К 350-летию горнозаводской династии
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2006
“…посылаю тебе мою персону”
О роде Демидовых надо говорить как о неком единстве, на отдельных его представителей нельзя смотреть изолированно: каждый из них — страница родовой биографии. Они — элементы развернутого во времени целого, свидетельства определенного этапа развития свойств и качеств системы. Их жизненный опыт, отношение к делу, одержимость тем, чему они себя посвятили, нужны новой России.
В Нижнетагильском музее-заповеднике хранится портрет Никиты Демидова, написанный маслом в первой четверти ХVIII века неизвестным художником. Так вот, Мариэтта Шагинян, жившая в годы Великой Отечественной войны на Урале и однажды побывавшая в Нижнем Тагиле, так отзывалась об этом полотне:
“На портрете худой мужик с пронзительными черными “пугачевскими” глазами, в бороде лопатой, с огромным покатым лбом мыслителя и жилистой рукой рабочего. Такая страшная сила в этом лице, такое желание жить, что, кажется, с него писал Гоголь свой “Портрет”…
По хроникам видно, что Никита был сложный, но сильный человек; строгий, порой даже суровый, совершенно аскетичный, он жил в простой избе, не умел ни читать, ни писать, зато отличался необыкновенной памятью. “Другие ему Библию читали, он все, в памяти достойное, в которой главе стих, не токмо сказать, но пальцем место указать мог”, — рассказывал о нем Василий Татищев. Хмельного заводчик в рот не брал и пьяных терпеть не мог, никому и никогда не прощал таких слабостей, его заводские остроги — сплошные “зоны трезвости”. А еще деловит был, неутомим в работе, много знал и умел, дотошно вникал во все детали заводских буден.
Первое упоминание о нем в архивных бумагах относится к 1686 году, когда в Москву доставили 256 штук “тульского Никиткина ружья Демидова”. Можно смело утверждать, что именно с этого и началась знаменитая металлургическая империя. Дело в том, что для “потешного войска” будущего царя Петра, состоявшего из двух полков — Семеновского и Преображенского, тульские мастера были обязаны ежегодно поставлять до 2000 оружейных стволов. Вот тут-то и преуспел оборотистый Демидов! Биограф семьи ХIХ века К.К. Головщиков отмечал, что Никита создал первое “образцовое ядро” и “первое русское ружье”. А это говорит о многом: тульский кузнец был не просто охочим до наживы ремесленником, но и толковым изобретателем.
Переломный момент в его судьбе — личное знакомство с Петром I. Проезжая в 1696 году через Тулу в Воронеж, молодой государь возжелал заказать местным умельцам несколько алебард по иностранному образцу. У Демидова это получилось лучше всех. Уже через месяц он доставил в Воронеж 300 алебард. Царь был очень доволен и, не скупясь, наградил мастера.
Другой дальновидный ход туляка — поставка 20 тысяч солдатских ружей во время Северной войны со Швецией, цена за штуку — всего 1 рубль 80 копеек, тогда как казна подобные ружья закупала в ту пору по 12—15 рублей. Доверие властей было окончательно завоевано, его запомнили.
Но и это не главное. В 1697 году, свидетельствует уральский краевед Игорь Шакинко, верхотурский воевода Дмитрий Протасьев прислал в Москву, в Сибирский приказ, образцы уральской руды: часть ее отправили в Амстердам для проведения тщательных экспертиз, а другую отдали на испытания “тульскому железных заводов мастеру Никите Антуфьеву”. Получив из опытной руды два пуда железа и сделав из него две фузеи, два копья, тульский предприниматель вывел лестную оценку: “Железо — самое доброе…”
Вот тогда-то, говорят, глава Сибирского приказа А.А. Виниус и подкинул Никите идею — поехать на Урал и строить там новые заводы.
К началу 1702 года на заводе были выстроены плотина, доменная печь высотой 8,5 метра, молотовая, кузница, несколько амбаров, а также 10 изб и 2 дома для рабочих и служащих. Параллельно возводились вторая домна, молотовая и сверлильня. Исторический факт: первый чугун в Невьянске вышел из домны 15 декабря 1701 года, а 8 января 1702 года было выковано первое железо. Однако среди строителей выявилось “нерадение”. Происходили “свары и ссоры многие”, завод постигли “остановка и поруха”, качество построек было также неудовлетворительным…
Когда первое невьянское железо дали проверить Никите Демидову, он опять убедился в его отменном качестве. Может, все-таки рискнуть? К той поре, развернув промышленное дело на родине, Никита-отец довольно быстро осознал, что его развитие сдерживается возрастающим дефицитом древесного угля.
Правда, 2 января 1701 года Петр I пожаловал ему обширные лесные дачи в Щегловской засеке под Тулой. Однако уже через полгода отнял их, сочтя более важным сохранить ценную древесину для нужд кораблестроения.
Вот тогда-то, в начале 1702 года, опытный кержак вместе с сыном Акинфием и подался в столицу к царю бить челом — “пожаловать” ему Верхотурские заводы. К той поре Никита Демидов был уже хорошо осведомлен о ресурсном потенциале Урала, металлургическое освоение которого явно отставало от его возможностей, да и царь убедился в неэффективности казенного управления, европейский опыт ему подсказывал, что энергия частного предпринимателя результативней, нежели централизованная государственная власть.
И Петр решился: “1702-го марта в 4 день Великий Государь, сии выписки слушав и доношения тулянина Никиты Демидова, указал: Верхотурские железные заводы на Нейве реке… отдать во владение ему, Никите…” с условием, чтобы он работал “про его великого государя артиллерию и всего войска потребы”, поставлял бы воинские припасы по более низким ценам, чем другие заводчики, а также уплатил в рассрочку стоимость возведенных построек. Демидову было “делать велено пушки, мортиры, фузеи, сабли, тесаки, палаши, копья, латы, шишаки, проволоку, сталь и иные снасти…”.
А в январе 1703 года на свет появляется еще один именной указ, и снова о Демидове, коим “велено ему, Никите, в работу… отдать Верхотурского уезду Аяцкую, Краснопольскую слободы з деревнями и со всеми крестьянами, и з детьми, и з братьями, с племянниками, и землею, и со всякими угодьи…” — 917 душ мужского пола.
К сожалению, Никита прибыть на жалованные заводы сразу не смог, власти же настойчиво напоминали ему об этом, требуя “железо зделать полутше свtйского (шведского)”, а попутно “нагружая” поручениями, требовавшими его присутствия в Туле! Да и сам мастер знал себе цену: “Ехать немочно, потому что у меня в Туле дом и деревня и железных и мельнишных заводов и снастей заведено не малое число и многие заводы не довершены…” А посему на Урал поехал “в разведку” приказчик Емельян Ксенофонтов, в середине мая принявший и имущество, и 27 работников, несколько мастеров. Вслед за ним, в июле, Никита отправил на Каменный Пояс Акинфия, сам же выехал туда лишь спустя месяц. “Пришлые” гости сразу же выявили недостатки в строительстве завода: первая домна оказалась неисправной, размыло плотину. Акинфию пришлось не только достраивать, но и переделывать заводские сооружения, чем занялись привезенные из Тулы мастеровые во главе с Саввой Трегубовым.
В 1721 году Петр был особенно доволен Демидовым-старшим. Металл, который он поставлял для русских кораблей и за рубеж, ценился необычайно высоко, и оно получило официальное заводское клеймо “Старый соболь”! В тот же год Никита снова отличился, выполнив сложный и ответственный подряд — поставил раньше обещанного срока доброго дуба на шесть кораблей да еще на пять галер. В августе 1722-го из Кизляра государь-император шлет заводчику такое послание: “Демидыч! Я заехал зело в горячую сторону. Велит ли Бог свидеться? Для чего посылаю тебе мою персону. Лей больше пушкарских снарядов и обыскивай по обещанию серебряную руду…” “Персона” — это редчайшее отличие императора, портрет, оправленный в золото и усыпанный бриллиантами!
При Н.Д. Демидове Урал славился не только заводами. По свидетельству очевидцев, в его владениях дороги были лучше, чем в Европе! Удивительно, но факт: несмотря на явную благосклонность царя, Никита Демидович до конца своей жизни так и не принял от императора ни чинов, ни орденов, ни дворянства, хотя и был введен в дворянское звание еще в 1720 году. Говорят, Петр столь высоко ценил заслуги тульского промышленника, что хотел возвести в Петербурге медную статую в честь Никиты — в память грядущему потомству, но не успел этого сделать.
На Урале же Никита Демидов память о себе оставил немалую! К примеру, в 1716 году в Невьянске первой в России была отстроена домна круглого сечения. Благодаря ему появились на карте такие города, как Невьянск (1700), Верхний Тагил (1720), Нижний Тагил (1722), выросшие из поселений заводов, ему принадлежавших.
Это он послал на Исеть, где строился Екатеринбург, своего доменного мастера Ивана Карпова, а затем лучшего плотинного специалиста Леонтия Злобина с помощниками. И по чертежам Злобина был возведен огромный гидротехнический комплекс: крепкая плотина, 50 рабочих колес диаметром до шести метров, сложная сеть ларей. Восторженный де Геннин доносил Петру: “…прошедшей недели… такую великую новую плотину заперли, и вода в пруд пущена, изрядно устояла”. В Екатеринбурге демидовские мастера приняли участие в создании всех основных производств будущего казенного, самого мощного в крае завода, рассчитанного на четыре домны, 40 молотов и 150—200 тысяч тонн пудов продукции. А ведь были еще плотины других заводов — Шуралинского, Верхнетагильского, Быньговского, Алапаевского, Верх-Исетского, Юговского, Кушвинского и протчая, и протчая.
Не без его участия в России появилась своя Кунсткамера: Демидов пожертвовал для нее золотые изделия из сибирских курганов. В короткий срок на демидовских заводах были изготовлены фонтанные трубы для Летнего сада в Санкт-Петербурге и для Петергофа.
Никита, как и его сын Акинфий, без устали, разными способами собирал под свое крыло самобытных мастеров, одаренных и пытливых людей — принимал беглых, сманивал от конкурентов, “выписывал” из-за границы, просто-напросто крал. Талантливых отроков заводчики посылали учиться за рубеж, и, приехав назад, они создавали новые производства и технологии. По существу, они первыми поняли, что в промышленности дороже всего — человеческий капитал, знания…
Alter ego
Известны четверо детей Никиты Демидовича, доживших до зрелого возраста: сыновья Акинфий, Григорий, Никита и дочь Анастасия. Все сыновья стали заводовладельцами.
После смерти отца его недвижимое имение получил Акинфий. В его же пользу от своей части мужниного имущества отказалась и мать Евдокия (Авдотья) Федотовна. А потом — еще 20 лет непрерывного созидательного труда. Д.Н. Мамин-Сибиряк прозвал его главным носителем и осуществителем широких планов царя-работника, его “alter ego”.
В хлопотах он мечется по всему Уралу, покрывая за день, бывало, сотню и даже две верст, таскает за бороды приказчиков, спорит с инженерами, до разлива желчи ругается с управляющими, рассматривает составленные геодезистами карты и требует всегда лишь одного: “Быстрее, еще ловчее, говорю вам, подлое семя! Три шкуры спущу, если не исполните приказ минута к минуте!” Что делать: он и сам в заложниках у императора, который вошел во вкус побед и хочет воевать — во славу огромного будущего государства, кое он задумал и торопился воплотить в тех границах, какие себе наметил.
Демидов дома только налетами — вся его жизнь в ругани с управляющими, в непрерывной дорожной тряске, в разъездах. Как начал народ на заводы набирать, чуть не волком взвыл: кто бы знал, что русская натура, которой он — плоть от плоти и кровь от крови, самой большой палкой в его колесе окажется?! Прояснилось, что завод русскому человеку — противоестествен, не привык он по двенадцать часов в труде ломаться, а такое понятие, как дисциплина, ему вообще неведомо. Русский к своей душе приникает, больше ее слушается, а та ему сегодня в уши поет: “Робь до седьмого пота!”, а завтра зудит нестерпимо: “В кабак ступай или на печи лежи!”. Тут, кажись, и благим матом возопишь!
Ладно, шепнули-присоветовали: старообрядцев набирай! Начал Демидов на них ставку делать: в управляющие, в мастеровые, в приказчики их определять. Те в воз впряглись, поднатужились — и с места сдвинули! И потянулись на завод к Демидову людишки старой веры. А ведь это преступление — одно из самых страшных: император Петр их, как клопов, давит, со свету сживает, никак стрелецкого бунта им простить не может! Мало того, что двойной данью обложил, но еще дань третью требует — за то, что бород не бреют. А староверу лицо оголить — то же, что от Христа отречься! Вот и получается: жить кержаку в три раза дороже! Поэтому старообрядцы живут “беспашпортно”, и получается, что Акинфий, их к себе на заводы пристраивая, умножает ряды преступников!
Оставшись на самостоятельном хозяйстве, Акинфий Никитич число железных заводов увеличил в три с половиной раза! К концу жизни он владел 25 железными и медными заводами со 123 доменными, молотовыми, колотушными и иными фабриками, 25 плотинами, 85 железными и медными рудниками, тремя пристанями, огромным для того времени речным флотом (279 единиц). В его 215 деревнях и поселках, без учета заводских, по отчетным ведомостям проживало 13135 душ мужского пола, помимо детей и женщин.
Не вызывает сомнений, что Акинфий Демидов — личность, полностью слившаяся со своим делом. Не удивительно, что и сегодня мы почти не знаем подробностей его личной жизни, ее заслоняет история созданного им “горного царства”. И все-таки сквозь “дым заводских труб, грохот молотов” проступает фигура с глубокими, разносторонними познаниями в области техники и технологий, с не чуждыми нормальному человеку интересами и увлечениями.
Предполагается, что именно Акинфий приобрел в Саксонии знаменитую коллекцию минералогического кабинета И.-Ф. Генкеля во Фрейберге и подарил ее Петербургскому университету. В 1759 году кабинет был перевезен в Москву, но большая часть коллекции, видимо, погибла в пожаре 1812 года, хотя что-то могло сохраниться, например, чудом попавшая в собрание Нижнетагильского музея-заповедника “рудная пирамида”, на внешней поверхности которой в четыре яруса в особых гнездах размещаются образцы руд из 38 месторождений. На медных пластинах, укрепленных у основания пирамиды, сообщается: “Сия гора содержит на себе медные и железные руды, которые в ведомстве господина дворянина Акинфия Демидова лежащие при Сибирских его заводах. Содействована ноября 1728 года”.
Акинфий был владельцем довольно большой (173 единицы) коллекции картин. А вот книжное собрание не сохранилось. Но доподлинно известно, что в его домашней библиотеке имелись такие издания, как “Экономия” Флоринова, “О строении корабельном”, “Краткое руководство к познанию простых и сложных машин” Г. Крафта, “О пробирной науке”, “Описание морских признаков”, “К арифметике” Л. Эйлера и многие другие интересные труды. Но и одна Невьянская башня прославила бы имя Акинфия в веках.
Построена она была в первой трети ХVШ века, предположительно в 1725—1731 гг. Автор проекта неизвестен. Как и то, зачем и почему она появилась в глухом уральском краю, в сугубо промышленной зоне. В то время завод был окружен четырехугольной бревенчатой крепостью с семью башнями и тремя воротами. Внутри нее, кроме производственных зданий, находились: господский двор с каменными палатами, заводская контора, кладовые, церковь и “людские”. За крепостью-острогом располагались дома мастеровых и работных людей.
Возможно, башня исполняла дозорно-сторожевые, чисто оборонительные функции. Тогда почему у нее такой, явно искусственного происхождения, уклон? По мнению музейных работников, Демидовы часто бывали за границей, гостили и в Италии, где, конечно, не могли не видеть знаменитую Пизанскую падающую башню. Могло взыграть честолюбие: а мы чем хуже, поставим такую же, а даст Бог — переплюнем!
И ведь “переплюнули”! Невьянская колокольня вознеслась к небесам на 57,6 метра, на три метра выше Пизанской. И угол наклона у нашей побольше. Но если “итальянка” на самом деле падает, то уральская стоит 300 с лишним лет и хоть бы хны — еще столько же продержится, если не больше!
В списке его благодеяний…
Первенец Акинфия Никитича — Прокофий был шустер, востроглаз, выказывал себя большим забавником, вечно выдумывал фокусы, которыми мать и всех дворовых до слез смехом умаривал. Потому, наверное, и вошел в историю чудаком. Не случайно его образ в сознании современников и потомков складывался не столько из фактов биографии, сколько из заменявших ее анекдотов, один занятней другого. “Известным и славным проказой” называл, к примеру, “Проньку Демидова” в своих записках А.Т. Болотов, выразивший, кажется, мнение многих. Так что маска разбрасывающего золото шута прочно приросла к образу отпрыска Акинфия еще при жизни.
Образования, кажется, ему вполне хватало — от технических знаний, нужных для управления производством, до умения “на рапирах биться”. Одна беда — упрям и желания заниматься горнозаводским хозяйством никогда не выказывал. Отец не раз вывозил его в Первопрестольную, чтобы тот потерся среди хваткой и остроязыкой “золотой молодежи”, оброс связями и уж тогда бы взялся помогать ему.
Но когда-то бойкий характером мальчик-насмешник на глазах превращался в настоящего московского смехача и кутилу. Разъезжать у народа на виду по прошпекту в карете, запряженной хрюкающими хавроньями, — это как?! После Прокофий заведет у себя вместо привратника живого орангутанга, и тот — Господи, помилуй! — будет со всех входящих к нему в дом шапки с головы срывать.
После раздела отцовского наследства Прокофий продолжал управлять (через приказчиков) доставшимися ему заводами. Так продолжалось около десяти лет. За это время интерес к подобной деятельности, и прежде не очень сильный, угас в нем бесповоротно: он ни разу не посетил свои мануфактуры и отправил на Урал и в Новгород своих сыновей — Акакия и Льва, чтобы те там чему-то научились, занимаясь производством.
В 1756 году на высоком берегу Москвы-реки он заложил новый, удобный, вместительный дом и ставший впоследствии знаменитым ботанический сад. О его деяних тут — и славных, и окаянных — сохранилось немало свидетельств. Так, он широко прославился филантропической деятельностью. Согласно “Перечню пожертвований, сделанных родом Демидовых государству и общественным учреждениям”, составленному в 1841 г. его внучатым племянником, Прокофий стал абсолютным лидером в роду по объему благотворительных сумм — 4 миллиона 282 тысячи рублей.
Самая масштабная и дорогостоящая из его акций — создание Воспитательного дома для “приносных” (незаконнорожденных) детей в Москве. Он был учрежден на основании манифеста Екатерины II от 1 сентября 1763 г. на средства жертвователей. Прокофий передал московскому Воспитательному дому 1 миллион 107 тысяч рублей серебром, часть из которых предназначалась на устройство при этом учреждении Коммерческого училища. Затем последовал дар самому училищу — 250 тысяч рублей ассигнациями.
В списке его благодеяний также — 20 тысяч рублей серебром на основание госпиталя для бедных рожениц; 5 тысяч рублей серебром — главному училищу Москвы; множественные пожертвования Московскому университету (в общей сложности — 20 тысяч рублей серебром).
Пожертвования будущему МГУ могли быть и более солидными. Но… Имя Прокофия историки связывают с нереализованным проектом переноса университета на Воробьевы горы. По некоторым данным, Демидов был готов выделить на строительство полтора миллиона рублей, но место якобы не приглянулось императрице. А Прокофий деньги “зажал”, хотя шел-то он верным путем! Его идея, как известно, была реализована в ХХ веке при И.В. Сталине.
Однако кроме благотоворительности, чудачеств жизнь Прокофия сопровождал устойчивый интерес к некоторым естественным наукам, прежде всего к биологии, ботанике и отчасти энтомологии. Эту страсть Демидов удовлетворял тоже с размахом — благо, денег хватало. Так возникли ботанические сады и связанные с ними ученые сочинения самого Демидова. Именно сюда ушла значительная часть его энергии и настойчивости, природных дарований.
Начало увлечения садоводством относят к соликамскому периоду его биографии. “Потому что у меня к ним охота”, — объясняет Прокофий посылку цветочных семян своим сыновьям на уральские заводы и не без гордости сообщает, что у него “собрано много плантов, которое для вашего ж увеселения впред служить может”.
“У меня только и радости. Как жадный, веселюсь на растения”, — упоминал он позже в одном из писем. И правда, создание коллекций живых растений в специальных садах стало едва ли не главной его жизненной задачей. Первый был заложен в Соликамске. Следующий — тульский. Коллекция пополнялась за счет обмена с другими ботаниками и собственной собирательской деятельности. А московский сад, помимо исключительной ценности своей коллекции, интересен еще и тем, что стал первым частным ботаническим собранием Москвы.
Местом под его строительство П.А. Демидов избрал участок земли по Калужской дороге, образованный соединением владений, принадлежавших ранее княгине Д.Ф. Репниной и детям графа Ф.И. Соймонова. Отсюда, с высокого берега Москвы-реки, открывался чудный вид на луга, рощи, близстоящий монастырь и саму Москву. К концу 1780 г. площадь этой демидовской усадьбы составляла 10 десятин 320 кв. саженей.
Смущало, однако, что для устройства сада природный рельеф берега был неудобен. Но для Демидовых нет преград! В течение двух лет 700 человек исправно работали на вертикальной планировке сада, перемещая грунт и формируя террасы, что позволило, в конечном итоге, придать участку, по выражению П.С. Палласа, “правильную фигуру амфитеатра”. Его образовывали пять уступов разной ширины и высоты, но одинаковой длины — 95 саженей. Все площадки соединяли “сходы” — лестницы с железными плитами. Верхнюю террасу занимал господский двор с “преогромным”, в три этажа, с одиннадцатью окнами по фасаду, решетками вдоль балкона и крыши, с лестницей парадного входа по центральной оси, каменным жилым домом. Двор от сада отделяла красивая металлическая решетка. Заложенный сначала как плодовый, сад позднее был перепрофилирован “для одной ботаники”.
Согласно каталогу 1781 года, в Московском ботаническом саду П.А. Демидова находилось 2224 вида растений. Данные, приведенные во втором каталоге, уже существенно иные — 4363. А “сверх каталогу”, по подсчетам, оказалось еще 3637 учетных единиц. В общей сложности, по мнению Демидова, реальная величина собранной им в саду коллекции к 1786 года достигла 8000 штук. После смерти среднего брата Прокофий вывозит из его соликамского поместья самые ценные виды растений к себе. И вскоре перекрывает по количеству растений знаменитого шведа Карла Линнея, да как — почти в три раза!
Вход в его сад был свободный, поэтому посетителей в любое время дня — пропасть. И что же? Стареющий смехач и здесь не удержался в рамках приличий. Меж грядок были установлены разнообразные римские скульптуры, изображающие марсов, амуров, фавнов, аврор. Прокофий надумал поставить рядом с ними живых мужиков с атлетичными телами, покрытыми мелом. Представьте себе: нагнется какая-нибудь дама, чтоб вдохнуть аромат понравившегося цветка, а стоявшая рядом статуя вдруг делает к ней шаг и басит: “Любезная, а ну отыдь от цветка подальше, не дай Бог, ветку обломишь!” Дама — в обморок! Вокруг — переполох, людской водоворот: “В чем дело? Что приключилось?” А через два дня вся Москва валит в сад валом посмотреть на “голых мужиков”, иногда за “подсадных” принимая настоящие статуи — и это тоже смешно, не скучно! Именно благодаря такому шоу ботанический сад и получил свое название — Нескучный. И право, до скуки в его аллеях было куда как далеко.
Умер Прокофий Акинфиевич на 77 году жизни в ноябре 1786 года и был похоронен в Москве, в знаменитом Донском монастыре. Место его упокоения украсило внушительное надгробие.
Соликамские “ранжереи”
О Григории Демидове известно очень немного. Говорят, что хоть и схож был со старшим братом лицом, а характер имел совсем иной: скрытный, задумчивый, с волей, как у отца, неукротимой.
Отец видел среднего сына одним из своих преемников, но, к сожалению, сын не выказывал охоты к производству. После смерти отца, свидетельствует столичный исследователь рода Игорь Юркин, Григорий зажил так, как мечтал, — без отцовских одергиваний, сам себе хозяин, и быстро озадачил окружающих: одну за другой в имении, между Соликамском и селом Красным, плотники начали рубить избы.
Григорий никого не слушал, сад его с “ранжереями” все разрастался. Потихоньку он собрал в него почти все, что росло интересного на Урале из растений, стал списываться с купцами, которые бывали на юге России, в других странах, и просил их привозить любые из растений, цветов, деревьев, которые показались им необычными. Тут же прилагал инструкцию: как следует то или иное растение или деревце сохранять в пути, прибавляя, что все хлопоты по сохранению и доставке “чуда” будут непременно оплачены.
Воды для полива ботанического сада (а это был именно первый в России ботанический сад, и где — на “диком Севере”, на широте, близкой к полярной ночи!) требовалось так много, что выстроено было специальное, поднимающее воду прямо в “ранжерею” колесо.
Помогла становлению сада, свидетельствуют очевидцы, экспедиция Витуса Беринга. В 1733 году в Соликамск заглянула целая флотилия с разными товарами для второй “камчатской кампании”. Один из участников далекого похода, Иоганн Гмелин, осмотрев посадки Демидова, рассказал, что и вся Европа увлечена устройством садов. Он и подсказал Демидову: ежели решит разводить у себя теплолюбивые растения, то придется строить специальные здания, подсказал — и предложил примерные чертежи “ранжерей”.
В Соликамск зачастили гости с посылками от зарубежных купцов. Весь город дивился метелкам пальм, колючкам кактусов и прочим невиданным доселе в здешних местах ботаническим чудесам.
Через десять лет, возвращаясь из экспедиции по Камчатке, Гмелин снова заглянул в гости к Демидову. Удивлению ученого не было предела. Кроме полнейшей коллекции растений России, в оранжереях была собрана великолепная и довольно полная гамма экзотических растений из Италии, Греции, с африканского континента. Гмелин предложил новую планировку сада, помог приобрсти семена южных растений. Он же посоветовал Демидову собрать здесь полную коллекцию уральской флоры.
Другой ученый-путешественник и тоже иностранец, Георг Вильгельм Стеллер, отправляясь на помощь экспедиции Беринга и ожидая экспедиционные грузы, провел в Соликамске три месяца. Он тоже посетил ботанический сад Демидова и посоветовал ему списаться с Карлом Линнеем — известнейшим европейским светилом, классификатором растений. Стеллеру не удалось вернуться с Камчатки (умер на обратной дороге от горячки в Тюмени), но коллекцию собранных им в путешествии растений (шесть возов с 14 ящиками) сумел-таки переправить Демидову…
Меж тем по Руси прокатывается громкий слух о необычном, затеянном Григорием деле. Богатейшие сановники потрясены, завидуют неожиданно и не с того конца добытой им славе и просят рассказывать о саде во всех подробностях. Но самое главное — демидовский сад получает европейскую известность. Григорий списывается с Карлом Линнеем. Тот потрясен известием о ботаническом саде на Урале и просит непременно выслать различные образцы растений в его родную Упсалу. Вскоре выясняется, что ботанический сад неизвестного уральца гораздо больше, чем у самого знаменитого ботаника Европы. Линней просит Демидова прислать как можно больше растений, особенно вывезенных из Сибири, с Камчатки и Дальнего Востока. Линней в таком восторге от успехов Григория Демидова, достигнутых им в медвежьем, вечно холодном краю, что приглашает всех его троих сыновей приехать к нему для обучения в Швецию, куда те вскоре действительно и отправляются.
С ума сошел и сам Соликамск! Мода на садовые изыски принялась здесь с необыкновенной быстротой. Да что там — по всей российской земле “ранжереи” стали возникать, как грибы после дождя. У каждого местного купчишки немедленно был обустроен собственный сад, с “ранжерейными избами”, всякий норовил щегольнуть новой модой.
Постепенно садоводческая лихорадка захватила едва ли не всю дворянскую Россию. Во многих поместьях пустились разбивать сады, строить теплицы. Даже Прокофий начинает завидовать популярности брата и просит прислать ему какие-нибудь из отводок экзотических растений. Григорий откликнулся на просьбу и переслал ему с оказией несколько посылок. По одной версии, они-то и стали началом Нескучного сада в Москве. Здесь, правда, немало белых пятен, ведь Прокофий, находясь в Соликамске, также, очевидно, принимал самое деятельное участие в становлении “ранжерей”…
В 1761 году Григорий Демидов умер. С его уходом стало хиреть, понемногу сдавать свои позиции и садовое дело в Соли Камской. В собственности рода Демидовых сад находился до 1772 года, когда вместе с селом Красным его продали заводчику А.Ф. Турчанинову. А окончательно прекратил существование сад в 1810 году — после раздела соликамского имения Турчанинова между его наследниками.
Инженер-изобретатель
На левом берегу Чусовой, напротив камня Писаного, высится массивный, высеченный из монолитной глыбы серого гранита крест с текстом: “1724 года сентября 8 дня на сем месте родился у статскаго действительнаго советника Акинфия Никитича Демидова, что тогда был дворянином, сын Никита, статский советник и кавалер Святого Станислава. Поставлен оный крест на сем месте по желанию его 1779 года майя 31 числа”.
Действительно, младший и любимый сын А.Н. Демидова родился на берегу реки Чусовой во время осеннего сплава очередного железного каравана, когда его мать Евфимия Ивановна переезжала из Тулы на Урал. Сам Акинфий плыл на одном из стругов с беременной женой. Вдруг начались родовые схватки, судно остановили, роженицу вынесли на берег, где та и разрешилась.
Д.Н. Мамин-Сибиряк писал, что “после смерти Акинфия Демидова мы не встречаем ни одной выдающейся личности, которая бы улучшила Тагильские заводы”.
Этот тезис можно оспорить. В Никите-младшем, пожалуй, в наибольшей степени соединились черты, ценимые его энергичным отцом. Согласно его воле, выраженной в завещании 1743 года, все металлургические заводы семейной империи должны были перейти в собственность младшему сыну. Но после протеста братьев раздел имущества оставил Никиту владельцем нижнетагильской части, состоявшей из шести находившихся на Урале металлургических предприятий.
Немалую роль в быстром взлете Никиты Акинфиевича сыграло личное расположение к нему великого князя Петра Федоровича, с которым он познакомился в Туле в 1744 году и которому частенько ссуживал деньги. В ответ будущий император пожаловал ему орден св. Анны, с тем, однако, условием, чтобы он возложил на себя награду и Аннинскую ленту лишь по кончине Елизаветы Петровны. Очевидно, по просьбе Никиты и под влиянием великого князя императрица еще в 1750 года подписала указ об отводе к демидовским заводам Салдинской лесной дачи, которая давала лес и уголь тагильским заводам.
Но после восшествия Петра III на престол Демидов, очерненный завистниками, быстро потерял доверие государя и даже ордена св. Анны был лишен, что, как вскоре оказалось, пошло ему только на пользу. Свергнув и уничтожив руками братьев Орловых нелюбимого муженька, Екатерина II косо смотрела на тех, кто находился с Петром в близкой дружбе. Так что от новой хозяйки России “опальный” Никита получил даже чин статского советника и прибрел нужных людей в ее ближайшем окружении. Больше того, был “по имянному ея императорского величества 1762 года июля 27 дня указу от службы уволен”. Теперь ничто не мешало Никите всерьез заняться горнозаводским делом…
По наследству ему достались самые лучшие и перспективные заводы, возведенные к тому же в весьма удачных местах — и леса, и воды достаточно. А самое главное — гора Высокая, хранительница качественных залежей магнитного железняка, богатейших в Европе.
Полученное по разделу он не только не растратил, но и приумножил, построив три новых завода: молотовый Нижнесалдинский (1760), передельный Висимо-Уткинский (1771), а также Верхнесалдинский доменный и молотовый (1778). В целом суммарная производительность принадлежавших ему предприятий превышала выпуск чугуна и железа на всех заводах его отца (до раздела наследниками)! Иные исследователи, отмечая особую удачливость Н.А. Демидова, его явные успехи (он стал одним из самых богатых предпринимателей России своего времени), подвергают сомнению технические его знания, полученные им навыки и талант.
Повод для этого, очевидно, кроется в том, что со второй половины 60-х гг. ХVIII века Никита Акинфиевич жил преимущественно в Москве. А как, мол, можно управлять столь сложным и разноплановым хозяйством на расстоянии, через орду наемных приказчиков? Но, находясь в столицах, младший сын Акинфия поддерживал активную переписку с тагильской заводской конторой, входил в мельчайшие детали производства, ясно представлял его состояние и изменения, регулярно давал дельные советы.
Огромное влияние на его кругозор, профессиональную подготовку имело почти трехлетнее путешествие в Европу, предпринятое в первой половине 70-х гг. ра ди молодой (третьей по счету) красавицы жены Александры Сафоновой, страдавшей бесплодием. В итоге от Александры Евтихиевны не только отступила “безпрестанная болезнь”, но за это время она родила там двух детей — дочь Екатерину (1772) и наследника Николая (1773). Никита же за рубежом завязывал полезные знакомства, изучал работу стальных заводов, фарфоровых и часовых фабрик, текстильных мануфактур, караблестроительное дело, “с великою опасностию хаживал в преисподнюю” — шахты и рудники. Не упускал случая посетить известные за границей академии (в Болонье и Неаполе), научные центры, лаборатории, библиотеки, музеи, картинные галереи, осматривал частные научные коллекции и т.д. За несколько лет до смерти все это он подробно описал в книге “Журнал путешествий…”.
Тяга его к науке была очевидной, но еще более прочными контакты были у Никиты с техникой: на заводах — порядок, мастеровые и работные люди жили намного лучше, чем у других. Он умел заманивать к себе талантливых людей, посылал на учебу в Англию и иные страны своих наиболее одаренных крепостных, завел в Нижнем Тагиле сперва “арифметическую”, а затем и техническую школы. Именно при нем расцвела и достигла наивысшего совершенства художественная роспись металлических изделий, изобретен хрустально-прозрачный лак, раскрылась уникальная династия живописцев Худояровых…
Академик П.С. Паллас, например, утверждал, что “из всех сих заведений несколько токмо осталось в прежнем порядке при Нижнем Тагильском заводе”. Осмотревши множество металлургических предприятий, он охарактеризовал вотчину Никиты-младшего как находящуюся в “цветущем состоянии”.
В ряде же случаев предмет и содержание демидовских наставлений позволяют классифицировать их как настоящее изобретательство! Речь, например, идет о ружейном замке необычной конструкции, который он заказал в Туле через своего родственника С.И. Пальцова в конце 1756 года. Представляет интерес и материал 1766 года об усовершенствовании им “пилозубной машинки”, предназначенной для насечки пил. Этот факт любопытен еще и тем, что современным специалистам по найденному описанию удалось изготовить модель такого устройства и оно получило их высокую оценку.
Не обошло его и увлечение коллекционированием ботанических редкостей и тесно связанное с ним садовое и парковое строительство. Главное здание его московской усадьбы именовалось “Слободским домом” (располагалось в Немецкой слободе, сейчас в нем размещается педагогический университет). Здесь был свой театр (в отдельном помещении), имелись оранжереи, теплицы, сад-парк площадью около 10 гектаров. Характер рельефа, на котором он был разбит, заставляет вспомнить о Московском ботаническом саде Прокофия Демидова: как и последний, он был устроен на террасах, спускавшихся к Яузе-реке. Здесь росли кедры, пихты, “свяничные” деревья, специально привезенные с Урала (их отбирали близ Висимо-Шайтанского завода), а также тисы, пальмы, лавры, самшиты, фикусы (8 видов), персики, абрикосы, арбузы, виноград, сливы, ананасы (5 сортов), вишня, различные овощи, алоэ (15 видов), герани, розы, другие цветы — всего около 9 тысяч наименований растений (по данным 1774 года)! Над одной из оранжерей высилась деревянная часовая башенка с куполом.
После смерти Н.А. Демидова коллекция стала постепенно уменьшаться, и к 1803 году в ней оставалось уже не более трех тысяч растений…
В 60—70-е гг. Н.А. Демидовым были созданы садово-парковые ансамбли и в его подмосковных владениях. К примеру, поместье Сергиевское (Алмазово), по оценке искусствоведов, стало “одним из интереснейших” в загородной черте Москвы. Регулярный парк, разбитый на плоском заболоченном участке, неузнаваемо преобразил окрестность: появились пруды, каналы, оранжереи, искусственная гора, лабиринт, малые архитектурные формы.
Из других увлечений Никиты Акинфиевича отметим коллекции руд, минералов, образцов флоры и фауны, ископаемых древностей, одна из комнат Слободского дома называлась даже “куцкамерой”, он “выискивал” и произведения изобразительного и декоративно-прикладного искусства — картины, табакерки, вазы, подсвечники, часы, книги.
Н.А. Демидов состоял почетным членом Петербургской Академии художеств, членом Вольного Экономического общества, учредил при Академии художеств медаль “За успехи в механике”, активно поддерживал образование, занимался благотворительностью. В частности, не раз жертвовал Московскому университету. Поддерживал тесные контакты с Петербургской Академией наук, переписывался с Вольтером, был дружен с историком, коллекционером и государственным деятелем А.И. Мусиным-Пушкиным, выдающимся русским скульптором Ф.И. Шубиным, академиком П.С. Палласом и другими известными людьми.
Никита умер последним из сыновей Акинфия Демидова. И с ним, кажется, действительно была исчерпана присущая основателям промышленного рода “живая” любовь к технике. Именно на Никите-младшем иссякла энергия рода. А потомков Демидовых поглотила Европа. Не случайно и сыновья Н.А. Демидова заводами занимались уже не из влечения к делу, а скорее по инерции, из рационально осмысленной необходимости. Они относились к этому занятию как к обязанности, которую просто кто-то должен был исполнять.
Пришедшие им на смену Демидовы выйдут на совершенно новый уровень — научный. Скажем, Павел Григорьевич Демидов, отказавшись от занятий промышленным предпринимательством, состоял на государевой службе в Берг-коллегии и вышел в отставку в чине статского советника. Запомнился истории тем, что первым из семьи предпринял “ученые путешествия”, при Московском университете создал общество испытателей природы и сделал ему множество дарений, включая минц-кабинет (собрание из нескольких тысяч редких монет), роскошную библиотеку, кабинет натуральной истории, денежные пожертвования — 100 тысяч рублей. Такие же суммы были им подарены Киевскому и Тобольскому университетам. С одобрения государя Александра I учредил Ярославское училище высших наук (впоследствии — Демидовский лицей и государственный университет, обретший имя своего основателя), оговорив, что “означенную в Ярославле гимназию возвысить в такое училище, которое бы имело одинаковую степень с университетами, и все преимущества оного…”.
А вот Павел Николаевич Демидов — камергер и егермейстер двора, курский губернатор, почетный член нескольких академий и университетов, обладатель огромного состояния, благотворитель и чудак, вошел в историю тем, что 4 октября 1830 года в Париже учредил именную премию за научные достижения. Сообщая об этом решении императору Николаю I, он писал: “Желаю по самую кончину дней… ежегодно из своего достояния жертвовать в Министерство народного просвещения сумму двадцать тысяч рублей ассигнациями для вознаграждения из оной пяти тысячами рублей каждого, кто в течение года обогатит русскую словесность каковым-либо новым сочинением, достойным отличного уважения по мнению членов Санкт-Петербургской Академии наук”.
Присуждение новой премии регулировалось особым “Положением о наградах, учрежденных П.Н. Демидовым”. Оно разрешало академикам вносить изменения в правила, и “Положение” видоизменялось.
Первое вручение Демидовских премий состоялось в 1832 году. Из 13 поступивших работ награду получили четыре. А за все время существования премии было рассмотрено 903 работы, в том числе 769 — на русском языке. Было присуждено 55 полных наград, выдано 53 полных премии и 220 половинных. Еще 127 работ получили почетные отзывы. Выделены средства на издание 27 рукописей. Всего же демидовская комиссия использовала 251567 рублей.
Отметим, что среди лауреатов престижной Демидовской премии — ученые с мировым именем: П.П. Аносов, Д.И. Менделеев, Н.И. Пирогов, И.М. Сеченов, П.Л. Чебышев, Б.С. Якоби и др.
“Не забудь меня”
Но вернемся к Н.А. Демидову. Как истовый старообрядец, Никита Акинфиевич загодя, еще при жизни, когда находился в Париже, заказал французскому скульптору Клодиону надгробный памятник для своей могилы и золотую табличку: “Действительный статский советник, кавалер орденов…” Не указал только дату смерти. Полагал, что его захоронят в Тагиле: на Вые, в семейной церкви Демидовых, упокоилась немалая часть этого клана. Разумеется, он не мог предположить, что будет похоронен в селе Петровское-Алабино в Подмосковье.
Господский дом и обширный сад Никита-младший заложил тут летом 1776 года, и он предназначался для его супруги. Этот “непревзойденный шедевр усадебной архитектуры”, по выражению И.Э. Грабаря, имел даже собственное имя на закладном камне — “Не забудь меня”. Но — забыли!..
Фамильный склеп последнего Демидова — в искалеченной церквушке, которую советская власть приспосабливала то под общежитие, то под хозяйственный склад. Вот арка — вход в склеп, помещение 15—18 кв. метров, в центре — колонна-опора, земляной пол. Заветного алтаря, естественно, нет и в помине, но на его месте, вернее, под ним и находятся мощи Никиты Акинфиевича, а также ближайших членов его семьи. Ни памятного камня, ни скромной таблички. Словно “бомжи”, безродное племя… Словом, склеп сегодня напоминает отхожее место, “дикий” туалет. Грязища и смрад. Стыдоба!
На фамильном гербе Демидовых, как известно, начертано: “Не словами, делами”. Да, есть и дела. В 1993 году благодаря усилиям Уральского отделения РАН, академика Г.А. Месяца и акционерного общества “Новая гильдия” после почти 130-летнего забвения была возрождена общенациональная неправительственная Демидовская премия. Создан и работает Международный Демидовский фонд. Регулярно собирается Демидовский конгресс. В Свердловской области проводится конкурс “Наследники Демидова”, который определяет лучшие предприятия горно-металлургического комплекса края. К 300-летию уральской металлургии в Невьянске был открыт памятник Петру Первому и Никите Демидову…
Все хорошо. Правильно. Но ведь культура общества прежде всего проявляется в уважении нации к своей истории, памяти предков и их славным делам. Так достойно ли увековечены Демидовы на Урале?
Поскольку в Подмосковье никому до Никиты-младшего дела нет, а его могила находится в ужасном состоянии, почему бы не перенести прах Демидова в Невьянск или Нижний Тагил? Такая ситуация по нынешним временам становится почти заурядной, если вспомнить перезахоронение останков членов царской семьи, расстрелянных в подвале Ипатьевского дома и спрятанных в Ганиной яме, возвращение на родину праха белого генерала Александра Деникина, известных деятелей российской культуры, закончивших свой жизненный путь на чужбине.
А вот и более близкий пример. Летом 2003 года волонтеры фонда “Добро людям”, созданного известным уральским политиком и экономистом Олегом Гусевым, навестили в подмосковном Болдино (на Рождественском погосте) могилу одного из основателей Екатеринбурга и сподвижников Петра — Василия Никитича Татищева. В 70-х гг. прошлого столетия ее отыскал географ и историк, доцент Московского педагогического института Александр Ястребов, а в 1985 году, повторно, — столичный ученый Георгий Блюмин.
Уральская экспедиция обнаружила ее в полуразрушенном состоянии: двухметровая крапива, замшелый саркофаг, проржавевшая ограда, заросшая тропинка… Ребята из кадетских корпусов при лицее № 135 областного центра привели могилу в порядок: убрали грязь, очистили от векового мха саркофаг, подрезали кусты, покрасили оградку. Священник Екатеринбургской епархии отец Никита установил на могиле новый крест и отслужил панихиду, а члены экспедиции привезли на родину капсулу с землей с могилы известной исторической личности.
15 августа, накануне празднования Дня города, у памятника отцам-основателям Екатеринбурга В.И. Татищеву и В.И. де Геннину перед почетным караулом “ряженых” солдат-преображенцев, под бой барабанов кадеты торжественно передали капсулу Марии Дмитриевне Ивановой, прямому потомку рода Татищевых. Затем капсула была помещена в часовне Святой Екатерины. И сегодня любой желающий может отдать дань памяти Василию Татищеву.
Так почему бы уральским олигархам не восстановить памятник Прокофию Акинфиевичу в Москве? Почему бы не перенести мощи Никиты Акинфиевича Демидова на историческую родину? Вероятно, потребуется создание комиссии, нужны запросы, согласования, но главное — воля властей, желание общественности. А уж скинуться на памятник для преуспевающих ныне металлургов — плевое дело.
Вот тогда это действительно будет место искреннего почитания древнего рода Демидовых, чьими стараниями Каменный Пояс превратился в “опорный край державы”.