Псевдоповесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2006
Туренко Евгений — родился в 1950 г. в г. Веневе Тульской области. Окончил Тульский политехнический институт. Автор нескольких сборников стихов. Член Союза писателей России. Живет в Нижнем Тагиле.
посвящается Андрею
ПРЕДПРОЛОГ
Лев был прав. Рождественский запой
длился третий век подряд, и однажды утром
Франсуа(н) — в скобках — Рабле(т), извлекая
фал-
ли-
ческий символ гаванской сигары из влажных
уст Жанны (или Луизы?) (ага! — вот и первая вто ричность — прямо с улицы……!) и прикуривая
от головешки неандертальского костра, принялся
чи-
хать столь многозначительно и безапелляци-
онно, что Александру Великому не осталось
ничего иного, как поднять фалангу в долгую,
но затяжную атаку. Был март. Напротив Везу-
вия, на-
чинавшего уже низвергать икру кистепёрой
рыбы, строился Арабский Халифат или Халиф
ский Арабат (не важно!) Так как воска система
тически не хватало, ацтекам пришлось заказы-
вать пенобе-
тон на Юпитере. Однако, во время доставки
оного телеги постоянно вязли в слоновьем на-
возе, и восхождение на Эверест проходило край-
не замед-
лительно. Седьмаго числа каперангу Вулфу у-
далось даже выкинуть белый (с черепом, но без
костей) флаг на глубине полутора тысяч лет
под юбкой графини Безруковой. Наступил мрак.
Ночной горшок, стоявший промеж Эйфелевой
башни, упал и закатился на Северо-Юг, причи-
тая и спотыкаясь, падая в пропасть, пока ему не
обрыдло. Тираж был всего сто тысяч экзекуто-
ров, поэтому Гагарин запел Горького: — Над се-
дой равниной(ой) горя…
Когда в тридцать седьмом кирпиче наметилась
пауза, и вошёл Сомерсет, было уже вчера.
Люди стояли в очередной памяти за сном и пола
гали зубы на Афродиту. Венера то-
же была. Куда— куда-куда ей ещё пениться от
этого самого?..
Предвставим: накануне жатвы под
Ватерлооо пошёл — вон! Он шёл так долго,
что в правом крыле группы Eagles закапало
с крыши. Тогда имажинист теплохода Пет—
роффполис въехал. Ему стало — да (воскли-цательный знак)
Приблизительное приблизилось вплоть до
си-минора, и скоро будет ланч.
Мы предполагаем, что около дерев
ни Колдоябино залегает финифтяной морж.
Т. есть, программа эвакуации Вселенной
будет выполнена в тчк., которая, западая
на
третьем так-те (всякий раз) приобретёт фор-
му гаечного ключа. Шнитке — это Шнитке!
Хороше(нько)е мочало…
СОБСТВЕННО ПРОЛОГ
Более, чем Моххамед (Али), ты
располагаешь древним. Древним светом —
представляешь? Свет — это древность.
(тупость какая-то…)
Здравствуй!
Пол-седьмого завтра, и я с
удивлением вижу всё: муху, пролетаю—
щую вдоль линии горизонта, лето, исто-
чающее
цветочные тычинки и пестики, огурец, по-
мидор, Солнце. От быка — молока — это
туман. Вечером…
И — ждёшь…
Бывает…
Я не знал, что я
такой, и никогда не узнаю.
Листья крадутся к ветвям. Марсель Прус
-т писает в постель. Расцветает глициния.
Красиво!
На побережье много лодок, и голые бабы
водятся, как сволочи. Их, конечно, хочет-
ся. Но есть же лирика — подлая и равно—
душная. Приходится признать.
Влюблённые целутся взасос. Красиво!
Примерно, в седьмом часу нечего мы подходим к
к автовассалу. Вассалия — это строфа вто-
рого раунда. Если там происходят горе-
стрёмления, то НЧС девствует незамед-
бдительно волго: Приступаем! Разруши-
тельство должно осуществляться до новой
херы (очепятка). (ну, вот и плагиат!) Потом (опять это — потом
с котом — со стом — двестем — тристом —
стоп!) — никакого потом не бывает. Я тебя
люблю. А вот ещё:
На уровне родимой поножовщины,
По принципу бинарного облома,
Вблизи от поголовной уголовщины,
По имени — от бремени и дома,
Давайте уподобливаться инглишу
И идишу без удержу — по фене,
А я всё это выгляжу и выдюжу
Из жалости, и жадности, и лени.
Исходя из вышесказанного, приходится призвать
к началу беременности, не то состоится футболь-
ный скот-ч, чёрно-белый, аки мольберт. На ём хол-ст.
Ренуар разминается и слепнет сию же сек(с)кунду.
Лепота!
(БРЕДЯТИНА!..)
ГРИБЫ
Не имея в виду незабвенных Вла-
димира Солоухина и Сергея Курёхина,
следует сказать, что…
Когда В.И.У.(Л.) хаживал по мухо-
моры и рыжие (не путать с красными и
синявками), он брал оглоблю. Оная бы-
ла ориентиром на местности. Заплутает,
бывало, поднимет её к небеси, и сразу
ясно становится: кто — где! А там, глядь
— пули полетели. Запищали так весело —
зажужжали. И на сердце спокойнее — лю-
дишек заощущал. Народы!
Грибы же он клал в порт имени ху-
дожника Клодт-а Мене-та (транскрипция).
Когда их попадалось два, а то и три, он
нанизывал полпервого на оглоблю, а ос-
тальное
нёс прямо в порту. Этимология слова
портки занимала его всего-навсего.
— Надоть прояснить у Фасмера, —
Рассуждал В.И., приходя в себя из лесу.
Так вот, в октябре грыбы сходили
на ноу, и приходилось начинать идти — куда
глаза глядят. Иногда глядели не только гла-
за, но и уши, губы (противные и вонючие),
равно, как и иные члены и места его лысого
организма. Всё было видно!
Вечерами захаживал господин
Бройлер и угощал шизоидным салом от тор-
говой фирмы “ПУЗО”. Они весело жрали
и надсмехались над голодающими детьми
штата О’клахома. Впрочем, и ноябрь был
на подлёте.
Уже много позднее Чаадаев вспо-
минал…
ПЕРВОЕ ВОСПОМИНАНИЕ ЧААДАЕВА
— Стояли мы, блин, начить, на Перекопе. И в то, дескать, самое утро, как
стали они подыматься в полный тост и наливаться яровой смелостью, ба-
рон грянул в самую тучу: “Косить их, гадов!” Взял я, блин, начить, литовку
и пошёл косить напропалую — до самого Ростову. Тридцать семь эшелонов
насушили, и всё трюфеля, да трюфеля! Кабы все так — не дали бы сперма—
тозаврам выродиться в пятом колене в квакеры. Усех ба откачали!
Потом он всхрапнул печально на
левом плече Ка. Барабаса, поковырял в левой
же его ноздре, и меланхолично запел нотную
грамоту месье Сольфеджио.
ЖЕНЩИНА
— Не спорь со мной! — На левое окно
небосклона наворачивается уж звезда..,
и пора расставлять над Е все точечки и
уж потом восхитительный знак. Нет в
Ойкумене любимых, а все любящие по-
(д)ставлены к стене Пла-ча-ча в качестве
противоестественных подборок. Там им
самое обстоятельство места (и девствия).
ЛЕВЫЙ ФРАГМЕНТ
Сеанс стриптиза: Мефистофель снимает
с себя последнюю нитку, пытаясь дока—
зать всем, что его нет. И действительно,
ни х…я нет — в том смысле, что — хромо-
никеля.
Когда В.В. писал свою “Лолу”,
Эмма N. Измывалась над ним самым
чудным образом — втыкала канцелярс-
кие булавки под крайнюю его плоть,
высовывала милый свой язычок и пле-
валась пользованными резинками пря-
мо в левое стекло монокля. Потом она
вливала кипящий бульон к нему в на-
тельные
кальсоны и, размахивая бледно-голу—
бым сачком, исполняла танец беремен-
ной махаонки. А сволочь З.Ф. всё это
бремя подглядывал в замочную скважи-
ну собственного бесстыдства и хохотал
до поноса и блевотины. Так ему, козлу,
и надо! Впрочем, роман длился беско—
нечно. Аглицкий алфавит Woonderwood-
а истрепался до древнерусского, а во—
ротник сорочки В.В. (читать в обратном
порядке) не просыхал от слёз нильского
крокодила.
Помнишь ли ты хотя бы взгляд из своего прошлого?.. Когда наступит предпоследняя
слепота, только он напомнит тебе о тебе. Он может быть привкусом лжи или звуком
хрустящего утреннего света. Или — осязаньем слёз. Неизвестность — это заведомый
страх. Его нельзя сделать из пенополистирола, потому что воздух прозрачен, а миф возникает в цифрах и простирается вдоль нотных рядов продажного будущего. Пожа-
лей себя и прости.
ВОДА
Маклай плыл вдоль мыса Поп-Порн.
Его кудрявая борода и все остальные нательные
волоски чуть вздрагивали от ненавязчивого и ле-
денящего уши бриза. Разгребая обломки барж и
айсбергов лёгкими движениями рук, он искоса по-
глядывал на аборигенов, поминутно толпившихся
среди осин и баобабов, орущих “Виват!” (меццо-
сопрано), и изображающих непрерывные аплодис-
менты под фанеру. Уже без четверти два — не весть
чего — обнаружилась течь в среднем отверстии.
— И вот так всегда, — промямлил Николай. И хотя в
миру он был Герасим, но с малых лет стремился к
необъятному. К слову сказать, и няня-то его была
толстеннейшей гейшей и научила ребёнка всему…
Прямо по курсу торчал непросыхаю-
щий бушприт субмарины Вулфа. — Водички не най-
деется? — осведомился Герасим,— а то ласты подмер-
зать стали. Простирнуть ба! Ответа не последова-
ло, однако, муссонная болезнь прошла, а из горизон-
та выпрыгнул некрупный Титаник. Он порезвился
около и лоцманом пошёл в направлении земли Фран-
ца Иосифовича Санникова. Вода продолжалась до
опупения и офонарения эпителий. Настала пора при-
швартовываться хоть к кому ни будь. А никого не
было. Вода, да и только!
ОДИН ПРАВЫЙ ФРАГМЕНТ
Тем временем подле пивного ларька кру-
жились шершни, осы и драгуны тридцать седьмой-де
пех-ой дивизии имени фельдмаршала Тпру. Пасто-
раль отдалённо напоминала ядерный реактор — пока
небо не заволокло сплошным завтрашним перепоем.
Кто-то истошно зашептал: — Атас на подходе!!!
— По кольям,— немедля скомандовал военфельдшер
Фон Брех, и все, спохватившись — кто за что попа-
ло — ринулись в котратаку. Нет, она не захлебнулась,
и даже была слышна с балкона второго этажа убо-
гонькой квартиры автора. Тот непрерывно спал.
Чаадаев, встревая:
— По фене ботать — это не коров лудить! А не хрен спать — где попало! Величие афро-трансцидентной консистенции постижимо лишь отчасти. Мы слишком привержены к себе, а кто ж любезную мою Аделаиду взалкает, а? Бедность есть
неумолимое качество природы вещей! В погоне за Марком Классом, забыли мы своё подлинное паскудство. А без оного — они не есть мы! И, вообще, есть не хрен! А — надо. Диалектика!
ГРИБЫ (как бы, продолжение)
Раннее утро. Автор влачится по утлому
пространству воображения, то и де… на
тыкаясь на нелюдимые дерева и
стоеросовые травы, подёрнутые влаж-
ной дымкой предрассвета. Он неприлич-
но тощ, как жердь, однако весьма сутул,
что позволяет идти, не нагинаясь и не
пригибаясь от мелких и иных гадостей,
вьющихся и витающих над ним. Его ру-
диментарное занудство граничит с беск-
райними просторами Сахары, а вздыр-
ный характер похож на некормленого
бедуина. Сегодня на уме (чуть не сказал
— на пупе) суп. За этим он и идёт вспять,
взыскуя грибов, то и тело — халкая ды-
мовую завесу издательства “Явь”.
(просто, плохо, очень!.. реализьм какой-то)
Ему
мерещится привкус конкретного перегы
-гу-гара, и на душе зависают два паро
образных пара. — Здравствуйте,
господин Я,— говорит он. Тут ему и попа дается первая груздь. — Прощайте щи! — произносит предрассветный автор и долго потом молча орёт про себя глухим контрабасом.
ЗОНА 2
Околочередное заседаньице Союза
красителей Гондураса проходило в гробовом
мычании. Осуждался запрос о расстрелянии
худших из падших и мерзейших из борзейших.
Предсе-тль, Кай Ю. Цесарь, а то и Це-це-рон,
бесперечь повторяя слово “ассимиляция”, док-
ладывал-закладывал о многочленных диверси-
ях всех обожаемых оптом и вдрызг. Итоговый
прокол зачитывался втихоря и под одеялом и
означал кранты всем. В момент постановления
жирной кровавой точки автостопом “Халкер”
вломился необъятный провизор Штюрмский.
Размахивая руками, ушами, ногами и языком,
он затрубил индийским слоном, поднимая в
перелёт кипы рукописей и презервативов.
Пластиковые стуканчики попадали прямо в
лохотрон. Началась милая и непринужден-
ная досада.
— Ну, как там наш Эмиль?— вопросил
провви.
В ответ уныло прозвучало: — Бросил…
— Это не есть лайф, — подчекрыжил
Штюрм. — Нельзя так-то вот! —
из грязи и в
одночлены. В рыло бы ему, прямо, в рожу бы!
Тут вдруг Пётр Великий поперхнулся, вку-
шая незамысловатую краюху мыла, и выпал
из обоймы. Воцарились некоторое смущение
и мордобой.
Каперанг Вулф, наблюдая сию сцену
сквозь окуляры фонендоскопа, нервно ухмы-
льнулся и стал тире есть, повторяя мыслен-
но: — Еды — от булды. Булды — от елды…
ЖЕНЩИНА
Вот тогда-то Василий и сказанул: — Пла-
тоническая?— говоришь… Ну, хрен с ней, да-
вай платоническую! — и завалил Анну в коп-
ну. Засуха продолжалась четырежды и много
значительно прекратилась с улётом на Луну,
без права переписки.( тоже не ново…) Однако, уже в левом ча—
су жимолости, когда самогона осталось без
четверти четверть, сновидение пришлось по
срочному прекращать, дабы Клодт Дебюсси
смог зафиксировать ноту “фу” на фезюляже
бронепоезда “Челюскин Таврический”. Тут
и начались празднества по поводу внеочере
дной дедовщины взятия и самосожжения
Или-она (в т. смысле, что — Трое). Бесчинст
ва вытворялись с размахом и невиданной
роскошью. Спустя каких-нибудь один (или
одну?) лье, Чаадаев вспоминал:
Письмо к…(из архива вдовы, Аделаиды Розенкранцовны Чаадаевой)
Сперматозоиды плывут молча. Они все эксклюзивны и почти равнодушны. А не повезёт, практически,
никому. Ибо — яйцеклетка изберёт самого-самого — хилого и
бездарного. Женская жалость безмерна и альтруитивна. И,
вместе с тем, стоит общественному самосозерцанию поощу-
щать пропажу данного предположения, где надысь валялась
Афро-дита Кретинская, в нём тотчас начинается зуд второй
Нагло-Дурской волны. Полагая, что — хрен ли тут полагать! —
сушить вёсла и сухари — вот в чём is question! — остаётся заду-
маться о торжестве мужского начала.
С этим дозвольте расплеваться с Вами
(со всею), дрожайшая (забыл — как Вас там…), а — тридцать
седьмая позиция!..
Прощайте уж!
Всегда Ваш, П.Ч.
ВОДА
Сегодня приходится пить моду трид-
цать седьмаго году разлива (читать с заглав-
ной). Из глубин торчат водоросли, пиявки и
одинокие запятые. Выбора, однако, нет — всё
схвачено от берега до краёв горизонтали и
вертикали.
Двух одиночеств на одно человеко-
рыло оказалось многовато. Вольдемар под-
разделся и стал тонуть в акватории Тихого
замешательства. Покрывшись золотопогон-
ным руном, он искоса подглядывал за маль-
ками и корольками, которые весело шныряли
среди пузырьков сероводорода, и жевал по
очерёдно изрядный огурец прошлогоднего
за-соло. Курение вредило зловонию. Стра-
на воз-возрождалась, лезла со своими понтами в иллюминаторы ватерклозета.
В. Вулфа заколотил бодун, и стала сниться Африка. Там росли вкусные негритянки, и возвышался пятнистый циркуль. По
свежеуложенным сугробам шли коровы:
КОРОВЫ
Коровы бредут и — вброд,
Рогатые, как вода.
В стезю зацветает лёд,
И голод мычит, когда
Фатальные их глаза
Жалеют от слёз страну.
А вслух мельтешит коза,
Похожая на войну.
Вперёд — полегли полки
От густо-порожних бань,
Как мёртвые мужики.
А если не веришь — глянь.
ЗОНА 3
В те поры, как в Верхнем Ямайске начался
очередной тур зимнего геноцида, по детсадам и
психушкам, фабрикам и колониям пронесласть
задорная весть о предстоящем маразме. Высту
пление главы угла транслировалось по всем
мусорным ящикам околотка и сопровожда—
лось битвой при Каннах. Побеждали, соответ-
ственно, негры. Отелло — Дездемону, а Эм.
Джексон — всех.
Фейерверк исполнялся прямой наводкой, бу-
тылки из-под которой сгребали в пирамиды
для подсчёта поголовья и последующего боя
посуды. Январь экспроприировался до самого
февраля с редкими перерывами на полуночную сиесту. Из клубов пиротехничес
кого смрада исподволь выныривал очумелый
взор
министра обобразования и вновь исчезал, сму
щённо подёргивая левым веком. Век подхо-
дил к концу.
ФРАГМЕНТ
Нахлебавшись дармового пойла
и покусившись было на секрет-аршу пол-
литротдела Эфигению, Дж. Конделябров
рухнул восвояси и стал исчезать из поля зре
ния. Пыжиковая панама и пухлый от грёз
кошелёк сгинули во-первых. Потом глюка-
нулась одна из ног вместе с брючной поло-
виной, следом аукнулся желудок — по са-
мую тупую макушку. Об остальном прихо-
дится не вспоминать. На полу валялся лишь
как бы уже предуготовленный, клок бумаги
где подл-инным текстом торчало:
P. Boplavskii
МОРЕЛЛА III
…Там проходила примерка неба,
Кройка всего и пошив забавы.
Звук состоял из минут, и слева
Люди смотрели и были правы.
И маслянистые взгляды стыли
Вдоль берегов, а вода зияла,
Перемежаясь с землёю, или
Не было имени и начала.
Ты отвечала, а свет казался
Крайней причиной, потом ответом,
Старославянским, тибетским, манси…
И повторялся двояким следом.
Там было чувство в песочных мерах,
И слепота отражалась в звёздах,
Утро ютилось в пустых пробелах.
Не было глупых, больных и взрослых.
Русые стебли текли полями,
Самая блеклая память мнилась,
Перемежаясь сквозными днями
(прочерк) потом зацвела на милость.
Даль приручала, как взгляд перечит,
И усыпляла, слоясь, — с востока.
Речь уличала — за птичий нечет…
Не было стыдно и одиноко.
(Репринтная амплификация Глэба Рилько)
ЖЕНЩИНА (но ПОХОЖЕ на ЗОНУ)
В то утро Ублюдок и Ублюдка вышли
на большую дорогу, вымощенную красно-корич-
невым кирпичом. Кругом простирались полуобоб-
ранные нивы, по кромке которых извивалась гори-
зонталь. Глядя туда, он спросил её: — Скоро ли привал?
— и тут же получил по харе. — Нехилый ответ, — про-
молвил У. и пал ниц. Она же пошла одна. Навстречу
попадались — то там, то сям — придорожные бомжи,
а также правозащитники ( в особенности, хавбеки).
Последние бесперечь вкушали чуждые плоды и хле-
бы, дико озираясь по сторонам света и ноя заунывно.
А время простиралось до самого Тель-Ленинбурга,
где останавливалось на пятом часу по полудни.
— Скоро конец! — подумала У., — пора уж
и позаботиться.
Она стала заботиться так, что всем местным
сожителям стало зело по полной. Искренний национал-
сексуализм возобладал их расс-удками до самого пол-шес
того. Там они всепородно решили, что надо уже.., и об-
щим кагалом ломонулись на пенсию, где их и ждали!
Грянул гром, и время двинулось обратно — в направлении
шведской Академии по норвежскому Шнобелю, а во
след ему летело полифоническое “ау”, увлажнённое
слезами добросердечных печенегов, чуть что, возни-
кавших
в закоулках исторической памяти. Вот так и проявля-
лась прелесть бытия в этом позорном оазисе мирозда-
ния.
ДВА ЛЕВЫХ ФРАГМЕНТА
— Глаза боятся, а ноги делают, —
сказал Роден и сделал ноги.
После полуночи Иоганн Севастьян
становится Штраусом и начинает летать,
дефилируя по-над вдоль и поперёк Бирмен-
гам-Сити, и наблюдая за прослывающими
под ним гондолами энд пирогами юных ма-
лайцев. Он великолепен! Всегда. Его визг-
ливые ноктюрны особенно бесподобны, ког-
да из глубин самосознания начинает возбу-
хать оргазм. (Мерзость какая!) О, как он
звучит!!! Медные трубочки раскаляются до
кипения и исторгают Сирен. Сирены же взле
тают вслед за Штраусом и долго клюют его
в опосредованного жареного петуха. Подоб-
ной признательности всегда была достойна
небесная музыка сфер.
ГРИБЫ
(приложение)
— Шли они молча сквозь тени…
(Сильный плагиат — да уж!..)
W. чихал на всё, т.к. надысь простыл, бу-
дучи в пень, а D.A. сутуло озирался деко
ративными своими очами, бесперечь пы-
таясь протереть ультрафиолетовое бельмо.
А всё равно — пусто-пусто.
— Сплошное кимоно на голое, из-
виняюсь, тело,— беззубо прошамкал один из
них. Другой ответил:
— У Вас, однако, нехилый скелет!
Им хорошо добычу распугивать. А вот рас-
скажу-тка я Вам одну гиль…
И рассказал ведь:
— Коротконогие люди редко бывают добрыми. Для этого им следует сильно восполнеть.
В окрестностях одного места жил
один спиноза. Звали его Лавром, а иной раз Мавром. Поднимется,
бывало, этот Мавр, Лавр и спиноза , поглядит в пол и давай всех
хвалить. И так до самого слова “лапша” восхваляет всё челове-
чество. А уж потом расфасоливает штаны по ветвям и ждёт
их просыхания. Начинаются испарения в виде грибов: то ядерный
с обечаечкой около шляпки, то медуза трёхлитровая питьевая, а
то и опята взмывают толпой. Он их мигом наломает и давай
ядовитую бурду жарить и свиньям её скармливать. Злой человек!
САМЫЙ СРЕДНИЙ ФРАГМЕНТ
Контекст повествования предуве-
домляет поперхнуться, что и приходится
сделать. Вместе с тем, возле Вавилонской
башли (автоплагиат!) возникает возня,
сопровождающаяся шиз-лозунгами меж-
дународных денькоф и неделькоф, обус-
ловленных посинением мирового климакса.
На всех углах разглашается “Ура!”. Прора-
бы безучастно ликукуют. Гюльчатайки и
Андромашки орут нецензурные произведе-
ния искусства, а по-вдоль берегов Тем-цзы
разбрасываются кашалоты и гугеноты. Бли-
зится умора, и в воздухе повисают изящные
задницы, надутые само собой и самодоста-
точные, как облака. Идёт вождь. Множествен
ные отражения заполняются радостными
кваклями и кусковыми фиглями.
Мы следуем за всем этим, хотя и не
солидарны с самими собой. Останавливаемся
лишь, абы — пожить. А — о чём?
ЗОНА И ЖЕНЩИНА
Закат империи происходил
впотьмах и осуществлялся методом
фрегатного подряда. Сизиф канал её
в асфальт, а Д. Морозов закатывал в
консервные банки с надписью “Блин
денцы от сн. Бабы”.
Нач. ЖЭУ № 37, Л.Ч.,
ошеломленный(ая) видом происходящего,
тащился(ась) от каждого свежезакатан-
ного кв. метра до самого Севера. Ей бы-
ло скучно.
Впрочем, Л.Ч. — человек. По
совместительству. Ворует дрова в со-
седнем квазисовхозе и потчует ими сво
их Бурёнок, равно, как и пастуха Алек-
сия. Никто не отощал.
Встретил(а) он(а) как-то (попутно)
Лао-Цзы, а он ей и говорит: — Надо жить
медленно.
Ну, она в ответ (по-нерусски же)
как заорёт: — Скока можна! Пора уж и не-
медленно пожить!
Посмотрел он на неё своими ум-
ными китайскими глазами и ушёл. С тех пор
не видались. А вот война в Уруке была уже
в полном обломе. Облом — это корень от дере
вянного слова ОБЛОМОВ. Таков наш язык!
Когда приготовляют коровий, а, может быть,
правильнее сказать, говяжий ясак, нужно дол
го парить репу в угро-финской диаспоре.
Очень помогает!
(Не смешно, и, вообще, — это никакая не
проза!)
ОПЯТЬ ЖЕНЩИНА
— У кого есть всё, тому надо
ещё больше, а ничего больше
уже нет . Только смерть.
А у кого нет жизни, тому и смерть не
нужна…
П.Ч.
М.Л. помешивал совковой лопатой эскад-
ронный портвейн и разруливал его по недрам
отечественной драматургии. Оттуда выпрыги-
вали лягушки и пьяные эврипиды. Казалось,
что не будет этому запятой, не говоря уже о то-
щих. Стояла гнетущая тишина.
— Ты знаешь — что такое брандмауэр?
спросил он.
— Нет,— ответила она.
— Вот и я нет, и не хочу, — добавил он, — Конец
связи!
КРАЙНЕ СРЕДНИЙ ФРАГМЕНТ
Начинался классический вечерний залёт. Канули в аут матрёшки и два цементовоза, а третий том с.с. Я. Сосняры стоял не-
колебимо. Он изображал Оракула. Пифией была Катя. Эл. Эн. Толстый
назвал два неовразумительных абзаца, и в буду-аре запахло гранатой. “Сказание о Гильгамеше и Энкиду” возникло из небытия и стало изображать из себя прорыв парового отопления. Кэт тут же заегозилась
и, постучав костяшками счёт (или счётов?) в голову нарко-графа , стала пороть чушь, из которой становилось понятно, что в ближайшие два-три пятидесятилетия в отечественном унитазотворении произойдут радикальные перепевы. Это и позволит выйти на тридцать седьмой тупик мирового крометариата. В ответ на… Элен матерно захохотала, прихлёбывая из чужой водки, потом заикала в знак признательности против всего. София Сапфо вытаращила клитор и стала бредить на санскрите. Под утро выкобенился рассвет, но все уже впали в межкомплементарный транс, храпя и вздрагивая от жадности.
Один лишь Э.А.По шлялся среди них, то и тело вопрошая: — Где у Вас — тут? Дайте хоть отравиться попохабней! Но никто давать не собирался, потому что был четверг и всё означало всё!
— А где же наш незабвенный Вулф?
-Да туточки я, брат Герасим-
с изрядной глубины самозабвения тот час
отозвался каперанг, и водяные знаки его
слов покрыли поверхность:
-Где ж мне быть? Плыву помимо, и
Хреново здесь по самую ватерлинию. Вот…
ГРИБЫ (ФИГУРАЛЬНО)
У денщика генерала G грянула
диарея. Он ходил из угла в угол картофель-
ного горя и, теряясь в ботве, пинал пустые
горилки.
— Акулина не пришла, а без неё —
какой трах? Да и не за трах, а за засовесть
хоцца. Шоб треск стоял напропалую!
Так он и блудил, а
пахло квашеным
порохом. Занималось вечернее зря, а пожар
в кровях никак не унимался.
— Пристрелить бы кого, глядишь,
и — полегчало бы.
Он пристрелил муху, но не полег-
чало. Терпение взрывалось и изнывало…
Тут к нему прямо во поле заявил-
ся фельдфебель Абрам Васильевич Де Кон-
дом и рявкнул: — Вот бы грибок на зубок!
— Лечиться надо! — парировал
денщик и метнул в фельдфебеля свой мутно
ватый отдалённый взгляд, однако, промазал.
Тогда они подрались. На кольях. Долго вос-
седали там и драли лыко. Позднее пришла
зима. Она же и наступила.
ВОДА
— Людей всегда жаль, особенно злых и
глупых.
Водопроводчик Малявкин-Козвкин
(Юрий Хрыч) начал приготовляться к вечер
нему походу внутрь — вчера. Разложив на
пленэре свои, практически, бесконечные ко
нечности, он никак не мог взять в толк, — по-
чему так: — Лето на улёте, а дважды семь
всё еще равно? Никаких прокладок не хва-
тит на эту прорву,— думал, что думал он.
— А ведь обещалась же Гондолиза сменить
график месячных! Абзац какой-то на энтем
всём, и скука в самом собачьем смасле.
ПРАВЫЙ АБЗАЦ
Известнейший среди всех, графо-
фоб, Рилько Глэб Абракадабрович разда
ёт автопортреты на только что изданном
очередном вираже пивных этикеток
его сочинения. На протяжении всего
миража валяются го-голые тёлки. Это
реклама хрен-пойми-чего…
Сразу же по окончании крово-
смешения, посвящённого закрытию ме-
ропринятия, партия перешла в эншпиль,
и Рилько сдал Порт-Халтур, не возоб-
новляя судьбы. Доволен он был чрезвы
чайно. Долго и тупо взирал на прости-
равшийся пред ним пейзаж Северного
Тупизма и дрожащей десницей указы-
вал форвертс. Потом Глэб разбежался
и пушечным ударом направил набитую
битком и головной болью ушанку во
“Врата ада” товарища Родена. Та импо-
зантно взлетела винтом и, опрокиды-
вая (под корень) неловких прохожих,
и — что попало, исчезла в правом верх-
нем углу небосвода.
Минут через две к нему уже
ломился наряд БОМОНДа, требуя не-
медленных изречений. Глэб, однако,
безответственно помалкивал.
ЗОНА
Представим сцену:
Акт первый (в классической позе)
Тюрьма. Кругом кранты, понты и кресты.
Царит матросовская тишина. На фоне от-
далённого океана сквозь решётку окна ви-
ден одиночный дуб.
На сцене двое — Мигель беседует с Морзе,
стучат друг дружку по голо-вам гаечными
ключами за номером тридцать семь:
Сервантес:
— пи-пи-точка-пи
Сэмюэл:
— запятая-пи-пи-вопросительный
знак
Оба вскакивают и дружно молча ржут.
Входит Росинант и раскланивается, потом
откланивается. …………………………………………..
Акт третий (с элементом даосизма)
Всё те же и там же, а также Кармен. Она полу
лежит под Росинантом.
Росинант:
— триста семьдесят две с полови
ной точки без пунктуации.
………………………………………………………………..
Входит В.Д.В. и меркантильно прерывает дей
ство всей пиесы единственным удачным пин-
ком. Опускается полный аншлаг. Крики
“Ау!” перемежаются друг с другом по са-
мые, извиняюсь, помидоры.
ВОДА
Уильям спит. Он нервно вздра-
гивает при всяком звуке собственной пере-
стальтики (мерзость!!!) и, сладко чавкая,
выпячивает гениальный староанглийский
язык, после чего усердно обсасывает оный,
временами плюясь в театральную рампу.
Ему снится лирическое отступление:
Вода. Это вещество. Продукт
питания. Большая часть человека и челове-
чества. АШ-ДВА-О. Дейтерий с плюсом (флюсом).
Кроме того — потоп. Потоп. Цунами. Гля-
дишь в неё и видишь себя. Она женского
рода. Свет сочувствует воде. Он проявляет
частично-волновую сущность и вступает с
с ней во всякие интерференции и дифракции.
Дырочка — её важная привилегия, но бескрайность — её монада. Она есть в магме и в супе. В раю и в аду.
Страх начинается с ощущения засухи во рту.
Даже если тонешь.
Она бывает черной.
ЖЕНЩИНА ЖЕ!
Женщина любит любить — себя. В
чувстве она ленива, а не эгоистична. Её бли-
зорукость прячется в зеркале, а глухота в го-
лосе автоответчицы. Попробуй прервать её
самозабвение — себе же дороже!
Она — одна. Даже вдвоём. Однако,
женщина должна быть сегодняшней.
Вот она глядит на тебя(вопроситель
ный знак) и видит себя, и слышит тоже себя.
Каждый день наступает день. Он зве-
нит аллитеративным колокольцем и лезет в
в душу (в тушу) со своими проблемами.
Художник Ван болен сифилитизмом,
а думает — что спит. Ему снится Мэрелин(блин).
Она разлеглась на соседней халве и
копирует с себя портниху. Уколовшись —
затравленной иголкой “Мини-Зингера”,
начинает подпрыгивать, метаться из угла в
угол экрана и испытывать астро-терапевти-
ческий миазм.
— Хэппибёрздей май ханни! Всё, что
скажу я тебе — будет рожь, и лишь иногда
проклюнутся иные злаки, сдобренные василь-
ками и ромашками отечественной демогра-
филии. Плюнь в меня, и — раза три, а то и пять.
Я заслужил этого недостойного акта и буду
стоически наслаждаться первомайским позо-
ром своего бесчувствия. Кердык мне, а так же
цугундер. Привет Гийому! Каким бы он ни был
Апполинарисом, я его злать не злаю, и — блудь,
что блудит. Всё, что укропно понюхать! — а
там — и дрова не расти.
Здравствуй!
ЖЕНЩИНА. ЛЕВЫЙ ФРАГМЕНТ
(из поздней переписки Чаадаева)
— Стоило Абраму (не путать с Аннибалом)
ударить в торец, как Семён Михайлович опрометью
ринулся в уборную. Там у него заране-е были припасены
контурные колоды и приказы для штабов и досадных
полков. Однако, Артаксеркс никак не унимался. Он
грозился несчастному Ван Рейну дыбой, тыча раззо-
лоченным жезлом в смутное пространство холста,
и гортанно картавил по-китайски одну и ту же песнь:
Я ухожу, мой ангел, далеко —
Пить Рококо и квасить Сулико.
Клико — такой же фраер, как и я,
Любовь моя.
(подстрочный перевод Г.Рилько)
ЗОНА. КОЛОНИЯ № 37(якобы)
Солнце всходило в то утро совсем уж неторопливо(сопливо), осеняя корявыми своими лучами бессовестную
даль, раскинувшуюся, как попало по всей державе. Ближе к столицам
намечались диковатые провалы памяти, похожие на противотанковые рвы, заполненные до краёв нечистотами.
Власть уже залегла, а остальная часть
народопоселения ещё только очухивалась. С радостным ужасом взирал
на эту панораму бессонный Вулф. Чувствуя монотонный прилив энер-
гии вируса “Г”, он стал погружаться, расплёскивая истошную жижу по
площадям и бульварам Караван-Сарая.
— Слякоть непроходимая,— думал Вольдемар. — Ну, как тут не повес(ел)иться? Такая-никакая — а всё ж — мерзость. Вот и небо видать, а до дна и так потонем!
Он скомандовал: — От винта! — и лопасти полетели вослед за камнями, лебедями, а также осколками
времени и облаками.
— Да здравствует!!! — отозвалось эхо и рассыпалось в пух…
ЗОНА. ПРОДОЛЖЕНИЕ
На тёмном фоне два голоса,
меняясь местами и интонациями:
Она: — Олежка, ты кто — осёл или Демиург?
Он: — Я? Да, Аполлон я! — вот кто. Слышала
про такого?
Она, несколько взволнованно: — Всё-то ты ми-
морду из себя корчишь. Хоть бы уж телёночком был.
Маленьким, беленьким.
Он, нервически: — Никогда!!! Аполлон я, и всё
тут!!!
ФРАГМЕНТ
Едва ли есть люди более безжалостные и, одновре-
менно, жалкие, чем педагои. Преподаватель сломестности бес-
пощаднее конвоира с собакой — в одном лице и том же числе.
Число это никогда не может быть равно нулю. А ведь должно!
Хоть иногда. Тупой и бездарный Ломов-Носов… А так нельзя —
Зона!
Зачем нужно орать? Сказать что ли нечего, или —
больно? Оказывается — “гол”! Гол, как сокол. Пришёл нищим
и уйдёшь туда же. Думать не нужно. Это вне желания — как
любить или дышать. Уши — чтобы орать! Не смотри — а то
увидишь.
Педагогика зоны животна. Все учат всех. Дети — роди
телей, начальники — тараканов. Даже таракана можно погла-
дить.
ЖЕНЩИНА
Пока Анна К. состоит в аббривиа-
турной интимности с автоматом К., гли
нобитная страсть их отношений прости
рается вплоть до тридцть…(непонятно)
локтя, если мерить от промежности
Фибра и Сократа.
Но каждый раз — накануне — эски-
восы Вьюжной Мочегонии начинают
варить похлюбку, заскорузлым арома-
том которой отпугивают злых лохов
ть-мы. Неслыханное зловоние разносит
ся до самой Аделаиды, которая предпо
читает сей незазавислоусый букет всем
иным веяниям. Она улавливает тонкие
струйки смрада в дуршлаг, поминутно
надевает последний на гейзеры Куро-
ильских островов, создавая т. образом
прецедент дигустации недопоя седьмо-
го дня. Намедни у неё был приступ тро
пического анекдота, в результате чего
пришлось откачивать цельную стрит
от гастроэтнологического хохота.
Умора была потрясной.
Теперь, развешивая для просуш
ки паруса и вёсла своих гардемарин,
она густо взирает в небесную голубиз-
ну цвета морской войны.
— Пли! — в кольце концов про-
возглашает Аделаида и остаётся вос-
вояси. Опускается занавес. Ниже поя-
са.
Антракт.
ОПЯТЬ ГРИБЫ
Эпиграф: “Рубить сук, на которых
сидишь…” ПЛАГИАТИЩЕ!
(нар. фольклор)
…это ли не подвиг для подлянного
демокрута? Рубить самозабвенно и вдох-
новенно, отдаваясь всеми фибрами и ничего
не прося взамен. Таращить шары свои и не
сумляваться. Правее тебя не бывает ни Юга,
ни Эльсинора. Какой бы кто ни был левшой,
твоя — правая! А когда отсохнет корень в
слове любовь, прольётся пьянущий ливень
на голое тело, тогда и языком неплохо заку-
сить. Чтобы — отвечать некому.
Грибы человекообразны. У них есть свои китайцы и негры, бомжи и олигархи, горожане, селяне и отшельники. Не берусь рассуждать о грибном сексе, но размножаются они преизрядно. Иные их свойства похожи на черты характера, а чувствами они обладают вне сомнений. Начиная с собственного достоинства и завершая вкусом (это — о красоте).
К вопросу о разумности грибов — наиболее досто-
верным её признаком оказывается их отношение к человеческой речи.
Грибы откликаются на зов (молчаливый, т.е. про себя) и мгновенно ис-
чезают, когда кто-то орёт или даже громко говорит, особенно, если хвалится. Когда их ласково просишь, они сами приходят. Надо почувс—
твовать — как …
Шампиньоны насквозь пропитаны городской экзистенцией, они содержат столько химических элементов самомне-
ния, сколько звёзд в колодце с портвейном северокавказского разлива.
Посеешь их споры в огородной навозной куче, и вырастут они будущим летом у недоумевающей соседки Натальи, чей участок на другой аж улице. Убежали, значит…
П.Чаадаев
АПОЛОГИЯ ВОДЫ
(отрывки из неоконченного сочинения)
Пресловутый Нердяев говорит, что человек — раб, потому что свобода трудна, а рабство легко. Такая философистика
удобна тем, что содержит очевидный мирской (читай — безбожный)
смысл. Быть рабом Божьим куда труднее, чем быть свободным от
Веры . Впрочем, именно Б.Н. , как никто, подтверждает
это своей фиксолософией и судьбой. Чтобы понять сие, довольно
беглого прочтения евоных “трудов”.
…………………………………………………………………………..
Организм уже начинает приобретать форму гроба,
но всё ещё хочется выглядеть “соответственно”, и глядеть в оба нап-
равления. Обидно ведь, что боковое зрение не улавливает прошлые место и время, а всего лишь отражает то, что и без отражения есть.
Зря глядишь.
………………………………………………………………………………
Ты не знаешь — как больно траве, или — о чём плачет
рыба под стеклянной поверхностью январской влаги. Неестественный,
как математика, день.
………………………………………………………………………………
Неэвклидова гидравлика: Дважды можно войти лишь
в одно и то же говно, а выйти — ни разу. Ни разу!.. Вот и получается, что идти некуда. А надо…
ГДЕ-ТО МЕЖ ГРИБАМИ И ЖЕНЩИНОЙ
Посреди долины возвышался гроб, из
глубин которого доносились членораз-
дельные храпы, изредка прерываемые
маловменяемыми эксклюзивами. Над
пись на крышке гласила: “Просим не
стучать-ся! Смертельно занят-ы.”
Окрест суетились всякие там баушки и
Бубиновичи, однако — ни единого знака
внимания не наблюдалось. Стоял лишь
июль, а более того стоять было уж и не-
чему. Левая табуретка цвела жасмином,
а две юго-восточные и покосившиеся
поросли — где опятами, а где чагой. Ред-
косные дуновения приносили из-за кор-
дона крылатых муравьёв, а порой и аро-
матических трутней, кишевших непода-
лёку. Сон всё не приходил. Когда
он, наконец, пришёл, было уже поздно!
ЧАСТУШКИ
первая:
Чаадаев смотрит ниц,
У него среди страниц
Завелися комары —
Ни себе хухры-мухры.
вторая:
Вольдемар пошёл в клозет,
А клозета, типа, нет.
Как бы надо, а — никак!
Хоть ныряй в подводный мрак.
третья:
У моей Аделаиды
На меня большие виды.
У меня ненастный вид —
Мне не до Аделаид.
четвёртая:
Мой Герасим среди Ленок
Заблудился напоследок.
Не разблудится никак —
Больше Ленок, чем собак.
Музыка — то Мендельсона, не то Шопена, слова
наро-
родные.
ФРАГМЕНТ ВНЕ КОНТЕКСТА
После полуночи Иоганн Се-
вастьян становится Штраусом и начина-
ет летать, барражируя по-над вдоль Бер—
менгам-Сыти и наблюдая за проплываю-
щими ниже гондолами и вигвамами юных
малайцев и малаек. Он великолепен. Всегда. Его визгли-
вые ноктюрны бесподобны, когда в глу-
бине самосозния вспыхивает оргазм (ть—
фу!..) Мед—
ные трубочки раскаляются до нестерпимо
го кипения и источают сирен. Сирены же
взлетают вслед за Штраусом и долго клю-
ют его опосредованного жареного петуха.
Подобной признательности всегда была
достойна бессмертная музыка сфер.
ЖЕНЩИНА В ПРАВОМ ФРАГМЕНТЕ
— Сколько правду ни пиши — Бога не
обманешь… (автор неизвестен)
Автор изящно косорезит по Картузов-
скому прошпекту Нью-Дели и наблюдает при-
шельцев и пришлиц (или пришлет? — не знает).
Нечети и симагоги обступают его со всех вось-
ми сторон, не давая глядеть, дышать, ни даже
высморкаться. Тут он начинает выпендриваться
в знак прогресса и — громко-громко хнычет.
Это его нытьё, напоминающее предзакатный
грибной дождь, запечатлевается на наволочках и
прочем (нижнем) белье таитянок, мирно
сосущихся окрест с кем не попа-дя . Ему откры—
вается нечто неизъяснимое… Наподобие звёзд, в высях витают образы юных египетских царевен всё той же 37-й ди-
настии (по Штейндорфу). Они изображают сцены
ненависти и равнодушия, лесбийства и фригид—
ности, равно, как и иные пластические этюды че-
ловеконенавистничества. Автор медленно мрач-
неет и возвращается в родной запой.
ЗОНА
Зона калечит, реанимируя, и воскрешает,
уродуя. Таково еёное колесо Шавкалы (извиняюсь
за произношение!) Каждый участник — враг. Всем,
и себе, как первому, попавшемуся.
Она обволакивает колючей проволовкой соб-
лазна и насилия все области и районы, включая пи-
щевод и мочеточник, желчный пузырь и Классную
площадь столицы.
Зона равна цифре шесть. Она — психушка и
детсад, детдом и Содом. Содомиты и “би” — её дети.
Но и иная ориентация — не есть залог от предлога
зональных чар и волчар.
Она в сознании и в теле, если нет анти-
вируса. Если — нет…
А когда остаётся только ждать вдоль и
поперёк, полрубля на все буквы расходов, а тем
пература за бортом унизилась до непреличия, те
бе, поручику и алкашу по фамилии (забыл!),
предстоит врать в зубы вилы и идти скирдовать
воду городского труда. Это — участь. Нет ничего
более утончённого и прошлого, чем сознание
полной победы над собой. Да.
Чаадаев: — Тупость, это достоинство нехороших людей.
НЕСКОЛЬКО ПОСТОРОННИЙ ФРАГМЕНТ
Вечер широко распространялся где-то между июлем и сентябрём, вяло приближаясь к без четверти семь по полудни. Едва заметно темнело, и свет приобретал вещественную окраску. Меж тем, по белоснежно-
му полю повествования стройно шагал один разъярённый и благостный че-
ловек. Он был читателем.
В правой руке его виднелась увесистая дубина, а левая
сжимала початую поллитру в обнимку с растрёпанным букетом мимоз.
Хохоча и матерясь (про себя), и распинывая редкие по-
путные буквы, он искал автора. Кровожадные повадки моложавой кержанки
в сочетании с милейшими признаками нео-каннибализма указывали на цель-
ность его натуры и глубину помыслов.
Геоглифы, оставляемые изящной читательской обувью,
неплохо просматривались с орбитальных глубин вселенной и в приблизитель-
ном сокращении означали следующее:
— Минусы! — большие и непоправимые! Это хорошо запоми-
нается…при совершенно непозволительном смешении высокого и пошлого, низкого!
Читать настолько сложно — из-за “наворотов” — возникает эффект разрозненнос-
ти не только глав — слов, но и букв .Вторичность постмодернизма здесь проявлена
грубо, не изящно, без блеска. Элементарные грамматические ошибки! Это, просто,
безграмотность! Временами проникаясь “находками” вроде “поросших жасмином и чагой табуреток”, понимаешь, что заразился этим маразмом эклектики…….
Автор, прятавшийся где-то поблизости, однако, ускользал.
— Сволочь! Если не сказать: Скотина! Ускользнул…….
……………………………………………………………………………………………….
— Потому что не вулф я по крови своей,— отдалённо завыл Вулф,
и рында откликнулась ему тридцатью семью склянками.
ЭПИЛОГ
В фарватер местного унитаза
вплыл одинокий, как подосиновик, пе-
рископ. — Безлюдно до глубины души,—
подумал про себя утомлённый Вулф и
стал сматывать якорную цепь. Влага мел-
ко закапала во влагу, издавая редкие
брызги, которые невесёлой рябью разбега-
лись по всем сторонам света, пугая ник-
чемностью и тупым однообразием.
— Земля, — скомадовал каперанг, и в перспективе
возникла сушь, покрытая всякой дрянью.
Она длилась вдоль и поперёк без малей—
шей поправки на какое-нибудь сочувст-
вие. Одиночество простиралось на Зюйд-Вест и т.д., а воз-
вращалось со всех противоположных нап-
равлений.
Не было ему ни конца, ни начала конца.
КОНЕЦ
ПОСТЭПИЛОГ
Е.С.
Ты глядишь (идёшь) до рассвета и — слева,
Чуть касаясь продольного света,
Говоришь не простую мольбу,
Абы да — за тверёзую травлю,
Я тебя никому не оставлю,
Так и знай — никому…
И не спрашивай: — Что?— не отвечу,
Почему и зачем по-чучмечьи
Забывать и на мы и на ты,
Зажевать отставную тираду,
Доверяясь предельному гаду,
Чтоб уж полные были кранты.
Так игра застревает в подлянке
(поддавки — шестипалые гранки),
Уходя от природы — водить,
Шить бельмо предрассветному лоху,
Что — статью по верблюжьему стогу —
Протыкать и продёргивать нить.
По дальнейшее верю — не верю,
А лепить баснословную феню,
Как прикидную лажу канать
Из грибов про пельменную мяшу,
Передёргивать самое — в пряжу,
И — опять…
Прокати меня на “Мерседесе”,
Я тебе, как прямой поэтессе,
Всю бездетную ревность отдам.
Станем искренней, чем инвалиды,
Без приглядной подмётной обиды
Доедим (ли?) беду пополам…
А когда станет горько и ясно,
Не обидно (себе), а не классно,
И не стыдно — легко и давно,
Я своё обещанье нарушу
И откинусь за милую душу
В прободное — одно…
Вот иная блатная свобода!
Подожди (позови) меня — ладно?— у входа…………..
СТИХИ, ОТРЫВКИ И ЭПИЗОДЫ,
НЕ ВОШЕДШИЕ В ОСНОВНОЙ ТЕКСТ
ЧТЕНИЕ
Не по своим — твоим иду,
По конопле и ковылю
По козьим травам — по Орду.
То смех, то снег, то соль — пылю.
Смотри внимательно — туда:
Смерть учит в школе про всегда,
Листая выпуклый тот свет,
А букв нет.
Лишь Эдгар тычется зонтом —
То молча, а то бледным днём…
Страна — строфа — до фонаря —
Люблю — удвоенное — бля.
А мне — дурдом — потом — детдом,
И радужка с двойным зрачком.
И Гоголь прячется ничком
В гробу ночном.
***
Дымится стерильный флот (плот)
Ахайский, как на плаву.
Вскрышная война слывёт
В небесную синему.
Всё туже сплошнеет кровь
Морочится, как внутри.
Враги — оторви да — врозь,
И тех, полетех, бери.
Победа ничьей любви,
А то умереть нельзя!
Без памяти посмотри
На самоё себя.
***
Каботажный парашют
двое на трое ведут
а потом наоборот
он их за руки берёт
и уносит на восход
в глубину подъёмных вод
ювенильных как слеза
в рюмке выцветшей весны
Свет прозрел тебе глаза
с пеленою белены
ЛИТЕРА
Кто во что горазд —
Тот и педераст.
Горький — анимист —
Пляшет в горький свист.
Там, где он стоит,
Велемиру — спид,
Сифилису — Блок,
Все — себе пророк:
южной мерзлоты…
Засыпай и ты.
СТЕПЬ
Множественный маразм, как гроза в июне,
До сердцевины сна раздвигает фигу.
Громоотвод прожжён и залистан в нюни,
И Тамуджин прихвачен к дверному игу.
Степь не прелестна, а голос халкает голод,
Честность и частность (в одном — из соитий) слитны.
Некуда плюнуть — от всюду верблюжий хохот,
И по краям скирды — Куликовской битвы.
Темник в отрюбе, приникнув к погонным соткам
Строго (по суткам), по-детски — пятьсот — не чаще.
Скомканы юрты — видны по-над горизонтом,
И застревают стрелы в окрестной чаще.
Хватит одной — дюм-дюм…
Холосё, сьтё летё!
Это на (м)иг — ага, а — улёт в неделю.
Выплачен (дзинь) ясак, не отнюдь — ответа.
Если и нет, то я всё равно поверю.
***
Имя во сне говорит,
а древесина живёт,
смерть за природу поёт
и за себя не молчит,
чтобы смотреть — не дышать,
и не жалеть, а забыть,
в чистую землю зарыть,
и не хотеть вспоминать.
ГОЛОС
Я тебя знаю раньше Востока времени.
Если теперь перечитывать по живому,
Птичьему, костному и по цветочному семени,—
Память полынно тебя позовёт по имени.
Голос, подавно, меня отведёт к Иову.
В частности, древесина — это осина —
Дробь — сердцевина — низина, далее — глина.
Там, на пустых местах колосятся жерди,
И отлучают свет ото сна до золота —
Луковая похлёбка вчерашней смерти,
И чечевичный взгляд молодого голода.
Лунные пальцы созрели на козьем вымени,
Пористый привкус воска кусает скуку.
Если не отвечать — напиши и выбели,
Чтобы согласным длиться к дверному стуку.
Чтобы не повториться и не озаботиться
О переносных сферах и сотах — вслух,
Есть для тебя — завистница и работница,
Пчелы и меры и — много.., и всё — из двух.
Так начинается слабость на медном нёбе —
Пресная пыль, и недолгие слёзы — обе.
Разве почудится здесь:
черепичная ижица,
Слева — оливы, пригорка мучнистая лепка,
И тишина, и отдалённо слышится
71-й Псалом — потом распевка…
Ксерокопия подлинна, ( обнаглел!!! (за кадром)
и волки съеты. Третьего захотелось, а берлоги кончились! Их так и не
наступило… И лишь муха-шатун способна проникнуть сквозь непро— зрачное время смерти…
П.Ч. (из выступления в геоглифическом обществе)
Ты смотришь вдоль, а то прилежен страх —
И попятам, и далее — и там
Ломаешь взгляд и плачешь впопыхах.
Идёшь по объявлению — во след —
На ближний свет.
Скажи (ответь), а я пропасть тебе не дам.
Такая наступает слепота,
Какую смерть не скажет никогда.
И возле самой-самой белизны
Молчания замедленно слышны,
И голоса, клюющие из рук —
Как чистый звук.
СНЕГ
Н.С.
Разве что — золотко — страх урочит —
В тонких плюснах семенит под вдохом.
А — поминутно заочный кочет
Свежую грязь доклюёт по крохам.
Кура сцарапает так — граблями,
В свет — уточняя съестную влагу.
По скорлупе и на честном хламе —
Крупною солью хрустит — ни шагу…
Снег снится вслух и — в слезах слепого —
Ветви местами проткнули воздух.
Не вспоминай-говори и — снова…
Ты — и никто — и дитё — и отзвук.
ЗЕРКАЛО II
Н. Векшину
Где в лесные города
смотрит влажная звезда,
и туда — смотря куда —
как во след, а то в бреду
я иду, а то бреду,
сам себя по ней веду
в наготу и тесноту —
не совсем не на свету,
в немоту —
во рту дыра.
Жизнь от времени вчера
Занавешена… Вчера.
ЖЕНЩИНА (из потерянного фрагмента)
…азы никогда не будут пройдены, а неподвижность вразумительна. Если женщина не идёт к тебе, и ты не придёшь к ней. Надо же жить, а Полярная, извиняюсь, звезда скоропостижна, как ду-
ра. Вот и думай, что (хо)хочешь, а вечер и вчера будут созвучны и взаимообразны ещё очень долго — почти всегда…
***
Разве другое поймёшь,
точно — во сне углядишь,
как запятую соврёшь —
не повторишь.
Не получается — зря
плохо жалеешь себя,
от фонаря говоря,
до фонаря говоря.
МОРЕЛЛА IV
(амплификация-икс)
Дорический образ взрастал тяжелее света.
Клубилась химера и деревенела даль.
Откуда-то справа однажды светало лето,
и ты повторял относительно эха: — Дай…
Тогда возникали уродливые предлоги
в берёзовых пятнах, пупырышках и чертах.
Одни —
уходили, безжалостны и убоги,
и свет отражался в невидимых их следах.
И Бог повторялся, а некуда было деться.
Беда голосила, но день обращался в прах.
И память подглядывала за собой впотьмах.
Хотелось пожаловаться и совсем раздеться.
……………………………………………..
……………………………………………..
…………………………………………….
…………………………………………….
Она возвращалась,
но стыд утыкался в ноги,
И прошлое останавливалось на мосту,
А буквы смыкались в ужасе в некрологе,
И дети и люди смеялись сквозь пустоту,
И все были внешне богаты, добры и строги.
***
Ты его здесь не трожь (трожь),
Он никому никто.
Времени (не) через сто
Свет прорастает в рожь (ложь!).
Слева слывут (горят) дворцы —
В тёплый тупой уют.
Жирные (честные) подлецы
Воду на масло льют,
Абы (как бы) попить вины (на)
В норах подземных рыб
(рыб)…
Это плохая война —
Там Ахиллес погиб.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
На фоне мерзлоты
чужого октября
слоняются менты,
по-фене говоря,—
и падает число
на каждое вчера,
где не было давно
ни одного мента.
Менты, менты, менты,
менты по всей земле,
на фоне мерзлоты
по-фене — в октябре
скитаются по дню,
сбредаются к УПИ…
Я молча говорю:
— Так не бывает. Спи.
АРКАИМ
Царапая по прошлому дождю,
Водя по темноте или стеклу,
Следя по дню или огню,
По сну,
По пустоте, по слепоте,
По взгляду вслух за слог,
Нигде…
Так пишет
Бог.
ЛИТЕРА II
Где Божнев — там и ты,
и снег идёт сквозь свет,
и смерть скликает сны;
пойди — пойми её.
Любовь страшней, чем Фет —
черна до хрипоты,
и снег идёт сквозь свет.
Вот, собственно и всё.
ПИСЬМО
Не смех соврёт ответ —
Лишь бабочка летит.
Плохого места нет,
Но дольше нужен стыд.
Не хочешь — не бери.
Всё делится на три.
Страх прячется внутри.
Смотри…
***
Вода не по зубам.
Как дальше — а не скучно,
Укажешь по слогам —
Легко не потому, что
Ему не до себя.
Чего ж тебе ещё,
Прилежное дитя?
Ты знаешь всё…
***
Постучись мимо денег — небось, услышу.
Каждый день наобум поминутно длится.
Навострю, не похоже, кривую лыжу
И пошпарю налево, где, блин, столица.
А притырюсь, наверно, туда, где завтра
Выпадает раз в жизни живьём из кадра
И впадает в Москву. Подожди немного,
Скоро я успокоюсь за ради Бога.
***
Тишина крадётся слева,
по пятам кусает небо
и предчувствует по слуху,
и жуёт живую муху,
и слетается на грядки,
по весне играет в прятки.
Говорю себе — не слышу,
и не знаю, и не вижу.
— Если смеются над твоими слезами — смейся и ты…
из посмертной переписки Чаадаева
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Привычка жить
в одиночку
без правила ставит точку.
По-ихнему, точно! — pont.
Ура! — и пора на фронт.
Не жди по соплям соблазна —
брезгливость любвеобразна.
Старайся, жалей, не знай…
Банзай!
***
Не больно допекла,
Щекотно и до крови.
Оставь себя в покое
До сна и до тепла.
Поймёшь — не говоришь,
Что страшно — что навстречу…
А я тебе отвечу,
И ты себя простишь.
ПОСВЯЩЕНИЕ Ф.К.
И Господь пошлёт кудрявый вертолёт —
много разностей, приветов и всего…
А билет в один конец не потому,
что нельзя, а потому, что не хочу
возвращаться — не умею, не смогу…
И потом, при чём здесь ты,
где нет меня?…
ВАРИАНТ ОДИНОЧЕСТВА
Конкретный фраер с бодуна
с утра канает на
халяву, благо, что она
одна.
Кругом рассветная заря, заводы, лагеря…
а он, на явность января —
канает — не смотря.
Среди прохожих и машин,
развалин и вершин,
домов, дымов, снегов и льдин —
один.
ЭХО. ТЕНЬ БАБОЧКИ
Такую глубину
разительной воды
косить за лебеду
под именем травы,
играя вне себя
по правде в поддавки,
следя до сентября
по почве — по любви
слюнявить ночь за днём
глаза цветочных кук(о)л,
когда она потом
сбывается без букв.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Там волосы цветут
сквозь кажущийся йод,
а не за отворот
расстрижены, а тут
шатается вода,
пришитая гвоздьми,
как маятник — туда —
сюда её возьми,
где время до коры
ветвистых перемен
закатано в костры,
как полиэтилен.
Ни ангел не споёт,
не Байрон — трансвестит…
Бумажный гололёд
сквозь губы говорит,
когда звонишь себе
слегка и не с листа,
в единственном числе
четвёртого лица.
***
Я много водки ел,
Не запивав водой.
Я был горазд и смел
С единственной тобой,
И падал, погодя,
Двоясь, когда напьюсь.
Не бойся ты меня,
Я сам себя боюсь.
ЖЕНЩИНА. ПРЯМОЙ ФРАГМЕНТ
(случайный отрывок)
Они сидели вдвоём на берегу, и закат искоса освещал их склонённые лица. Прошлое прошло, и будущее наступило. Чего же ещё? Закончилась повесть.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ НА ЗАБОРЕ:
Я бы тебе показал язык,
искренний, как сморчок,
но нет у меня зубов, чтобы так
в прятки играть с тобой.
По белу лету идёт слепой,
тычется, как дурак,
тростью во всё, что ни есть и нет.
Поговори со мной.