Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2005
Антон Васецкий. Родился в Свердловске. Живет и работает в Екатеринбурге. Журналист. Студент Уральского государственного университета имени Горького. Публиковался в журналах “Уральская новь”, “Уральский следопыт”, альманахах “Шахматы”, “Мегаполис”. Участник первого поэтического марафона.
***
Лесоруб просекает фишки.
Обывателя клонит в сон.
За отсутствием своей книжки
я использую телефон.
Этот образ испит и ясен,
но едва ли войдет в твой мозг,
словно хрестоматийный ясень
или, скажем, стволы берез.
***
Я поглажу белье, постелю простыню,
подежурю на кухне, затем — у дверей.
Я влюбился до слез в незнакомку-страну
и боюсь, что мой дом не понравится ей.
Этот страх разрастается, как метастаз.
Вероятно, во всем виноваты слова.
По ним будут судить обо мне — это раз —
и осудят со всею серьезностью — два.
Даже если сменить свой пиджак на футляр,
он не скроет вины, не отсрочит момент,
когда я пропущу долгожданный удар,
не сумев стать таким же, как мой президент.
И хотя еще можно собраться к врачу
и вписаться в спокойный больничный уют,
я ищу свою бритву, я очень хочу
быть готовым к тому, что за мною придут.
ЭЛЬМАШЕВСКИЕ ДЕВУШКИ
У эльмашевских девушек нет уникальных примет,
но таких, как они, невозможно найти в целом мире.
Этих лиц золотое сечение, пластику, цвет
не увидишь в Москве, Вашингтоне, Париже, Каире.
Эти лица не тронуты порчей сомнительных книг,
а точнее сказать – вообще не затронуты порчей.
У эльмашевских девушек самые светлые сны
даже самой богатой на скрипы и шорохи ночью.
Неземной красоты, оттененной узорами стен,
длинноногие, как фонари, и, что главное, наши.
Эти девушки слаще и чище любых магдален.
Я не видел прекраснее девушек, чем на Эльмаше.
***
раз
межеванные знаками слова
преданы бумаге то е-
два
заплетется боль молитвы в жгут
как монеты буквы руки жгут
три
десятка стиснув склепом рта
азбука таит в себе христа
***
Я умру некрасиво с изящно распоротым горлом,
беспокойно хватая рукой непокорную кровь.
Смерть настигнет меня за глухим деревянным забором
по дороге к подъезду в одном из соседних дворов.
Все сочтут это символом. Выплывет слово «пропащий».
Каждый вспомнит, насколько покойник был в жизни упрям.
И, сыграв навсегда в бесконечный до ужаса ящик,
я не раз кувыркнусь, принимая бессовестный спам.
МАРТ
Этот март пронзительно тревожен.
Словно недорезанный февраль.
Юный месяц корчит козьи рожи
и, конечно, никого не жаль.
Белый лист лежит, как плащаница.
Первые пропели петухи.
Жизнь – цитирую – бумажная страница.
Смерть – импровизирую – стихи.
Где б еще достать такую щелочь,
чтобы из канавы да в букварь?
Вышел в ноль. Халтурю, словно сволочь.
Как дрожащая какая-нибудь тварь.
***
Не забудь оплатить свой проезд,
или злые, как псы, контролеры
заберут тебя в черный подъезд,
в свои грязные темные норы.
Мы гуляем собачьей тропой,
балансируя, как на канате,
между старой и новой весной,
откровенными очень некстати.
И, скользя через вырез в разрез,
я невольно для глаз понимаю,
что мой странный к тебе интерес
продиктован не мартом, не маем,
что вся сложность и вся простота –
в разных привкусах смежных понятий,
чья граница – собачья тропа,
чье начало – в квадрате кровати.
Я волнуюсь за каждый твой жест.
Мне никто еще не был так дорог.
Заклинаю насчет контролеров.
Не забудь оплатить свой проезд.
БОЛЬНОЕ
Вновь и вновь, оступившись на почве отсутствия дома
и скатившись в уныние, словно в размытый кювет,
я боюсь быть увиденным кем-то из общих знакомых,
зафиксировавших нас такими, каких больше нет.
Вряд ли кто из них сдержится и мимоходом не спросит,
для чего я – особенно следующей рифмой – ломаю себя.
Все наладится. Всенепременно. Когда-нибудь. После.
После третьей, четвертой, десятой после тебя.
Ты уйдешь. Я предчувствовал ребрами в первый же вечер,
что ты бросишь меня, как пустые слова про любовь.
Эти детские руки твои, подростковые плечи
станет гладить другой, целовать в ту же самую бровь.
Он заменит меня, как в настройках пасьянса «Косынка»
обнуляют расклад за не выпавший вовремя туз,
в фигуральный и длинный параллелепипед из цинка
отправляя тяжелый и, в общем, бессмысленный груз.
Я пойму, что пить в одного не страшно – страшней оставаться трезвым,
когда лето скончалось, и дело идет к ноябрю.
Обращаюсь к знакомым: если я вновь стану милым, веселым и резвым,
вбейте мне в сердце кол, как восставшему в полнолуние упырю.
***
Санечке
Мой формат – 18.
У них свой заплыв, они еще молоды.
Они не стремятся стрематься
и практически не чувствуют холода.
Восемнадцатилетние живут набело,
отмечая прошедшие дни каплями крови.
Они проверяют правила
на своем здоровье.
Они принципиально не используют резиновых изделий,
хотя искренно любят все, что связано с сексом,
демонстрируя тем самым способ достижения цели,
не запятнанный средством.
Восемнадцатилетние часто и много пьют,
редко и мало спят и совсем не боятся боли,
потому что она всегда около, здесь, рядом, тут,
стиль жизни, лучший антидепрессант и анаболик.
Восемнадцатилетние быстро взрослеют,
медленно переходят с серого сленга на черный мат.
Восемнадцатилетние лучше – они чище, честней и умнее.
Они живут один год. Они – мой формат.
HAPPY END
От прожекторов расплавятся
глаза. И, сценарий скомкав,
их склеят вдвоем с красавицей
– рот в рот – поцелуем звонким.
Они проживут до старости
с коттеджем, сосной, ребенком.
Улыбка как символ радости,
где нет ни одной коронки,
и белым забором зубы.
В кино не бывает кариеса –
бывают плохие съемки.
И все хорошо, что глупо.