Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2006
Не всякий капитан — исправник!
Козьма Прутков
От внештатного редактора
Первая часть “педагогической прозы” Валерия Васильевича Царегородцева была опубликована в “Урале” несколько месяцев назад. Редакция не может рассчитывать, что читатель, который сейчас держит в руках этот номер журнала, хорошо помнит ту публикацию; не исключено, что он и вовсе ее не читал. Тем не менее пересказывать ее, хотя бы вкратце, я сейчас не буду: тот журнальный номер (2006, № 7) еще не стал библиографической редкостью, к тому же там нет замысловатых сюжетных завязок, которые были бы так уж важны для понимания событий, о которых вы будете читать сейчас. Поясню только, что автор — заслуженный учитель школы РФ, его педагогический стаж — сорок пять лет. Недавно он вышел на пенсию, а перед тем на протяжении двух десятилетий руководил большим межшкольным учебно-производственным комбинатом (УПК) в одном из крупных российских городов. Всё, о чем рассказывает Валерий Васильевич, происходило на самом деле, однако мы с автором благоразумно решили и название города, и подлинные фамилии-имена действующих лиц заменить вымышленными, а то как бы кто-нибудь из персонажей не счел себя “оклеветанным” и не затеял “отстаивать честь и достоинство” в суде. Опыт показывает, что люди с неограниченными финансовыми возможностями иски такого рода выигрывают если и не всегда, то не столь уж редко. А так — если кто-то из реальных граждан “нашего пространного отечества” и опознает себя в одном из “вымышленных” действующих лиц “педагогической прозы” Царегородцева, то это будет означать одно из двух: либо “на воре шапка горит”, либо характеры и коллизии, воссозданные автором, достаточно типичны для нынешней российской жизни.
Валентин Лукьянин
Назревала настоящая война
Иду как-то по коридору УПК и вижу: в укромном уголке плачет девушка. Спрашиваю: что случилось? Отвечает:
— Сегодня будут бить Максима.
— Ну что ты, такого у нас в УПК быть не может, — пытаюсь успокоить её.
— Да не в УПК, а после уроков, — простонала она.
Это было для меня что-то новое. Мы жили до этого спокойно, без драк. Увёл её в свой кабинет, порасспрашивал. История оказалась простой и старой как мир: она полюбила Максима, а Мишку разлюбила. Мишка же с “отставкой” смириться не желает, хочет устранить соперника силой.
Ситуация, однако, осложнялась тем, что на лично свою силу Мишка не очень надеялся: навербовал себе волонтеров из соседнего ГПТУ. С этими соседями я никогда не дружил. Наоборот, безжалостно гонял их с территории УПК, так как они иногда обижали моих учеников. Я не был для них авторитетом, и если бы вмешался, они не стали бы меня слушать. Их директора я тоже не мог привлечь на помощь: он всегда на них не просто кричал, а орал по-дурному, и они его люто ненавидели.
Но и Максим не собирался уступать. На его защиту готова была встать дружина из учеников его школы. Парни уже “рыли копытом землю” на территории УПК.
Да-а, ситуация… Изучив ее в первом приближении, я понял, что простого решения у этого конфликта не будет. Назревала настоящая война.
Я предпринял-таки попытку примирить высокие конфликтующие стороны, но потерпел фиаско. Друзья Максима сказали мне, что Мишка — “крутой” и на мировую не пойдет. Хотел было сам с ним переговорить, но опоздал: он сбежал с занятий. Время шло, а я не знал, что делать. Как законопослушный гражданин я обязан был привлечь милицию, они приехали бы и разогнали всех. Но я еще был и педагогом и понимал, что этим конфликт не будет исчерпан, просто драка будет перенесена в другое место и тогда уж вообще выйдет из-под моего контроля. А ее последствия могут стать просто ужасными. Тем более что разведка, в лице девчонок, донесла: противники вооружаются. Заканчивались уроки, наступал вечер, и тут я — впервые в жизни — почувствовал, что теряю веру в себя.
Мой кабинет превратился в штаб миротворческих сил, вот только было непонятно, что нужно делать. Я встретился с Максимом, и мне удалось добиться от него обещания, что первыми они драку не начнут. Приходили преподаватели, завучи — все уже знали о предстоящем побоище, все что-то советовали, но решение так и не находилось.
Прозвенел звонок с последнего урока. Я оделся и вышел на крыльцо. Всё было тихо, уж очень тихо, но прохожие почему-то обходили УПК стороной.
Я прошел по тротуару вдоль учебного здания…
За его углом они и стояли — Мишкины пэтэушники. Было их человек пятнадцать. Говорили между собой громко, возбужденно, но почти без мата, из чего я понял, что они еще не пьяны. Я быстро подошел к ним и спросил: чего, мол, ждете? В ответ — молчание. Ладно…
— А где наш герой?
И опять тишина.
— Михаил, выйди к нам, а то мы будем думать, что ты струсил, — пытался я потянуть время. — Ребята, попросите его выйти.
Кто-то ответил:
— А его здесь нет.
— Как нет? — удивился я. — А я-то приготовил вам сюрприз, но без Мишки не смогу вам его показать. Я сейчас поговорил с Максимом, спросил его, согласен ли он решить конфликт с Мишкой один на один, в честном бою. Он сказал, что — да.
Это была импровизация и, возможно, не самого лучшего свойства. Ведь получалось, что теперь уже я, учитель, провоцирую драку между подростками. Я это прекрасно понимал, но ничего лучшего в тот момент в голову не приходило, а в таком варианте, как мне показалось, смогу малой кровью предотвратить большую.
— Подождите-ка меня минутку, — попросил я Мишкиных волонтеров и быстро ушел в УПК.
Вышел я обратно через несколько минут с Максимом и Верой, из-за которой и разгорелся этот сыр-бор. Поставил их рядышком лицом к воинственно настроенным подросткам и произнес короткую речь:
— Это Максим, которого вы пришли бить, а это Вера. Они любят друг друга. Максим готов один на один биться с Мишкой за свою любовь. Только где же он, ваш храбрый друг?
— Мы решили, что ему лучше здесь не появляться, — выкрикнул кто-то из толпы. — Чтоб не попасть в зачинщики.
— И он согласился? — Я изобразил изумление. — Да он же просто подставил ваши головы вместо своей. Он трус, но оказался хитрее вас, а вы ему поверили… Надеюсь, сотовый у него есть, так звоните ему, зовите его сюда. При таком раскладе он зачинщиком уже не будет, зачинщиком буду я. А мы посмотрим на честный бой.
С минуту держалась тишина, а потом кто-то из толпы сказал:
— Он отключил свой сотовый.
— И что мы с вами должны теперь делать? Может, кто-то из вас будет биться с Максимом за Веру для Мишки? — спросил я.
Никто ничего мне не ответил, но толпа начала расходиться.
— Я рад, ребята, что вы оказались умнее вашего друга, — сказал я им вслед. И услышал в ответ:
— А он нам не друг.
Конфликт был погашен.
В УПК ждали меня и преподаватели, и толпа парней — уже человек семьдесят. Сработал инстинкт — “наших бьют”. Я успокоил всех, сказав, что враги оказались не врагами, их просто обманули, и они это поняли сами, им ничего не пришлось доказывать. Бойцы были явно разочарованы, но стали расходиться.
Конечно, я сильно рисковал, но за моей спиной стояли “мои дорогие”, “мои самые хорошие”, которые мне верили, и я просто не мог бросить их.
троянские страсти
Да, с детьми — пусть и великовозрастными, пусть и вкусившими запретную сладость порока — все-таки проще: они могут быть бесчувственно жестоки и безрассудны в своих страстях и поступках, но зато корни этих страстей не ушли глубоко в почву — вот они, у самой поверхности. А душа взрослого человека тысячами незримых волокон прорастает во все поры прожитой и проживаемой жизни, и порой приходится дивиться тому, как кто-то с ясной улыбкой, исполненной благожелательности, делает своему “ближнему” гадости исподтишка…
Говоря по правде, Капитолина Павловна Пистолетова мне не улыбалась, как и я ей: наши отношения натянулись уже с самых первых встреч. Но она была начальницей департамента образования, к ведению которого принадлежал и наш УПК, а я был директором УПК, и сводить счеты таким примерно образом, как Мишка с Максимом, нам не полагалось “по должности”. Хочешь не хочешь, а приходилось встречаться, разговаривать, решать какие-то вопросы. Но для того и существует этикет, чтобы люди не открывали друг против друга военных действий, повинуясь первому эмоциональному побуждению. Правда, зато под прикрытием этикета порой ведется необъявленная (а до поры, быть может, и не осознаваемая одним из противников) война.
Воевать с Пистолетовой мне совсем не хотелось. В принципе ее благорасположение или нерасположение было мне достаточно безразлично: читатель уже знает, как мало наша повседневная работа зависела от чиновничьей надстройки. Но УПК с утра до ночи, изо дня в день, со всеми “штатными” заботами и “нештатными” ситуациями поглощал мое время, помыслы и чувства без остатка, никакие посторонние игры просто не вписывались в этот жесткий регламент.
Но, видно, у Капитолины Павловны регламент был другой и характер бойцовский, так что однажды она вообразила, будто я затеял против нее войну.
Вообразила-то, впрочем, неспроста: повод для того был, надо признать, подходящий, и откуда ей было знать, что я к нему не имею никакого отношения.
Повод в каком-то смысле напоминал миф о начале Троянской войны. Помните — там было яблоко раздора, врученное прекраснейшей из трех богинь, похищение Парисом прекрасной Елены; так или иначе, все вертелось вокруг красоты. Сразу скажу: в Нефтярске не было ни Афродиты, ни Париса с его яблоком, ни Елены, но и красота, и раздор были налицо. А если сказать более конкретно, в одном из декабрьских номеров городской газеты “Нефтярские вести” появилась статья под интригующим заголовком: “Почему начальница стала красивой”. В ней рассказывалось о том, что два месяца назад департамент образования перечислил в салон красоты “Орхидея” 800 тысяч рублей за… оказание услуг по омоложению лиц нашим руководительницам. Им делали разные маски, разглаживали старческие морщины, чего-то там подтягивали, делали массажи и ещё, как говорится в статье, многое-многое другое.
Статья сопровождалась огромной, на полстраницы, фотографией омоложенного лица нашей начальницы. Ну уж, “Капитолина прекрасная”… И где они только ее взяли, такую фотографию?
Газета приводила и список чиновниц, посещавших “Орхидею”: кто, сколько, зачем. Как вы, возможно, догадались, возглавляла список сама Пистолетова — четырнадцать сеансов! Ее заместительница по финансам Надежда Витальевна, соблюдая субординацию, омолаживалась только двенадцать раз, другие радетельницы народного просвещения приложились к источнику красоты и молодости по восемь-десять раз. Сколько эти утехи стареющих чиновниц стоили бюджету образования города, вы уже знаете. Но ведь такие расходы в смету департамента заложены не были — просто не могли быть заложены! Какую же бюджетную статью урeзали руководящие дамы, сочтя более важной для школ Нефтярска проблемой морщины на своей дряхлеющей коже? Как выяснил автор публикации, деньги были перечислены со статьи “Организация летнего отдыха учащихся”…
На следующее утро после появления этого номера “Вестей” наши руководительницы выстроились в очередь к кассе департамента: вносили из собственного кошелька деньги, незаконно потраченные на их омоложение, а если сказать без экивоков — возмещали похищенное из бюджета. Их подтянутые и разглаженные лица не были подцвечены румянцем стыда, их не мучили угрызения совести, другое их занимало: кто выведал?! После истории с возвращением денег, украденных у пенсионеров1 , подозрение пало на меня. Честно говоря, я не чувствовал бы себя Павликом Морозовым, если б именно мне довелось вывести наших предприимчивых “красавиц” “за ушко да на солнышко”. Но, как ни жаль, к появлению этой статьи я отношения не имел.
Я действительно не знал, что такая статья готовится, однако когда тот номер “Вестей” вышел, то узнать, как статья родилась, мне не составило особого труда: редактор городской газеты в прошлом был моим учеником, отношения у нас были доверительные. Оказалось, никакого “журналистского расследования” по департаменту не проводилось, материалы по салону красоты в редакцию принёс следователь из аппарата заместителя генерального прокурора по нашему федеральному округу. А в федеральную прокуратуру о финансовых злоупотреблениях Пистолетовой сообщил кто-то из работников департамента — не все там, оказывается, связаны круговой порукой.
Между прочим, этот таинственный осведомитель до того обращался в местную прокуратуру: сообщал о конкретных фактах незаконного перечисления немалых сумм из бюджета образования, называл фирмы, при посредстве которых эти суммы уходили налево. Но почему-то местные блюстители законности к этим сигналам не проявили интереса, пропускали их мимо ушей. Тогда-то он и обратился к заместителю генерального прокурора. Тот и дал команду к расследованию. А следователь, проверив сигналы, принес материалы в “Нефтярские вести”, потому что считал эту газету самой независимой в городе.
Тут наивный читатель может спросить: почему ж в газету, а не в суд? Да, наверно, потому, что это был опытный следователь. Он хорошо знал нравы чиновников и возможности нашего правосудия. У судебной тяжбы просто не было перспективы, а так — и растраченные деньги возвращены, и чиновницы хоть маленько, да напуганы. Авось другой раз поостерегутся воровать так беззастенчиво.
И еще, рассказал мне мой бывший ученик, следователь пообещал дальнейшее развитие сюжета. Таинственный осведомитель хорошо знал, что творится в недрах департамента, и назвал ещё несколько фактов наглого расхищения бюджета, которые пока что проверяются. Когда эта работа завершится, следователь обещал их тоже передать в газету: они-то, по его словам, будут “покруче”, нежели материал о департаментских “красавицах”.
Все эти сведения я узнал от бывшего своего ученика на условии строгой конфиденциальности и, естественно, разглашать их не стал. Ждать, как ответит Пистолетова газете, было бессмысленно: теперь не советские времена, когда на газетную критику положено было реагировать. Хотелось, конечно, при случае спросить ее напрямую: чем, дескать, она объясняет свой порыв к красоте за счет летнего отдыха детей, но свои вопросы я решил приберечь до того момента, когда появится следующая статья (должна же она вскоре появиться, раз редактор обещал). Пока же Капитолина Павловна была убеждена, что это я начал против нее военные действия, и готовила ответный удар.
“ВОР ДОЛЖЕН СИДЕТЬ В ТЮРЬМЕ”
Она не успела сделать каких-то решительных ходов, когда новый поворот ситуации, опять-таки не мною спровоцированный, но ожидаемый, заставил ее обеспокоиться всерьез. Дело в том, что и месяца не прошло после скандала с бюджетными расходами на “красоту”, как в “Нефтярских вестях” появилась вторая статья по материалам федеральной прокуратуры. Называлась она, может быть, и не очень изобретательно, зато так, что, взяв в руки газетный номер, не обратить на нее внимание было невозможно: “За что бизнесмены расцеловали Пистолетову”. В статье очень конкретно, с называнием всех имен, фирм, сумм, с разъяснением “технологических” нюансов, рассказывалось о том, как в департаменте образования разбазариваются — да что там: разворовываются — миллионы бюджетных денег.
Никаких “технологических” открытий по части воровства бюджетных средств наши руководящие дамы не сделали — воспользовались самой примитивной, давно отработанной в чиновных структурах схемой. Пистолетова и ее зам по финансам — упомянутая выше Надежда Витальевна Старикова — заключают договоры с поставщиками мебели, приборов и прочего учебного оборудования для школ, при этом цены на все эти товары по взаимному (понятно, что не афишируемому) согласию завышаются в полтора-два раза. Все делается “чисто”: договора оформлены юридически грамотно, оборудование действительно поступает в школы — какие у кого могут быть претензии? Но автор статьи раскрывает подногтную этих сделок: вот что конкретно закупалось (называются поставленные товары — диапроекторы, компьютерные комплексы, принтеры), вот какие цены на них значатся в договорах, а вот их реальные рыночные цены. Разница оказывалась впечатляющая. Так, например, фирма “Джордано” поставила школам Нефтярска оборудования и мебели на 4,4 млн рублей, при этом переплата, если рассчитывать по рыночным ценам, составила почти 2 миллиона. Фирма “Кубик”, поставившая оборудования на 4 млн, завысила цены на 1,5 млн. И в других случаях было примерно то же самое. Общая сумма переплат, названная в статье, составила 8,5 млн рублей. Ничего себе — “навар”?
Отчего же это наши чиновницы так щедро расплачивались с коммерческими фирмами (кстати, географически изрядно от нас удаленными: фирмы-то все — московские)? Конечно, заподозрить их в бескорыстии никак невозможно. Да уже и первоклашки знают, наверно, один из популярнейших неологизмов “великого и могучего” нашего языка: откат! “Узаконенная” общественным мнением сумма “отката” — 10 процентов от суммы “навара”. Насчет суммы “отката” по итогам всей бурной финансовой деятельности департаментских “красавиц” у автора статьи вопроса не было: 850 тыс. рублей. То есть за счет 8,5 млн “казенных”, то есть предусмотренных бюджетом города Нефтярска на содержание школ, денег чиновницы “купили” 850 тыс. рублей — для кого? Риторический вопрос.
Вот так это чаще всего и делается.
Чаще всего, но не всегда. “На закуску” автор статьи в “Нефтярских вестях” привел еще один занятный факт. В ноябре департамент перечислил московской фирме “Рубикон” полтора миллиона рублей за компьютеры, но на этот раз компьютеры в нефтярские школы вовсе не поступили: фирма обанкротилась. У следователя прокуратуры не было сведений о том, кем и в каких пропорциях были поделены уплаченные по нереализованному договору деньги (понятно, что, согласно закону Ломоносова—Лавуазье, совсем исчезнуть они не могли), но другой факт, имеющий непосредственное отношение к этой истории, был установлен точно: никто из руководителей департамента не озаботился подозрительным банкротством фирмы-поставщика и пропажей полутора миллионов денег, никто не обратился в прокуратуру для возбуждения уголовного дела. Автор статьи высказал на этот счет резонное предположение, что, очевидно, чиновницы от образования просто не хотели никакого расследования. С чего бы такое безразличие?..
Завершалась статья излюбленной сентенцией героя популярного телесериала: “Вор должен сидеть в тюрьме!” Вор назван не был, однако статья сопровождалась выразительной фотографией: некий неведомый в городе мужик душевно целует нашу начальницу. Уж не глава ли той фирмы, что “обанкротила” полтора школьных миллиона?..
Что чиновницам было не жаль “казенных” денег (не свои же!) — это понять легко. Но мы-то, директора нефтярских школ, не своими их считать не могли: они были выделены для финансового обеспечения дела, которым мы повседневно занимаемся и за которое отвечаем по службе и по чести. От того, как эти деньги будут потрачены, напрямую зависит уровень оснащенности учебного процесса, качество преподавания. Широкая публика привыкла считать (и родители учеников прежде всего), что образование у нас на голодном пайке, денег не хватает на то, денег не хватает на это, директора (они же тоже не посвящены в финансовые махинации чиновников) ищут спонсоров, родители безропотно сносят школьные поборы, вырывая немалые суммы из весьма порой скудного семейного бюджета…
Так что можно себе представить, сколь бурную реакцию общественности вызвала статья. Мой телефон раскалился: многим хотелось узнать, что думает председатель Совета директоров школ города по поводу открывшихся безобразий и что он собирается предпринять, чтобы расхитители были примерно наказаны, а каналы расхищения денег, предназначенных для школ, были перекрыты. Что я мог ответить звонившим? “Власть употребить” я не мог — у меня не было такой власти. Сейчас свое слово должна сказать Пистолетова: ей и возглавляемому ею департаменту публично предъявлено тяжелое обвинение. Если у нее есть чем оправдаться, то надо бы ей — по всем меркам служебной и человеческой морали — собрать директоров и объясниться, иначе как ей потом с нами работать? Своим коллегам-директорам я примерно так и говорил: давайте немного подождем, дадим ей возможность собраться с мыслями.
В ожидании реакции начальницы департамента прошло несколько дней, и стало очевидно: никаких объяснений с ее стороны не будет. Возможно, она решила, что газетная статья — это все-таки не уголовное дело: пошумят и успокоятся. По-своему она даже была права: кто в наше время реагирует на газетные публикации? Но Совету директоров замолчать этот скандал было бы и унизительно, и, если хотите, просто невыгодно: это означало бы, что школьные деньги и впредь будут разворовываться, а директорам придется изворачиваться, чтоб выжить на голодном пайке. И мы решили действовать сами: пригласить Пистолетову на очередное заседание Совета директоров и задать волнующие всех нас вопросы непосредственно ей.
Совет наш — не общее собрание: школ у нас в городе пятьдесят, а в Совете состоят только 15 директоров — наиболее опытных и авторитетных в своей профессиональной среде. Чтобы договориться с ними о дне и часе очередной встречи, давать объявление в городскую газету не требовалось: вечерком созвонились и договорились. Пригласить же официально на это заседание Пистолетову должен был я.
Однако загадочным образом наша начальница узнала об этом заседании до того, как я ее пригласил. Утром следующего дня — после нашего решения собрать Совет — мне позвонила Капитолина Павловна (сама! не утруждая секретаршу или какую-нибудь чиновницу, как бывало обычно) и предложила мне зайти в ее резиденцию “для очень серьезного”, как она выразилась, разговора. Трудно было поверить, что это случайное совпадение, но не хотелось и думать, что кто-то из членов Совета — моих самых надежных коллег и единомышленников — решился ее упредить.
Так или иначе, начальство зовет — надо идти.
“ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫЙ” РАЗГОВОР
В департаменте все гудело. Сотрудники, бросив работу, кучковались кто в курилке, кто в приёмной начальницы — ждали последних новостей. Мое появление не осталось незамеченным, но смотрели на меня, похоже, не как на не вовремя появившегося посетителя, а как на участника происходящих событий, вот только роль моя была им, видимо, не вполне ясна. Как, впрочем, и мне. Тем более что, как тут же выяснилось, переполох был вызван уже не статьей, а новой напастью: к ним “пожаловал ревизор”. Точнее говоря, целая группа ревизоров во главе со следователем Генеральной прокуратуры. Они оккупировали бухгалтерию, рылись в документах и что-то изымали. Кого-то уже вызывали на допрос, кто-то сориентировался и ушёл на больничный; многие чувствовали себя очень неуютно.
Как только я вошел в кабинет, Капитолина Павловна сразу же перешла к “серьёзному разговору”. Не стану воспроизводить ее истеричный и пространный монолог; суть его сводилась к тому, что, дескать, она совсем недавно приступила к исполнению своей ответственной должности, ещё только начинает разбираться в образовательных делах и имеет право на ошибки, а я почему-то ставлю ей палки в колеса, мешаю работать.
— Почему же именно я? — попытался я возразить. — Ни к газетным публикациям, ни к ревизии не имею отношения…
Она и слушать не хотела: видимо, ее тридцатилетний “руководящий” опыт выработал у нее определенное представление о порядке вещей, другого она просто не понимала. В соответствии с тем представлением я, должно быть, показался ей матерым интриганом, но это как раз ее успокоило: значит, со мной можно договориться. И она резко изменила тактику:
— А может, вы в чем-то нуждаетесь? — Это она уже говорила тоном человека, принимающего решения. — Может, я чем-то могу быть вам полезной?
Мне пришлось ее разочаровать: мне ничего не нужно; материально я обеспечен, у меня есть и хорошая квартира, и хорошая машина. И моральными поощрениями я не обойден: имею десятки грамот и благодарностей — и от мэра, и от губернатора, и от министерства. Имею звания отличника просвещения СССР, заслуженного учителя России…
Это ее, видимо, озадачило: как же тогда меня понять? И решилась испробовать еще один подход. Понизив голос, этак конфиденциально поинтересовалась: а не перешла ли она мне дорогу, заняв должность начальника департамента?
И снова — мимо цели: пришлось объяснить ей, что я уже работал на чиновничьей должности — между прочим, рангом гораздо выше, чем ее нынешняя, — но ушел с нее добровольно, потому что быть чиновником — не мое призвание.
Никак не получался у нас “серьезный разговор”…
Убедившись, что тема исчерпана, я сказал, что на её месте подал бы заявление об увольнении. Тут она снова взорвалась:
— Каждый из нас на своем месте, и я сама буду решать, что мне делать!
Так-то и сама… Вот тут я и объявил ей, что на завтра запланировано заседание Совета директоров, где будут рассматриваться факты финансовых нарушений в системе образования, всплывшие за последнее время.
— Не стану скрывать, — добавил я, — что у многих директоров сложилось мнение, что пора уже принять обращение к мэру о вашем полном несоответствии занимаемой должности — и как педагога, и как администратора. Скорее всего, такое обращение будет принято. Если вы считаете, что мы что-то недопонимаем, лучший способ — прийти на заседание Совета и самой все объяснить. Официально приглашаю вас, Капитолина Павловна, на наше заседание и полагаю, что принять в нем участие — в ваших интересах.
— Я приду! Я обязательно приду! Я никого и ничего не боюсь!
Пистолетова просто выкрикнула эти слова, и самый этот тон, а уж тем более смысл воспринимался как объявление войны.
Однако она и вообще почти все время на протяжении нашего разговора говорила чересчур громко и, похоже, меня провоцировала на это же. Особого значения тому я в тот момент не придал, а все ж почувствовал какую-то странность: с чего бы она так кипятится? Между прочим, выходя из ее кабинета, я включил свой сотовый телефон и услышал странные звуки: то ли стрекотанье, то ли какое-то потрескиванье, — которых у меня в аппарате никогда не было. Такое впечатление, что рядом работает какой-то электронный прибор. Уж не записывала ли она наш разговор? Чуть позже я узнал, что не ошибся: она не только тайно записывала все беседы в своём кабинете, но даже прослушивала телефонные разговоры своих сотрудников. Что ж, ведение военных действий подразумевает ведение разведки.
ЖИЗНЬ СТАНОВИЛАСЬ ВСЕ ИНТЕРЕСНЕЙ…
“Приду-приду”, а все-таки не пришла. Вместо себя Пистолетова прислала Ирину Алексеевну, главного экономиста департамента, — бабу умную, но хитрую. А та еще зачем-то привела с собой новенькую юристку, которая была совсем не в курсе событий. После оказалось, что “быть в курсе” от нее и не требовалось: перед ней стояла совсем другая задача. Уже на следующий день мне объяснили, что юная правоведша исполняла роль чисто техническую — в буквальном смысле этого слова: она исподтишка записывала на диктофон все выступления. Такое поручение ей выдала начальница. О том, что разговор записывается, никто из присутствующих не знал, и все говорили откровенно. Теоретически откровенность, конечно, похвальное качество, но… Впрочем, у меня еще будет повод пояснить, как эти записи использовались.
Почему ж не пришла сама Пистолетова? Как пояснила ее полномочная представительница, начальницу как раз на это самое время зачем-то срочно вызвал мэр, так что, мол, извините…
После, прокручивая в памяти “кадр за кадром” течение этого заседания, я не мог отделаться от смутного ощущения, что по всем меркам оно прошло нормально, а все же что-то мы сделали не так, какую-то допустили оплошность. Как у того гайдаровского героя: все-то хорошо, да что-то нехорошо…
Не надо было проводить его без Пистолетовой? Но, во-первых, мы ведь рассматривали не ее “персональное дело” — у нас и права такого не было, — а финансовые махинации, к которым были причастны и другие лица. Во-вторых, присланная ею взамен себя чиновница сразу же заявила, что уполномочена представлять руководство по всем вопросам, — она и на самом деле по должности обязана была знать о финансовой деятельности департамента все. Так что мы приняли ее заявление к сведению и даже зафиксировали его в протоколе.
Несколько встревожило меня с самого начала, что не пришел Солдатов, директор 1-й гимназии. Твердо обещал быть и непременно выступить — и вот нет его. Отсутствие такого “тяжеловеса”, конечно, будет заметным. Когда уже все остальные собрались, я позвонил ему. Ответила секретарша: дескать, Илья Петрович уехал на какое-то совещание… Что ж, регламент Совета не требовал стопроцентного присутствия всех его членов на заседании.
В общем, хотя неясное чувство тревоги я испытывал уже тогда, все начиналось “в штатном режиме”. Каждому из присутствующих раздали копии документов, послуживших поводом для разговора. Все молча углубились в чтение — и вот уже, смотрю, стали перелистывать по второму разу, переваривать неслабые впечатления. Наступила тягостная пауза.
— Кто хочет высказаться?
В ответ — молчание.
Тогда я кратко изложил свой взгляд на ситуацию: дескать, документы неопровержимо свидетельствуют, что бюджетные средства, выделенные на содержание и развитие школ города, расходуются нецелесообразно, разбазариваются и расхищаются; прямую ответственность за это несет главный распорядитель финансов — начальник департамента.
И тут члены Совета заговорили. Одна директриса призналась, что уже не раз слышала претензии от учителей своей школы: почему, дескать, вы терпите такого руководителя? Другая рассказала, как обратилась к своим давнишним и любимым шефам — попросила денег на приобретение для школы спортинвентаря. А шефы в ответ: денег в вашем департаменте предостаточно, раз вы их дарите коммерческим фирмам. И предложили нам, директорам, навести порядок с этим, как они выразились, бюджетным хамством.
— Денег они мне все-таки дали, — завершила свой рассказ одна из наших мудрейших директрис. — Ради нашей многолетней дружбы. Но стыда я натерпелась предостаточно, хотя и незаслуженно. Нужно обо всех этих безобразиях немедленно писать мэру: ведь это он нам ее привез!
В таком духе выступили многие члены Совета.
А потом слова попросила Ирина Алексеевна, полномочная посланница Пистолетовой. Обратилась она почему-то не к Совету, а персонально ко мне:
— А в чем, собственно, вы, Валерий Васильевич, обвиняете Капитолину Павловну? Неужели во взяточничестве?
Возможно, тут я, не искушенный в тактике подковерной борьбы, дал маху. Мне бы обратить ее внимание на то, что я-то еще ничего и не говорил, только поставил вопрос в начале заседания; говорили-то другие. Но я счел необходимым на прямо ко мне обращенный вопрос столь же прямо и ответить:
— Попытка переплаты двух миллионов за канцтовары, аферы с московскими фирмами, обошедшиеся казне в четыре с половиной миллиона, попытка обмануть пенсионеров на шесть миллионов дают основания предположить и это. Не зря же в газетной статье о “работе” с московскими фирмами говорится об “откате”, а это и есть взятка, составляющая десять процентов разбазаренной суммы. Разве все эти финансовые махинации были бы возможны без участия Капитолины Павловны? Ведь на всех платежных документах стоит ее подпись. — Высказанная вслух мысль потянула за собой цепочку связанных с ней соображений. — Правда, там есть еще подписи главного бухгалтера, заместителя по финансам Стариковой, и ваша подпись есть, уважаемая Ирина Алексеевна. Конечно, человеку свойственно ошибаться, не ошибается тот, кто не работает, — знаем мы эти отговорки. Но затем ведь несколько подписей и предусмотрено, чтобы ошибку одного вовремя заметили другие. А “ошибиться” всем вместе можно, только договорившись. Так что можно предположить не только взяточничество, но и создание преступной группировки по расхищению бюджета.
Честно говоря, так далеко я заходить не собирался, да как-то и не было у меня в голове такой формулировки, когда готовилось заседание. Считайте: внезапное прозрение. Позже, вспоминая это заседание, я нисколько не сомневался, что этот вывод был правильным, но из тактических соображений не следовало бы спешить произносить его вслух, к тому же публично. Обвинение в адрес начальницы и ее приближенных получилось столь серьезным, что, думаю, именно в этот момент противоборство наше с Пистолетовой и ее сподвижницами вступило в новую стадию. Теперь я для них стал уже не просто непонятный и неудобный игрок на подконтрольном им поле, но опасный враг, и они не остановятся ни перед какими средствами, чтобы меня извести; теперь это уже проблема выживания их самих.
Думаю, что все присутствующие — люди достаточно искушенные в перипетиях нынешних “товарно-денежных” отношений в сфере морали — это прекрасно понимали и ошарашенно замолчали. Больше выступать никто не пожелал, заседание пришло к завершению. Однако обращение к мэру, касающееся Пистолетовой, мы все-таки приняли, так что этот раунд, можно сказать, остался за мной. Хотя… Смутило, правда, меня тогда, что две директрисы — новички в нашем Совете — от голосования по этому документу воздержались. Коллеги попытались было выяснить их мотивы. Ответ был прост: воздержались — и все. Имеем право.
Да, право они точно имели, а неприятный осадок остался…
Обращение к мэру за подписями проголосовавших за него членов Совета мы отправили в тот же день, а ровно через десять дней, как и положено по инструкции о работе с корреспонденцией, получили на него официальный ответ. Ответ был предельно краток: “Пистолетовой К.П. за нецелевое использование бюджета объявить выговор”. И все! Ни слова о дальнейшем расследовании фактов расхищения бюджета (хотя какое расхищение? “Нецелевое использование”), ни слова о возмещении ущерба. Да и подписал отписку не сам мэр, а какой-то мелкий клерк из администрации, — тем самым (это ухищрение было очевидно) подчеркивалась незначительность инцидента.
В сущности, это была индульгенция для проворовавшейся чиновницы. Какими же соображениями был продиктован сей “гуманный” жест главы города? Как поведет себя дальше начальница, получившая отпущение грехов? Какой вывод для себя после такого разрешения конфликта сделают мои коллеги-директора? Решится ли теперь самая независимая городская газета напечатать продолжение криминального “сериала” из жизни школьного ведомства?
В общем, жизнь становилась все интереснее. Во всяком случае, скучать не приходилось.
A LA GERRE, COMME A LA GERRE
Немного времени прошло, и вот утром в понедельник мне стали звонить директора и рассказывать, что по школам ездит какая-то комиссия и проверяет, где в данный момент находится директор. Если он в школе, то проверяют, чем он занят, если его нет, то спрашивают сотрудников, вплоть до вахтёров, когда директор ушёл и куда.
Я позвонил председателю горкома нашего профсоюза и спросил, что значит сей сон; она ответила, что не в курсе.
В это время в кабинет заглянула Ольга Ивановна, мой секретарь:
— К вам гости, Валерий Васильевич!
Дверь открылась, вошли три работницы департамента. Одну я знал хорошо — это была начальница отдела кадров, — с остальными просто здоровался. Я понял, что это за гости, и громко, чтобы и в приёмной слышали, сказал:
— А я никого в гости не приглашал.
— А мы без приглашения, — кокетливо начала кадровичка.
Я перебил её:
— Значит, вы незваные гости. А русскую пословицу про незваных гостей знаете? Я сейчас ухожу на урок, у меня всего одна минута.
— Мы пришли к вам с проверкой вашего наличия на работе, — как-то коряво заговорила кадровичка.
— Во-первых, кто вы, а во-вторых, какое вы имеете право проверять моё рабочее время? Ваши документы, — потребовал я.
— Какие документы? — изумилась она. — Вы же знаете нас, мы работники департамента и к вам пришли с официальной проверкой.
— Именно поэтому я и спрашиваю у вас документы. Вы же пришли сюда не по знакомству, — настаивал я, — покажите мне приказ, подтверждающий ваши полномочия.
— Какие полномочия? — искренне не понимала она.
Я не выдержал и спросил в лоб:
— Кто послал вас шпионить за директорами? Эти штучки практиковались лет двадцать назад, сейчас это просто незаконно. До свидания, и впредь прошу ко мне с такими визитами не приходить.
Я позволил себе такой резкий тон в разговоре с этой “комиссией”, так как по нескольким телефонным звонкам, предварившим их приход, понял, что с проверкой они приезжали только к тем директорам, которые достаточно резко выступали на последнем совещании. Так сказать, незамысловатый способ напомнить, кто в доме хозяин.
Директоров я успокоил: сказал им, что проверка эта была незаконна. И порекомендовал гнать в шею этих проверяющих, а в случае каких-либо неприятностей ссылаться на меня.
Не подумайте, что эта проверка продемонстрировала изощренность департаментских мастериц плести интриги. Как раз наоборот — я даже подивился их неспособности придумать что-то свеженькое: прием-то действительно практиковался в приснопамятные времена Андропова. Да и сами они его уже применили не так давно, разыгрывая партию против директрисы одной из школ, которая перед тем посмела сказать что-то нелестное о начальнице департамента.
Той незадолго до новогодних праздников случилось заболеть. Врач предписал ей больничный режим и выписал бюллетень. Она прилежно лечилась, но однажды — дело уже шло на поправку — не усидела дома. Ее старшеклассники приготовили карнавал, и она появилась на этом карнавале с поздравлением и подарками. Кто-то из “доброжелателей” тут же настучал в департамент, что директор, мол, не соблюдает больничный режим. Немедленно оттуда прискакала боевая тройка, чуть не с саблями наголо. Правда, голову директору рубить не стали, но акт составили и больничный лист за двадцать дней не оплатили. Чтоб неповадно было в другой раз непочтительно отзываться о начальстве.
НА ЧЕМ ДЕРЖИТСЯ МИР
Сейчас, по прошествии нескольких лет, какие-то повседневные мелочи размываются в дымке времени, зато отчетливее проступают скрытые пружины бытия…
Помню один вроде бы заурядный, даже, пожалуй, смешной случай, который, если вникнуть, не так уж и смешон.
Дело было в сентябре, мы занимались обычным для этого времени делом — комплектованием “профилей”. Я уже рассказывал (в первой части), какие нешуточные страсти кипят у нас обычно по этому поводу и сколь многие родители стремятся активно вмешаться в этот процесс, будто выбор профиля обучения в УПК предопределит всю дальнейшую жизнь их бесценных чад. В такие дни у меня бывает особенно много посетителей. В этом потоке и пришла ко мне на прием женщина с ярко выраженной кавказской внешностью.
Пришла — и с простодушием человека, давно уже знающего, “что почем”, и не привыкшего к дипломатии, прямо-таки с порога спросила:
— Сколько нужно заплатить, чтоб мой сын поступил на медицинский профиль?
Крутой поворот! Пригласил её присесть и толком объяснить, что ее привело, да еще с таким вопросом, ко мне.
Оказалось, что её сын не прошёл конкурс на этот профиль.
— Наверно, потому, что он кавказец, а я знаю, вы нас не любите, — предположила она и выразила готовность заплатить, сколько нужно, чтобы его приняли. При этом она, правда, возмущалась, но вовсе не тем, что “надо заплатить”, а тем, что не знаешь, кому платить и сколько. Нет, мол, у вас, у русских, никакого порядка.
Ну, очень ей хотелось дать мне взятку, но, я думаю, вовсе не потому, что у нее были лишние деньги. По ее представлению, так был устроен мир, и она сердилась на меня, потому что я ломал это представление и мир становился непредсказуемым.
— Ну, не может быть, чтобы у вас совсем не брали, — почти с отчаянием отстаивала она свое миропонимание. И умоляла, теряя последнюю надежду: — А может, вы все-таки возьмёте?
А мне, признаться, давно уже хотелось выставить ее за дверь. Однако, подумав, удержался: она же уйдет с убеждением, что её сына не приняли только потому, что он с Кавказа, и еще потому, что не сумела разгадать местных порядков — как “заплатить”. И сын будет думать так же.
Я попросил эту настойчивую маму подождать в приёмной и пригласил к себе преподавательницу, которая проводила собеседование с поступающими на медицинский профиль. Та хорошо помнила разговор с кавказским мальчиком: парнишка он неплохой, и желание учиться у него, видимо, большое, но очень уж слабая у него подготовка. Поразмыслив, мы рассудили, что если он окажется таким же настырным в освоении профессии, как его мама в устройстве его судьбы, то из парня может получиться толк. И мы решили все-таки принять его — в нарушение нами же установленных правил.
Когда я сообщил об этом мамаше, та была, конечно, на седьмом небе. Радость так распирала ее, что она не могла не поделиться ею с окружающими. Выйдя из моего кабинета, она сказала тем, кто оказался в тот момент в приемной:
— Ваш начальник, наверно, очень богатый человек: он бесплатно принял моего сына!
Поколебать ее представление о мироустройстве мне так и не удалось.
“ГАМАШКИ” И ДЕНЕЖКИ
Бедная кавказская женщина верно схватила суть общественного порядка, утвердившегося у нас с переходом к рынку, но ее представление, пожалуй, в большей мере отражает опыт маргинальных слоев российского общества, с которыми ей, по-видимому, теснее приходится соприкасаться. В базовых же сферах нашей жизни взятка присутствует далеко не всегда в таком цинично оголенном виде, хотя и тут она, увы, выступает как системообразующее начало.
Однако не будем рассуждать “вообще”, возьмем конкретный случай.
Какое, на ваш взгляд, мероприятие в школе учитель воспринимает сегодня как самое для себя главное? Урок? Но это неизбежно, повседневно, а если по шесть и более часов в день, то и в тягость. Педсовет? Перевыборы профкома? Назначение нового директора? Нет, нет и нет. Самое волнующее событие школьной жизни сегодня для учителя — это распределение учебной нагрузки на новый учебный год. Оттого, что учителей много, а часов мало. По этому поводу разгораются каждый раз в сентябре нешуточные страсти. Кому-то дали 18 часов в неделю, и это законная норма, так что не жалуйся, что мало: никому ничего не докажешь. Между тем “норма” означает месячную зарплату (со всеми надбавками, доплатами, коэффициентами) всего в 3—5 тыс. рублей (в зависимости от уровня образования, стажа, звания). А кто-то при этом получит двойную ставку. Правда, ему будет не хватать времени на подготовку к урокам, проверку тетрадей, индивидуальную работу с каждым учеником, но начальство будет смотреть на это сквозь пальцы, потому что эти часы ему “доверили”, имея в виду какие-то его особые заслуги. Так что распределение учебной нагрузки — очень удобный и юридически “чистый” способ прикармливать “своих” и наказывать непослушных и ершистых.
Кто-то мне возразит: опытный учитель-стажист на двух ставках работает эффективнее, чем неопытный на одной. Согласен, это так, но тут есть другая проблема: пока молодой выпускник педагогического вуза наберется опыта, ему придется жить на три тысячи рублей в месяц, а ведь как раз в это время деньги ему особенно нужны: он только начинает обустраивать свою жизнь. К тому ж он видит, что в других отраслях, а тем более в “коммерческих структурах”, сверстники получают чаще всего не просто больше, а намного больше. И почти каждый выпускник педвуза, попавший на первых порах в школу, очень скоро начинает “вострить лыжи”, подыскивая себе более достойное (в смысле зарплаты) место. В школе остаются лишь редкие энтузиасты, фанатики (да и те потом все-таки уходят — с сожалением, с болью в душе, но не могут они халтурить на двух ставках или жить на три тысячи). И еще остаются те, кто по слабости своих творческих способностей просто не сумел найти себе лучше оплачиваемую работу. А в результате нынешняя система образования держится на энтузиазме руководителей и учителей, кому за пятьдесят—шестьдесят. Тревожная ситуация: ну, протянут они ещё пяток, десяток лет, а дальше что? Замены-то им нет.
Игры с часами и ставками более всего и касаются вот этих, последних. Их болезненное отношение к распределительным операциям понять нетрудно: количество часов определяет уровень их жизни (и материальный, и даже духовный: возможность чувствовать себя экономически независимым человеком) на весь предстоящий учебный год. Потому они предпочитают не ссориться с теми, от кого зависит, какую учебную нагрузку они будут иметь.
А вот чиновники от образования никаких часов между собой не делят, их зарплата складывается из оклада по штатному расписанию (сам по себе он, соглашусь, не слишком завиден) и разного рода надбавок, но прежде всего — “премий”, “одарить” которыми, равно как и лишить которых по любому подходящему поводу — исключительно во власти начальства.
К примеру, хороший повод — профессиональный праздник День учителя. В этот день городские власти проявляют по отношению к не избалованным житейскими радостями школьным труженикам (все-таки точнее сказать — труженицам) особую заботу и повышенное внимание. Устраивают в большом зале общегородское торжественное собрание, на которое уж непременно приходит сам мэр. И он, и наша начальница на этом собрании поздравляют учителей, говорят в их адрес всякие хорошие слова, даже награждают самых лучших — да-да, почетными грамотами, то есть “бумажками” (в просторечии — “гамашками”). В сейфе их хранить не надо (да и едва ли он у вас дома есть), но можно их повесить на стену в рамочке под стеклом — глядишь, “в минуту жизни трудную” помогут вспомнить, что не хлебом единым жив человек…
Чиновницам от образования “гамашек” достается поменьше, но уж денежками они себя по случаю праздника не обнесут. Правда, привсенародно, на Дне учителя, об этом не объявляется, приходится совсем буднично зайти в кассу и расписаться в ведомости. Но они не внакладе: дефицит “морального” вполне компенсируется полновесностью “материального”. При моих давних добрых отношениях с некоторыми старыми работниками департамента мне не составило большого труда выяснить, что ко Дню учителя они выписали себе премии в размере двух зарплат (не окладов, а с учетом всех коэффициентов и надбавок; в общей сложности это составит пять учительских окладов), а на Рождество и вовсе не поскупились: премировали себя аж тремя зарплатами. Я сделал простейшие экономические расчеты, и вышло, что сто чиновников от образования за год получили в виде премий столько же, сколько тысяча учителей. Как тут не размечтаться школьному учителю: “Я б в чиновники пошел…”
И вот что еще важно подчеркнуть: премии имеют совсем иной статус, нежели оклад или даже какие-нибудь районные надбавки, лишение которых можно оспорить в суде. Премии — это узаконенный способ материального поощрения работников, чей труд наиболее эффективен. То есть если руководитель поощряет одних и не поощряет других — это не нарушение закона об оплате труда, а самый что ни на есть процесс руководства вверенным контингентом. Так что начальница вправе всем премию по какому-то случаю выписать, а кого-то под благовидным предлогом и обойти: “будешь знать как супротив!” И бесполезно спорить.
Я поначалу никак не мог понять: откуда такие деньги у департамента? История с украденными было выходными пособиями у пенсионеров (в тот раз их, к счастью, удалось возвратить, но кто может сказать, сколько еще подобных случаев прошло незамеченными?), переадресовка денег со статьи “Организация летнего отдыха учащихся” на оплату косметических услуг для стареющих чиновниц, манипулирование премиальным фондом (то, что планируется для поощрения лучших учителей, идет на доплаты чиновницам) позволили понять несложный, оказывается, экономический механизм управления системой образования Нефтярска: начальница просто смешала карманы школ и своей конторы.
Конечно, в департаменте это многие понимали, даже испытывали некие муки совести, но всерьез протестовать не решались: кто ж будет протестовать себе во вред?..
QUI PRODEST?
Не подумайте, что латынь в подзаголовке — желание “блеснуть ученостью”. Такой “латынью” особенно не блеснешь: у любого мало-мальски грамотного человека фразы, подобные этой, на слуху. Нехитрая суть моего замысла в другом: “шоковые терапевты” обещали, что рыночные отношения возбудят в нашем “застойном” обществе невиданную созидательную энергию, пробудят невостребованные прежде творческие силы. Но давно уже для всех стало очевидным (а кто житейски опытнее — предполагал это с самого начала), что пробудили наши убогие “реформы” лишь примитивные инстинкты, столетиями и даже тысячелетиями хорошо ли, плохо ли подавлявшиеся сознанием социальной ответственности и нравственными табу. Еще древнеримские юристы, сталкиваясь с запутанной житейской ситуацией, где просвечивал явный криминал, а явных виновников не было, задавались простым вопросом: qui prodest? Кому выгодно?
Вот и мое повествование неизбежно подошло к этому вопросу.
Мелочная мстительность Пистолетовой и убогий арсенал используемых ею способов приструнивать оппонентов и вербовать сообщников — это, как сказал бы известный герой Булгакова, “не бином Ньютона”: навыки руководства людьми она, по ее же признанию, тридцать лет осваивала в комсомоле, в партии и на других равноценных чиновных должностях. Говорят, что мы живем “в другой стране”, но вот что поразительно: тот набор “боевых искусств” и поныне мало что в ходу — он успешно работает! И в департаменте у нее полная поддержка, и “стукачи” едва ли не в каждой школе, и уже в Совете директоров, который для школьной общественности города всегда был эталоном профессионального и честного отношения к делу, нет прежнего единства. Будто какая-то злая плесень затянула и разъедает устои жизни нашего школьного сообщества, которые еще недавно казались такими надежными.
И как в этом контексте понимать позицию нашего неглупого мэра: миллионы бюджетных денег нагло разворовываются, а он: пустяк, “нецелевое использование”… Поговаривают, будто Пистолетова — какая-то там родственница то ли его самого, то ли его жены. Неужто правда? Да хоть бы и правда, стал бы он разве ставить под удар свое общественное положение, свою административную и даже (если учесть масштабы нашего крупного города) политическую карьеру ради вороватой бабенки — дешевле ему было бы выплачивать ей из собственного кармана какой-нибудь устраивающий ее пенсион.
Нет, тут что-то другое… А может, сам — “в доле”?.. Что греха таить, даже такие подозрения порой закрадывались. Хотя тут же и отметались: это уже явный перебор даже для нашей криминально-олигархической демократии.
Так кому же выгодно пребывание Пистолетовой во главе нефтярского образования? Qui prodest?
Истина стала приоткрываться постепенно и оказалась несколько иной, чем я предполагал…
Вдруг наш мэр издает указ о том, что из бедных семей на бесплатное питание в школе можно определить только одного ребёнка, независимо от количества детей в семье. Если их в семье трое — значит, питаться будет один, а двое останутся голодными. У нас, к примеру, в десятом классе две девочки-двойняшки договорились, что будут питаться по очереди: один день будет голодать одна, а другой — другая. Я пытался дозвониться до мэра, высказать ему возмущение директоров, но он почему-то уклонился от разговора. Тогда я написал ему письмо и в положенный срок получил ответ: мол, это решение думы и он не может его отменить.
Звонить-то надо бы не мне, а Пистолетовой: это ведь проблема общегородская. И не просто звонить, а устроить настоящий тарарам общегородского масштаба, потому что вопрос этот вовсе не частный и не второстепенный. Известно, что по всем международным нормам семьдесят процентов нашего населения живет за чертой бедности. Это значит, отбрасывая всякие там “если” да “кабы”, что из каждых десяти школьников семеро дома недоедают. Какая же наука полезет им в голову? Понятно, что городские чиновники прикинули (а думцы их послушно поддержали): 50 школ в городе, пусть в каждой (грубо округлим) учится по тысяче детишек — значит, из малоимущих семей примерно 35 тысяч учеников. Чтобы их накормить, городская казна должна раскошелиться на 35 тысяч обедов. Сколько стоит сегодня самый дешевый обед?.. В общем, накладно, надо хоть бы половину сэкономить.
Наверно, начальница департамента образования могла бы (должна бы! Иначе зачем она занимает это место?) растолковать и чиновникам, и “слугам народа” губительность для государства такой арифметики. Тут ее союзником был бы сам президент, незадолго перед тем объявивший образование одним из государственных приоритетов. Но она обсуждать распоряжения мэра считает чуть ли не святотатством (“Разве можно не подчиниться мэру?”), а потому “сэкономить” ему не помешала. Не знаю, на какие именно нужды были потрачены те деньги, но что может быть важнее выращивания здорового и образованного молодого поколения?
Другой случай, вызвавший еще более широкий резонанс. В середине учебного года прошли слухи, что готовится решение городской думы об отмене некоторых доплат учителям. Доплаты эти были установлены думой предшествующего созыва три года назад. С того времени платили в полуторном размере за замещение в классе заболевшего учителя (“сверхурочная работа”), выплачивали все надбавки за время каникул, начисляли небольшую сумму за научно-экспериментальную работу. В среднем все это вместе составляло прибавку к зарплате учителя в размере от одной до двух тысяч рублей в месяц.
Можно, конечно, ставить под сомнение правомерность той или иной доплаты; документ и назывался, как выяснилось позже: “Об упорядочении оплаты труда учителей”. Но, во-первых, это “упорядочение” предпринималось в обидной и даже оскорбительной для учителей форме: решение об отмене доплат ни с кем из нас не обсуждалось, оно готовилось втайне и стало достоянием гласности непредвиденно для чиновников. Во-вторых, оно касалось только работников школы — чиновников оно не затрагивало. Формально-то все было в порядке: у чиновников просто не было таких доплат. Но они и без того, как читатель убедился, неплохо получали, а тут разница между чиновничьими и школьными зарплатами еще более увеличивалась. И, в-третьих, затеяв “упорядочение”, городские власти совершенно не приняли во внимание обстоятельства, при которых возник “непорядок”.
А возник он вовсе не потому, что думцы старого созыва ни с того ни с сего озаботились вдруг стимулированием конкретных видов учительской деятельности. Причина была более простой и человечной: учителя составляли самую низкооплачиваемую категорию бюджетников в городе. Дело даже не в том, что их работа выглядела при этом очень уж непрестижной в ряду других занятий: они были вытеснены за черту бедности, им просто не на что было жить. Бюджет нашего не самого бедного города позволял изыскать средства, чтобы платить учителям побольше, но для этого требовались юридические основания. Вот их и нашли. Это был не акт благотворительности, а вынужденная мера, направленная на спасение системы образования в городе. А сейчас городская дума, уже в новом составе, стала, напротив, искать основания, чтобы учительскую зарплату снова снизить. Только так этот шаг наших властей и можно было истолковать.
И опять, как уже бывало, мой телефон раскалился: позвонили, кажется, все директора, и не по одному разу. Вопрос у всех был один: что будем делать?
Я собрал Совет директоров и в присутствии всех позвонил начальнице:
— Будет ли как-то компенсирована учителям эта потеря в зарплате?
Голос Пистолетовой в трубке был тверд:
— Никакой компенсации не будет, так как бюджет города в этом году ожидается дефицитным.
Это, конечно, была ложь, но ложь в интересах городских властей. В разгорающемся конфликте школ с руководством города наша начальница без колебаний приняла сторону городской администрации.
Однако в чем заключался интерес администрации? Мы безуспешно ломали голову над этим вопросом и никакого убедительного объяснения тому не находили. Тут осенило одну из умнейших наших директрис. Опытнейший руководитель школы и, между прочим, кандидат юридических наук Елена Максимовна Смирнова высказала такое предположение:
— Наверно, наше городское начальство обеспокоились, как бы мы, учителя, не начали жить хорошо. Вспомните новогоднее выступление президента: он пообещал в этом году существенно поднять зарплату бюджетникам. Вот чиновники и прикинули: к нашим нынешним доплатам добавится еще президентское повышение — не жирно ли для нас будет?
Это очень походило на правду, но верить как-то не хотелось.
Однако что ж гадать? Мы не досужие пенсионеры на лавочке, а Совет директоров; коллеги уполномочили нас отстаивать интересы школ — вот мы и должны заняться прояснением ситуации. И мы приняли решение: незамедлительно созвать общее собрание директоров школ города и пригласить на него Пистолетову и мэра: пусть они сами объяснят руководителям школ, что за необходимость была в этом “упорядочении”.
Выполнить решение оказалось непросто: то начальница в командировке, то мэр заседал в думе. Мы догадывались, что просто тянут время, и потом это подтвердилось: как раз в те дни дума и проголосовала за “упорядочение”. С подачи мэра и в его присутствии.
Но не могли же мы их как-то принудить появиться у нас по первому зову. Однако и они не могли вовсе проигнорировать наше приглашение. Так что собрание в конце концов состоялось. Однако Пистолетова пришла на него все-таки без мэра: Леонид Александрович снова дал понять, что наши проблемы — малая частность в соотношении с масштабами его неусыпных забот, и прислал вместо себя своего зама по финансам.
Что ж, все в сборе? Начальница хотела открыть собрание, но я ее остановил: у нас, мол, не совещание, а собрание, положено избрать председателя. Директора избрали председателем Наталью Михайловну — старейшину нашего Совета. Та уверенно взяла бразды в свои руки, и собрание началось.
Суть проблемы было предложено изложить мне. Я сказал, что Совет директоров не согласен с решением городской думы, потому что нам неведомы его мотивы, оно противоречит заявлению президента о повышении зарплаты учителям. Кроме этого оно просто незаконно: по существующему положению нельзя в течение учебного года снижать учителям заработную плату.
Я закончил, и Пистолетова тут же решила перехватить инициативу, запросив слово первой.
— Я не считаю, — заявила она, — что мы выступили против президентских замыслов. Как только он примет решение о повышении вашей зарплаты, мы это выполним незамедлительно.
Это самое “мы” прозвучало у нее как однозначный и безусловный знак принадлежности ее к “партии власти”, что в ее понимании делало ее позицию непререкаемо правильной. Поэтому речь ее была краткой; поставив точки над “i”, она направилась было на свое место. Наталья Михайловна властным жестом ее остановила:
— Может быть, у директоров есть вопросы?
Вопросов оказалось много. Директора хотели услышать от самой Капитолины Павловны, почему решение принималось втайне от нас, почему она так безоговорочно согласилась с администрацией, да и какой истинный смысл кроется в этом решении. К такому афронту Пистолетова была не готова и, как выражаются дети, “завиляла”. Естественно, никого ее уклончивые и путанные ответы не устраивали, в зале нарастал шум. Даже многоопытная председательница наша Наталья Михайловна не могла уже совладать с разбушевавшейся стихией.
Но тут слово попросила Смирнова — та самая, с ученой степенью юриста.
— Я считаю, — заявила она, — что диалог с администрацией города у нас не получается. Они считают, что решение принято и мы обязаны ему подчиниться, а мы считаем, что оно незаконно. Договориться друг с другом мы, вероятно, не сможем. Поэтому я предлагаю сегодня же отправить телеграмму президенту о том, что произошло в нашем городе. Чиновники продемонстрировали явное неуважение к нему.
В зале сразу наступила тишина. Но тут спасать положение бросился помалкивавший до сих пор посланец мэра. Он потрусил к столу президиума, рассчитывая немедленно получить слово. И даже, не заботясь о соблюдении демократических процедур, изготовился говорить. Однако его перебил громкий голос из зала:
— А почему здесь нет мэра?
Посланец засуетился:
— Леонид Александрович приносит свои извинения, он очень занят…
Правда, так и не объяснил, чем тот так уж сильно занят.
А тот же голос из зала раздался снова:
— Передайте ему, что мы возмущены: он второй раз игнорирует наше собрание. Если он будет так же плохо вести себя и впредь, мы на следующих выборах главы города выступим против него. Смею надеяться, что родители наших учеников нас поддержат, а их в городе сто тысяч.
Я узнал этот хрипловатый голос. Говорила старейшая учительница, ветеран войны. Ей было уже 80 лет, но она еще вела начальные классы, а в тот момент даже исполняла обязанности директора школы. Ей зааплодировали. Зам мэра заметно стушевался и смущенным голосом пообещал, что обо всем, что здесь говорилось, он обязательно расскажет Леониду Александровичу и уверен, что тот все правильно поймет и не допустит несправедливости.
— Со своей стороны, — продолжил чиновник, — я как зам мэра обещаю вам, что сделаю и сам все возможное, чтоб разрешить ситуацию в вашу пользу. Надеюсь, что при хорошем наполнении бюджета решение думы обязательно будет пересмотрено, учителям сделают перерасчет и начислят им все, что положено. А президента, — закончил он с ясной улыбкой, — я пока что попросил бы не беспокоить: мы все вопросы обязательно решим на месте.
Говорил он так доверительно, к тому же люди так устали — собрание шло более трёх часов, — что все как-то поутихли и решили ему поверить.
Но было, было у меня предчувствие, что обманет, — и точно обманул. Уж не знаю, как он там говорил с мэром, а только городской бюджет в части доходов был перевыполнен, а учителям никакого перерасчета не сделали…
Вот теперь попытайтесь соединить вместе разрозненные факты. Пистолетову зовут к ответу — не приходит, шлет заместительницу; мэра зовут к ответу — не приходит, шлет зама. Она “экономит” деньги на пенсионерах и школьных учителях — он тоже явно “экономит”, хоть за руку не схвачен. Она опирается на “своих”, управляя ими методом кнута и пряника и мало заботясь о последствиях принятых решений; судя по тому, как мэр опекает свою ставленницу, он на своем месте поступает точно так же. Да это же одна школа, один стиль, одна система, одна команда!
Особо подчеркну: дело не в их сходстве поведения, не в родстве душ, а в принципиальной сочетаемости этих деятелей. Они детали одной властной конструкции, говоря проще, оба — люди “вертикали”. Ему удобней руководить, опираясь на таких исполнителей, как она, а ей — работать с таким руководителем, как он. Им не обязательно быть родственниками или быть “в доле”; они могут даже не любить друг друга, но друг за друга обязаны держаться, потому что один без другого они — ничто.
УКРЕПЛЕНИЕ “ВЕРТИКАЛИ”
Слово “вертикаль” применительно к способу организации системы власти вошло в широкий обиход лет пять назад, но сам этот способ был хорошо отработан в советские времена. Его нынче не изобрели заново, а просто вспомнили (“хорошо забытое старое”), усмотрев в нем эффективный противовес либеральному хаосу. Возвратиться было тем легче, что кадры, воспитанные в комсомольских и партийных комитетах, еще не забыли прежнюю школу и, как говорится, рыли копытом землю. И в одном отношении надежды, возлагавшиеся на “вертикаль”, безусловно, оправдались: власть обрела стабильность. Поскольку “ходить бывает склизко по камешкам иным”, то я скажу лишь о Нефтярске: вы видели, как прочно держится в своем кресле Пистолетова? И мэр не очень-то оглядывается на общественное мнение: поддержка чиновников значит для него гораздо больше, чем настроения “электората”. Другой вопрос: является ли такая стабильность власти благом для общества?.. Давайте немного повременим с ответом — у нас еще будет повод поразмышлять о том.
Однако “вертикаль” власти не возникает сама по себе — ее надо “выстроить”, и не всегда просто это сделать. Опыт Нефтярска интересен и в этом плане. Не буду рассуждать о том, каким образом наш мэр сумел настолько приручить городскую думу, что она готова поддержать любую его “инициативу”; не буду пытаться объяснить, как формировалась его администрация — откуда, например, взялся тот зам, который “вилял” за мэра на собрании директоров. Это другая тема, к тому же я не посвящен во все “тайны мадридского двора”. Я даже достоверно не знаю, в каких запасниках кадровых раритетов раскопал наш мэр Пистолетову с ее богатым комсомольско-партийным опытом. Но так или иначе он ее нашел и привез, и, по крайней мере, в одной из областей его обширной вотчины “вертикаль” получила прочную опору. И все бы ладно, если бы не было между ним и ею прослойки “чересчур самостоятельных” людей — директоров школ. Я понимаю несоизмеримость масштабов, а все-таки рискну провести параллель: в структуре образования Нефтярска мы были чем-то вроде губернаторов во властной системе страны. И нас надо было во что бы то ни стало встроить в “вертикаль”.
Наверно, читатель воображает, будто знает, как добились подчинения губернаторов центру; смею утверждать, что знает он лишь чисто внешнюю и, надо полагать, не самую важную сторону этого “судьбоносного” для страны процесса. Говорю об этом с уверенностью, потому что наблюдал вблизи и даже на себе испытал, как “приручали” в Нефтярске школьных директоров; не думаю, что с губернаторами было проще.
Честно говоря, я просто не заметил самого начала этого процесса, не понял, с чего началась обработка. Обратил внимание, еще ничего толком не понимая, что происходит, лишь на первые результаты. Помните? — самый уважаемый, самый, казалось, надежный директор-“тяжеловес” Солдатов вдруг не пришел на столь важное заседание Совета директоров, а две директрисы, недавно вошедшие в состав Совета, воздержались от голосования, никак не объяснив своих мотивов. После я стал все чаще замечать: когда обсуждается вопрос — человек все вроде бы всё правильно понимает и горячо поддерживает, а как дело доходит до практических шагов — мнется, мямлит, тянет; явно уклоняется. Потом с директорами стало и вовсе как с губернаторами: уходит по каким-то причинам из школы руководитель (ну, например, на пенсию: народ-то, как я уже говорил, все больше в возрасте), а нового Пистолетова назначает на должность уже на контрактной основе, причем в контракте значится такой малозаметный пунктик: департамент может расторгнуть контракт в одностороннем порядке, не объясняя причин. Все! Человек на коротком поводке! А потом, когда обнаруживается, что ко “встроенным в вертикаль” директорам в департаменте одно отношение, а к тем, кто “ходит сам по себе”, другое, у этих последних появляется настроение: а зачем мне все это нужно? И подает заявление “по собственному желанию”. А желающие занять их место хотя бы ценой включения в “вертикаль” пока еще находятся. Забегая вперед, скажу: только за один год после моего отъезда из Нефтярска таким образом сменилась примерно треть директоров нефтярских школ; что ж, система становится все более управляемой и “стабильной”…
Я тем временем со своими попытками пресечь воровство или предотвратить административный произвол все более ощущал себя в школьном сообществе белой вороной. Открыто против меня никто не выступал: все-таки фундамент предшествующих десятилетий работы — у всех на виду — еще мог послужить достаточно прочной опорой. Но подспудную возню, какие-то мелкие подкопы я чувствовал вокруг себя уже достаточно явственно.
Характерный пример — история с “технологией”.
Года три назад этот предмет — ТЕХНОЛОГИЯ — был рекомендован министерством для введения во всех классах общеобразовательных школ, с первого по одиннадцатый. По нему даже были изданы миллионными тиражами учебники. Мы в УПК попытались разобраться, что это за предмет, но поняли только одно: уроки труда во всех классах нужно заменить разговорами о труде. Оказывается, сегодня уже не нужно учить школьника чего-то колотить, сверлить и пилить, не нужно вырабатывать у него трудовые навыки и прививать любовь и уважение к труду. Нужно просто разговаривать с ним о труде и изучать по бумажкам разные технологии. Например, по устройству автомобиля или по изготовлению продуктов животноводства, по робототехнике и народным художественным промыслам, по графике и ремонтно-строительным работам, по предпринимательству и ведению фермерского хозяйства и прочее в таком же духе. Но, как всегда, наше многомудрое министерство, сказав “а”, не потрудилось сказать “б” — запамятовали, что ли, в суете? Учебники-то выпустили, а методические и наглядные (хотя бы бумажные) пособия к ним — нет. Повторилась та же история, что с информатикой, когда ее вдруг ввели, а компьютерами школы обеспечить “забыли”. И главное — не было в школах преподавателей по всем этим технологиям.
Некоторые школы тем не менее послушно ввели “технологию”, но большинство — может, и хотели бы ввести, да не смогли по причинам, от них не зависящим. Мы же вполне сознательно не стали его вводить, воспользовавшись тем, что к началу учебного года еще не получили учебников. А потом мы просто “перешагнули” через “технологию”, перейдя на профильное обучение уже по новым программам.
И тут вдруг из департамента приходит запрос: а как там у вас идут дела с технологией? Вспомнил же кто-то… Я ответил, как есть: в УПК такой предмет не преподается. Но всего смешнее, что сами запрашивающие не помнили, было ли обязательным введение этого предмета, — ну, не сохранился у них министерский документ! Так они стали требовать его с меня же! Нет, ответил я, вы мне таковой не присылали, ищите у себя. Поскольку у себя они его уже искали и без результата, то сделали запрос в министерство. С чего бы вдруг такая дотошность? Да им хотелось уличить меня в неисполнении нормативных документов и примерно наказать. Наказать за то, что не ввел предмет, который был только рекомендован?! Ну, а как еще ко мне подступиться? Все в конце концов обернулось для чиновников полным конфузом: ко времени получения запроса из нашего департамента и само министерство о технологии забыло. У них появилась новая идея — профильное обучение…
С профильным обучением была у нас особая история, но о ней чуть позже. А сейчас поделюсь одним наблюдением, имеющим отношение к только что рассказанному сюжету. Чиновники, конечно, “борются” за успехи руководимой ими отрасли, а все-таки им не очень удобно, когда подчиненный работает хорошо: не за что им уцепиться, чтоб держать его на поводке. Это примерно, как в давнишней миниатюре Аркадия Райкина: надо, чтоб все в магазинах было, но чтоб при этом все-таки был ма-а-аленький такой “дифисит”. Без того держать ситуацию под контролем у них никак не получается.
А зачем, собственно, им так уж необходимо держать ситуацию под контролем? Из бескорыстного желания “порулить”?
Вот вам еще один сюжет на эту тему.
НЕ ХОЧЕТСЯ ГЛАСНОСТИ…
Однажды утром мне позвонил мой бывший ученик — редактор газеты “Нефтярские вести”:
— Читайте в сегодняшнем номере очередную статью о нашей общей знакомой. Только мне сказали, что дана команда, я думаю, вам ясно чья, скупить все экземпляры, для этого выделены деньги и люди. Так что не прозевайте: номер развезут по киоскам после четырнадцати часов.
— Понял вас, — ответил я и начал действовать. Во все ближайшие киоски я отправил учеников с заданием купить по пять экземпляров “Вестей”. Дал задание и преподавателям телестудии — отснять всё, что произойдёт около киосков. И сам отправился к одному из них.
Ровно в четырнадцать к киоску подъехала машина редакции, тут же к окошку устремились две работницы департамента, но там уже стояли два ученика из телестудии, а метрах в десяти, до поры не привлекая внимания, стояли еще двое с телекамерой.
Киоскерша приняла газеты и открыла окошечко. Чиновницы закричали:
— Мы покупаем все экземпляры!
— Ну уж нет, — ответили парни, — мы первые. И подали деньги.
Но бойкие чиновницы закричали:
— Не хулиганьте, а то мы вызовем милицию! — и оттолкнули парней.
И тут они увидели телекамеру и растерялись, а наша корреспондентка подступила к ним с вопросом:
— А зачем вам так много газет?
Тем временем оператор уже снимал их почти в упор, и они, оценив обстановку, отступили.
У другого киоска произошла почти такая же история, но с применением силовых методов: одна из чиновниц закрыла телекамеру своей сумкой, а когда это не помогло, настолько нагло стала отталкивать девочку-корреспондентку, что возмутились даже прохожие. И все это оказалось снято на телекамеру. А газеты наши ребята тоже купили.
К вечеру у меня на столе лежало шестьдесят экземпляров газеты и кассета с боевым сюжетом. С кассеты мы сделали несколько копий, а газеты разослали по школам. ? la gerre comme б la gerre.
На другое утро в приёмной УПК меня ждала целая делегация — три чиновницы, две из которых были мне хорошо знакомы: зам начальницы Галина Петровна и методистка по литературе Татьяна Васильевна, которая когда-то работала в УПК. А третья была та самая юристка, которая работала с диктофоном на Совете директоров. Она была здесь доверенным лицом начальницы.
— Валерий Васильевич, — начала Галина Петровна, — Капитолина Павловна попросила меня узнать, что вы хотите делать с вашими видеоматериалами?
Я не стал спрашивать, откуда они узнали о съемках, а ответил, что беспокоиться не о чем: материалы слабые, снимали-то ученики. И вставил кассету в видеомагнитофон.
— Прошу внимания на десять минут, — сказал я, и фильм пошёл.
Когда он кончился, делегатки молча переглянулись: фильм был просто великолепен. Сначала на экране крупным планом появилась газетная полоса с публикацией: хорошо просматривались заголовок “Кто обокрал детей?” и фотография Пистолетовой. После этого шел сам репортаж от газетных киосков. Ребята-операторы не подкачали: все подробности инцидентов сняты были так, что происходящее не вызывало сомнений, все лица запечатлены крупно и узнаваемо. Впечатляюще смотрелись эпизоды, как чиновницы пытались выхватить газеты у ребят и как чуть не избили девушку с микрофоном. Отлично был сделан и дикторский текст: по манере он напоминал репортаж с хоккейного матча, но при этом в нем очень внятно прозвучали фамилии и должности нападавших. Завершался фильм кадром: кто-то из случайных прохожих, наблюдавших баталию у киоска, громко сказал прямо в камеру: “Хулиганки!” Ролик так незамысловато и назвали: “Газетные хулиганки”.
Я не раскрыл потрясенным зрительницам маленький секрет: смонтировать видеоматериалы и отредактировать дикторский текст помогли профессионалы — наши шефы из независимой телекомпании города.
Немного оправившись от шока, Галина Петровна повторила свой вопрос:
— Валерий Васильевич, так все-таки: как вы хотите использовать этот фильм?
В мои планы не входило представлять в департамент полный отчет о своих намерениях, и я открыл только часть правды:
— Хочу подарить его Капитолине Павловне.
— Так я могу взять его у вас прямо сейчас.
— Пожалуйста! — Я протянул ей кассету.
Наивная, она разве не знает возможностей современной техники? После ухода визитеров я взял большой конверт, надписал его: “Главе администрации города Нефтярска г. Сидоренко Л.А.” — и положил туда вторую кассету с копией фильма, экземпляр газеты и короткое письмо, под которым подписался как председатель Совета директоров: дескать, уважаемый Леонид Александрович, прошу почитать, посмотреть и поделиться впечатлениями.
Ответ от мэра пришел неожиданно скоро и был он, как всегда, краток: “Прокуратура города Нефтярска возбудила уголовное дело по всем фактам, опубликованным в газете “Нефтярские вести”.
Это было для меня что-то новое, а то я начал уже подозревать и его в соучастии во всех плутнях нашей начальницы.
У себя на Совете я доложил о нашей победе, и мы решили с ответом мэра ознакомить на ближайшем совещании директоров всех школ, а заодно показать и видеоролик. Совещание предстояло послезавтра.
Однако ровно через час звонит мне Галина Петровна:
— Валерий Васильевич, очень вас прошу: не показывайте директорам этот фильм, иначе меня уволят.
— Вас-то за что? Уж если кого увольнять, так это меня, — пытался я отшутиться.
— Вас она боится трогать. Говорит, что вы слишком много знаете. А меня она точно уволит, так как считает, что я не выполнила ее задание. А я точно не выполнила: не забрала у вас все копии этого фильма. — В её голосе уже звучала истерика. — Валерий Васильевич, я ухожу из этого змеюшника, прошу вас, дайте мне возможность спокойно уйти. Я уже нашла работу, где она меня не достанет.
Что тут было делать?
— Ну, хорошо, я выполню вашу просьбу, — успокоил я её. — Но ответьте мне на один вопрос: зачем вы пошли работать в департамент, вы же знали, какая там обстановка?
— Нужда загнала. У нас в семье были большие затраты, а тут зарплата со всеми премиями в три раза выше директорской, — ответила она откровенно.
Вопрос был исчерпан, но она что-то медлила, не торопилась класть трубку. И после короткой паузы заговорила доверительно:
— Валерий Васильевич, вы много сделали и делаете для образования нашего города, у вас большой авторитет, и он вас нередко спасает, но вы бываете так неосторожны. В вашем Совете появились стукачи. Вы только что пообещали показать ролик директорам школ, а уже через час мне позвонила об этом Капитолина Павловна. Не думайте, что отделаться от нее так просто. Не переоценивайте и решение прокуратуры о возбуждении уголовного дела, оно возбуждено не против Пистолетовой, а по фактам отдельных нарушений, и при расследовании этих нарушений, помяните мое слово, виновной окажется не она, а кто-нибудь другой. Может, директор школы, может, подрядчик или кто-то еще. У нее и в прокуратуре уже есть свой человек, она сама говорила об этом.
Я спросил Галину Петровну, с какого телефона она звонит мне. В ответ она засмеялась:
— Спасибо, что беспокоитесь за меня. Конечно же, не из департамента.
Мы попрощались, а через неделю я узнал, что она перешла работать на должность заместителя начальника администрации Нефтярского района, и на этой должности она действительно стала недосягаемой для Пистолетовой.
“ГДЕ ДЕНЬГИ, ЗИН?”
В новой газетной статье, появление которой так обеспокоило нашу начальницу, речь шла в принципе о том же, что и в предыдущих: о разворовывании чиновниками школьных денег. На этот раз было показано, как “уводились” деньги, запланированные в бюджете на ремонтно-строительные работы. Делалось это еще более откровенно и нагло, чем при покупке оборудования для школ. Схема, если отвлечься от частных нюансов, выглядела так. Заключался договор с реальным подрядчиком на ремонт школы, детского сада или другого помещения, числящегося на балансе департамента, подрядчику авансом перечислялись деньги — от полумиллиона до миллиона рублей. Тот в течение некоторого времени изображал активность: что-то на “объекте” строгали, мазали, красили, белили. А главное — писали ведомости, в которых все реальные затраты завышались в два-три раза. На основе этих ведомостей делались новые перечисления из бухгалтерии департамента на счет подрядчика. А потом вдруг обнаруживалось, что на счету подрядчика — ни копейки, а руководитель ее отбыл в неизвестном направлении, и никаких попыток со стороны департамента не предпринималось, чтобы разыскать его, а деньги выводились за баланс. Только по двум школам и одному детскому саду было таким способом потеряно за шесть месяцев более трех с половиной миллионов рублей.
Неожиданно для себя я получил вскоре не только подтверждение фактов, обнародованных в статье, но и узнал немаловажные подробности. Получилось это так.
Перед совещанием директоров ко мне напросилась на разговор начальница технического отдела департамента Зинаида Рахимовна. Она сказала, что не хочет, чтобы нас видели вместе, и попросила подъехать за ней к первому подъезду соседнего с департаментом дома. Почувствовав себя героем телесериала, я появился в назначенном месте. Женщина села в машину, извинилась за конспирацию и попросила меня отъехать чуть подальше.
— Нам всем запрещено встречаться с вами, — объяснила она, когда мы отъехали от департамента на несколько кварталов. — Наказание одно: увольнение. Но я знаю, вы меня не выдадите. Я хочу вам рассказать о вещах, которые у нас держатся в строгом секрете.
— Но позвольте, почему — мне? — проявил я осторожность, все еще чувствуя себя героем криминального сериала.
Зинаида Рахимовна усугублять таинственность не стала:
— Причины две. Во-первых, я вижу, что пока что только вы не боитесь бороться с этой змеей. Вторая причина — личная. Она решила сдать меня прокуратуре — так же, как она поступила со Стариковой.
— Простите, но я еще ничего об этом не слышал.
— Вчера ее вызывали в прокуратуру и объявили, что против нее возбуждено уголовное дело сразу по двум статьям. Это Пистолетова сдала ее, у нее там есть свой человек, и это не простой следователь.
Да, предсказание Галины Петровны начинает сбываться…
— Все эти договора на ремонт школ и детских садов, — вводила меня в курс дела Зинаида Рахимовна, — не случайные просчеты с выбором подрядчиков, а откровенное, заранее спланированное жульничество. Сейчас я расскажу вам, как это делалось. В октябре прошлого года ко мне пришел предприниматель и предложил свои услуги по капремонту школ. Я попросила его предъявить документы, но, кроме паспорта и свидетельства о регистрации частного предприятия в Нефтярске, датированного вчерашним днем, у него ничего не было. Мне показалось странным название его фирмы: “АССЕДО”. Короче, я отказала ему в сотрудничестве. Но через день он явился ко мне снова и предъявил договор на ремонт двух школ и одного детсада. Договор уже был подписан Капитолиной Павловной, но на нем не было моей визы, и я сказала ему, что в таком виде я договор не приму. И вот он при мне звонит по сотовому Пистолетовой и говорит, что я отказываюсь оформлять этот договор. Та по его же сотовому приказывает мне завизировать договор задним числом: потом, дескать, она объяснит мне, почему это нужно сделать. Он уже настроился нести договор в бухгалтерию, но я оставила его у себя, а ему сказала, чтобы он представил мне дефектовки и сметы. Он завозмущался, начал говорить, что готов ремонт начать уже сегодня, что у него простаивает техника и люди сидят без работы — срочно нужен аванс. Но ушел он ни с чем.
На другой день он принес-таки мне дефектовку от одного директора и кое-как составленную смету. Я не хотела ее принимать, но получила еще один приказ от начальницы: подготовить все документы к оплате. Я спросила его, где расположен его офис, но он уклонился от ответа, свой телефон тоже не дал. И я пошла со своими сомнениями к Капитолине Павловне. Она успокоила меня, сказав, что за этого человека просит бывший первый секретарь горкома партии и даже ручается за него.
Полгода мы работали с этим подрядчиком, он частенько забегал в департамент и скоро стал восприниматься у нас чуть ли не своим человеком. Порой он, бывало, появлялся под градусом, становился разговорчивым и более откровенным. Постепенно я выпытала у него, что он когда-то работал директором крупного санатория, и уже без его подсказки я догадалась, где этот санаторий находился: прочитала название фирмы — “АССЕДО” — справа налево. Выяснилось, что бывший наш партийный секретарь, к которому по сей день так благоволила наша начальница, четыре лета по высшему разряду отдыхал в том санатории вместе с семьей и пообещал директору: мол, если случится нужда — обращайся и ты ко мне. Нужда случилась — санаторий закрыли, и вот гостеприимный одессит приехал сюда. Как ему сказали, на большие деньги. Но эти деньги, как я поняла, предложили делать ему самому, чем он успешно и занимался. Он принял на работу каких-то “нерусских”, они ничего не умели делать, но он оформлял фиктивные акты на выполненные работы, и бухгалтерия перечисляла ему деньги — без моей визы и без подписи директоров школ. Он даже не имел офиса, все вопросы решал на кухне квартиры, которую временно арендовал, у него не было ни одной единицы техники, но деньги он выгребал из бухгалтерии исправно. Я еще раз попыталась объясниться с Пистолетовой, но у нее уже были с ним свои отношения, он мог прийти к ней в любое время, она его всегда принимала, а меня даже слушать не стала.
Месяц назад одессит внезапно исчез, и с ним исчезли три с половиной миллиона рублей. И тогда Капитолина Павловна вызвала меня и велела написать на ее имя объяснительную о безобразиях, которые творятся в моем отделе. А после нынешней публикации она обвинит меня во всем, и я решила уволиться и вообще уехать из города. Но я хочу дать вам еще несколько горячих материалов. Вы помните, месяца два назад ремонтировали в департаменте крыльцо?
— Конечно, — вспомнил я, — дня три ходили по грязи с черного хода.
— Так вот, за этот ремонт было перечислено авансом восемь миллионов рублей какой-то заезжей фирме. От меня это скрыли, все документы провели за моей спиной.
— Ого! — не удержался я. — За три дня ремонта восемь миллионов — это круто!
— Самое интересное в том, что неделю назад фирма обанкротилась и деньги исчезли, — грустно сказала Зинаида Рахимовна. — Но самое главное я приберегла для вас на самый конец. В мае месяце департамент должен подписать договор на аренду двух этажей в фирме “Стройресурс” на сумму сорок миллионов рублей, хотя в этом нет никакой необходимости. Рядом с нами освободилось здание начальной школы, оно муниципальное и находится на балансе департамента — за него не нужно никому ничего платить. Говорят, что “Стройресурс” на грани банкротства и Пистолетова договорилась с директором этой фирмы о ее спасении таким путем. Они же когда-то вместе ходили в комсомол, а может — и в партии работали вместе. А что на самом деле скрывается за этим договором, я не знаю…
Так закончила свой печальный рассказ теперь, наверное, уже бывшая начальница техотдела департамента образования и науки.
“ВЕРТИКАЛЬНЫЙ” МЕНТАЛИТЕТ
Слушал я взволнованную исповедь чиновницы, отторгнутой “вертикалью”, и было мне по-человечески ее жаль. Но в то же время не мог отделаться от сомнений: а заслуживают ли сочувствия эти бывшие департаментские женщины, исправно служившие в “гадюшнике”, пока над ними не нависла угроза принять на себя ответственность за преступления, которые, да-да, совершались не ими, но ведь — куда от этого деться? — при их попустительстве и порой даже при непосредственном их участии? Они ведь прекрасно понимали, чтo рядом творится, но пока “кнут” над ними не навис, “пряник” был так сладок… Вопрос этот касается не только героинь моего повествования; это, если хотите, метафизический вопрос российской истории, который смело можно поставить в одном ряду с извечными “Что делать?” и “Кто виноват?”. Предоставляю читателю возможность самому над ним поразмыслить, а здесь хочу еще раз обратить внимание на незыблемую прочность “вертикали”: появляются разоблачительные статьи в прессе, волнуется общественность, проявляет интерес прокуратура, а Пистолетова продолжает сидеть в своем кресле, непробиваемая, как памятник.
Однако самое время возвратиться к вопросу, который я сформулировал выше: является ли стабильность власти, выстроенный по “вертикали”, благом для общества? Ведь, кроме криминальных художеств и внутриведомственных интриг, должна же была начальница департамента образования заниматься нефтярским образованием. Она и занималась им; некоторые эпизоды ее погружения в профессиональную проблематику оставили заметные следы в моей памяти.
Я упомянул уже о том, как федеральное министерство, а вслед за ним и наш департамент, охладев к изобретенному тремя годами ранее школьному предмету “технология”, увлеклись новой идеей — профильным обучением.
Представить школьной общественности министерский документ под названием “Концепция профильного обучения” руководство департамента решило на совещании директоров. Доклад был поручен какой-то чиновнице из новых — я даже имени ее не знал. Она долго и скучно зачитывала нам цитаты из “Концепции”, затем — опять же по бумажке — познакомила с рекомендациями министерства по предпрофильной и профильной подготовке учащихся. Закончив наконец чтение, обратилась к залу: у кого есть вопросы? Вопросов не было: директора просто не владели материалом — им не сообщили заранее, о чем пойдет разговор.
В отличие от остальных коллег, я профильным обучением занимался много, причем задолго до того, как эта идея осенила министерских чиновников. У себя в УПК мы начали работу по профильному обучению еще лет восемь назад, когда пришли к выводу, что нерационально и бессмысленно готовить ребят по узким специальностям — таким, как “мясообработчик”, “токарь” или “слесарь”. Вот тогда мы и начали вводить “профили”. В какой-то мере читатель об этом уже знает. Так что в основу министерской “Концепции” была положена совершенно здравая, на мой взгляд, идея. Другое дело, что столичные чиновники (а чем они лучше наших?) подошли к ней умозрительно и в некотором смысле высокомерно: вообразив, что открывают новую страницу отечественной педагогики, они не озаботились тем, чтобы изучить опыт трудового обучения на местах — богатый, между прочим, опыт. Они оперировали отвлеченными категориями, предлагая вещи, которые в школах страны давно уже реально существовали в разных вариантах.
Поэтому я, конечно, промолчать не мог и спросил докладчицу о вариантах профильного обучения: они как-то отражены в “Концепции”? Кажется, она даже не совсем поняла, о чем я ее спрашиваю.
— Хорошо, — попытался я навести ее на суть вопроса, — подойдем к делу с другой стороны: где еще, кроме школы, дети могут по своему выбору изучать дополнительные предметы — такие, как экономика, психология, иностранный язык и другие?
Нет, она решительно не понимала, о чем это я. Зато директора оживились: кажется, тема их затронула. Многочисленными репликами с места они обозначили контур проблемы, которую, можно сказать, с полуслова почувствовали в подтексте моего вопроса. Дескать, зачем городить огород на голом месте, когда можно сочетать обучение в общеобразовательной школе, например, с изучением иностранных языков на платных курсах, с занятиями в художественных и музыкальных школах, с участием в работе студенческих научных обществ при вузах и т.п. Только надо как-то эти формы обучения скоординировать, а то пока что получается, что учеба в одном месте не позволяет заниматься в другом.
Поблагодарив коллег за поддержку, я задал докладчице и другой вопрос:
— Скажите, пожалуйста, а есть ли у нас сегодня в городе школы с профильным обучением?
Она не успела придумать ответ, как ей на помощь ринулась ее патронесса:
— Нет, конечно, мы ведь только начинаем эту работу!
Лучше бы она не вмешивалась: очень уж бросилось в глаза, как мало она знает отрасль, руководить которой поставлена. У нас же есть гуманитарный и политехнический лицеи, четыре гимназии и пять школ с углубленным изучением ряда предметов, технический и художественный колледжи, межшкольный УПК. Кстати, УПК имеет стабильные связи (закрепленные и соответствующими договорами) с рядом ведущих вузов в разных городах региона и страны, где следят за нашей работой по профильному обучению школьников, помогают нам и охотно принимают к себе на учебу наших выпускников. И все в зале, исключая, как оказалось, лишь начальницу и представленную ею докладчицу, об этом хорошо знают.
— Капитолина Павловна, — ответил я на ее реплику, — в нашем городе уже есть система непрерывного профильного обучения школьников, начиная с 8—9 классов и заканчивая профессиональной вузовской подготовкой.
Вы думаете, она осознала свой конфуз? Как бы не так! То ли все-таки не поняла сути разговора, то ли категорически не терпела, чтобы кто-то ее поправлял, а только дня через три по школам был разослан приказ департамента об организации со следующего учебного года профильного обучения во всех школах города, а в нем ни слова о лицеях, гимназиях, школах с углублённым изучением отдельных предметов и, что меня поразило больше всего, ни слова об УПК. Раз на совещании она мне ответила “нет” — значит, профильного обучения у нас нет. И начинать его внедрение надо, как говорится, с белого листа. Примириться с этим значило бы для меня отречься от большой и дружной работы, которую мы, я считаю, очень успешно вели на протяжении многих лет.
Прочитав приказ, я тут же позвонил начальнице и настоял на встрече с ней в самое ближайшее время. И предупредил: речь пойдёт о профильной подготовке. Она назначила мне на девять утра следующего дня.
В назначенный час я появился в приемной и попросил секретаршу доложить. Та процедила сквозь зубы:
— Докладывать не надо, вас ждут.
В кабинете меня действительно ждали: начальнице “ассистировала” целая куча чиновниц — человек шесть. Зачем они ей понадобились? Боялась, что ли, встретиться со мной один на один?
Так или иначе, я напросился на “аудиенцию” — я и начал разговор. Я сказал, что министерский документ потому и называется “Концепция”, что не содержит окончательного решения, а предлагает лишь идею, которую нужно осмыслять применительно к реальным условиям на местах, а не навязывать школам приказом по департаменту для обязательного исполнения. Без такой адаптации к местным условиям он может принести только вред.
“Античный хор” чиновниц возроптал: у них не было своего мнения, но они не представляли себе, как это можно возражать, когда приказ начальницей уже подписан.
Я, однако, попросил их не перебивать и привел свои аргументы: во-первых, в приказе нет ни слова о школах, где профильное обучение уже давно и успешно идет; во-вторых, те школы, где его нет, просто не готовы сейчас начать его внедрение — у них нет необходимого оборудования и, главное, нет преподавателей профильных дисциплин; в-третьих, никак не учтена роль межшкольного УПК, который давно уже служит базой для организации профильного обучения в масштабах всего города. У нас есть и хорошо оборудованные кабинеты, и прекрасные специалисты, и богатый опыт.
Вначале Пистолетова слушала меня, как мне показалось, в некой даже растерянности, обычно ей не свойственной: надо же что-то возразить. Упоминание об УПК явно ее взбодрило — она отреагировала сразу:
— Валерий Васильевич, но в “Концепции” нет ни слова об УПК, а это значит, что вы исключены из системы профильного обучения.
Она явно не владела ситуацией и опять допустила постыдный “прокол”. Я не стал ее щадить:
— Капитолина Павловна, я ведь прекрасно понимаю, что из-за личных амбиций вы хотите создать проблемы с комплектованием УПК в следующем учебном году. Вы готовы загубить уникальную систему профильного и профессионального обучения детей, чтобы только насолить мне. Остановитесь, иначе я вынужден буду выступить на совещании директоров, и уж будьте спокойны: поддержку они окажут мне, а не вам. А поддержкой министерства я уже заручился.
Я не блефовал: я действительно обращался в министерство с недоуменными вопросами по “Концепции”, познакомившись с нею еще до того, как она была представлена на совещании директоров. ответ оттуда пришел неожиданно скоро. Федеральные чиновники, надо отдать им должное, признали, что при подготовке столь важного документа допустили ошибки: в стране 20 тысяч УПК, и профильная подготовка успешно проводится в 55 регионах страны. К 1 сентября, пообещали мне в письме из министерства, во все края и области будут разосланы соответствующие циркуляры. По итогам моего письма будет проведена проверка во всех тех регионах, где будет массовый переход к профильному обучению, в том числе — в городе Нефтярске. Это всего лишь эксперимент, подчеркивали авторы письма, а не повод для массового психоза, для рапортов о выполнении и перевыполнении местных липовых планов.
Вопрос был исчерпан, я откланялся и ушел. А хор чиновниц со своей “протагонисткой”, как мне потом рассказали, долго еще заседал, обсуждая ситуацию. Пистолетова нашла, как ей казалось, слабое место в моей позиции: “Да как он посмел через мою голову обращаться в министерство?!” Вот такое забавное проявление “вертикального” менталитета…
ОТКРЫТЫЙ ФИНАЛ
Забавных и грустных историй о том, как мы жили и работали в городе Нефтярске под руководством многоопытной чиновницы Пистолетовой, сохранилось в моей памяти предостаточно, но не думаю, что все они будут читателю равно интересны: главное я уже рассказал, а новые подробности стали бы восприниматься как вариации уже известных эпизодов. Тема исчерпана, поэтому и мое повествование должно завершаться. Приближаясь к финишной черте, хочу напомнить читателю, что хоть название города и имена персонажей здесь вымышленные, но описанные события происходили на самом деле. А реальность, в отличие от художественного вымысла, многомерна. И если иному читателю покажется, что моя жизнь в описанные времена была наполнена лишь противостоянием с начальницей департамента, то это будет ложное впечатление. Главные мои “грусти и радости” были связаны, конечно же, с нашим УПК, а сюжет с Пистолетовой был в моей жизни чем-то вроде болотистой речки, упрятанной в трубу под асфальтом, которая порой прорывается наружу, источая зловоние. В сущности, это были два сюжета, которые развивались параллельно. Вот почему мне кажется, что завершить повествование нужно рассказом не об одном, а о двух событиях, каждое — в рамках своего сюжета, но случились они практически одновременно.
Заканчивался учебный год, мы готовились к экзаменам.
Уже два года в УПК экзамены проводились нетрадиционно, без билетов. Каким образом он будет отчитываться за пройденный у нас курс обучения, каждый ученик заранее определял для себя сам: можно было написать реферат или прочитать доклад, разработать проект или сделать модель, он и сам мог придумать неожиданный вариант — важно, чтобы было интересно, проблемно и ново. Во время экзамена ученику позволялось воспользоваться любой справочной литературой, в том числе и книгами, принесенными с собой. Недавно пришедшие в наш коллектив преподаватели недоумевали: такого они нигде не видели. А представители УПК из других городов, которые у нас частенько бывали, выражали сомнение: как можно проверить знания ученика без билета? А я им говорил в ответ:
— А что, по билету вы хорошо их проверяете? Вам самим, когда учились в школе или вузе, не случалось вытаскивать “счастливый” билетик — единственный или один из немногих, по которому вы успели хорошо подготовиться? А кто-то и вовсе списывает. А кому помогает проверенное по билетам знание в практической жизни? Оно ведь зависит только от объема памяти и усидчивости ученика в предэкзаменационный день (или только ночь). А в реальной жизни никому не возбраняется хоть всю библиотеку и весь Интернет перерыть в поисках ответа на вопрос, который вам необходимо решить. А мы в УПК готовим ребят к практической жизни, вот и ставим их в реальные условия. Важно, какая задача ему определена и насколько профессионально он ищет путь к ее решению. Тут возможности человека видны, как на рентгене, шпаргалкой их не заменишь.
И еще я объяснял скептикам, что, выбрав заранее себе тему экзаменационного задания, ученик работает над ней под руководством опытных специалистов — наших преподавателей, что обогащает его знаниями и навыками несравненно больше, чем зубрежка билетов. При этом каждая практическая работа, прежде чем она выносится на рассмотрение экзаменационной комиссии, должна быть отрецензирована авторитетным специалистом, чья подпись заверяется печатью солидного учреждения, предприятия, вуза и т.п., где он трудится; такой порядок повышает ответственность и самого ученика, и рецензента.
Бывали у нас проекты, которые вызывали восхищение даже у инженеров и ученых. Некоторые разработки наших ребят внедрялись на производстве, где ученики проходили практику. Несколько раз практиканты получали за свои работы благодарности и премии от руководителей предприятий, авторам самых лучших работ давали после школы направления на учёбу в престижные вузы. В прошлом году одна ученица принесла на экзамен по ЭВМ не только восторженный отзыв о своей разработке, но и контракт с директором головного автопредприятия города о приеме ее на работу. Она разработала рациональную схему автоперевозок пассажиров из спального микрорайона в центр города и сэкономила на этом предприятию полтора миллиона рублей в год.
И экзаменационные комиссии у нас всегда серьезные. Обычно они состоят из пяти человек: два преподавателя УПК и трое представителей от профильных предприятий, помогающих нам готовить ребят и заинтересованных в наших выпускниках. Незаслуженную оценку они не поставят.
Так что когда скептики получше знакомились с экзаменационными работами наших учеников, их сомнения обычно рассеивались.
Еще одна особенность наших экзаменов. Если экзамен по билетам проходит обычно за плотно закрытой дверью, ибо всякое вмешательство извне отвлекает и вызывает подозрения, то наш экзамен — публичное действо, на котором обычно присутствует много участников, болельщиков и гостей.
В тот раз, о котором идет речь, гостей было особенно много: пришли директора школ и учителя, где собираются вводить профильное обучение, а также целая толпа — человек десять — из департамента. Чиновники, конечно, бдительно следили, не нарушается ли где-нибудь инструкция министерства об экзаменах, а она мало что нарушалась — и вовсе не принималась во внимание.
Как встречать гостей, мы продумали заранее: одним надо было помочь глубже разобраться в тех впечатлениях, которые их ожидали, от легко прогнозируемых нападок других следовало благоразумно подстраховаться. Что для того делалось? Прежде всего на протяжении всей экзаменационной недели самые интересные проекты, макеты, модели и прочие “зрелищные” ученические работы приносили ко мне в кабинет, так что к пятнице он больше напоминал не рабочее помещение, а музей. Затем преподаватели отбирали самые интересные отзывы рецензентов на работы учащихся — они тоже включались в экспозицию. Наконец, я завел своего рода “книгу отзывов”: попросил гостей нашей экзаменационной недели выступить в качестве экспертов — оставить в специально заведенном для этой цели “гроссбухе” письменные отзывы о том, что они здесь увидели.
Оставить записи в “книге отзывов” пожелали многие — директора школ, специалисты из разных организаций и учреждений города, выступившие в качестве рецензентов, руководители предприятий, заинтересованных в наших выпускниках. Отзывы были, скажу без лукавства, самые лестные. Нашим экспертам понравились и организация экзаменов, и содержание, и оформление работ учащихся. Никаких сомнений в эффективности такого способа проверки знаний выпускников ни у кого не было, как не было и сомнений в качестве этих знаний. Особенно высокие, даже восторженные, оценки получили проекты, выполненные на профилях ЭВМ, на медицинском и электротехническом профилях, где ученики использовали самое современное электронное оборудование, и конечно же, все были в восторге от разнообразия работ на художественном профиле.
Но затмили всех хитрые кондитеры: способ представления своих работ они придумали сами. Каждому гостю они вручали красочные буклеты о своем профиле и угощали всех своими изделиями. Даже женщины не все смогли определить, из чего изготовлен тот или иной торт. В самом конце экзаменов слух об этом пиршестве у кондитеров разошелся по УПК, и все гости потянулись к ним, и вдруг в этом довольно большом помещении стало почему-то тесно, а главное — очень весело.
В конце экзаменационной недели я вручил “книгу отзывов” руководительнице группы проверявших нас чиновниц. В книге было почти сто страниц; кроме отзывов квалифицированных экспертов, наблюдавших за ходом экзаменов, в ней были помещены рецензии на ученические работы, под которыми стояли подписи ведущих инженеров, вузовских преподавателей, руководителей бизнес-центров, даже директоров крупнейших предприятий города. На меня лично самое приятное впечатление произвела рецензия главного технолога городского хлебокомбината: “Я сама окончила наше УПК десять лет назад и когда узнала, что к нашему ведущему кондитеру пришла за отзывом ученица моего УПК, то сказала, что буду заниматься с ней сама. Девочка оказалась во всех отношениях талантливой, она придумала не только рецепт нового торта, она еще и отличное название ему дала. А это не такое простое дело, у нас оно всегда вызывает большие затруднения. Мы не только подтверждаем высокую квалификацию вашей ученицы, но и официально оформили приглашение ее на работу на наш комбинат”.
Я посчитал, что “книгой отзывов” обезопасил себя и свой коллектив от безграмотных обвинений чиновников. В общем-то так оно и случилось: по поводу экзаменов “не по инструкции” нападок на меня не было. На том “школьный” сюжет можно и завершить.
Но сюжет с Пистолетовой продолжился: все-таки она меня атаковала, причем с неожиданной стороны — совсем не с той, где я выстроил свои редуты.
Как раз в дни той же экзаменационной недели получаю я вдруг повестку: меня вызывают в прокуратуру! Не по каким-то там текущим делам — мало ли? — а в качестве обвиняемого! Что за притча такая? Вроде не крал, не хулиганил, каких-то иных нехороших поступков не совершал… Снимаю трубку, звоню: у кого бы, дескать, можно узнать, в чем меня обвиняют? Девушка на том конце провода до объяснения со мной не снизошла:
— Спрашивайте у своего следователя, — и сразу же короткие гудки.
Я терпеливо набрал номер еще раз:
— Но хотя бы фамилию следователя я могу вас узнать?
— На повестке фамилия указана. — Девица непреклонна.
— Да тут вместо фамилии закорючка, которая не читается.
— А дата и номер кабинета есть?
— Да, — отвечаю, — есть.
— Это все, что вам нужно знать. Явитесь по повестке в назначенное вам время, и дежурный укажет вам, где найти нужный вам кабинет.
И снова хлопнула трубкой об аппарат: ни здрасьте, ни до свидания.
Не больно-то мне кабинет тот нужен, но раз зовут в это суровое учреждение — надо идти. Я никогда прежде не имел дела с прокуратурой, поэтому “прокурорский тон” (случайно ли прижилось в обиходе это выражение?) прокурорской девицы меня неприятно удивил: они же заранее, до всякого разбирательства, предполагают в человеке преступника.
Женщина-следователь, к которой я пришел в назначенный час, против ожидания, оказалась спокойной и доброжелательной, разговаривала она со мной не как с заведомым преступником. Но ей было поручено расследование по иску гражданки Пистолетовой, которая обвиняла меня в посягательстве на ее честь и достоинство. Следователь меня подробно расспросила, поинтересовалась, кто бы еще мог дать свидетельские показания по делу. В общем, у меня сложилось впечатление, что мыльный пузырь лопнет без всяких последствий. Но, видимо, я все еще недооценивал связей “истицы”: в следующий мой визит в “контору” со мной разговаривала уже другая дама — первую отстранили от ведения моего дела, почему-то не объяснив ни ей, ни мне причин. Новая следовательница разговаривала со мной примерно в том же тоне, как и девица, отвечавшая по телефону. Думаю, читателю было бы даже небезынтересно, как она добывала на меня компромат. В дело пошли и тайные диктофонные записи, и весьма экзотические показания свидетелей. К примеру, свидетельница не могла подтвердить, что я вслух называл Пистолетову расхитительницей бюджетных средств, так следователь ее спрашивала: “А как вы считаете, он так думал?” — “Возможно, и думал”, — отвечала та, и это заносилось в протокол, как свидетельство обвинения…
Вы знаете — я не буду об этом писать. Как работает наше правосудие, когда перед ним “поставлена задача”, вы и без меня знаете — не по собственному опыту, так по рассказам очевидцев. А мне еще раз окунаться в ту грязь просто неприятно. Ограничусь самым главным: “засудить” меня Пистолетовой не удалось. И на том сюжет с ней тоже можно завершить.
Но все же финал моей истории остается открытым, потому что и Пистолетова еще занимает свое кресло, и “вертикаль” прочна, как никогда, и на “национальный приоритет”, на радость чиновникам, отпущены немалые бюджетные суммы…
ОТ ВНЕШТАТНОГО РЕДАКТОРА
— Ну, а что делать? — задал я Валерию Васильевичу традиционный русский вопрос. И даже, вслед за героем Тэффи, перевел его на французский язык: ке фер? А фер-то — ке?
Оказывается, над этим вопросом Валерий Васильевич думал давно и был готов на него ответить.
— Надо, — сказал он, — отобрать у чиновников возможность распоряжаться деньгами, которые предназначены для школ. Тогда им просто нечего будет воровать и они займутся делом, ради которого департамент и создан. Работы-то для них на самом деле много. Взять хотя бы то же профильное обучение: это ведь очень непростая задача — так скоординировать работу образовательных учреждений разного профиля, которые есть в городе, чтобы и от самых квалифицированных специалистов получить максимальную отдачу, и чтоб ученикам было удобно, заканчивая общеобразовательную школу, не просто мечтать о какой-то профессии, но активно себя к ней готовить, может быть, и проверяя заодно, не ошибается ли он в своем выборе.
Но, кстати, и деньгами им надо заниматься: кто же другой сможет разумно и справедливо разделить сумму, выделенную в городском бюджете на систему образования, на пятьдесят частей — по числу школ и других учебных заведений? Ведь они все разные, и потребности в финансировании у них разные, причем в одном году то, в другом — иное: где-то ремонт, где-то приобретение оборудования и т.д. Тут ведь нельзя ни поровну, ни в зависимости от того, кто окажется нахрапистей. А чтобы разумно и по справедливости — нужно постоянно быть в курсе всего, что происходит в школах. Конечно, и в этом случае возможны злоупотребления, но от них оградят четко установленные и всем понятные нормативы, а кто их должен разрабатывать? Кроме департамента — некому.
Между прочим, нельзя отказываться и от спонсорской помощи. В частных руках сейчас больше денег, чем у государства, и многие частные фирмы — знаю по опыту нашего города — не отказываются школам помочь, потому что повышение уровня образования в городе в конечном счете — на их же пользу, их руководители в большинстве своем это понимают. Так вот, добыванием спонсорских денег для школ тоже должны чиновники. Тут всем было бы удобней: и не у каждого директора душа лежит к выпрашиванию денег (и не надо бы их на эти дела отвлекать: работать с детьми, если у них получается, — миссия гораздо более важная), и со спонсорами было бы легче договориться, если б поток просителей денег, заполняющий их приемные, стал бы поменьше.
А тратить деньги, отпущенные школам, должны сами школы, директора.
— А ты уверен, — спросил я Валерия Васильевича, что когда деньгами станут распоряжаться директора, они сами не станут этим правом, мягко говоря, злоупотреблять?
— Никто, конечно, не гарантирует, что какой-нибудь урод не появится и среди директоров. Но, во-первых, им это не выгодно: в отличие от чиновников, которые сегодня имеют много прав, но ни за что не отвечают, директора несут прямую ответственность за все, что есть у школы, — и за здание, и за все его оборудование и содержание, и, главное, за качество подготовки учеников. Прохудится ли плохо отремонтированная крыша или провалятся на вступительных экзаменах в вуз выпускники, которых обучали работе на компьютере на деревянных макетах, — это же все недоработки директора. Так как же он у себя деньги станет красть? Опять же, и проконтролировать его гораздо легче: деньги отпущены тебе на компьютеры — так где же те компьютеры?
Слушал я рассуждения Валерия Васильевича, и у меня не находилось возражений. Кроме одного: а кто же сможет отобрать у чиновников право распоряжаться деньгами? Другие чиновники?
В связи с этим мне припомнилась одна старая публикация “Урала”, наделавшая в свое время много шума. Я имею в виду статью Сергея Андреева “Причины и следствия” (1988, № 1). Ее автор обратил внимание на социальное перерождение советского общества: мы по привычке называли свою страну государством рабочих и крестьян, но к этому времени “класс управленцев” (этот термин привел в ужас тогдашних партийных идеологов) даже по численности в полтора раза превосходил “колхозное крестьянство” из учебников по обществоведению. При этом он “по определению” занимал ключевое положение в процессе разработки и принятия решений, так что государственная политика, что бы ни провозглашалось с трибун, вершилась в интересах этого класса. “Если допустить, — осторожничал тогда еще молодой публицист Сергей Андреев, — что перед нами класс, становится ясно: борьба за экономические интересы переходит в область политическую”.
Сергей Юрьевич (нынче он известный общественный деятель и плодотворно работающий писатель-романист) заботился о том, как бы не допустить победы этого настырно рвущегося к власти класса. Но его опасения оправдались: класс чиновников (сегодня можно называть его своим именем без оглядки на марксистские учебники) нанес “государству рабочих и крестьян” сокрушительное поражение, и теперь мы “живем в другой стране”. Как же они теперь поступятся своей победой?
Нет, финал драматического повествования В.В. Царегородцева и в “метафизическом” плане остается открытым.
Р.S. Разговором, с которого начинается мое заключение, завершилась работа редактора с авторам над текстом этой публикации. Но мы оба никак не могли предположить, что это будет вообще наш самый последний разговор. Я успел-таки сообщить автору о том, что его материал принят редакцией журнала к публикации и поставлен в номер; буквально на следующий день Валерий Васильевич Царегородцев умер — как пишут в некрологах, “от тяжелой и продолжительной болезни”. Ему шел 69-й год…