. На первых страницах он даже отворачивается, когда видит, как пьют никониане. Ну, правда, ближе к середине он уже заветы древлеправославной веры позабудет. Девства дочку врага своего в бане лишить? Пожалуйста. С вогулкой-язычницей, ведьмой, по-собачьи трахаться в чуме? Да сколько угодно. Честь сплавщицкую замарать — барку намеренно об скалу разбить? Да легко. А сколько народу он по ходу действия порешил сам, а сколько порешили из-за него — вообще подумать страшно, а перечислять — долго. По христианским, а тем более по старообрядческим канонам ему до конца жизни на коленях стоять, замаливать всё это — и то не замолит.
Но ладно. В конце концов, погубить себя ради правды — это ещё понятно. Но ведь по большому-то счёту Осташа в конце книги ничего не добивается. Да, все его враги погибли — кто сам собой, а кто с Осташиной помощью. Нет больше тех, кто чернил имя его бати по всей Чусовой, нет и его дядьёв-душегубцев — братьев Гусевых. Но что дальше-то? Про казну Пугачёва, которую Осташа находит-таки в конце, он никогда никому не расскажет и уж тем более не возьмёт, как не взял её его батя. А стало быть, не сможет доказать, что его батя казну не крал. После того, как сам Осташа в погоне за Колываном Бугриным и Чупрей Гусевым разбил, да ещё и намеренно, свою барку о боец Гусельный, его навряд ли возьмут в какой-нибудь сплав даже простым бурлаком. Дурная слава о нём всё равно будет гулять по всей Чусовой — уж постараются те бурлаки, что сбежали от него на полпути (и кстати, как выяснилось впоследствии, правильно сделали). Для капитана Берга, который отправил вместе с Осташей в скит взвод солдат, чтобы захватить Яшку Гусева, Осташа навсегда останется беглым преступником, к тому же похоронившим неведомо где его людей.
В самом конце книги, правда, обнаруживается, что Неждана Колыванова пришла к Осташе в дом с его ребёнком — плодом банной любви. И брат её, сын Колывана, который предупредил Осташу на сплаве о кознях отца, тоже пришёл. Но зачем ради этого было губить своих людей, которые ему поверили и остались на барке, несмотря ни на что? Ведь он прошёл камень Разбойник — правда, не так, как хотел, но прошёл. Мог бы быть сплавщиком до конца жизни, как и думал, едва пройдя Разбойник. Колыван и Чупря и так перерезали бы друг другу глотки за пугачёвское золото — не сразу, так потом. Короче, чего ради городили весь огород — непонятно.
Подводя итог, скажу следующее. Кому интересно читать гибрид “Волкодава” Марии Семёновой и “Капитанской дочки” Пушкина — это ваша книга. Если ни к тому, ни к другому произведению означенных авторов вы любви не испытываете — то сейчас вы, наверное, уже знаете, как с большим толком потратить те 222 рубля, что стоит “Золото бунта” в городе Екатеринбурге.
Ангел
Чудны дела Твои, Господе! — воскликнул я, как только прочел роман Алексея Иванова. Разве в наше богомерзкое время в нашей богомерзкой литературе может появиться нечто пусть не великое, но хоть замечательное, талантливое, живое, оригинальное? Современные писатели-лауреаты, от разучившегося писать Василия Аксенова до так и не выучившегося Дениса Гуцко, производят тексты, так сказать, для внутреннего (внутри одной-двух коллегий жюри) потребления. Массовики-затейники вроде Дашковой и Донцовой пичкают несчастного читателя самым низкопробным чтивом, все ниже, и ниже, и ниже опуская его уровень. Русская классика забыта на школьной парте, классику советскую уже не в каждой библиотеке найдешь. Словом, не литературный процесс, а какой-то литературный Апокалипсис.
И вот в этом мире появляется чудо-писатель! Романы пишет, как научные монографии, а научные монографии — как художественные произведения. И что же, издается за свой счет? Его читает кучка друзей и знакомых? Ничуть не бывало: престижное издательство выпускает книги Иванова огромными тиражами. Разве не чудо? Зря Нечистый изгаляется: ничего менеджерам среднего звена растолковывать не нужно, они и без того уже сметают с полок “Золото бунта” и “Сердце Пармы”, еще один бестселлер Алексея Иванова. Почему же столь “трудный” писатель стал так популярен? Тайна сия велика есть. Врагу рода человеческого нипочем не понять. Тем паче не понять этого его прислужникам — критикам, издателям, пиарщикам. Как же так, спросите, не грамотному ли пиару издательства “Азбука-классика” обязан своей славой Иванов? Нет, не пиару. Скольких писателей тщетно пытались раскрутить столичные издательства, сколько денег на рекламу затратили, но раскрутили в общем-то немногих. Почему же Иванова удалось поднять из безвестности и провинциальной глуши, а многих, очень многих его коллег нет? Иванов принадлежит к числу тех писателей, чей успех и в самом деле загадочен. Столь же странен и загадочен был Пелевин, который, кажется, сам так и не понял, за что его книги так полюбил народ. Не поняли его секрета ни критики, ни издатели. Они только надували щеки и высокоумно рассуждали о всякой ерунде.
Чем же так хорош роман Алексея Иванова? Не знаю, как вам, а мне более всего понравилось, что Иванов не заигрывает с читателем. Да-да, Бес, чтобы твою книгу читали, вовсе не обязательно читателю угождать, лебезить перед ним. Умный читатель и без этого распознает СВОЕГО писателя. В награду за доверие и терпение он получит много часов упоительного чтения, ведь каждый, кто одолеет первые тридцать—сорок страниц романа, уже не сможет оторваться. Мир Алексея Иванова поглощает читателя постепенно, но зато прочно: уже не важно, показывают ли по ящику “Танцы на льду” или какие-нибудь “Тайны следствия” — вы о них и не вспомните. Тонким слоем пыли покроются сегодняшняя газета и глянцевый журнал, остынет на плите обед, а вы все будете читать и читать о приключениях чусовского сплавщика Осташи Перехода, жившего где-то в первой половине девяностых годов осьмнадцатого века.
Иванов оказался превосходным мастером сюжета, но таких мастеров у нас не так уж мало. Примечательно другое: Иванов воссоздал интереснейший мир уральских староверов конца XVIII века, да еще и сделал этот мир столь интересным и привлекательным, что читатель, никогда прежде не увлекавшийся историей и краеведением, с удовольствием стал погружаться в этот мир. Читая “Золото бунта”, легко представить и барку на Чусовой, груженную демидовским железом, и логово дырника на страшной Костер-горе, и хоромы староверческого магната Конона Шелегина — чусовского “великого инквизитора”.
Кстати, о краеведении. Всегда я считал, что занятие это скучное и нудное. Пусть не сердятся на меня историки-краеведы, и среди них можно найти людей достойных, талантливых, но слишком уж много развелось краеведов тупоумных, ленивых, ограниченных. Напишет такой субчик статью “К вопросу о выплавке чугуна в Гороблагодатском округе в первой трети XIX века”, от одного заглавия в сон потянет. Кому этот давнишний чугун теперь-то нужен? Или еще бывает: какой-нибудь литератор получит от знакомого чиновника подряд на книжку к юбилею Бажова (варианты: Мамина-Сибиряка, Никонова, губернатора, мэра) и расстарается, напишет что-то сахарно-сиропное. В общем, давно я уж ничего хорошего от краеведов не ждал, а тут вдруг появился Алексей Иванов, которого печатают не в Нижней Салде, а в самом Санкт-Петербурге, да еще, сказывают, в городе Париже. Я, правда, не разглядел: облачность иногда и ангелам мешает, но верю на слово издателям Иванова. Лет тридцать назад французские ученые (Жак Ле Гофф, Эмманюэль Ле Руа Людюри) стали авторами нескольких академических бестселлеров. А ведь занимались они, в сущности, французским краеведением, но делали это так хорошо, так талантливо, что сумели сделать французское краеведение интересным и поляку, и немцу, и русскому. Теперь же, прочтя “Золото бунта”, даже скептики поняли, что и в России наконец появился такой замечательный краевед.
Язык “Золота бунта” не столь прекрасен, сколь удивителен. Восстановление языка чусовских сплавщиков-староверов если и не подвиг, то уж, во всяком случае, дело выдающееся. Вечно брюзжащий Андрей Немзер, правда, заявил, что нет тут ничего особенного: дескать, и Дмитрий Балашов в своих романах из жизни московских великих князей, и современный питерский писатель Игорь Ефимов язык эпохи восстанавливали. Не соглашусь. Герои Балашова говорили на современном русском литературном языке, очищенном лишь от самых “кричащих” неологизмов и варваризмов. Вставлял он в речь своих героев и старинные словечки, но делал это с осторожностью — чуть перегнешь палку, и читатель от романа отвернется, не пожелает продираться сквозь древнерусскую речь. Ефимов вообще сочинил довольно-таки средненькую стилизацию (роман “Новгородский толмач”), язык эпохи не выдержал. А вот Алексей Иванов и впрямь взялся за дело неподъемное. И ведь осилил его! “Золото бунта” вовсе не нуждается в глоссарии. Если читатель не бросит роман на первых страницах, он довольно быстро освоится с этим языком и легко отгадает значение незнакомых слов. Бешеная популярность Иванова доказывает, что не так уж безнадежно глуп наш читатель, не так уж ленив и нелюбопытен.
Словом, популярность книги от лингвистических экспериментов ничуть не пострадала, а с точки зрения художественности “Золото бунта” только выиграло. Иванов сразу выделился на фоне отнюдь не бесталанных современных писателей, доказал свою самобытность. Самобытность — вещь бесценная. Что греха таить, в современной русской литературе тех, кто умеет хорошо, складно писать по-русски, не так уж мало, но почти все они сливаются в какую-то неразличимую серую массу. А вот Иванов сияет как солнышко. Он сумел сделать почти невероятное: стал не только хорошим, но НИ НА КОГО НЕ ПОХОЖИМ ПИСАТЕЛЕМ.
Ну и напоследок о нравственном облике героя. Я, сидючи на облаке и наблюдая жизнь человеческую, давно заметил: морализировать больше всего любят люди бесчестные. Вор и взяточник обожает слыть бессребреником и обвинять других в корыстолюбии, убийцы часто бывают сентиментальны (Ленин рыдал, когда смотрел в театре последний акт “Травиаты”). Так и наш Бес. Скольких людей с пути истинного сбил, соблазнил, развратил, растлил. И на тебе, взялся поступки православного христианина судить! Привел бы я тут цитату из своей любимой книги (из Евангелия, разумеется, а вы что подумали?), да воздержусь. Все равно до Беса не достучаться. А читателю с радостью поясню свою позицию. Осташа — главный герой этой книги, но кто сказал, что он герой положительный? Кто сказал, что положительный герой вообще необходим для русского романа? Напротив, если б в “Золоте бунта” хороший, приближенный к идеалу христианина Осташа побеждал окружающих его воров, убийц, хитников и чертопоклонников, сам оставаясь чистеньким, то роман и впрямь превратился бы в американоидный блокбастер. В русских же романах идеально-положительных героев раз-два и обчелся. Даже Алеша Карамазов был не без греха, не без червоточинки. Что уж говорить об Осташе Переходе. Финал “Золота бунта” может показаться сомнительным, несправедливым, но он не банален: Осташа разбил барку, чтобы принять участие в погоне за кладом Пугачева, но вместо возмездия получил нечаянную награду: семейное счастье с дочкой только что убитого им врага. Поступок Осташи, понятное дело, без наказания не останется, но судить его будет не писатель, а Господь.
P.S. от Беса
Ну не знаю, не знаю. Белокрылый вечно всех защищает. А я больше спорить не стану, а просто процитирую один абзац из бессмертного шедевра Алексея Иванова:
“Хороший ты мастер, дед. Без охулки. Барке полный набор даешь. Ни одного бокаря с кипуном в волокнах. Ни одного бруса с косослоем — весь косослой на кницы пустил. И брус у тебя не пиленый, а на райно тесанный. И матерьял только свежий, без сохлых рвотин. Видел я, у тебя даже гарпины и бортовины на гибале распариваются, чтоб не треснули. Даже на палатник ни одной горбылины…”