Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2006
Дмитрий Кулаков — родился в 1967 г., майор милиции, публиковался в периодике, в журнале “Урал” публикуется впервые.
14 февраля 2001 г. Екатеринбург
Мороз крепчал, вместе с ним крепчал маразм нашего милицейского руководства. Банальное начало. Но ничего другого не приходит на ум, когда благодаря чьей-то “гениально организованной” отправке стоишь в сильнейший мороз на пустом перроне в течение нескольких часов, ожидая отбытия на войну.
Нас 9 человек из Ленинского РУВД (2 участковых, 1 дежурный и 6 пэпээсников), отправляющихся в командировку в Ленинский район г. Грозного, “для охраны общественного порядка и защиты конституционного строя” на вверенной территории. Привозят на служебном автобусе в учебный центр ГУВД на Уралмаше, где проводится общий сбор. Построение уже объявлено, народ построен, но руководителей, чтобы сказать нам напутствие, еще нет. Народ потихоньку разбредается. Спасаясь от холода (а холод стоит градусов 30), многие, в том числе и я, стремятся спрятаться в здании учебного центра, где внутри расположен огромный, похожий на ангар, спортзал, в который можно загнать народу в два раза больше, чем построено на улице. Однако людей предпочитают держать на морозе. Какой-то хрен — маленький и очень мерзкий подполковник — ходит по зданию и орет, что он не давал команды заходить в помещение, и гонит всех на улицу. Кто-то, матерясь, уходит, кто-то остается. Я предпочитаю отсидеться в подъезде. Наконец нас, тех, кто отправляется в Ленинский временный отдел милиции, строят во дворе центра. Какой-то полковник из ГУВД говорит речь. Я плохо вслушиваюсь в ее содержание — все мысли только о мерзнущих ногах. Единственное, что я отразил из его пламенной тирады — это то, что наша командировка продлится не три месяца, как обычно, а только два. Я мысленно прикидываю убытки (боевые, что я не получу), и это вводит в некоторое уныние, ибо я, как и все вокруг, еду в Чечню за деньгами, а вовсе не затем, чтобы выполнять какой-то абстрактный, мифический долг. С другой стороны — меньше шансов погибнуть, и это внушает оптимизм…
После продолжительной и неинтересной речи нас отправляют по машинам. Мы с Прокопьевым направляемся к своему автобусу. По пути нас встречают наши руководители из Ленинского РУВД, которые с напутствиями садят нас в автобус.
Кортеж заиндевевших автобусов приезжает на задворки ж/д вокзала. Никаким поездом, в который нам предстоит погрузиться, здесь и не пахнет. Сидим в автобусе, не желая выходить на холод. Опять появляется вышеупомянутый хрен из ГУВД и требует освободить автобус, так как он нужен, чтобы привезти из центра вторую партию милиционеров — тех, кто едет в Старопромысловский район. Находящийся в автобусе подполковник Алешин, провожающий своих пэпээсников, посылает его куда подальше, тот уходит, но через какое-то время появляется другой, не менее мерзкий, тип, уже полковник, и автобус у нас все-таки отбирают. Мы с рюкзаками выползаем на мороз. Народ вокруг нас, так же изгнанный из своих автобусов и прыгающий от холода, постепенно начинает согреваться соответствующими напитками. Нас строят и объявляют, что отправка будет только поздно вечером (спрашивается, какого хрена было собирать людей с раннего утра?), когда точно, неизвестно, но приказывают никуда не расходиться (хорошая перспектива сдохнуть от холода раньше, чем уедем на войну). Наш поезд стоит на соседнем пути, но когда его подадут неизвестно. Нам объявляют, кто в каком вагоне едет, и отпускают. Пронырливый Прокопьев, где-то пробежавшись и с кем-то переговорив, узнает, где находится наш вагон, и мы вдвоем с рюкзаками идем туда к нашему поезду. По платформе бегают штабные хлыщи из ГУВД и орут, что нельзя здесь ходить ни по рельсам, ни по перрону, так как этим самым мы мешаем маневрировать поезду, который пока стоит на месте и не думает маневрировать. Кричат, чтобы мы не смели залезть в вагон, так как нет соответствующей команды. Но мы, одуревшие от холода, лезем в вагон, где занимаем лучшие места в середине вагона, где начинаем понемногу отогреваться. Только через час нас подают на последний путь, и начинается общая погрузка. В наше плацкартное купе поселяются наш дежурный с Ленинского ГОМа Рома Хабиров и участковый с Верх-Исетского Юрка Дмитриев. Купе в вагоне делятся по землячествам. Едва рассевшись, все начинают закусывать и выпивать. В 15 часов объявляют сбор, на котором сообщают, что сухой паек нам выдавать не будут, мотивируя это тем, что у всех полно домашних запасов, а мелкий хрен из ГУВД говорит, что в Грозном сухой паек пойдет в общий котел. Поднимается ропот недовольства, так как люди, не раз обманутые начальством, уверены, что весь сухпай окажется на грозненских рынках, и требуют выдать паек немедленно. Хрен обещает подумать, и нас распускают. Через час народ, который уже изрядно подзаправился горячительным, опять строят и объявляют, что продукты нам все-таки дадут. После построения милиционеры опять залезают в вагоны и употребляют спиртное. (А что еще прикажете делать в вагоне, который никуда не едет и неизвестно когда поедет, когда скука, когда впереди неопределенность и вокруг масса новых лиц?) То выпивают за знакомство, то пьют с пришедшими проводить родственниками и коллегами по работе, которые ежеминутно влезают в вагоны с сумками с продуктами и новыми порциями алкоголя. Чтобы скоротать время, я выбираю верное решение — немного выпив, я заваливаюсь спать.
Ближе к вечеру наш поезд подгоняют к первой платформе. Опять пьем. В 19 ч. наконец-то отправляемся. Все пьют.
15—16 февраля
Весь дальнейший путь проходит в активном поедании продуктов, в выпивании части запасов спирта и водки и во сне. В нашем купе ведут себя прилично. Пьют умеренно. К нам приходит из соседнего купе опер Олег Ждановский, с которым Прокопьев был в прошлогодней командировке, приносит два литра спирта, и мы его употребляем под зайца, умервщленного на охоте Прокопьевым и запеченного в фольге его супругой… В остальных купе пьют по-черному. В соседнем купе едут “каменские быки”, милиционеры из Каменска-Уральского. Из их купе круглосуточно слышится звон стаканов и пьяные вопли, ругань, заздравные тосты. Непонятно, ссорятся там или клянутся в вечной дружбе. А может, и то и другое. В другом соседнем купе сидит за столом какой-то казах и двое суток, не выходя из-за стола, ест и ест не переставая. Точнее, не ест, а закусывает, так как, почти не переставая, выпивает. По вагону все время шастает тот самый противный подполковник из ГУВД (здесь он начальник поезда) и подполковник Дубовский, который будет у нас замом по личному составу. Милиционеры за глаза называют его “шнырем”. Они выискивают пьяных и пьянствующих. У перебравших отбирают удостоверения личности и командировочные удостоверения и грозят высадить из поезда. В отношении одного пожарного, который выпил лишнего, даже устраивают суд чести, во время которого не до конца протрезвевший “подсудимый” бьет себя кулаком в грудь и клянется, что капли в рот не возьмет, лишь бы его не ссадили с поезда. Никого вроде бы не ссаживают, но берут “залетчиков” на карандаш.
После того, как проезжаем Ростов, нам выдают автоматы, по 4 магазина и 120 патронов. Устанавливают для чего-то дежурства в вагонах, то есть, пока все спят, кто-то один с автоматом сидит в течение двух часов у входа в вагон. Может быть, сидит для того, чтобы оружие ни у кого не пропало, а может, просто чтобы личный состав чем-то занять и показать бурную деятельность руководства по обеспечению безопасности личного состава.
17—18 февраля
Стоим в Моздоке несколько часов. “Хрен” ходит по поезду и орет, чтобы никто из вагона не выходил. После того, как трогаемся, нас заставляют баррикадировать окна вагона. Мы заваливаем их рюкзаками и сумками, оставляя бойницы. Зачем это делается, непонятно, так как автоматная очередь спокойно прошьет и стену вагона, и рюкзаки, заполненные главным образом пластиковыми бутылками со спиртом. Само руководство у себя в штабном вагоне и не думает баррикадироваться. Примерно в 23 часа пересекаем границу с Чечней. За вспаханной пограничной полосой стоит блокпост. Сразу за границей начинается срань господня: деревья переломаны, редкие строения донельзя разрушены. Первая станция на нашем пути представляет собой одни руины. Вид разрушенных строений пока еще в диковинку. Все прилипли к окнам. За окном, кроме попадающихся руин, нет ничего интересного, пейзаж равнинный, однообразный. Интерес вызывают только разрушенные и, по-видимому, заброшенные деревни. Однако уже то, что за окном Чечня, заставляет всех, как зачарованных, глядеть в окна. Большинство едет в командировку в первый раз, и все здесь кажется в диковинку. Изредка попадаются чеченцы, которые стоят как истуканы и пялятся на наш поезд, как будто никогда не видели поездов. Для отражения возможного нападения в тамбурах открывают двери, и в порядке очереди кто-нибудь лежит на полу за бруствером из бронежилетов, направив автомат в белый свет.
Более часа простояли у моста через Терек с блокпостами по обеим сторонам моста. Почему стоим, никто не знает. Говорят, что впереди подорвали бронепоезд. Толком никто ничего не знает. Здесь вообще никто ничего толком не знает! Пока стоим, я охраняю тамбур. Передо мной какой-то забор, и в канаве стоит старый, подбитый, видимо, еще в первую войну БТР, вид которого оптимизма не прибавляет. Снова трогаемся. Где-то в 17 часов подъезжаем к Гудермесу. Темнеет. Нас строят и объявляют, что ночевать будем здесь. Приятного в этом мало, так как в Моздоке у нас отобрали одеяла и постельное белье. Спать будем на голых полках. Назначают дежурных, которые на улице, меняясь каждый час, несут охрану вагонов. Я заваливаюсь спать. В 6 утра заступаю дежурным и брожу вокруг вагона с автоматом. Железнодорожные пути завалены всяким мусором и похожи на помойку. Само здание вокзала недавно отремонтировано и выглядит как игрушечный домик-пряник. Год назад, по словам Прокопьева, здесь были руины. Полдня торчим на Гудермесском вокзале. Покупаем у торгашей минералку и лаваши. У них подозрительно много уральской минералки и сигарет Екатеринбургской табачной фабрики — видимо, какой-то гуманитарный груз до бойцов не дошел. Руководство периодически устраивает никому не нужные построения и все ради того, чтобы сказать, что отправка задерживается и чтобы мы никуда не расходились, после чего нас снова распускают. Когда поедем, никто не знает. Торчим здесь сутки.
19 февраля
В 15 часов поезд останавливается где-то в голой степи и нам объявляют, что это и есть Ханкала. В степи наш поезд радостно встречает предыдущая смена. Бородатые, грязные (они ночевали тут же в степи), но донельзя довольные, они, не дожидаясь нашей полной выгрузки, лезут в вагоны, принося с собой жирные комья грязи, и занимают места. Мы сгружаемся, они загружаются. Они все радостно-возбужденные.
Из-за грязи Ханкалу, как оказалось, называют пластилиновой страной. Едва ступив на землю, ноги погружаются по щиколотки в черную, жирную грязь. На мои новенькие берцы налипает по пуду. Чавкая ногами, перетаскиваем вещи из вагона на землю. На грузовиках подъезжает еще одна партия наших предшественников, которые, разгрузившись, лезут в вагоны, занимая оставшиеся места. Мы, не дожидаясь команды, начинаем погрузку в кузова грузовиков. В середину кузова сваливаем рюкзаки и сумки, по бокам располагаемся сами. Люди еле втискиваются в кузов. “Шнырь” пытается всех согнать с машин, чтобы провести очередное построение. Но его никто не слушает, и выпрыгивать обратно в грязь не хотят. Стоим так около часа. Затем колонна, тронувшись было от состава, опять на час останавливается. Снова неизвестно чего ждем.
Где-то вдалеке смутно виднеются в тумане мрачные серые строения — это и есть Грозный. Прокопьев говорит, что это виднеется территория Ленинского района, куда мы и едем. Наконец колонна медленно трогается. Через полчаса выбираемся из группировки войск и выезжаем на трассу. Здесь уже можно ожидать нападения. Колонна идет на максимальной скорости. Над нами кружит вертолет. Я, будучи мужчинкой трусоватым, опасаясь обстрела, от греха подальше сижу где-то в середине кузова, спрятавшись за спины коллег, и вынужден смотреть только куда-то в небо и окрестностей не вижу. Прокопьев сидит чуть ли не на кабине и всем комментирует, где, что и как. Он сообщает, что въезжаем в Грозный. Я, спрятавшись в глубину кузова, вижу только верхушки фонарных столбов с обрывками проводов. Затем пошли разрушенные здания, я также вижу только верхние этажи. Прокопьев сообщает, что проезжаем “Минутку” (при этом я вижу только какие-то столбы) и въезжаем на территорию Ленинского района. Хотя мне видны только верхушки зданий, их вид с непривычки ужасает меня. Обгоревшие, полуразрушенные, продырявленные снарядами. Все кажется мертвым. Меня поражает вид женщины, которая на балконе полуразрушенного дома развешивает белье — удивляет, что здесь еще может существовать какая-то жизнь.
Въезжаем на территорию нашего ВОВД. Он расположен в зданиях, которые когда-то были автобазой. Сейчас там на втором этаже спальные помещения и штабные кабинеты, на первом этаже две дежурные части — одна милицейская, другая военная, камера для административно задержанных, комната для разбора и комната, приспособленная под изолятор временного содержания. Во дворе автобазы три длинных строения, в одном из которых гараж, в другом — столовая и кухня. Кубрики для пэпээсников, оперов и дежурной части. На втором этаже этого здания живут комендачи. В третьем сооружении помещения для пэпээсников. Умывальня. Тут же стоит огромный резервуар для воды. Вход на территорию закрывают металлические ворота, рядом с которыми стоит блокпост из бетонных плит, и рядом еще одно здание, где сейчас расположена администрация Ленинского района. Пространство перед отделом ограждено колючей проволокой. И перекрыто шлагбаумом.
Разгружаемся и расселяемся по кубрикам. В отведенный отделу участковых кубрик впихивают 13 человек, хотя во все предыдущие командировки здесь располагалось не более восьми. Однако из-за того, что ряд помещений, ранее использующихся как казармы, со временем превратились в кабинеты для всяких штабистов и финансистов, нас уплотняют. Прокопьев вынужден занять стоящую особняком пустую кровать погибшего в октябре 2000 года участкового Рафаэля Тадзетдинова, портрет которого висит у изголовья кровати. Помещение нашего кубрика, после того как туда втаскивают еще несколько кроватей, становится архитесным, люди недовольны. Пришел начальник МОБ, некто Тетеев, и на все просьбы, что надо бы людей расселить, отвечает одно: “Все будут жить только по отделам!” Все имеющиеся у нас запасы продуктов сваливаем в общий котел — стоящий в углу деревянный ящик. В спальне находим оставленный предыдущей сменой ящик с патронами. Я по своей жмотской привычке “куркую” несколько коробок с патронами на всякий случай. Нас опять выводят на построение и, как нашкодившим школьникам, долго и нудно читают мораль о том, как здесь себя вести, и самое главное — как не вести, после чего распускают, предварительно бросив клич желающим немедленно заступить на пост у шлагбаума. Вызвался Прокопьев, который оставшееся до комендантского часа (он начинается в 18.00) время стоит с автоматом у входа. Вечером нас распределяют по постам на завтра. Я на воротах. Пьем спирт за знакомство.
20 февраля
Утром вместе с участковым из Каменска Яном Галембовским выхожу на пост на воротах. Там уже дежурят двое из комендатуры. При этом комендачи стоят у ворот (точнее, за воротами), а мы стоим в двадцати метрах от ворот у шлагбаума и являемся отличной мишенью для любого, кто захочет нас подстрелить. Часов с десяти начинается столпотворение. Чеченцы, главным образом женщины, так и прут на шлагбаум. Одни хотят узнать, здесь ли находятся их задержанные родственники, другие жалуются, что какие-то милиционеры отобрали у них паспорта, третьи просят кого-нибудь позвать и т.д. Я поначалу бегаю в дежурку, спрашивая, нет ли среди задержанных таких-то. Но вскоре мне (а главное — дежурным) это надоедает. По указке дежурного всем объясняю, что задержанных здесь нет. Но и после неоднократно повторенных объяснений, что здесь нет их родственников, чеченцы, будучи глупым народом, продолжают часами стоять у шлагбаума и напряженно вглядываются в ворота, что-то пытаясь там высмотреть. Меня с непривычки удивляет, что на фоне разрушенного города чеченцы, особенно чеченки, не выглядят такими уж несчастными и бедствующими, как их изображают в СМИ — все в шубах и дубленках до пола, физиономии сытые… Они совсем не похожи на тех обездоленных жертв войны, какими изображаются в телепередачах, где, заламывая перед телекамерами руки, завывая, жалуются на судьбу.
Рядом находится администрация Ленинского района, и в ней же переговорный пункт. Подменившись, иду туда и звоню домой, сообщаю, что доехали. Затем у ворот появляется Прокопьев, и мы идем в кафе (стоящий рядом вагончик) перекусить. Хозяин кафе некто Лема. Прокопьев знаком с ним по предыдущей командировке. Едим шашлыки. Рядом с нами сидят два чеченца с явно бандитскими физиономиями, один из них в камуфляже. Говорят по-чеченски, затем один из них, попивая водку, говорит по-русски, обращаясь к собутыльнику, но явно для нас: “Выпьем за праздник, в праздник наши девочки принесут им много подарков”. Закусив, уходим. Еще через час Прокопьев узнает от знакомого чеченского милиционера, что в ближайшие дни нам не следует светиться на выносном посту у шлагбаума. Могут быть всякие пакости, так как в городе появились боевики, которых здесь не было с лета. Об услышанном в кафе и от чеченского коллеги докладываем руководству. Стоим на воротах до 18 часов. С непривычки болят ноги и все тело, закованное в бронежилет. После 17 часов вокруг начинают постреливать, кто стреляет и откуда — непонятно. При этом местные жители идут, не обращая особого внимания на выстрелы, разве что иногда повернут голову, в сторону откуда слышатся выстрелы. Мы, от греха подальше, уходим за ворота к комендачам. Узнаем, что утром этого дня в нашем районе убили трех чеченских милиционеров. К нам в отдел возили подозреваемых (то-то чеченцы и бегали узнавать о родственниках). Дмитриев говорит, что видел, как опера из местного чеченского отдела дубасили подозреваемых. Наши опера стояли рядом, но сами никого не били, только наблюдали. Пока.
Вечером слышится стрельба из автоматов и АГС, но на стрельбу никто не обращает внимания.
21 февраля
Выпал снег. Утром был обстрел. Валяемся на кроватях и бездельничаем. Отобрали четырех человек, и меня в их числе, чтобы после обеда патрулировать ул. Маяковского. В 14 часов собираемся у ворот. Все, как Терминатор, в бронежилетах и “сферах”. К нам присоединяются пятеро чеченских милиционеров. Двумя колоннами выходим из ВОВД. Снег превратился в грязь. От ВОВД через сто метров выходим на Старопромысловский тракт. Здесь напротив нашего отдела находится единственное на весь город отреставрированное здание ООО “Грозэнергосеть”. С одной стороны вдоль улицы тянется красный кирпичный забор, за которым расположен разрушенный завод “Красный молот”, с другой — покоцанный сквер с чахлыми деревьями, за которым виднеются безжизненные “хрущевки”. За заводом начинается частный сектор. По словам чеченских милиционеров, сразу за кирпичной заводской стеной во времена Масхадова находилась кирпичная стена, у которой полиция нравов расстреливала пойманных на месте “преступления” нарушителей, например целующуюся парочку, если те не могли немедленно заплатить штраф. После взятия города федералами эту стену снесли, дабы ничего не напоминало о преступлениях режима.
Частный сектор довольно-таки неплохо сохранился. Тут есть и автомастерские, прямо в домах торговые палатки, и особенно поражают круглосуточные сауны в двух домах. Окна некоторых домов заколочены досками или ржавыми металлическими листами. На фасадах иных домов корявые надписи краской “Здесь живут мирные жители”. Это для того, чтобы лишний раз не зачистили. Наивные.
Еще через полчаса неспешной ходьбы подходим к Северному рынку на улице Маяковского. Рынок представляет собой ряды лотков, сколоченных из чего попало на скорую руку. Начинаем обычную работу милиции по выявлению административных правонарушений в сфере потребительского рынка. Здесь все то же самое, что и в Екатеринбурге, с той разницей, что часть милиционеров проверяет документы, другая часть прикрывает их. Торгуют одни бабы. У большинства разрешения на торговлю, конечно же, нет. Сперва все говорят, что разрешение на торговлю забыли дома и принесут завтра, потом нехотя сознаются, что соответствующих документов на право торговли у них никогда не было. Некоторые “прикидываются шлангами” и говорят, что не умеют расписаться в протоколе или плохо понимают по-русски, но после того, как я изъявляю желание все у них изъять, они вдруг вспоминают язык и технику письма. Я — образец вежливости и тактичности. Чеченки тоже не сильно выступают, если какая-то и начинает повышать голос, то ее сразу одергивают чеченские милиционеры. Со своими стражами порядка чеченки не пререкаются. Одной рукой пишу протоколы, другой держу на изготовку автомат, напряженно ожидая каких-нибудь неприятных сюрпризов. Пока на окраине рынка составлял последний протокол, на какое-то время остался один без прикрытия. Сразу же ко мне подскочили два сомнительных субъекта и с ними девушка, и стали настойчиво, хотя и не очень громко, звать меня на помощь, так как их якобы за углом грабят, при этом пытаются тащить меня за рукав. В этот момент Кузнецов направляется в нашу сторону. Увидев, что приближается вооруженный милиционер, сомнительные типы “испаряются”.
Идем обратно. Спина начинает болеть от тяжести бронежилета. Пока все спокойно. Прокопьев говорит, что спокойно, так как с нами “чехи”. Когда патрули смешанные, нас вряд ли обстреляют, но и результатов совместно с ними не добьешься. При подходе к ВОВД слышим взрыв. Как потом оказалось, какая-то бродячая собака подорвалась на растяжке. По возвращени в расположение начальник МОБ Тетеев всех строит и дает втык тем, кто ушел без каски и бронежилета. Пока происходящее со мной кажется каким-то нереальным, еще мне здесь нравится, и я пока воспринимаю все происходящее в романтическом свете. Нечто подобное когда-то я испытывал в археологических экспедициях. Вернулся Сергей Хмелев, который сутки просидел на “точке”, вершине пятиэтажного дома на углу ул. Маяковского и Старопромысловского шоссе. Говорит, что их всю ночь обстреливал снайпер. На вечернем построении нам объявляют, что завтра готовится зачистка, так как по имеющимся данным готовится нападение боевиков. Вечером в коридор, где по вечерам личный состав, главным образом каменские, наслаждается курением, через бойницу залетела пуля. Никто не пострадал.
22 февраля
Опять весь день проторчал на шлагбауме. Просителей было немного. Видимо, “чехи” накануне праздника, а у нохчей (“нохча” по-чеченски — чеченец) 23 февраля — это еще и день депортации чеченского народа (замечательный праздник), опасаясь терактов, не рискуют отираться близ ВОВД. На пост провели полевой телефон, чтобы не бегать ежеминутно в дежурку, а выяснять вопросы, не отходя от шлагбаума. Наши с утра по указанию руководства ушли зачищать какой-то рынок. Привезли задержанных. Через непродолжительное время появляются родственники задержанных, главным образом женщины, я от них отбиваюсь. Затем участковых и пэпэсников отправляют на обеспечение безопасности какого-то приехавшего министра, они сидят пару часов в грязи в оцеплении. Родственники все это время торчат у ворот и не уходят, бабы скандалят, всячески громко порицают российский оккупационный режим, при котором самый миролюбивый и трудолюбивый на свете чеченский народ подвергается геноциду. Потом узнаем, что и “зачистка”, и “охрана министра” были учениями. Все жутко матерились. Во время “зачистки”, когда забирали подозрительных, какая-то баба ложилась под автобус, не давая увозить мужа, да много чего наслушались в свой адрес всяческих нелицеприятностей, а оказалось все учениями.
После 18 часов, когда начали постреливать, уходим в расположение. На дороге, ведущей к ВОВД, ставим пародию на “ежи” — железяку с приваренными штырями, в надежде, что какой-нибудь камикадзе не сумеет через нее проехать. За воротами после 18 часов ставят БТР, который запирает вход на территорию. Ходили в баню.
23 февраля
В три часа заступил дежурным по кубрику. Мы дежурим сутками, ночью дежурный следит за горящим в буржуйке газом. Днем занимаюсь неинтересными делами — мытьем полов и посуды. К празднику собираюсь приготовить всяких салатов, но в торговом киоске у отдела нужных продуктов нет. Киоскерша, чеченка Зуля, вызывается сходить за продуктами на рынок. Но Прокопьев, который дежурит рядом, на шлагбауме, узнав, за какую цену она нам принесет продуктов, называет ее бесстыжей спекулянткой и решает сходить на рынок самим. Мне эта идея не нравится, так как из рассказов мне известно, что убивают в основном на рынках и в кафе, но в конце концов мы идем. Я иду без оружия с сумками и мысленно ругаю этого патологического искателя приключений. Вокруг меня трое с автоматами. Рынок находится сразу за Старопромысловским шоссе и ничем не отличается от рынка на ул. Маяковского. Прокопьев “утешает” нас соображением, что нас вряд ли обстреляют, а если и будут стрелять, то только из пистолета, в упор. “Ободренные” этим предположением, мы далеко на рынок не заходим, а покупаем все необходимое в первых же лотках и сваливаем обратно. По цене получается в три раза дешевле, чем если бы за продуктами сходила Зуля.
Улитин (начальник отдела участковых), имея земляка на продскладе, притащил сыр, масло, тушенку и сгущенку. Земляк не поскупился. Вечером устраиваем банкет. На улице комендачи устраивают праздничный салют. Салютуют “Спартак чемпион”. Улитин отобрал у соседей видеодвойку, которую, по словам Прокопьева, на одной из зачисток “прихватизировали” участковые еще год назад, но которая почему-то в эту командировку оказалась в кубрике у гаишников. Примерно в 20 часов по нашему зданию начинается архимощный обстрел. Мы продолжаем праздновать, хотя в любую секунду готовы подняться по тревоге и бежать отбивать штурм. В это время по телевизору в программе новостей какой-то генерал в репортаже из Ханкалы говорит о том, что в Чечне боевые действия уже закончились и наступили тишь и гладь. А в это время на крыше наши пэпээсники ведут бой. Приходит из сортира Прокопьев и сообщает, что пока он там находился, туда залетели пули. Поэтому от греха подальше на улицу в туалет не ходим и справляем нужду в раковину для умывания. На войне как на войне. Мы смотрим по видику эротику и одновременно прислушиваемся к выстрелам и по рации определяем, что и где происходит. Наши на крыше (там сейчас сидят наши пэпээсники из Ленинского) отвечают им плотным огнем, начинает работать “зушка”. Сообщают, что видят бегущих по площади четырех человек и стреляют по ним, промахиваются, потом оказывается, что это четыре комендача побежали под перекрестным обстрелом куда-то покупать водку. Какое мужество! После полуночи все стихает. После трех я меняюсь с Прокопьевым.
24 февраля
Утром нам сообщают, что ночью близ ВОВД на растяжке подорвался чеченский снайпер. На утреннем разводе благодарят смену, дежурившую на крышах ночью, за достойный отпор, данный бандитам. Расстреляно было половина имеющегося в отделе боекомплекта. У нас ранено двое комендачей. С утра к шлагбауму приходит делегация местных “мирных” жителей, которые устраивают антироссийскую манифестацию. Какие-то их представители интеллигентного вида требуют вызвать к ним коменданта, возмущаются фактом варварского, беспричинного сильного ночного обстрела мирных районов со стороны нашего ВОВД. При этом на возражения милиционеров, что нас сильно обстреливали именно со стороны жилых районов и мы лишь открывали ответный огонь, они цинично заявляют, что ВОВД не обстреливался, а русские начали обстрел без причины и в результате пострадали мирные жители, в частности, какая-то девочка оглохла. Суки! Нас направляют в совхоз “Родина”. Неугомонный Прокопьев просит меня подневалить за него, так как ему не терпится туда съездить, ибо он по прошлогодней командировке знает, что, где и как. Остаюсь за него. Наш участковый, который сегодня в СОГ (следственно-оперативной группе), выходил на труп у ВОВД, говорит, что не установлено, был ли покойный снайпером. Оружия при нем не было, но вокруг валялись гильзы 5,45. В кармане было удостоверение участника боевых действий, а местные жители показали, что он еще недавно был “гантомировцем” и вчера ходил по рынку. Пришел в гости опер Игорь. Рассказал, что получил материал от одной тетки о пропаже ее дочери. В ходе проведенной проверки оказалась, что дочь, не будь дура, уехала с дембельнувшимся контрактником в Новосибирск. Так мамаша вопила, что она опозорила этим весь род и более она ей не дочь!
25 февраля
Совместно с уже знакомыми местными участковыми Зелимханом и Лечей ездили в поселок Калининский (пригород Грозного), отрабатывали материал по заявлению одной гражданки, что 19.02 во дворе дома № 8 по ул. Фурманова въехал БТР с вооруженными людьми в масках, которые, выстрелив в замок, ворвались в дом и все перерыли. Почти весь отдел сидел вокруг дома в оцеплении, пока я опрашивал очевидцев, в которых не было недостатка, так как подозреваемыми были русские. Добросовестно опрашиваю несколько теток, которые красноречиво, в подробностях и в лицах, рассказывали, как русские врывались в дом, как все, что можно, они воровали. Правда, в ходе опроса неожиданно выяснилось, что из всей толпы свидетелей никто самого происшествия не видел, а знают о происходящем со слов хозяйки, которая в момент происшествия лежала без сознания больная и сама знает о случившемся со слов пятилетней дочери. При этом хозяйка так и не смогла ответить, что у нее пропало. Показывает только на сломанный замок. На вопрос — а с чего они взяли, что в дом врывались именно русские, отвечают все хором, что, мол, больше некому, так как несчастных мирных жителей неустанно грабят и убивают здесь только злобные федералы. Вернувшись, пишу постановление об отказе в возбуждении уголовного дела.
Пока мы были на выезде, возле райотдела застрелили двух контрактников, которые шлялись по рынку без мер предосторожности. К моменту нашего возвращения опера уже задержали ряд подозрительных типов. Задержанных по подозрению было прилично, но их причастность к преступлению не доказали, так как на этот раз были убиты русские и свидетелей не было. Все задержанные, как попугаи, твердят, что в данном районе оказались случайно, и со слезами на глазах клянутся, что никаких выстрелов не слышали и вообще все они души не чают в федералах. Я у опрошенных мною четырех человек спрашивал, почему у них дрожат руки, но все отвечают, что это у них с детства. На вопрос, где был год назад во время штурма города, все как один утверждают, что находились где угодно, но только не в городе. Непонятно, кто вообще оборонял город. Проверяем, нет ли у них синяков на плечах (от отдачи при стрельбе), ничего ни у кого не обнаружено. Всех в конечном итоге, как положено по закону, через три часа выпускают. Ночью не стреляли. Подозрительно.
26 февраля
Опять был дневальным. Наш отдел ездил шерстить рынок на Тухачевского. Взорвали где-то несколько мини-заводов.
27 февраля
Цирк уехал, клоуны остались. Утром на разводе нам объявляют, что немедленно идем на зачистку. В девять часов выехали в район Старая Cунжа на нескольких машинах под прикрытием брони. Однако в центре города куда-то свернули и около часа стояли и ждали ОМОН. Затем выехали на пустырь на окраине города, так называемое “поле чудес”, где все изрыто колодцами с нефтью и уставлено железными бочками — это и есть так называемые мини-заводы. Затем приехали в Старую Сунжу, это пригород Грозного, состоящий из частных домов. Район уже с шести утра оцеплен солдатами и бронетехникой внутренних войск. Делаем зачистку, идем четырьмя колоннами по двум параллельным улицам. Этот район считается “боевиковским”. Это район частных хором, в которых одна комната больше, чем вся моя квартира. Судя по обстановке в домах, здесь люди не бедствуют. Зачистка заключается в том, что мы группами по четыре человека заходим в каждый дом, проверяем у жителей документы и осматриваем помещения. Документы у всех здесь в порядке. В половине домов проживают семьи чеченских омоновцев. У многих имеется разрешение на оружие и само оружие. Чеченцы говорят, что ждали нас уже с утра. В одном доме поясняют, что учительница в школе сказала еще вчера: “Завтра будет зачистка, в школу можете не ходить”. Едем обратно ни с чем. Вернувшись в расположение, пишем липовые рапорта о якобы обнаруженных и героически уничтоженных мини-заводах в количестве двух штук, владельцев которых установить не удалось, так как дома вокруг якобы разрушены. Удивляет, что о зачистке мы узнаем утром за полчаса до ее начала, а какая-то учительница знала о ней уже вчера. Хотя я уже ничему не удивляюсь.
28 февраля
Ездили всем отделом на автобусе по материалам, то есть заявлениям граждан. Около часа колесили по округе, искали улицу не то Терскую, не то Тверскую (в заявлении неразборчиво написано). Не нашли, съездили в Старопромысловский ВОВД, взять у них карту, чтобы эту улицу найти. Старопромысловский район менее разрушен, чем Ленинский. Сперва вдоль Старопромысловского шоссе идут жуткого вида разрушенные заводы. Затем начинаются дома старой постройки в 2—3 этажа. Многие дома неплохо сохранились. Во многих домах на первых этажах кафешки и парикмахерские. Старопромысловский ВОВД похож на Брестскую крепость, окружен колючей проволокой и бетонной стеной с бойницами. Рядом на крыше уцелевшей хрущевки — огневая точка. Карты у них не нашлось, так как в это утро в ВОВД не было света. Поехали обратно. По пути на окраине Ленинского района отработали материал на ул. Иоселиани, 7. Этот район представляет из себя полуразрушенные хрущевки, но люди здесь живут. Какая-то тетка, торгующая на улице всякой всячиной, пытается наезжать на нас. Говорит, что сюда ходить нам не нужно, так как бандитов здесь нет и она ручается за всех, кто здесь проживает (кто бы за нее саму поручился), предъявляет претензии идущему с нами чеченскому участковому, дескать, почему, сволочь, помогаешь русским! Прокопьев ей культурно поясняет, что участковый выполняет свои обязанности по охране порядка. Она притихла и куда-то ушла, оставив свой лоток.
Проводим осмотр двух квартир, переписываем жильцов и их паспортные данные. Отработав этот массив, едем по заявлению в находящийся рядом частный сектор. Долго ищем переулок Дарвина, 1. В дом заявителя, пожилого чеченца, еще месяц назад прилетел снаряд, пробил крышу, упал в ванну, но не разорвался. Хозяин утверждает, что его обстреляли с ул. Жуковского, с русского блокпоста. Мысли о том, что стрелять могли бандиты, хозяин не допускает. Опросив всех свидетелей, уезжаем по другому материалу в совхоз “Родина” вместе с тамошним участковым Зелимханом. За исключением одной полуразрушенной хрущевки, все частные дома целы и похожи на крепкие кулацкие хозяйства. По улице бродят жирные гуси и индюки. У Зелимхана материал о краже коровы со двора. По словам чеченских милиционеров, граждане, когда их обворовывают по ночам, не вмешиваются, в милицию обращаются редко, предпочитают решать все вопросы по наказанию преступников на совете старейшин, а не в милиции. Как правило, преступников просто изгоняют из села или обязуют жулика вернуть похищенное в тридцатикратном размере.
У потерпевшего жена русская, но одета, как чеченка. Она знает похитителя коровы. Видела, как он ночью ее уводил, затем, как он жрал говядину в огромных количествах. Он наркоман, ранее уже попадался на кражах, и в мечети ему уже предъявляли ультиматум. Едем к нему домой. Дома только родители. Сам он куда-то смылся. Оставляем ему повестку. Потерпевшая называет его семью нищей, но дом у жулика очень богатый. Хотел бы я жить в такой нищенской обстановке.
Пока мы были в совхозе, на ул. Жуковского подорвали БРДМ.
1 марта
Проторчал весь день в СОГ, ничего за весь день не случилось. Если не считать, что дежурный Рома Хабиров отправил меня на “уазике” на какой-то блокпост с позывными “Санитар”, откуда нам позвонили и попросили забрать задержанного. Подъехали к какому-то забаррикадированному особняку, где располагается Марийский ОМОН. Нас встречает офицер словами: “Мужики, а вы как сюда живые добрались?” — и объясняет, что в этом самом бандитском районе дня не проходит, чтобы что-нибудь не подорвали, а обстрелы — ежечасно средь белого дня, поэтому марийцы и бросили свой блокпост. И главное, они никого за задержанным не вызывали. На полной скорости сматываемся из этого района к блокпосту на ул. Жуковского, там омоновцы говорят, что поста с позывными “Санитар” вообще не существует. Начинает работать мысль: Санитар — санитар леса — это волк, а волк — это чеченец! Наверняка нас хотели заманить в засаду. Больше за день вызовов не было. Звонил домой. Вечером праздновали день рождения Ромы Хабирова.
2 марта
Опять назначен дневальным. Наши уезжали на центральный рынок на проспекте Гантомирова (в прошлом — проспект Ленина, он же — проспект Дудаева), быстрым наскоком изъяли водку и коньяк, разумеется “паленый”, но в употребление годный. За это “чехи” почти сразу же обстреляли пост ГИБДД. Сегодня обстреливали из гранатомета 9-й блокпост, сейчас там опять идет бой. Вчера обстреливали 11-й блокпост, ранили одного, сегодня он умер. Сегодня на своей растяжке подорвался сапер из комендатуры и умер от ранения в голову. На Северном рынке, через несколько минут после того, как оттуда уехали наши участковые, какой-то боевик застрелил собровца. Второй собровец боевика замочил, и у того нашли пистолет с глушителем. В перестрелке ранило женщину-торговку. Нам пока, слава богу, везет. Сегодня в Старопромысловском районе омоновцы задержали двух бандитов, еще трое попытались их отбить, омоновцы всех скрутили проволокой и подорвали одной гранатой. Если бы нам не мешали всем так работать — война бы давно закончилась. В составе СОГ выезжал за задержанными. На ул. Хмельницкого, где окна здания обстреляли БТР и промахнулись, поймали двух нохчей, которые с пеной у рта и с соплями на щеках доказывали, что зашли в этот дом случайно. Какая-то крикливая баба доказывает, что они не бандиты, она за них ручается и никому их не отдаст. Ее посылают куда подальше, и мы увозим задержанных. Во время нападения на 9-й блокпост наши ранили боевика, чуть позднее его задержали на ул. Тухачевского на рынке (это один из бандитских районов) и, несмотря на противодействие “мирных” чеченцев, забрали его. Он умер в больнице. Прошла информация, что наш автобус для участковых “чехи” “заказали”. Это говорит о том, что они нас боятся. Принято решение выезжать на рынки и что-то изымать только с представителями местной администрации.
3 марта
С утра выехали на зачистку в центральные районы, в частный сектор. Разбившись на четыре группы, проверяли дома и документы у проживающих. Во дворе одного из разрушенных домов обнаружили мини-завод — закопанный наполовину в землю огромный бак с трубой, рядом колодец с нефтью. Прокопьев расстреливает бак, Дмитриев бросает в колодец гранату. В соседнем доме отирался у ворот какой-то тип, который, пока мы возились с мини-заводом, куда-то исчез. Но ворота заперты изнутри. Мы с Прокопьевым взламываем ворота и входим во двор. В доме никого нет, во дворе полбака нефти. За огородом в кирпичных помещениях обнаружили растяжку. С помощью БТРа сломали ворота в подсобку, но там ничего не оказалось. Проискав еще час по сектору, (опять проверяем документы, осматриваем жилища), ничего в домах не обнаруживаем, в некоторых домах даже живут герои России. Растянувшись вдоль дороги двумя цепочками, идем в другой район. Приходим в какой-то особняк на берегу Сунжи, из которого бандиты обстреливают наш ПВД в районе ж/д моста. Обшарив дом, ничего не находим, кроме лежанок и кирпичных приспособлений для стрельбы на окнах.
Сегодня впервые пошел дождь. Мы вымокли и, как чушки, перепачкались в грязи. Возвращаемся на центральную улицу и, сидя на броне, ждем, пока наше тупое руководство соизволит нас отправить в расположение или еще куда. Торчим так около часа и являемся превосходной мишенью. Наконец кружными путями едем домой. Сегодня, пока мы были на зачистке, в Сторопромысловском районе на рынке погибли, подорвавшись на фугасе, старшина, майор и чеченский младший лейтенант. Они обнаружили подозрительный мешок и начали отгонять жителей от этого места. В этот момент произошел взрыв. Это черный день для уральцев.
Пока мы были на зачистке, в соседнем районе бандиты, просто так, застрелили в голову двух старух и одного старика, все они были русскими. На своей же растяжке в промзоне подорвался наш сапер, вчера там же подорвался “чех”. Завтра нас собираются послать шерстить какой-то солидный рынок, из-за чего могут возникнуть лишние проблемы с местным населением, но об этом руководство и слушать не хочет. Меня на завтра отправляют в СОГ вместо Кузи, который, как знающий обстановку, должен “рулить” на завтрашней зачистке (может, это и к лучшему).
4 марта
С утра в составе СОГ выезжал на Северный рынок на следственные действия по убийству. С нами едут чеченские менты и прокуратура. Убийца пристегнут ко мне наручниками. Это здоровый красивый парень, лет двадцати пяти, представляется Пашей Заурбековым. Он убил боевика, который год назад застрелил его брата, сотрудника милиции. Паша, сам бывший омоновец, сидя с девушкой в кафе, услышал, как за соседним столом бандюга похваляется тем, что там-то застрелил в рот мента. Поняв, что это убийца его брата, Паша за шиворот вытащил бандита на улицу и пристрелил его. Его родная чеченская прокуратура, вместо того, чтобы крепко пожать ему руку, возбудила уголовное дело. Паша говорит, что он не боится никаких наказаний, так как он отомстил за брата и поддержал честь семьи.
Наш отдел ходил шерстить рынок на ул.Тухачевского — это один из самых криминальных районов. Изымали коньяк и водку, все это руководство забрало себе.
Вечером выезжал сразу на два места происшествия. Оба раза на трупы. Первый — местный русский житель, одет, как бич, застрелен на улице в частном секторе в затылок. Разумеется, никто ничего не видел. Жители из домов носа не кажут. Место происшествия осматривают чеченские милиционеры, тут же стоит почти все руководство чеченского райодтела. Совместно с Зелимханом безуспешно пытаемся отыскать очевидцев. Чеченские коллеги сквозь зубы шипят, что бандиты — сволочи, но шипят как-то неубедительно. Второй труп лежит в квартале от первого, в чахлом скверике. Это, со слов соседей, русский пенсионер — дядя Миша Кириллов. Соседи говорят, что он всегда здесь прогуливался. Соседи слышали одиночные выстрелы, но внимания не обратили, так как на одиночные выстрелы здесь уже давно не обращают внимания. Ко мне подходят жители окрестных домов, все разных национальностей, и просят, чтобы мы (русские милиционеры) пропатрулировали этот район, так как житья нет от бандитов. К находящимся здесь же руководителям чеченской милиции они даже не обращаются. Бандиты, по их словам, открыто ходят здесь с гранатометами, бегают по дворам и палят из автоматов. Их тут так и называют — “бегунки”. Недавно здесь же убили живущего рядом армянина. Я, выслушивая жалобы соседей убитого дяди Миши, понимаю, что помочь мы им не можем, так как нам просто не дадут этого сделать. Вся эта так называемая антитеррористическая операция проводится под лозунгом — не обидеть чеченца. Мы непонятно для чего тут находимся (получать боевые, конечно). В условиях, в которые нас загнало наше командование, мы с трудом защищаем сами себя, а местное русскоязычное население брошено на произвол судьбы. И их отстреливают просто так, из озорства. Находящийся здесь же участковый Зелемхан говорит, что ежедневно в Ленинском районе по два-четыре убийства, убивают как русских, так и чеченских местных жителей. Мы только выезжаем и делаем осмотр. Кроме осмотра, в большинстве случаев мы ничего сделать не в состоянии.
5 марта
Опять проторчал на шлагбауме. Наши выезжали в совхоз “Родина”, где Прокопьев и Кузя еще с первой командировки знали о местонахождении “чеховского” склада с вооружением. Склад взорвали, он был весь в растяжках.
Снова с утра выезжали на зачистку того же района, где были позавчера. Нашли колодец с нефтью, но взрывать не стали, чтобы лишний раз не злить местное население. Затем поехали в микрорайон “Ипподромный”, жители которого написали представителю по правам человека коллективную жалобу, что их, бедных, мирных чеченцев, беспричинно каждую ночь обстреливают с блокпостов. Наивные чеченцы, наверное, не знают, что куда бы жалобу ни писали, ее все равно отпишут участковому. Подъезжаем. Кузя показывает нам место, где в январе 1995-го “чехи” сожгли живьем трех танкистов. На этом месте трава до сих пор не растет.
Когда выпрыгивали из машин, раздалась автоматная очередь. Мы заняли круговую оборону, но оказалось, что это один тупой паспортист не поставил автомат на предохранитель и случайно выстрелил, прыгая с машины.
Это район многоэтажных домов. Радует сердце картина того, как женщины таскают ведрами воду из автомашин МЧС на этажи многоэтажного дома, а мужчины в это время играют у подъезда в нарды (не мешает и нам брать все лучшее у чеченов). Один из играющих оказывается старшим по дому и говорит, что никакой жалобы в их доме не писали, а ходили какие-то типы по квартирам и давали людям подписывать эту кляузную бумагу.
Что мне нравится в работе с местным населением: нет нужды делать поквартирный обход, достаточно опросить старшего по подъезду, дому или группе дворов. Вернувшись, пишу отказной.
В 14 часов нас посылают в промышленную зону на хозработы. Какому-то проверяющему вздумалось установить на крыше двухэтажного строения блокпост, хотя место это не самое удобное. Работаем под прикрытием двух пулеметчиков. По пожарной лестнице поднимаемся на чердак и по чердаку (на чердаке кругом растяжки) таскаем швеллера. Одна растяжка сработала, но никто не пострадал, осталась лишь дыра в деревянном полу.
В 15 часов слышим взрыв. По рации передали, что неподалеку подорвался рейсовый автобус. Когда в 17 часов вернулись, снова слышится взрыв. Вызывают СОГ, но наш дежурный в это время где-то стирает свои шмотки, и вместо него на место происшествия вызывается ехать неугомонный Прокопьев. Как оказалось, днем на ул. Гантомирова нохчи заложили фугас и собирались подорвать проезжающий “Урал”, но в момент подрыва он начал обгонять рейсовый автобус и взрыв пришелся на автобус с мирными жителями. В 17 часов у того же места опять заложили фугас. Ехали “Урал” и “уазик” Ставропольского ОМОНа. В результате подрыва пострадал УАЗ, где ехало четыре человека. Обстреляли с двух сторон “Урал”, где было семь человек. Водитель ранил одного бандита.
В этот момент подъехала СОГ с Прокопьевым и погналась дворами за бандитами, но во дворах их обстреляли. Когда они наконец добрались до района Центрального рынка, бандитов уже не было. Они схватили было одного похожего, но тут какая-то девка стала кричать, что это ее брат, который вовсе не бандит, и стала по чеченской традиции изображать обмороки и сердечные приступы. Собирается толпа, настроенная явно не в пользу наших, и они предпочли не связываться и ретировались.
Ночью нас активно обстреливают, но комендант по замыслам каким-то непонятным не разрешает открывать ответный огонь, говоря по рации: “Не стрелять, наблюдайте”. В конце концов бандиты подбираются к нашему расположению и, бросив через забор гранату, повреждают “уазик” коменданта. Так ему и надо, козлу!
7 марта
Опять был в СОГе. С утра выезжал в район Ипподромный, где из здания обстреляли из гранатомета инженерную разведку (три БТРа). Снаряд попал в обочину, и одновременно начали обстреливать из трех домов (тех самых, в которых писали жалобы на неправомерные обстрелы). Наши обстреляли их в ответ из автоматов.
Тут же на блокпосту ставропольские омоновцы задержали чеченского омоновца, который нес в сумке автомат. Я забираю этого омоновца, после опроса его отпускают, так как автомат у него чистый, он говорит, что всегда на работу носит автомат в сумке.
Снова выезжаю забирать задержанных. На этот раз на соседнем, нижнетагильском, посту задержали по подозрению в утреннем нападении четырех человек, молокососов. Но когда мы приехали, оказалось, что балбесы-омоновцы передали их чеченским милиционерам, приехавшим раньше нас. Вернувшись, докладываю об этом дежурному. Рома Хабиров звонит в местный отдел и просит привести задержанных нам. Те говорят, что привозили только одного, но после наших настойчивых требований, посмотрев повнимательней, находят в коридорах отдела еще троих.
Что с ними было дальше, не знаю, так как я выезжаю на площадь Дружбы народов, именуемую в простонародье площадью трех дураков, где на блокпосту ростовские омоновцы, задержали чеченца с двумя гранатами. Пока ехали до поста, рядом рванул фугас, но у всех в автобусе это вызывает лишь радостное возбуждение, все говорят: “О, фугас!” — и радостно хохочут.
Высаживаюсь у блокпоста, расположенного у обломков памятника русскому, чеченскому и ингушскому революционерам, каменные головы которых валяются тут же. Задержанный сидит на стуле, связанный по рукам и ногам. Омоновцы, задержавшие этого типа, не утрудили себя составлением соответствующих бумаг, нет ни протокола изъятия, ни объяснений задержанного и понятых, и все приходится делать самому. Составив протокол изъятия (понятыми выступают сами же омоновцы), везу этого типа в отдел.
Задержанный Магомедов поясняет, что две гранаты он, разумеется, нашел в поле и пришел в город, чтоб отомстить бандитам — убийцам его брата. Пусть говорит все, что хочет, — статья ему обеспечена. Пока его держали в коридоре, пьяный чеченец из руководства местной районной администрации пытался увести его и даже устроил драку с нашим начальником МОБ. Его поперли в шею из ВОВД.
8 марта
С утра выезжали в город, меня высадили на блокпосту неподалеку от границы с Октябрьским районом, где я вместе с московскими омоновцами останавливал машины и проверял документы. Москвичи рассказывают о сильном обстреле, который велся по ним 23 февраля из стоящей неподалеку пятиэтажки. В обычные дни из нее тоже ведется обстрел. Через пару часов за мной заехали, и мы поехали на ул. Старосунженскую, где находится нелегальный мини-рынок по торговле самогонным бензином. У не имеющих соответствующего разрешения бензин частично изымаем и составляем протоколы. Для чеченцев слово “протокол” звучит как “расстрел”. Они умоляют нас не составлять протоколов. Какие-то два субъекта пытаются скрыться на “уазике”. Мы их на всякий случай тормозим и, составив протокол, отпускаем. Но они передумывают уезжать.
Вечером в расположении НПО был концерт. Затем мы у себя пили изъятый коньяк за наших женщин.
9 марта
Опять был на хозработах — на строительстве поста, где под прикрытием двух пулеметчиков тягали мешки с песком на крышу.
10 марта
Прошла информация, что по городу в ментовской форме и с соответствующими документами разъезжает полевой командир Арби Бараев. Нам дают ориентировки, в какой машине он ездит, с какими документами.
Выезжаем на блокпост к москвичам. Предлагаем им устроить засаду на Бараева, но москвичи отказываются, говоря, что, если он будет здесь проезжать, они еще и помашут ему вслед, лишь бы он здесь не останавливался. Еще не прошло и года, как в этих же местах Бараева уже задерживали, но потом те, кто его вез, оказались в машине расстрелянными, а его самого и след простыл. Поговаривают, не обошлось без предательства со стороны командования. Я пару часов стою с ними на посту, проверяя документы. Они “ободряют” меня сообщением, что позавчера во время обстрела этого поста из гранатометов одному омоновцу оторвало руку.
Вечером Кузнецов, который был в СОГ, рассказывает, что опера поймали какого-то бандюгу. Признался в том, что устанавливал фугасы. Мало того, что он был ментом из Старопромысловского отдела, он, сволочь, еще и русский, и уже признался в установке фугаса на рынке в Ростове пару лет назад и трех фугасов в Грозном. На момент задержания их, бандитов, было четверо в “шестерке”. Одного застрелили, у него в кармане нашли гранату. Двое убежали, одного поймали.
Сегодня задержали “чеха” с пистолетом на машине, числящейся в угоне. Когда этого типа задерживали то, по старой чеченской традиции, мирные народные массы пытались этому помешать, устраивая истерику. При проверке этот тип оказался помощником главы местной администрации, и его вскоре отпустили.
11 марта
Вместе с чеченскими ментами патрулировали ул. Маяковского. Когда мы патрулируем с “чехами”, то только составляем протоколы, без изъятия предметов и взимания штрафов. На перекрестках тормозили машины для проверки, но каждый водитель оказывался родственником, другом или соседом кого-либо из чеченских милиционеров и, выходя из машины, начинал с ними обниматься. Мент говорил, что это хороший человек, и он за него ручается. Зато инцидентов с населением не происходит. И то хорошо.
12 марта
До обеда опять патрулировали с “чехами”. Все пешие патрулирования сводятся к тому, что мы, растянувшись двумя цепочками, проходим до Северного рынка, пялимся на товар. У кого-нибудь проверим разрешение на право торговли, при необходимости что-нибудь изымем и к обеду возвращаемся обратно. Когда у чеченцев изымаешь на вполне законном основании какой-либо товар и вызываешь его в местную администрацию для принятия решения, они никогда не приходят. В администрации принимают решение ограничиться предупреждением, а изъятый товар, а это, как правило, алкоголь сомнительного производства, уничтожается нами путем потребления.
После обеда ездили “зачищать” драмтеатр. Никого там не нашли, только на верхних этажах лежанки, на которых бандиты валяются, когда стреляют по ночам по нашему расположению. Входы в эти помещения минируют, и мы уходим.
13 марта
За весь день был только один выезд. Рядом с нашим ВОВД сожгли бытовой вагончик с вещами рабочих. Администрация соседней типографии не исключает, что это сделали наши милиционеры с крыши дома печати. Я бы удивился, если бы хоть раз заподозрили бандитов. Меня также удивило, что в разрушенной типографии умудряются печатать газету “Грозненский рабочий”.
Днем произошел неприятный инцидент. Наши гаишники-попрошайки остановили у моста омоновцев, которые на своей машине везли бензин загонять “налево” и требовали с них сперва пять тысяч, затем хотя бы тысячу рублей, в противном случае угрожая донести на них куда следует. Это не по понятиям. За это красноярские омоновцы окрысились на весь наш отдел.
15 марта.
Выезжали на “поле чудес”, пустырь за микрорайоном, где на каждом шагу колодцы с нефтью и мини-заводы по ее переработке. Остановили грузовик с тремя “чехами”, которые скулили и плакались, что качают нефть из-за крайней нужды.
На краю пустыря развалины, откуда позавчера, когда наши сюда приезжали, их обстрелял снайпер. Мы занимаем круговую оборону, а начальник МОБ, совместно с начальником штаба (который впервые выбрался из штаба) Улитиным и Кузей, красиво позируя перед видеокамерой, ходят по полю, расстреливают бочки с нефтью и бросают гранаты в колодцы. Когда цепочками идем обратно к автобусу, нас из близлежащих развалин обстреливает снайпер. Мы стреляем в сторону, откуда выстрелы, и, пригибаясь, бежим к автобусу. Водитель думал, что мы стреляем, позируя перед видеокамерой, и спокойно стоял курил.
Рядом со мной, не обращая внимания на выстрелы, идет чеченец, у которого я отобрал паспорт за неимением грозненской прописки (он пописан где-то в Волгограде), и канючит: “Командир, отдай паспорт”. Отдаю.
Затем, благополучно смывшись из этого негостеприимного места, мы на Тухачевского, оцепив район, изымаем у тетки и ее взрослой дочери, торгующих без лицензии самопальным бензином, две пятилитровые банки бензина, так как нам надо самим заправляться. Пока составляем протокол, они устраивают истерику, кричат, что мы оккупанты, и на всю улицу желают нам вернуться домой в гробах.
Вечером из гранатомета обстреляли блокпост неподалеку от “поля чудес”. Видимо, мстили за нашу сегодняшнюю акцию. Ранило одного омоновца.
Вечером приезжал один тип из омона, беседовал с Прокопьевым о том, что нежелательно нам жечь мини-заводы, так как они, омоновцы, снимают бабки с “чехов” за то, что эти заводы остаются в целости. Хрен его знает, к какому консенсусу придут.
Сегодня погиб сапер из центральной комендатуры. Мина, которую он извлекал, оказалась прыгающей. Он умер по дороге в госпиталь.
Вечером парились в бане с пивом.
16 марта
На ул. Тухачевского вечером бандиты убили пожилую русскую женщину. За то время, что мы здесь находимся, это уже 28-й труп среди мирного населения — это все русские старики, убитые выстрелами в затылок. Никого из европейских и российских “правозатычников” это не возмущает, как будто такого явления вовсе нет. Вой о нарушениях прав человека и о зверствах русских поднимается, если чем-то обидеть чеченца, например, помешать ему заниматься бандитским делом.
Пока стоял на воротах, опять приперлась делегация чеченских баб, которые, потребовав к себе коменданта, начали традиционный спектакль. Завели песню о том, что их, мирных и несчастных, каждую ночь обстреливают из нашего ВОВД и с блокпоста за Северным рынком, где стоит нижнетагильский ОМОН (постоянно подвергающийся обстрелам из “мирных” домов). Бабы орали, что милиционеры изрешетили парня и утащили его на пост, и требовали, чтобы комендант посмотрел на “кровавый след”, оставленный милиционерами. Он пообещал во всем разобраться, и они разбрелись.
Торчать у шлагбаума — ужасная скука. Чеченцы валом валят в паспортную службу, многие хотят пройти туда с “черного хода”, то есть через отдел, чтобы не стоять в длинной очереди. Они тупые и наглые. Если их “разворачиваешь”, они устраивают скандалы и грозят мне всякими напастями. Приходящих ментов-чеченцев мы тоже не пропускаем, так как они тоже стараются пройти в ПВС и решить без очереди паспортные проблемы своих знакомых и родственников.
Пришла сестра молодого Магомедова, задержанного ранее с гранатами (часом ранее его увезли в СИЗО в Чернокозово). Она допытывается, на каком основании его вообще остановили и досмотрели (подумаешь, мальчик шел с гранатами), и пытается пронюхать, не били ли его здесь. По ее мнению, раз его не били, то почему он признался? Опрашивал его я. Но я его, как это ни удивительно, не бил.
Систематически приходят женщины, чьих родственников задержали. Их футболят из постоянного чеченского отдела во временный русский, а мы футболим их обратно, так как у нас этих людей не оказывается. Чеченцы могут тут стоять часами и пялиться на ворота, чего-то ожидая, хотя им по несколько раз объясняют, что их родственников здесь нет.
Разговорился с одной чеченкой. Она работает акушеркой в больнице. Говорит, что с войной чеченки меньше плодиться не стали. Только сейчас из-за отсутствия телефонов, они сами прикидывают сроки и приходят в больницу или заранее приглашают врача.
Вечером “аукнулось” дело с задержанным с пистолетом чиновником из местной администрации. Прокуратура требует вернуть ему рацию, которую у него сперли в дежурной части (пардон, изъяли, но забыли вернуть). Помощник дежурного долго темнил и отнекивался, но отдал рацию.
17 марта
С утра опять погнали на строительство блокпоста на крыше соседнего дома. Во второй половине дня, во время патрулирования рынка, изъяли огромного осетра (у продавца не было соответсвующей лицензии), которого, чтобы он не успел испортится, мы с Кузей жарим на кухне, а всем любопытным поясняем, что осетр всплыл, когда мы бросили гранату в р. Сунжу. Вечером устраиваем праздник живота — поедаем осетра с жареной картошкой, запивая его реквизированным коньяком (разумеется, паленым).
18 марта
Опять патрулировали на автобусе по городу. Никаких результатов не сделали, но написали в отчете, что обнаружили и уничтожили два мини-завода. Можно с таким же успехом написать и десять, и двадцать заводов — все равно эту информацию никто не проверяет. Проверяющие, мягко говоря, очень неохотно выходят в город. Здесь ведь постреливают, а свои (точнее, наши) боевые они и так себе выписывают и награды получают, не вылезая из кабинетов.
Сегодня в районе был полный беспредел. Убито десять человек жителей, из которых восемь русские, в основном старики. Одной бабушке перерезали горло. Двух чеченцев, пьющих пиво и никого не трогающих, расстрелял подошедший неизвестный тип и ушел. Вечером нас, трех человек, премируют (300 рублей) за то, что несколько дней назад вернули внучку одной русской женщине, отобрав ее у зятя-чеченца. Ранее он выгнал дочь этой женщины из дома, после того, как та родила третью девочку, за то, что не может родить мальчика, а после того, как та нашла себе другого мужика, по шариатским законам забрал детей себе.
Я занимался этим заявлением, после задержания и отобрания у него дочери, этот тип долго возмущался, но ему пояснили, что здесь российские законы, защищающие интересы женщины, а свои шариатские он пусть засунет куда подальше. Если будет вякать, то подорвем два его мини-завода, о которых его теща рассказала. Он пошипел и заткнулся. И теперь, по рассказам тети Ани (тещи), увидев их, он только шипит, но связываться боится. Хоть одно полезное дело мы здесь сделали.
На завтра планируется рейд по тем районам, где, по информации, ошиваются те, кто убивает стариков. Все настроены пессимистически, так как полагаем, что нохчи уже знают о готовящемся рейде.
19 марта
Я заступил в СОГ. Не успели наши уехать в рейд, как с утра пэпээсники привозят с рынка бабу, задержанную с двумя сумками водки. Я составляю протокол и водку изымаю. Сперва баба просит не забирать но, видя, что я непреклонен, начинает грозить нам скорой смертью и уходит, бормоча проклятия.
Затем выезжаем в больницу № 9, якобы на труп, но оказывается, что никакого трупа нет, а есть тяжелораненая женщина. У больницы толпа народу, в основном крикливое бабье (женщинами их назвать язык не поворачивается), которые орут, что мы убиваем несчастных женщин и вообще всех мирных чеченцев. Я начинаю опрос и выясняю, что в 7 утра женщина вышла на балкон, в нее прилетела граната из подствольного гранатомета и оторвала ей руку и кусок бока. Бабье сообщает мне, что потерпевшая — вдова, мужа зимой убили наркоманы, и преступление это раскрыл опер Волков из Чкаловского, который погиб в январе. У потерпевшей осталось пятеро детей. Жильцы считают, что граната прилетела с российского блокпоста, и в свидетелях недостатка нет. О том, что вчера убили восемь русских жителей и что у них тоже наверняка были дети, никто не вспоминает.
Врачи не торопились оказывать женщине помощь, говоря, что нет ключа в лабораторию и они не могут взять у нее анализ крови. Сочувствующие выли и голосили, умоляя их начать лечить раненую. Дверь в лабораторию стеклянная, и я, размахивая автоматом, пригрозил, что сейчас расшибу двери, если ключи не найдутся. Сразу же нашлась отмычка, и врачи заработали. Как потом рассказал один местный житель, пока чеченским врачам не покажешь пачку долларов, они лечить не начинают.
После моей выходки все соседи и родственники потерпевшей перестают на нас наезжать и смотрят на нас с симпатией, а шипят только на врачей. Осмотрел здание больницы. В больнице ремонт. Работает только лаборатория, операционная, ординаторская и несколько палат. По словам врачей, медикаменты родственники больных сами покупают на рынках.Вчера ночью во дворе больницы были убиты две санитарки (одна из них русская).
Из больницы едем в прокуратуру забрать следователя, пока его ждем, встречаю почти земляков, омоновцев из Хабаровска. Они дарят мне гранату. Приезжаем вместе с прокурорским работником во двор для осмотра места происшествия, и нас опять окружает толпа баб, голосящих, что они несчастные и обездоленные, а их еще и убивают злодеи-федералы. По моей просьбе единственный здесь пожилой мужчина (бывший мент) приказывает им заткнуться. Все разом замолкают, и группа спокойно начинает работать. Мужику, который поначалу тоже винит в обстреле федералов, мы на пальцах объясняем, что ближайший блокпост находится на большем расстоянии, чем может лететь снаряд из подствольника. Мужик соглашается и призывает жителей успокоиться. Успокоившиеся тетки подходят и тихонько жалуются на судьбу. Я им сочувствую, мы вместе ругаем нынешнее время и с ностальгией вспоминаем чудесные застойные времена.
Насторожили слова одной тетки: “Что же вы так поздно приехали? Мы вас с утра с транспарантами ждали!” Не успели, получается, женщину ранить, а у них уже транспаранты готовы. Чеченский следак говорит, что виновных все равно не найдут и дело закроют.
С утра участковые вместе с приехавшими журналистами из газеты “Щит и меч” проводят зачистку в частном секторе. За полчаса до зачистки в одном из частных нежилых домов прячут ранее изъятые боеприпасы и затем вместе с журналистами их “находят” и взрывают несколько колодцев с нефтью. Это очень понравилось журналистам.
На вечернем построении нам объявляют, что мы награждены значками “Участник боевых действий”. В это время раздается сильный взрыв где-то рядом и автоматная стрельба. Оказалось, что саперы из комендатуры начали без предупреждения что-то взрывать, а менты с крыши их обстреляли.
К нам понаехали всякие козлы из управлений (находясь здесь, они получат боевые, которые урежут у нас). Проводится что-то вроде операции “Антитеррор”. Поговаривают, что для того, чтобы показать перед этими козлами свою работу по этому направлению, нас будут с пяти утра без предварительной инженерной разведки посылать на зачистки.
20 марта
В пять утра выехали на зачистку. Словно издеваясь над нами, нам выделяют машину без сидений, и мы едем стоя, держась за тент, раскачиваясь в такт движению и падая на ухабах. Приезжаем в бандитский район “Тухачевского”, откуда каждый день долбят по марийскому ОМОНу. Останавливаемся за рынком среди желтых панельных пятиэтажек. На фасаде одной из них сохранилось полустертое изображение голубей и надпись “Нам нужен мир”. Сейчас в Грозном эта надпись выглядит насмешкой. В шесть утра, разбившись на группы, начинаем зачистку.
Группа, в которую вхожу я, зачищает три дома на ул. Дьякова. Входим в каждую квартиру и проверяем документы. Комендачи, которые обеспечивают огневое прикрытие, остаются на улице у подъездов. Цепляем во дворе молодого нохчу, у которого в заднем кармане новенькие баксы. Он говорит, что он бедный студент, а доллары (шестьсот баксов) он получил за перегонку бензина (ладно, хоть не сказал, что стипендия). Передаем его в группу разбора. Вскоре прибегает какой-то местный молодой лейтенант ФСБ и требует его отпустить, так как это его человек, но Тетеев посылает его к чертям.
Там, куда ушла группа Прокопьева, раздается сильный взрыв и стрельба. Когда они выходили из подъезда, наткнулись почти в упор на двух молодых чеченцев, один из которых был с автоматом, второй с ручным пулеметом. Нохчи выстрелили в шедшего впереди прапорщика, но тот успел отпрыгнуть назад в подъезд и дать по ним очередь, ранил одного в ногу. Они побежали на первый этаж дома и оттуда начали вести по нашим огонь, а какой-то дед, который за несколько минут до этого говорил разведчикам, что бандитов в этом доме и в этом районе нет, таскал им воду. Вызвали БТР, и он из КПВТ начал обстрел дома. Нохчи ушли в подвал и продолжали вести огонь, крича: “Русские свиньи, все равно будем вас резать!” Они держали оборону почти четыре часа.
Вызвали СОГ, которая вместе с разведчиками начали выкуривать героев из подвала. Ранили в голову нашего опера (слегка зацепило). Прокопьев утащил его в машину. Прапорщик бросил в подвал гранату Ф-1, но бандиты успели ее выбросить обратно, и прапорщика ранило в ногу. Местные мирные жители, главным образом женщины, стояли тут же, не обращая внимания на бой, и, завывая, просили: “Не убивайте мальчиков, они вовсе не бандиты!” В конце концов “мальчиков” забрасывают гранатами, и разведчики, а вслед за ними и Прокопьев врываются в подвал и окончательно расстреливают этих храбрых джигитов.
По подвалу разбросаны денежные купюры достоинством в 50 р., которые разведчики берут как свои премиальные. Задерживают того деда, который оказывал им посильную помощь. В квартире на 1-м этаже, где они ошивались, нашли запасы продуктов питания, пистолет ПМ и глушитель.
Пока отважные сыны кавказских гор ведут свой последний бой, наша группа продолжает зачищать еще несколько пятиэтажек. Затем мы еще около часа торчим в оцеплении на ул. Тухачевского, пока увозят трупы этих ублюдков.
Затем нас отправляют на расположенное неподалеку “поле чудес”, там уже никого нет. Задерживаем трех работяг, копающих колодец. Начинается на поле светопреставление, ибо после произошедшего милиционеры очень сердиты. Бочки с бензином безжалостно расстреливаются, колодцы подрываются, или в них бросают горящие факелы, и нефть горит. Поле окутывается черным густым дымом горящих скважин, оглашается автоматными очередями и разрывами гранат. Жаль, что такое не каждый день. Трое придурков из ППС получают ожоги физиономий, так как, бросая факелы в колодцы с нефтью, смотрели в глубину скважины и поднимающийся столб пламени ударял в их симпатичные лица.
Задержанный работяга рассказывает, что в советское время этот пустырь принадлежал “Гроззеленстрою” и никто не знал, что здесь есть нефть, и лишь четыре года назад строители что-то тут вбивали и взорвались. С тех пор здесь качают нефть все, кому не лень. Мы отпускаем работяг и едем в расположение.
Там паломничество, все идут смотреть на трупы. Одному из них было двадцать один год, другому — девятнадцать. До сегодняшнего дня мы видели в основном убитыми только наших солдат и русских местных жителей. Поэтому на трупы бандитов все любуются с наслаждением. Один пэпээсник-азербайджанец собирается на полном серьезе отрезать ножом ухо у убитого, мотивируя это тем, что обещал привезти сыну ушко, ему не дают этого сделать. К телам прилипли простреленные денежные купюры. Прокуратура закрывает все дела по убийствам жителей, списав все убийства, благодаря найденному пистолету с глушителем, на этих храбрых юношей.
Ради шутки (а отчего бы и не пошутить) к убитым подводят моего знакомого “студента”, счастливого обладателя новеньких долларов, который ни в чем противозаконном не сознается, и говорят, что шлепнут и его за компанию, так как всегда нужен третий. Он, как подобает чеченцу, не понимает милицейских шуток, ползает на коленях и умоляет не убивать его.
Ему ничего не могут вменить и через положенные три часа отпускают. Правда, баксы куда-то делись. Я ругаю себя, зачем передавал его вместе с баксами, надо было “потерять” их самому. Прокопьев в бандитском логове подобрал приемник, теперь он собственность отдела.
Вечером к воротам приходит делегация скорбящих родственников и соседей с просьбой отдать им останки павших героев, им не отдают.
Ночью снайпер подстрелил на “Скале” нашего пэпээсника, ранил его в грудь. Если бы тот был в броннике, то все бы обошлось. Это ранение омрачает наш вечерний триумф.
21 марта
Опера поймали двух нохчей, которые закладывали фугасы и несколько дней назад подорвали БТР на ул. Первомайской. Один подрывал, другой снимал на видеокамеру. Ночью слышу из окна оперского кабинета надрывные крики задержанных. Это они, наверное, кричат от глубокого раскаяния, ибо так может кричать только черная заблудшая совесть. Эти крики звучат сладкой музыкой.
Позднее опера рассказали, что джигиты, мучимые раскаянием, признались в закладке фугасов, и один из них, в маске на лице, выезжает показывать места установки взрывчатки. Они установили ее во дворе средней школы. Почему-то такие факты не вызывают у местных жителей волны возмущения.
22 марта
Кроме мата, ничего нет. Готовятся к приезду министра, то ли еще какого-то хрена. Нас выставляют по всей ул. Маяковского, и ни транспорт, ни пешеходов мы не пускаем. Я стою в самом начале оцепления, и именно мне приходится “заворачивать” машины и прохожих, приходится говорить им, что дорога заминирована, они верят и, не пререкаясь, идут другой дорогой. Вместо обещанных двух часов стоим четыре. Стоять на одном месте в бронежилете и обвешанным боеприпасами — это “пинцет”, ноги устают уже через час, позвоночник готов рассыпаться, и некуда присесть и отдохнуть.
Затем идем в отдел и весь оставшийся день бездельничаем. В 20 часов в Старопромысловском районе подорвался на фугасе БТР, и погибло шесть человек вместе с полковником. Комендачи, как потом оказалось, поехали во время комендантского часа снимать дань с добытчиков бензина. Сидели бы, как положено, в расположении, были бы целы.
23 марта
Был дневальным. Отдел выезжал в совхоз “Родина” и чего-то там взрывал и расстреливал. Дмитриев в СОГе дважды выезжал на происшествия. Сперва подорвался наш очередной сапер, потом на 17-м блокпосту задержали какого-то пьяного фээсбэшника и тот в драке с омоновцами сам себя умудрился ранить в спину, виртуоз!
24 марта
Опять весь день простоял на шлагбауме. Отдел выезжал взрывать колодцы с нефтью. Кузя потом сокрушался, что нас заставляют взрывать колодцы лиц, с которыми есть договоренность о том, чтобы заводы не взрывать. Поэтому наши участковые взрывают или дырявят пулями только заводы, то есть бочки, а колодцы не трогают.
Вечером у драмтеатра подрывают “Урал” со ставропольскими омоновцами. На построении нам объявляют, что боевых нам не будет, так как, по мнению правительства, боевых действий здесь больше не ведется. Сюда бы тех козлов, которые так считают.
Опять вечером что-то рядом подрывают, привозят подозреваемых, и снова у ворот толпы родственников, вопящих о геноциде чеченского народа.
25 марта
Опять был в СОГ, происшествий не было. В этом отношении мне везет. К примеру, где бы ни появился Прокопьев, не обходится без историй. Вот и сегодня они проверяли рынок, обнаружили ларек с водкой, хозяйки не было, и ее не могли найти. Водку изъяли как бесхозную, но на обратном пути их догнал тип в милицейской форме, как потом выяснилось, без документов, и начал требовать, чтобы все изъятое вернули. Его хотели забрать в отдел как хулигана, тут подъехала машина с чеченскими милиционерами, и началась безобразная склока, грозящая перерасти в нечто большее.
Прокопьев вызвал подкрепление, но пока мы приехали, уже все “разрулили” миром, отдав этого типа “чехам”. Появилась хозяйка водки и, вырвав у милиционера сумку с водкой, стала разбивать бутылки о землю (ничего святого). Тут к ней подошли суровые чеченские мужики и надавали ей по глупой башке, так как она разбивала посуду на проезжей части, и теперь они здесь не могли проехать на машинах. Эта дура, прижав сумку к пышной груди, под одобрение собравшихся баб орала, что специально для нас она в следующий раз насыплет в водку отраву.
В 20 часов наш отдел подвергается сильному обстрелу из гранатометов и автоматов. Наши начинают отвечать, но комендант (он то ли дурак, то ли предатель) приказывает прекратить огонь и не стрелять, предварительно не спросив у него разрешения по рации. Это происходит еженощно при обстрелах, даже если видят бегущих боевиков, этот иуда запрещает открывать ответный огонь. На территорию к нам залетает несколько ВОГов. Был поврежден наш автобус и легковые машины. По случайности никто не пострадал, хотя у бани, куда упали гранаты, всегда кто-то толпится. Наконец комендант дал разрешение на обстрел близлежащей территории, перестрелка продолжается до полуночи.
26 марта
Цепанули мужика на бензовозе, который за то, чтобы его отпустили, указал на двор, где на каждом метре по скважине. Подрываем там три скважины.
Во второй половине дня отдел опять выезжает в город, но Кузя, сидящий в машине за старшего, увозит всех в старопромысловский ВОВД, где все разбредаются по кубрикам к землякам. У меня тут нет земляков, и я слоняюсь по их расположению бесцельно. Старопромысловцы, после гибели двух сотрудников, перестали куда-либо выползать из отдела и только сами себя охраняют и пьют водку. Из их окон периодически вылетают пустые бутылки. К вечеру в драбадан пьяный Кузя увозит нас обратно.
В 17 часов рядом с отделом убили двух русских женщин, работниц “Грозэнерго”. Вечером объявили приказ о поощрении за бой 20.03. Начальник отдела получает премию в 3 тысячи (он всем “рулил” во время боя). Раненый опер получает 1500 р. (он был героически ранен). Прокопьев, принимавший в бою самое непосредственное участие, даже не упоминается в приказе, зато по 1500 р. получают зам. по следствию и зам. по личному составу, которые не только в бою не участвовали, но и вообще никогда не покидали территорию отдела. Прокопьев пытается было уточнить, почему его нет в списках поощренных. Шеф обещает разобраться и до сих пор разбирается
27 марта
Выезжали в частный сектор, где на перекрестках улиц останавливали машины для проверки. “Чехи” не любят ездить по главным улицам, так как их тормозят на блокпостах, и едут “тайными тропами”, тут мы их и останавливаем и проверяем. Как правило, это грузовики, везущие кирпичи или бочки с горючим, без соответствующих документов на груз. Как правило, водители сами предлагают договорится (Аллах свидетель, это их инициатива), и, получив с водителя 200 р. отправляем его с миром по его чеченским делам. Заработав себе на шашлыки с пивом, уезжаем оттуда и едем на территорию парка культуры им. Кирова.
Мне он показался похожим на старое, заброшенное кладбище. Ржавые качели-карусели искорежены и заросли кустами малины. В то же время на оставшихся клумбах продолжают цвести нарциссы. И вообще в парке бурное цветение. Обнаружили там несколько колодцев, но взрывать ничего не стали. У колеса обозрения нашли несколько могил и несколько могил, вырытых про запас. Видимо, они тут тайком хоронили своих павших героев. Судя по датам, последний был похоронен в январе 2000 г. Уйдя из парка, в близлежащем дворе, с заброшенным домом, но вовсю действующим мини-заводом, постреляли по бутылкам и уехали.
Пока мы ездили, в расположении контузило Дмитриева, когда он пошел выбросить мусор, комендантские саперы без предупреждения взорвали здание за забором. После обеда ездили за город в район Старой Сунжи, загородных приусадебных участков. Сейчас там все заросло. Искали колодцы с нефтью, но не нашли. У дороги какие-то малолетки чего-то делали, но, увидев нас, побежали в лес. Мы немножко постреляли им вслед для острастки (пусть не шастают, где не следует).
28 марта
Стоял на воротах. Сегодня патруль, наши милиционеры совместно с омоновцами тормознули “шестерку” “Жигулей”, в которой, как потом оказалось, находился Арби Бараев. Он удрал, но два его напарника тяжело ранены, один из них подорвался на собственной гранате, которую он хотел бросить в наших, но омоновец его лягнул. Прокопьев, разумеется, тоже был там. Одного увезли в госпиталь “Северный”, где он благополучно отошел в мир иной, так и не пожелав облегчить душу признательными показаниями (а может, сперва не пожелал, потому и отошел). Второго раненого боевика Прокопьев за каким-то хреном вез в отдел, из христианского человеколюбия он даже, чем мог, облегчил страдания поверженного врага, но тот почему-то все-таки скоропостижно скончался.
29 марта
Был жуткий дубак и ветрище. Ездили в госпиталь “Северный”, забирали бумаги на контуженного Дмитриева. Больше в такую погоду никуда не ездили. Парились в бане.
30 марта
С утра ходили на зачистку. Проверяли документы у всех подряд. Звонил домой, поздравлял супругу с днем рождения. С утра смутное предчувствие чего-то. После обеда ездили в частный сектор на ул. Февральскую, стояли в оцеплении, пока ОМОН там чего-то шерстил. Это тоже район частных домов, где дома неплохо сохранились и все деревья в цвету. Сидим в оцеплении под цветущими деревьями около часа. Затем едем в расположение, прицепив по пути какую-то машину, которая непонятно чем руководству показалась подозрительной. Прочесав какой-то дом, задержали студента, у которого какие-то непорядки с пропиской. В расположении начинаю составлять протокол на студента, но в это время наш автобус снова едет на выезд, мне машут из автобуса, спрашивая, еду я или нет. Бросаю студента и, догнав автобус, прыгаю в него на ходу через отсутствующую заднюю дверь.
Через 15 минут наш автобус подрывают. Яркая синяя вспышка, раздается громкий металлический хлопок, салон наполняется синеватым дымом. Я не успеваю испугаться, наоборот, в голове мысль: “Ну, наконец-то!” До того измотало вечное ожидание подрыва или обстрела, даже нет волнения. Автобус покачнулся и едет дальше.
Как оказалось, фугас был заложен в канализационный люк на проезжей части, однако наш водитель имел хорошую привычку объезжать люки. Бандюги, надеясь, что мы поедем прямо по люку, взорвали фугас.
Сразу же после взрыва раздается автоматная стрельба, кто-то начинает стрелять им в ответ. Я, упав на пол в проходе, открываю огонь через отсутствующую заднюю дверь автобуса. После двух одиночных выстрелов автомат клинит (вот что значит плохо и нерегулярно чистить оружие). Вдоль дороги идут женщины с детьми и мало обращают на нас внимания, проезжающий рядом чей-то “Урал” дает по газам и сматывается. Вдоль дороги сегодня нет торговцев самопальным бензином (знали, суки).
Стремительно доезжаем до ближайшего блокпоста. Все оказываются целы. Напряжение спадает, и все становятся радостно-возбужденными, начинают смеяться и наперебой обмениваться впечатлениями. Сообщив о случившемся в дежурку, едем обратно на место подрыва. Дождавшись СОГ, сфотографировавшись у огромной воронки и подобрав на сувениры осколки, едем по близлежащим районам отлавливать тех, кто мог это совершить.
Задерживаем человека средних лет, который, увидев наш автобус, скрылся за оградой какого-то заброшенного заводика. Этого типа поймали, для порядку попинали (после подрыва мы с ними не церемонимся), запихнули в автобус и быстро сматываемся, пока мирные граждане не пришли ему на помощь.
У моста через Сунжу красноярские омоновцы передают нам двух задержанных подозрительных типов, которые ехали на легковой машине неподалеку от нас в момент подрыва. Всех задержанных бросаем на пол автобуса и, рассаживаясь по местам, бесцеремонно топчемся по ним. Скорее всего, они ни при чем, но ни малейшего сочувствия у меня к ним нет. Сейчас я не воспринимаю их как людей. Это недочеловеки, которых надо безжалостно уничтожать. Я даже испытываю удовольствие, когда, вылезая из автобуса, топчусь по их спинам и головам.
Оставив этих ублюдков в дежурке, идем в расположение. Уже в кубрике Берик хватается за уши и со стоном падает на кровать. Следом так же падают еще двое. Прокопьев начинает жаловаться на боль в ушах. Контуженными оказываются все.
Вечером приезжают попы из Верхотурья. После отслуженного молебна крестят желающих. Я после сегодняшнего происшествия решаю не гневить бога и крещусь.
31 марта
Опять в СОГе. С утра я, в составе группы на двух “уазиках”, выезжал в Гудермес. Сопровождали какого-то чина. Проезжали Аргун. Этот городишко больше похож на поселок городского типа. Гудермес тоже небольшой городок вроде нашей Ревды. Оба города не так разрушены, как Грозный, состоят в основном из частных домов или хрущевок, улицы очень пыльные. По сравнению с ними Грозный выглядит преисподней.
Вернувшись после обеда, узнаю, что наших во время следования по ул. Иоселиани опять подорвали и обстреляли из подствольных гранатометов. Открыли ответный огонь. Кузя расстрелял все свои выстрелы из подствольника. Давлет из под огня вытащил раненого пэпээсника. Представители нашего руководства были не на высоте. Командовали бестолково и неумело. У нас ранили трех пэпээсников.
Видели, что из стоявшей неподалеку девятки кто-то снимал на видеокамеру происходящее. Затем этот район зачистили, но, разумеется, никого не нашли. Тяжело контужены Дмитриев (его увозят в госпиталь) и Прокопьев (он отлеживается). После обеда начинается зачистка этого района. Неугомонный Прокопьев, несмотря на недомогание, идет туда. В районе устраивают акцию возмездия. В каком-то дворе изрешетили пулями “Москвич”. В другом доме в щепки расстреляли рояль. Вечером нохчи, выйдя на нашу волну по рации, спрашивали, как нам понравился их подарок.
У нас в кубрике вторую ночь живет Светка. Молодая (27 лет) русская женщина. Ранее она продавала газеты у нашего КПП. Неделю назад у нас убили уборщицу — тоже русскую. Светка устроилась уборщицей на ее место. Ей начали угрожать, что тоже убьют за то, что работает у русских. Ее оставили заночевать, выделив Кузину кровать. Наутро все писали объяснения по данному факту, так как бдительное руководство усмотрело здесь аморалку. Но опять ее оставили у нас.
Светка сама из Киева. Сюда приехала, выйдя замуж за местного русского еще до войны. Рассказывает о всяких жутких вещах, которые ей пришлось здесь пережить за последние годы, особенно во времена Масхадова. То на улице ее беременную чечены просто так отпинали по животу и ребенок умер, едва родившись, то к ним в дом врывались чечены и, приставив мужу нож к горлу, насиловали ее у него на глазах, а ему ножом наносили порезы. Когда у нее родился сын, врачи в больнице сделали все, чтобы он умер. О таких фактах европейские правозатычники говорить не любят. Об этом в наших СМИ вообще не говорят. Светка мечтает убить хотя бы одного чеченца, тогда ей, по ее словам, станет легче.
Вечером на нашу волну выходит какая-то чеченская прошмандовка и говорит нам всякие обидные речи и угрозы. Мы ей достойно отвечаем, но в кубрик врываются особист и зам. коменданта. С криком: “Попалась, красавица!” — они хватают Светку, видимо приняв ее за ту бабу в эфире. Но, услышав, что чеченка продолжает ругаться по рации, отпускают Светку. Утром дежурный Рома Хабиров рассказывает, что ночью Дубовский несколько раз подкрадывался к нашей комнате и заглядывал в скважину, наверное, надеялся увидеть массовый стриптиз, но мы его разочаровали, все спали.
1 апреля
Все те, кто подрывался 30 и 31 числа, ездили в госпиталь в а/п “Северный” засвидетельствовать контузии. С нами едет особист с медкартами всего руководящего состава. Больше половины контуженных признают здоровыми. Даже Берика, который все два дня мучается тошнотой и головной болью. Молодая врачиха, увешанная золотом, всем говорит: “Голова болит? Переболит! Тошнит? Потошнит — перестанет!” Как ни странно, у меня в ухе находят какое-то повреждение. У Прокопьева тоже чего-то там в ухе находят. После всех к врачам заходит особист и всему руководству делает записи о контузиях, хотя никого из руководства в дни подрывов с нами не было. Поэтому, видимо, и признают половину контуженных здоровыми. Козлы!
Вернувшись в расположение, по указанию начальства сочиняем 10 рапортов о якобы уничтоженных мини-заводах и скважинах, которые мы и в глаза не видели. По такому же принципу (пол, палец, потолок) уже давно работает Старопромысловский ВОВД.
2 апреля
Я дневальный. Все уехали в пять утра на зачистку, во время которой попали под обстрел. Разумеется, там опять отличился Прокопьев. После обеда опять уходят на зачистку и опять перестреливаются.
В районе Северного рынка нохчи расстреляли “Ниву”, в которой ехали наши опера. Олег Ждановский умер в госпитале. Стас Дедюхин тяжело ранен. Никто из местных мирных жителей, разумеется, ничего не видел. Наши участковые находились в этот момент в двух кварталах от этого места и рвались на помощь, но начальник МОБ велел всем залечь и не вставать.
Привозят в отдел множество задержанных по подозрению в этом убийстве. Всех выстраивают в коридоре у дежурной части. С подозреваемыми с пристрастиями разбираются опера. Они не особенно церемонятся. В конце коридора два опера, оба казахи, лупят нохчу со словами: “Признавайся, сука, сколько ты нас, русских, убил!”.
Первый убитый у нас. Сегодня я впервые начал опасаться, что смогу погибнуть. Вечером нам сообщают, что получена информация, что 200 боевиков собираются ночью штурмовать наш ВОВД. Вводят усиление. И мы по очереди торчим вооруженные в коридоре. Вечером по нам долбят из минометов, обстреливают, но штурма нет.
3 апреля
Утром со “Скалы” на углу Старопромысловского шоссе — Маяковского наши милиционеры расстреляли “уазик”. Он ночью ездил по городу мимо блокпостов и не останавливался на требования. По приметам походил на бандитскую машину, на которой недавно из больницы бандюги ночью забрали и увезли раненого боевика. Сперва, узнав о расстреле бандитской автомашины, все ликовали. Затем оказалось, что эта машина наша. Ночью из “Северного” два брата, лейтенант и прапорщик, и их водитель напились и поехали кататься по городу, невзирая на комендантский час. Оба брата погибли. Водителя легко ранило, и он, пьяный, уснул, а, проснувшись, пришел в ужас от увиденного. Но в госпитале ему по ошибке влили кровь другой группы, и он умер. Какая глупая и нелепая смерть!
Утром в составе СОГ вместе с чеченской прокуратурой выезжаем на ул. Иоселиани, где по поступившей информации лежит труп какого-то чеченца. Когда приехали, труп, по словам какого-то деда, ошиваюшегося на месте происшествия, уже забрали родственники. Тут же со всех близлежащих пятиэтажек набегает огромная толпа беснующихся баб, которые в перерыве между воплями о том, когда кончится этот геноцид чеченского народа, говорят, что во время зачистки, которую непонятно кто проводил, не то милиционеры, не то солдаты, люди в камуфляжах (конечно же, это русские, больше некому) начали издеваться над молодым чеченцем, гоняли его по пустырю, вынудили бежать и застрелили при побеге. При этом, по словам чеченок, когда его убивали, какой-то русский, играя на гармошке, плясал и орал “Добей его!” Наш отдел никакую зачистку не проводил. Возможно, это опять бандитская провокация.
Кстати, беснуется одно бабье, мужики всегда в таких ситуациях стоят в стороне и никуда не лезут. Бабье отлично понимает, что русские с бабами не воюют, и поэтому они такие смелые. Часто они прут толпой на тебя, стараясь расцарапать морду. Я каждый раз в подобной ситуации испытываю желание дать по ним длинную очередь из автомата.
Чеченский следователь ведет себя пассивно. Ситуацию в основном разруливаем мы — русский участковый и два автоматчика из огневой группы. На наше замечание о том, что ежедневно чечены убивают русских мирных жителей, бабье вопит о том, что это все ложь, ибо русских никто не убивает и отдел никто не обстреливает, а если и убивают каких-то русских алкашей, то это очень замечательно. Взяв пару объяснений, отступаем к машине и, не поворачиваясь спиной к мирным жителям, держа пальцы на спусковых крючках, сматываемся оттуда.
Северный рынок, где расстреляли наших оперов, сегодня не работал. После обеда опять отдел уходит на какую-то зачистку. Привозят тело Олега. На плацу происходит церемония прощания, после чего его отправляют в Невьянск.
Во время зачистки наши задержали кучу всяких ублюдков, явные боевики, но предъявить им нечего. Светка в одном из задержанных опознала бандюгу, который и вор, и наркоман, и якшался с боевиками. Его арестовывают. Наши участковые “прошмонали” частный дом какого-то хрена из районной администрации и нашли в его подвале склад с оружием. Затем взорвали дом, из которого расстреляли оперов, предварительно забрав из него все варенья и соленья.
4 апреля
Сегодня дали отдохнуть. Валялись на кроватях. Работник районной администрации за хранение оружия наказания не понес, ему даже вернули автомат. Владелец взорванного дома помахал было крыльями, дескать, на каком освании, где, мол, закон! Но ему объяснили, что дом был заминирован бандитами и разминированию не подлежал. Он заткнулся. Формально проводят служебную проверку по данному факту, но признают подрыв дома правомерным.
В 16 часов всех участковых внезапно поднимают, велят экипироваться и, ничего не объясняя, на БТР отправляют за город. Все думают, что идем в бой, но, оказывается, отправляют сопровождать машины МЧС, которые в районе какого-то не то недостроенного, не то заброшенного дачного поселка с какого-то недостроенного особняка грузят и вывозят бетонные плиты. Там же цепляем каких-то типов, которые с этих же строений грузят в грузовики кирпичи. Работяги поясняют, что продают кирпичи по триста рублей за одну тонну. Не очень-то зажируешь на такие деньги. Попугав их для порядка, отпускаем с богом. Вывезенные плиты устанавливают у нашего ВОВД, дополнительно перекрывая подходы и подъезды к отделу.
Затем сопровождаем эти машины в Старопромысловский район. На обратном пути раздается громкий хлопок и из двигателя БТР появляется огонь. Полагая, что нас подбили, останавливаемся и, попрыгав на землю, занимаем оборону вокруг машин. Снова появляется ощущение успокоения. Страх уходит, когда появляется определенность в ситуации. Но это не нападение. Оказывается, что в двигателе БТР загорелась невесть как попавшая туда тряпка. Выбросив ее, благополучно доезжаем до отдела.
Хмелеву, который стоял на посту на КПП, местная журналистка дала листок со стишком — опус о том, что у чеченского мальчика Мансура русские убили папу и вся семья плачет. Идет перечисление — Мансур плачет, Ваха плачет, Зейнаб плачет и т. д. Она спросила, не взволновали ли его эти стихи, и, получив ответ, что нет, стала кричать: “Как нет! Вы же оккупанты!” Проходящая мимо баба стала базлать: “Нечего с ними разговаривать, их уничтожать надо!”
Вечером читаем в газете статью о том, в которой описывается, как боевики режут головы нашим солдатам. Мы в бессильной злобе полны решимости перебить всех нохчей поголовно. Пьяный Давлет начинает было дискуссию, что не надо всех поголовно чеченов считать бандюгами, подлежащими уничтожению. Коллектив возмущен его позицией. Его чуть не побили и силой укладывают спать.
5 апреля
Днем ничего интересного. Был дневальным. Ходили в баню. Вечером была сильная стрельба. Ночью, проснувшись, узнаю, что проспал самое интересное.
Наши “каменские быки”, выйдя ночью покурить, обнаружили четырех пьяных прокурорских работников, которые из-за забора обстреливали из автоматов наш недавно установленный на крыше соседнего дома блокпост. Разоружив их, затащив их в коридор, набили им морды. Один кричал: “Я не стрелял, я покажу, кто стрелял!” Другой начал качать права, дескать, сраным ментам не должно сметь бить благородных сотрудников доблестной и героической прокуратуры, но ему зарядили между благородных глаз. Прибежавший Дубовский не дал его добить.
Прискакавший местный прокурор района начал было допытываться, кто их бил и по какому праву, но Мишка Гильдеев, взяв его за шкварник, дал ему пинка под благородный прокурорский зад. Некстати появившийся наш начальник со всеми замами, которые, как подобает руководству, всегда имеют обыкновение появляться не вовремя, всех разгоняет по комнатам. Ментовское быдло предупреждают белую прокурорскую кость, что если хоть кто —то на блокпосту пострадал из-за пьяного прокурорского обстрела, то все прокурорские будут расстреляны. Дело заминают. А зря.
6 апреля
Утром во время инженерной разведки саперы задержали двух нохчей, которые устанавливали фугасы. В кабинете разбора, мы — те, кто на днях был подорван, — проводим с ними длительную и, на мой взгляд, убедительную профилактическую беседу о недопустимости минирования дорог в дальнейшем.
Задержанные являются ваххабитами, это видно по их вытатуированным арабским буквам на теле и отсутствию трусов. Они грязные, покрытые коростами и лишаями и вонючие, даже бить их противно. Они по нашему требованию ползают под вспышками фотоаппаратов на коленях, целуют наши ботинки однако, так и не признались в своих антиобщественных деяниях. Через какое-то время их отпускают.
Кто-то из дежурных затем рассказывает, что в камере этих типов изнасиловали чеченцы, задержанные по недоразумению, за то, что из-за таких, как они, лояльных граждан и задерживают по недоразумениям. Хотя каждый чеченец — это потенциальный бандит, в чем чечены нас постоянно убеждают. Но ваххабитов в основной массе чеченцы недолюбливают, так как те отрицают традиционные мусульманские ценности, которые, надо признать не всегда так уж и плохи.
Вечером чечены убили в своих домах трех русских местных жителей. Один был коммерсант. Другие — торговка с рынка и ее сын, который ремонтировал телевизоры в районе. Светка была в шоке, так как знала всех лично. Из домов ничего похищено не было. Убили просто за то, что они русские.
7 апреля
Утром ездили по району, искали приключений. На ул. Старосунжинской водитель и сидящий в кабине Кузя увидели на крыше девятиэтажки отблеск от прицела и каких-то типов, бродящих по крыше. Машину развернули, мы падаем на дно кузова и даем залп по крыше. Отъехав за угол, ставим машину боком и, укрываясь за металлическим бортом, обстреливаем крышу. Я не стреляю: во-первых, жалко патронов, кто знает, в какую передрягу мы еще можем попасть, а во-вторых, лень лишний раз чистить автомат. Зато Прокопьев (у него вместо автоматного рожка магазин от пулемета) вовсю расстреливает крышу, однако ни в кого никто не попадает. “Чехов” на крыше шуганули, но они не ушли. Смывшись оттуда, мы кружными путями доехали до 5-го блокпоста, где стоят красноярские омоновцы, и просим снайпера подстрелить тех, кто на крыше. Но из-за большого расстояния это сделать невозможно.
Пока стоим у блокпоста, в одном из окон виден солнечный зайчик от снайперского прицела. Хотя снайпер далеко, но видеть отблеск прицела неприятно. Показав ему неприличный жест, прячусь за машину.
Нам по рации велят возвращаться в отдел, и мы после обеда никуда не выезжаем. Сегодня в центре города чеченские бабы устроили манифестацию с лозунгами “Оккупанты — вон!”, но их быстро усмирили.
8 апреля
Утром выезжали в частный сектор. По предположению Прокопьева, в одном из дворов находится схрон с оружием. Начинают копать место предполагаемого схрона. Откуда-то раздается пара выстрелов. Мы занимаем оборону, но больше по нам не стреляют. Продолжаем копать. Люк оказывается залит цементом.
Я, Прокопьев и нач. МОБ выходим на перекресток и тормозим подозрительные машины. Задерживаем грузовик с бочками с бензином. Документов нет. Доставляем его в отдел. Руководство предпочло разбираться с задержанным лично, так как документов на груз нет, зато денег полный карман. Видимо, что-то с него поиметь хотят. Едем в совхоз “Родина”, где, выехав в чисто поле, пуляем в белый свет из всех видов оружия, красиво позируем с оружием перед фотоаппаратами и едем обратно.
На ул. Маяковского, где их за Северным рынком у кафе обстреливают и бросают гранату, наши занимают оборону и, несмотря на плотный огонь, отбиваются. Одновременно на ул. Победы происходит подрыв СОГ. Взрыв произошел между двумя “уазиками”, в одном из которых был Червяков, поехавший в СОГ вместо именинника Хмелева. Никто не пострадал. Разве только во время перестрелки ранили нохчу, оказавшегося в ненужном месте в ненужное время. Кстати, Лариска-торговка, живущая и торгующая на месте перестрелки, именно сегодня вдруг куда-то уехала по своим чеченским делам.
9 апреля
Опять патрулировали ул. Маяковского. После обеда на ул. Первомайской заметили двух подростков, которые, увидев милиционеров, убежали. На месте, где они копошились, обнаружили фугас и тротиловые шашки. Прочесав район, обнаружили комнаты с лежаком и расстрелянными гильзами. Так что предотвратили теракт.
Вечером в дежурную часть приходит чеченский парень с заявлением, что на дороге солдаты отобрали у него при досмотре бумажник с деньгами, просит проехать с ним, так как колонна, где были эти солдаты, еще стоит на дороге. (Военные — придурки, они не умеют загрузить чечена так, чтобы он деньги предложил сам.) Мы не отказываемся помочь ему и наказать этих беспредельщиков, но объясняем, что без чеченских очевидцев мы ничего не докажем, а те, кто его дербанил, скажут, что впервые его видят. Парень шевелит мозгами и, несмотря на наши неоднократные лицемерные предложения все-таки поехать туда и разобраться с негодяями, решает забрать заявление.
10 апреля
Съездили в гости в Старопромысловский ВОВД. Старопромысловцы живут, как в профилактории. Им запрещено куда-либо выходить за ворота. Они только пьянствуют и загорают на крыше. Сами себя охраняют. И пишут липовые сводки о блестящих результатах работы.
Пока мы гостим в Промыслах, на нашем рынке убили трех контрактников, среди которых одна женщина из штаба. Они пошли на рынок покупать ведра и швабры, кто-то поднял стрельбу, отвлекая их внимание, а кто-то сзади расстрелял их в затылок. Когда мы возвращаемся, убитых, укрытых простынями, грузят в кузов машины и увозят из расположения. И комендачи, и милиционеры готовы в бессильной злобе сесть на броню и снести этот рынок с лица земли. Разумеется, нам этого никто не позволит, и нам остается только материться.
Давлет, стоя на посту у шлагбаума, поймал того самого студента, которого поймали на зачистке с долларами, а затем отпустили. Он оказался в розыске за хранение оружия. Ловят еще двоих околачивающихся у отдела типов. По подозрению в сегодняшнем убийстве. Кстати, на одного из них тайком указали местные жители, именно как на убийцу наших комендачей. Оба оказались ваххабитами, о чем говорит лучше всякого документа отсутствие трусов. Они признаются в убийстве.
Вечером на построении нам снова официально объявляют, что “боевых” денег мы не получим, ибо боевых действий в республике нет. Все отделы матерятся, кроме паспортистов. Злые языки говорят, что они на одних бакшишах, за выписанные паспорта свои “боевые” уже заработали.
К нам понаехала толпа каких-то проверяющих (вот кто получит и деньги, и награды). Вечером, стоя на посту в коридоре, слышу, как они говоря между собой, услышав, что на крыше стреляет пулемет. Говорят, что это они (наши милиционеры) специально устраивают стрельбу, чтобы показать им, понаехавшему милицейскому руководству, что они здесь и взаправду воюют. Мы все крайне возмущены.
11 апреля
Раз отменили боевые, на работу утром никто не пошел. Нас начальник МОБ пытался выгнать в патруль, но никто не пошевелился. В 11 часов ездили устанавливать крест на месте гибели Ждановского, сегодня девять дней. Жителей предупредили, что если они тронут памятник, то взорвем все окрестные дома.
После обеда Дубовский ходил к пэпээсникам и убеждал их в необходимости патрулировать улицы. Но все отказались. Приходила одна пророссийски настроенная тетка с кое-какой информацией о том, где и когда в кафешке в районе Тухачевского соберутся бандиты, но, посоветовавшись с товарищами, прямым текстом говорю ей, что раз нам платить отказываются, то и никого ловить мы не станем, так как рисковать “за спасибо” не хотим. Она огорчилась, но отнеслась к этому с пониманием. Разговариваем с ней о разных разностях.
Она хоть и чеченка, но чеченцев недолюбливает, называя их быдлом. По ее словам, те, кто сейчас живет в Грозном, в большинстве своем коренными жителями Грозного не являются, а спустились с гор уже в 90-х годах, прогоняя из домов нечеченцев и заселясь в их дома. (Действительно, проверяя паспорта, я обращал внимание на дату прописки в Грозном. У большинства это 1995 год.) В советское время здесь в основном жили армяне, русские и евреи. А “это быдло в город пускали только 1 Мая и 7 Ноября, чтобы посмотреть демонстрацию, попить газировки, сходить в кинотеатр, и выдворяли вечером за пределы города”.
По слухам, в Ханкалу прибыла замена в Заводской район, но, узнав, что денег не будет, требуют везти их обратно. За ночь нас 8 раз обстреливают.
12 апреля
Стоял на воротах. Всех все-таки выгнали на зачистку. Во всех предыдущих командировках по традиции последнюю неделю, чтобы перед отъездом не подставляться лишний раз под пули, ни на какие мероприятия никто не выходит. Но наше руководство, видимо, чтобы хорошо выглядеть перед проверяющими, упрямо требует каких-то мифических результатов. Пошатались по районам частного сектора, никому уже ничего не надо. Однако в каком-то пустующем доме находят “лежбище” наркоманов — матрасы и разбросанные шприцы. Один из матрасов сворачивают, а вовнутрь прячут гранату с выдернутой чекой. Вернувшись, пишут фуфлыжные рапорты о якобы уничтоженных мини-заводах. Все это можно было написать и не выходя из кабинетов.
13 апреля
Ночью в сауне убили русского гаишника из чеченского отдела. Двух чеченских гаишников, которые парились с ним, не тронули. Утром я в составе СОГ выезжал в район роддома, где чеченские милиционеры откопали три трупа. Один труп старухи и один старика — как мумии, у старухи на шее затянута веревка. Третий труп — просто большой осклизлый кусок тухлого мяса. От него вообще мерзко разит. “Мумии” воняют менее отвратительно.
Околачивающееся у места происшествия местные жители, разумеется, высказывают предположение, что их зверски убили русские. Поскольку тут работают эксперты и участковые из чеченского отдела, мы с чистой совестью сматываемся оттуда.
Днем СОГ отправляют на блокпост неподалеку у Романовского поста, где вояки, проверив документы у пассажиров въезжающего в город автобуса, задержали мужика средних лет за то, что у того не было грозненской прописки. Можно было его и не задерживать, он приехал в больницу из какой-то деревни. Однако решаю его забрать, не зря же мы приперлись сюда, рискуя быть подорванными или обстрелянными. Но при посадке в “уазик” этот тип с криком: “Я сам служил во внутренних войсках и знаю, что вы меня застрелите при побеге!” — пытается от нас убежать. Бабье, которое едет с ним в автобусе, берет его под свою защиту и пытается его у нас отбить, говоря: “Если вы его увезете, мы его больше никогда не увидим!” Откуда-то набегают еще бабы и с криками хватают этого дядьку и пытаются увести. Огневая группа стреляет в воздух из пулеметов, отгоняя этих мирных женщин, задержанного заталкиваем в машину. И, послав всех собравшихся чеченских зевак на энное количество букв, на полной скорости, объезжая люки, возвращаемся в отдел. В отделе с ним разбирается Берик, который, составив протокол, отпускает его. Столько возни и нервотрепки ради одного сраного административного протокола.
Однако мужик не верит, что его просто так отпускают. И интересуется, а когда же его начнут бить, и очень удивляется, узнав, что бить его никто и не собирается. На улице пассажиры автобуса, в котором он ехал, начинают устраивать манифестацию у отдела, и, увидев, что отпустили мужика, кажется, даже разочарованны.
Ночью нас долбят из гранатометов.
14 апреля
Утром дали команду собираться домой. Начинаем упаковывать вещи и сухой паек. Примерно в 11 часов нас поднимают по тревоге и, сказав, что уходим в бой, на двух БТРах куда-то вывозят. Едем в неизвестность. Слышатся звуки перестрелки. На душе мерзко.
Нас на броне подбрасывают в район драмтеатра, откуда и доносятся выстрелы. Там уже находятся наши опера, перестреливающиеся непонятно с кем, засевшими в театре. Мы рассредотачиваемся вокруг здания, укрывшись за толстыми стволами тополей, и стреляем по театру из автоматов. Я, не видя противника, пуляю по огромной дыре от снаряда на фасаде здания (надо же куда-то пулять). Когда наша стрельба замолкает, из здания опять звучат выстрелы.
Подгоняют три машины с “зушками” в кузовах, и они накрывают огнем здание, а вместе с ним и группу наших пэпээсников, которые пошли зачищать здание. Неподалеку у грузовика стоит Кузя и поливает из автомата длинными очередями. Рядом Прокопьев стреляет, стоя на одном колене на открытой площади.
В конечном итоге, зачистив здание театра, в театре никого не нашли. Участковых отправляют в отдел сопровождать лиц, ранее операми задержанных. От оперов узнаем, что дело было так: утром опера цепанули машину с оружием около театра, нохчи начали было сопротивляться, на них одели браслеты; в это время кто-то открыл огонь из здания театра, и они вызвали подмогу. Под горячую руку нахватали и всех, кто попался на улице. Всех сажаем в кузов и везем в отдел. Привезя задержанных, начинаем разбор полетов, но приперся комендант города со свитой, ударил по физиономии нашего милиционера, велел всех задержанных выпустить, так как это якобы охранники Кадырова. Вскоре приносят и соответствующие новенькие удостоверения. Их держат в отделе до вечера, пока с ними разбирается ФСБ, затем отпускают, вернув им все оружие.
После обеда едем на машине на рынок, улица пуста и рынок тоже. Нас это настораживает, и мы поворачиваем назад. Едем в Старопромысловский отдел. Там по-прежнему только загорают и пьют. Они с интересом слушают рассказы о сегодняшнем бое и смотрят на нас как на смертников.
Вечером на центральном рынке по беспределу застрелили трех торговок — русскую, чеченку и азербайджанку. Вечером обстреляли здание прокуратуры. Одного прокурорского ранили, одного убили. Один из погибших был замом прокурора. Сам районный прокурор теперь прямым текстом говорит, что, мол, “мочите” их всех!
На разводе нам объявляют, что “чехи” семьями покидают город. Ожидают нападения. Во время этой речи на ул. Победы слышится стрельба и два взрыва. До часу ночи охранял коридор. Нас не обстреливают, и это настораживает.
15 апреля
В связи с Пасхой все задействованы на охранные мероприятия. Сначала съездили по пустынному городу и привезли для усиления красноярских омоновцев. Затем нас вывозят на ул. Победы к разрушенному православному храму.
В храме, несмотря на отсутствие крыши, проводится служба. К храму подтягиваются местные русские жители. Появляющихся у храма чеченов православные прогоняют в шею. Нам поставлена задача вместе с чеченскими милиционерами патрулировать ул. Ленина от храма до Романовского моста.
Часа два или три мы этим добросовестно занимаемся. Я расспрашиваю чеченских милиционеров о том, что ранее находилось в том или ином разрушенном здании, мимо которых мы проходим (а разрушено на центральной улице абсолютно все.) Они охотно рассказывают, каким город был до войны. Город сегодня словно вымер. Затем мы устаем патрулировать, в бронежилете тело начинает болеть. Неподалеку от моста у развалин, в одной из которых в советское время был детский кинотеатр, а в другой ресторан “Золотой олень”, на пустующем мини-рынке располагаемся прямо на пустых торговых лотках и начинаем пить пиво, которое покупаем во дворе у торгашек. Вскоре нам привозят сухпай. Чеченские менты разогревают его в одной из квартир на вечно горящем газу, и мы все вместе рубаем из кастрюли смесь из каш с мясом, пользуясь сухарями вместо ложек, и запиваем пивом. Чеченским товарищам такая пища понравилась. Кое-какие чеченские бабы с этого двора пытаются наезжать на наших местных коллег, выражая недовольство тем, что они, будучи чеченцами, патрулируют город совместно с русскими. Мы их отшиваем и продолжаем справлять праздник. Коллеги быстро косеют. Затем нас забирают на “батоне” и увозят в расположение. В этот день в расположение ВОВД не завезли воду. Воды едва хватает на питье. На стирку и помывку уже нет.
16 апреля
Сегодня первую партию отправляют в Ханкалу. Это участковые, то есть мы. Перед отъездом нас заставляют наводить порядок в кубрике, несмотря на наши возражения, что это плохая примета. Здесь становишься очень суеверным.
Мы сдаем каски, бронежилеты и излишек патронов. Нас на “Урале” вывозят из города, я нервничаю. Не очень-то охота попасть в передрягу во время вывода, особенно без броника и излишка патронов. В каждой встречной машине мерещится камикадзе, в каждой пробке — засада. Пронесло. На въезде в Ханкалу встречаем свежую колонну заменщиков. Все еще новенькие и чистенькие. Мы им машем, желая удачи.
Нас высаживают у какой-то окруженной колючей проволокой площадки с тремя палатками. Тут мы и располагаемся. Нас заставляют навести порядок в палатках и приготовить запас дров. Видимо, полагают, что мент без работы — потенциальный преступник. Ночью мы, выйдя из палатки, смотрим в сторону Грозного. Там небо над городом чуть ли не ежеминутно освещается вспышками разрывов и прорезается веерами трассеров. А здесь тишина. Только один раз в сторону города выстрелил танк. Не верится, что выбрались оттуда.
17 апреля
Утром приезжает вторая партия. Размещается в другой палатке. Весь день маемся бездельем. Вокруг шлындают ханкалинские штабные крысы. Все чистенькие. На шлагбаумах стоят жлобы в новеньких камуфляжах, в краповых беретах. Их вид вызывает раздражение. Наверное, приятно получать боевые, ничем не рискуя. Полил дождь. Площадка с нашими палатками превращена в непролазное грязное месиво.
18 апреля
К обеду приезжает третья партия. Не успевают они разместиться, как всех нас поднимают с насиженного места и отправляют на железнодорожные пути на ст. Ханкала, где стоит наш поезд.
Станция представляет собой три дома. С одной стороны станции расположена группировка войск, с другой пустырь с блокпостом. Позади пустыря виднеется “любимый” район “Тухачевского”. Вид Грозного оптимизма не прибавляет. Рядом с нами останавливается эшелон со сменяющими нас вологодцами. Они еще чистые и свежие. Рядом с ними мы выглядим потертыми обормотами. Им все интересно. Оказалось, что их направили сюда без соответствующей подготовки. Мы за те несколько минут, что они здесь стоят, успеваем рассказать, что и как. Затем их поезд отгоняют. Техника у них тоже с нуля. Какой она станет через месяц? Перед тем, как посадить нас в вагоны, нас шмонает особист, выискивая, не везем ли мы сверх положенного оружия или боеприпасы. Ничего не находит, а ничего и нет (у нас с Прокопьевым).
19 апреля
Весь день торчим в вагонах. Воды нет, на рынке приобретаем пиво и минералку. Играем в карты, шахматы и спим. Дисциплина падает. Прошел слух, что у сменивших нас вологодцев сразу же убили четверых на центральном рынке, где они за каким-то хреном шатались без соответствующих мер предосторожности. Вот что значит посылать неподготовленных.
20 апреля
Все то же самое. Ждем, когда приедут старопромысловцы. Торчим в антисанитарных условиях. Справили день рождения Кузи. Привозят в цистерне воду. Шляюсь по окрестностям. Облазил станцию и близлежащий рынок. Ничего интересного.
Рядом останавливается эшелон с бронетехникой. Мы отдаем солдатам-срочникам свою форму армейского образца, у кого что есть, так как их форма покрыта слоем грязи. Какой то солдат узнав, что мы уральцы, отдает мне письма и просит отправить по приезду на Урал.
Начинают приезжать промысловцы. Ленинцы чуть не начинают с ними драку, ставя им в вину то, что они “тащились” всю командировку, пока ленинцы героически воевали, и то, что мы торчим здесь в степи, их ожидая. К вечеру начинается общее братание. Посреди степи мы жжем костры, обнимаемся, поем армейские песни. Руководители торчат у вагонов и контролируют ситуацию. Но все трезвые, и никаких эксцессов. Вечер незабываемый.
21 апреля
Полдня торчим в вагонах. Поезд начинает маневрировать. Но нас опять задерживают, так как генералу Воротникову непременно хочется сказать нам напутственную речь. Генерал появляется только после обеда. Мы стоим на фланге и совсем не слышим, что он там говорит. Выкликают Кузю и как отличившемуся дарят настенные часы. Обещают, что уедем в 15 часов. Уезжаем только в половине шестого. Едем довольно-таки быстро. Правда, какое-то время еще торчим в Гудермесе.
Никого из вагонов не выпускают, не выпускают даже в тамбур. Зам. по тылу на мою попытку выйти в тамбур отвечает бранью, в ответ я так же матерю его и предупреждаю, что пристрелю его, если он снова что-либо в мой адрес вякнет. Он шипит в ответ, но замолкает и весь дальнейший путь меня игнорирует. В Гудермесе наблюдаем картину: маленький мальчик тихо играет в песочнице. К нему подходит бабка. Что-то ему нашептывает и уходит, после чего мальчик начинает кричать, обращаясь в сторону нашего поезда: “Русские, убирайтесь отсюда!”.
Ночью пересекаем границу с Чечней. Вагон весь спит. На первой же остановке я с воплем “Я живой!” выскакиваю на перрон, покупаю пива, и в тамбуре мы со Светкой отмечаем выход из этой сраной Чечни.
22 апреля
Прибыли в Минводы и застряли там на весь день. Сдали оружие. Гуляли по городу. Городок мне понравился. Светка созвонилась с Киевом. Ее мать была обрадована, услышав ее, так как уже не чаяла увидеть живой. Светка принимает решение ехать в Киев. Когда с ней идем по городу, Светка шарахается от всякого встречного неруся со словами “Ой, вот нохча идет!” Говорю, что на чеченов она теперь может плевать с высокой башни. В поезде коллектив все больше спивается, дисциплина падает. Весь поезд пьяный. Торчим в городе лишние семь часов, и все равно кто-то умудряется отстать и догоняет поезд на такси. Пьяный фельдшер по ошибке садится в другой поезд, и его уже на ходу снимают и пересаживают в наш эшелон. В вагоне начинаются ссоры. Часть пьяных участковых начинают обвинять Улитина в том, что тот утаил “общаковские” деньги и вместе с Кузей потратил их на свои прихоти. Тот сидит, дипломатично молчит и не возражает. Кузя тоже подозрительно притих.
23—24 апреля
Едем. Ничего интересного. В Ростове ссаживается Светка. Мы снабжаем ее вещами и деньгами, уносим ее сумки на вокзал. Хоть кого-то мы спасли. Остальной путь проходит в поедании сухих пайков и выпивании того, что удается раздобыть. Мы на банки с кашей, которых в избытке в сухпаевских коробках, налепляем наклейки от тушенки или рыбы (которых в коробках не лишку) и под этим видом меняем на остановках у старух, торгующих продуктами, на что-нибудь съестное или алкоголь. Нехорошо обманывать бабушек, но они все равно эти банки перепродадут и останутся не в убытке. Путь домой, как это обычно бывает, кажется нестерпимо долгим. Его не укорачивает ни сон (и спать уже осточертело), ни игра в карты. Беспокоимся — получим свои деньжата или нет?
Проснувшись утром, с удивлением видим, что за окном в лесах еще лежит снег, это говорит о том, что добрались до Свердловской области. Остаток пути проходит в приготовлении обмундирования к последнему торжественному выходу. Навинчеваем всякие кресты на мундиры. При подъезде к городу наши драгоценные руководители ходят по вагонам и предупреждают нас, чтобы на подъезде к Свердловску никто из вагонов не выходил. Вагон должен полчаса простоять на первой платформе, затем его должны отогнать на последнюю, потом должно пройти построение и только потом — по домам, кто местные, остальных повезут дальше. Большего маразма придумать нельзя. Наконец — радостный и самый приятный момент командировки, когда поезд под звуки оркестра подъезжает к платформе. Мы, наплевав на приказ не выходить из вагонов, увешанные крестами, выскакивая на перрон, падаем в объятия наших драгоценных жен. Командировка завершилась.