Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2005
Анна Матюхина — выпускница УрГУ. Печаталась в молодежных номерах “Урала”. Живет в Екатеринбурге, работает в Екатеринбургских СМИ.
Когда Луиза, наша звезда, приходит на канал, ее очень слышно. В коридорах, в кабинетах. Везде. Она стучит своими шпильками, будто доску приколачивает. Ее голос, утренний и пронзительный, как у лоточников, созывающих первых покупателей, проникает во все поры здания, в ушные проходы, до самых кишок. Ее узнают сразу. Вместо “е” Луиза произносит “э”. Логопеды не смогут ее отучить. По убеждению Луизы, “э” звучит этак по-светски, а в “е” есть что-то простое, народное, от сохи.
— “Э” — это аристократично.
Нэчего пэрэчить.
“Е” говорят только плэбеи.
Мы же не плэбэи, дэвочки?
Как вам моя новая кофточка?
Почэму не слышу?
Правда, потрясная?
Луиза — телезвезда. Она может делать со словами что угодно. Она может начать изъясняться на языке птиц или грызунов. Это будет понято правильно.
— Эй, вы, пигмэи!
Опэраторы долбаные!
Вас только в морге заказывать.
Сколько можно ждать?
Я на съемку опаздываю.
Если мы опоздаем, я встряну на дэньги.
Дэвочки, у меня сэгодня такая съемка!
С таким большим чэловэком!
Закачаешься!
Прикиньте, у нэго завод, и он дал мне свой мобыльный!
Я его тэпэрь знаю.
Мобыльный.
Луиза делает театральную паузу. Она ждет, когда же мы начнем ей очень завидовать. Что у нее этакая кофточка и есть мобильный какого-то человека. И мы, оправдывая ее ожидания, интеллигентно изнемогаем завистью. Изнеможение завистью входит в сложное понятие “женская дружба”.
— Ой, дэвочки, мнэ приснилось, что я подрэзала свой нос.
Врубаетэсь?
Подходит ко мне такой вэсь из сэбя доктор Айболит и говорит…
Луиза, ваш нос трэбует опэративного вмэшательства.
Спросите — почэму, Луиза?
— Почему, Луиза?
— Потому что он длинный.
Вы замэчали пропорции моего носа?
Нэ замэчали?
Это какой-то кошмар.
— А в чем кошмар?
Нос как нос.
— Нет, он портит мой профиль.
Если я дэлаю телекамэре профиль, он чисто грэческий.
Обратите внимание на мэня.
Все портит нос.
Она поворачивается в профиль. Мы добросовестно разглядываем. Моральное удовлетворение компенсирует потерю времени. Профиль у Луизы не греческий, а нос, пожалуй, чуть-чуть длинноват. Конечно, длинноват. Положа руку на сердце — очень даже длинный нос. И как можно жить с таким носом? Каждое утро просыпаешься — а нос все такой же. Это мужчина может быть какой-то другой, но нос…
Ничто так не радует, как мелкие недостатки подруги. Особенно если она хорошенькая.
— Вот я ему и говорю.
Айболиту-то.
Вы знаете, чэй нос вы будэтэ рэзать?
И он говорит — ваш.
И я говорю ему — не просто какой-то там “ваш”.
Вы будэтэ рэзать звэзду.
Дэвочки, вы меня понимаете.
Мне еще с этим носом проходки дэлать.
Интересно, с чего она взяла, что на дальнем плане кто-то видит ее нос? Подрезанный он или не подрезанный? Знаете, когда человек показывает себя в полный рост, чтобы все рассмотрели его пальто или фигуру, нос почти не заметен. Особенно если это “проходка”, то есть бродит смутный силуэт по вечерней аллее, ворон пугает и, неспешно беседуя сам с собой, получает удовольствие от разговора.
Но это только нам, простым смертным, так кажется. Олимпийцам нет.
— Я вчэра ходила к своей личной гадалке.
— Личной гадалке?
— Знаете, объявлэния такие есть.
Бэзработица, бэсплодие, бэсполезность.
Отворот-приворот.
Лэчэние на дому.
Милая такая гадалка.
Я спросила гадалку.
Дэвочки, спросите у мэня, что я у нее спросила?
— Что ты спросила?
— Я спросила, влияет ли нос на мою судьбу.
— И что?
Влияет?
— Она мнэ сказала.
Родная моя!
Нос — это судьба.
— И что?
— Что-что.
Взяла двэсти рублэй.
— Луиза, она тебя обманула.
— Да вы че, дэвочки!
Двэсти рублей за знание судьбы — это очэнь дешево!
Нет, Луиза дает! Двести рублей ни за что отдала. Глупость. То, что Мисс-совершенство сделала глупость, поднимает настроение и дает тему для беседы за обедом. Двести рублей! За какую-то туфту! Да мы бы ей бесплатно сказали. Про ее нос. Про рот. Про то, что ноги толстые выше колен. Да, толстые. Могли бы быть и тоньше.
Так-то каждая из нас хотела бы походить на Луизу. У нее изумрудные глаза и пухлые губки школьницы. И щечки с ямочками. Еще в ней есть что-то такое, как бы сказать… В общем, недаром она ванну с молоком и медом принимает. Что-то медово-молочное есть в ней. Вот.
Мы сидим в столовой. Бухгалтерия(семь откормленных женских тушек), отдел рекламы(три жалкие тушки, в чем душа-то держится) и фрагмент команды “Новостей”(те двое, которые уже вернулись с выезда). Перед каждой из нас — салатики, бульон от супчика, кофе без сахара. Всем нам хочется съесть булочку. Или хотя бы шоколадку. Острое желание запретного терзает наши слабые тела.
Кто-то высказывает предположение, почему Ева съела яблоко с древа познания. Просто была обжорой. Обжора не может вынести, когда видит что-то, чего нельзя съесть. Хотя бы продегустировать. Ева, между прочим, так и сделала. Продегустировала и отдала догрызать плод Адаму. Это потом на нее всех собак навешали — мол, подставила и обрекла на проклятие род человеческий. Может, авитаминоз был у женщины? Обрекла, скажут ведь тоже…
Тем не менее, мы сидим, уткнувшись в свою морковку. Мы знаем, что вечером каждая из нас вернется домой и нарушит запрет. Холодильник откроет свою алчную пасть и поглотит нас. Нарочно мы будем смотреть телесериалы, делать вид, что у нас есть дела на кухне. Все ради холодильника.
В столовую входит Луиза. Она вернулась со съемок и неприлично светится. Наверное, опять кого-то склеила. Каждый склеенный мужчина прибавляет женщине уверенность индейца, прицепившего к поясу скальп очередного врага. Доказал своему племени, что ты хороший охотник, и заслужил обед. Проблема лишь в том, что доказывать приходится каждый день. Иначе форма теряется. Рука предательски дрожит, и дротики летят мимо цели.
Луиза идет к нам. В маечке со стразами и юбке до середины бедра. Ей холодно, но Луиза терпит. Красота требует жертв, но красота красивой женщины требует жертв вдвойне. Можно сказать, кровавых жертвоприношений.
Луиза готовится к операции по укорачиванию носа. Об этом (по секрету, дэвочки, это только мэжду нами!) знает полгорода. У Луизы в руках поднос… Что это? Булочки. Свежие, аппетитные булочки. С изюмом, орешками и повидлом. Обалдеть!
—Дэвочки, прочитала, как похудэть.
Нэ надо есть много.
Говорят: ешьте любимую пищу в умэрэнных количэствах.
Идэя раздэльного питания.
Я тэпэрь ем только булочки.
Нам всем хочется взяться за раздельное питание. Мы строем идем за булочками, к всеобщей радости. Нас и буфетчицы. Подражание — лучший двигатель прогресса и самый эффективный способ пополнить кассу.
Луиза — ходячий пример прогресса личности и победы женщины над системой. Поначалу она была неприметной девочкой. На планерках, которые устраивались на канале по понедельникам, сидела в уголке, у параши(так мы называли место около форточки, где всегда сквозняк). Молчала, улыбалась, снова молчала(единственный способ выживания “у параши”).
Однажды шеф затеял мозговой штурм(это когда штурмующий долго и подробно перечисляет свои прошлые и текущие заслуги, задает риторические вопросы, наконец, устает, и все с облегчением расходятся).
В зале для штурма, как обычно, было очень холодно, потому что окна у нас огромные, на южный манер, а зимы обычные, антарктические, так что цветы на подоконнике листочками трепещут, а мы кутаемся в пуховые платки. Луиза, самая младшая и незначительная, жертва дедовщины, платком брезговала. Норовила обтянуть фигуру, отчего и страдала простудными заболеваниями, все время в туалет просилась.
Мы сопоставляли нашу работу с работой центральных каналов. Как обычно. Мы до сих пор это делаем. Особенно на сравнения налегает шеф. Вообще, когда на центральном канале выходит сюжет на ту же тему, что и у нас, он всегда радуется — мол, учатся все-таки центровые у далеких уральских коллег. Одно, мол, название у них — Москва.
— Иногда мне кажется, что они в чем-то нас обогнали.
В чем?
Давайте расставим точки над “и”.
У них на каналах умищи — и у нас умищи тоже бывают.
Вон однажды академик один приходил.
К нам.
Правда, он сам себя академиком сделал.
Но ведь живой же академик!
Спорил много.
Правда, сам с собой.
Разбираемся далее.
У них на каналах лица смазливые.
Верно.
Дак ведь и мы не лыком шиты!
Лыком или не лыком?
Кто-то хотел брякнуть, что как раз лыком, но вовремя сдержался. Директор начал приставать, кто из центральных ведущих нам больше нравится(лучше бы работать отпустил). Спрашивая, он шевелил усами. Уши у него тоже двигались. В такт с усами. Будто они специально репетировали, спевку делали.
Тем не менее, все мы любили(и любим) нашего директора, потому что он очень мужественный мужчина и вообще не каждый столько денег с предприятия умыкнет, не будучи пойманным. Еще директор обожает орать на людей, особенно посторонних. Но мы-то знаем, что это от природной доброты и ранимости.
Агрессивная самозащита — типичная мужская слабость.
— Так кто из центральных ведущих у нас лучший?
Произведем рейтинг и самостоятельный анализ.
Я что, в коровник пришел спрашивать?
Почему молчание?
Да, Луиза!
Ягненок обрел дар речи.
Говори, ягненок.
— Мне…
Мне…
Мне кажется, Оксана Пушкина.
— Вот ей кажется, что Оксана Пушкина.
Это хорошо, что ей что-то кажется.
Когда кажется, креститься надо.
Еще точки воззрения имеются?
Или все, спим до весны?
Значит, спим.
Тогда второй вопрос повестки.
Как поднять наши рейтинги?
А?
Может, пригласить кого?
— Оксану….
Оксану Пушкину.
— Поступило дурацкое предложение пригласить Пушкину.
Ты знаешь, дитя, сколько это стоит?
— Нет.
— Больше, чем все вы, вместе взятые.
Даже если продать вас на год на галеры.
Если бы вы хоть чем-нибудь походили на Оксану Пушкину, цены бы вам не было.
— Я…
Я могу походить.
— Ты, Луиза?
Луиза, ты не можешь походить на Оксану.
Ты брюнетка, а Оксана Пушкина блондинка.
— Я покрашусь.
— То есть как?
— Краской.
— Жуть!
На хрена?
— Чтобы походить.
— На хрена?
— Чтобы принести каналу деньги.
— Тогда ладно.
Будь хоть в квадратную клеточку.
Против денег ничего не имею.
Ну мы-то знаем: для того, чтобы принести каналу деньги, надо хотя бы перестать их интенсивно уносить. Мы, жалкие бессловесные твари, прекрасно видели, что уносит в основном шеф. Поэтому на планерках молчали, умудренные знанием, в котором много печали. Луиза, дочь степей, знанием себя не обременяла. Поэтому лезла напролом через бурелом. Ветер в харю, а я шпарю.
Обедать она с нами не пошла, зато к окончанию перерыва вернулась слепящей блондинкой. В глаза линзы цветные вставила, чтобы все как у Пушкиной. В лосины с пиджаком вырядилась. Мы с девчонками посмотрели-посмотрели… А Луизка-то у нас — красотуля! С “красотулей” шеф согласился, с остальным — нет. Шеф был убежден, что женщина не человек, а молодая женщина — тем более.
— Теперь я на нее похожа, а?
На Оксану-то?
На Пушкину?
— Ну и что?
— Не знаю…
Луиза правда не знала. Похожа и похожа. А потом на наш телеканал пришел такой шустрый юноша — погоду объявлять. Высокий такой, тонкий, с раскосыми глазами. Очень удачно на погодной карте размещался. А то, бывает, встанет человек возле карты и половину земного шара закроет. Потом все заметили и обсудили, что у Погодного юноши с Луизой стало что-то склеиваться. Мы за них радовались, а за Луизиного мужа не очень.
Однажды Погодный юноша решительно постучал в кабинет шефа. Шеф грыз зеленые яблоки, и хруст был слышен в коридоре. Он был поборником здорового образа жизни: здоровый сон, здоровый секс, яблоки и капуста. К Погодному юноше шеф относился по-отцовски — надеялся заразить своим бычьим здоровьем. И уговорить сдаться с повинной в Военкомат.
— Знаете, я понял, что может делать Оксана, тьфу, Луиза.
— Что она может делать?
— Я и хочу вам объяснить.
— Сам знаю. Детей рожать. Ибо сказано: плодитесь и размножайтесь…
— Нет, не только.
— Ставить рога кое-кому.
Да ладно, не ярись, дело молодое.
Сам молодым был.
И да прилепится жена …
И станут они одно.
— Знаете, Луиза очень талантливая. Не только просто красивая.
— Не замечал.
— Я думаю, если она выглядит как Оксана Пушкина….
Она тоже может рассказывать!
О людях нашего города.
О великих.
Представляете, выходит наша звездочка…
И говорит.
— Хе!
У нас что, в городе есть великие?
О присутствующих не говорим.
— Нет, но…
Но она может это делать за деньги.
— За деньги?
— Ага.
— За какие?
— За большие.
— Офигеть.
Тогда пусть называется, как хочет.
Хоть Му-Му.
Если за деньги.
Между прочим, у меня безошибочное чутье на людей.
Помнится, знавал я одного человечка….
И виду дурак дураком.
А потом тоже полезным оказался.
Кстати, ты виделся с Петром Петровичем?
Директором стального холдинга?
— Виделся.
— Привет от меня передал?
По плечу похлопал?
— Ну да.
— И что Петр Петрович?
— Сморщился.
Шеф знает все и всех, особенно богатых и знаменитых, просто это не всегда обоюдно. Бывает, передаст какому-нибудь богатому и знаменитому привет, а тот даже не вспомнит, от кого. Или вспомнит, но с унынием и горечью.
Шеф еще долго рассказывал Погодному юноше о себе, но тот толком и не слушал. Погодный юноша представлял, как можно будет продать Луизу-Оксану. Она в профиль, в анфас, сверху, снизу. Его имя в строке “Автор проекта”. Рекламные афишки в трамваях и автобусах…Как только шеф отпустил Погодного юношу, тот бросился накручивать телефон.
— Да, да, новый проект!
О чем?
Как бы вам объяснить…
О вас!
О вас и только о вас, дорогой Григорий Иванович!
Почему именно о вас?
Вы это заслужили.
Директор завода, ветеран труда, передовик…
Что значит — кто об этом помнит?
Мы помним!
И все вспомнят.
Мир встанет.
Он отдаст вам должное.
Ведущая?
Ну как бы…
Вам Оксана Пушкина нравится?
Да?
Она вылитая Оксана Пушкина.
Походка, речь…
Получите полное удовольствие.
И гораздо дешевле оригинала.
Так Луиза стала звездой и начала говорить “э” вместо “е”. Народ, почувствовавший, что о его непростой судьбе(а у кого судьба простая?) должен знать весь мир, шел косяком. Шли директора заводов, фирм и фирмочек, бывшие профсоюзные активисты. Прошел, распространяя аромат ладана, отец церкви(бесплатно) и женщина-доктор (тоже бесплатно). Шли музыканты, писатели, юристы. Естественно, речь шла в основном о состоятельных людях. Однажды к раскрутке Луизы-Оксаны подключился сам шеф:
— Да, да, помню, что мы вам должны.
Я к вам пришлю девушку.
Зачем — зачем — передачу делать.
Красивая.
Руки-ноги…
Да, и это тоже.
Посидеть с вами часок-другой после программы?
Если захочет, конечно, посидит.
Отчего с хорошим мужчиной не посидеть?
Думаю, что захочет.
Да, думаю, прямо сегодня и снимем.
Передачу-то.
На следующий день Луиза явилась какая-то странная. Она курила и материла оператора. И оператор, что тоже было странно, вопреки обыкновению и дурному нраву, не материл в ответ Луизу. Мы на время отложили повседневные сплетни(где продаются остроносые туфли подешевле и какие отношения у К.Орбакайте с А.Руссо) и спросили, что случилось. Луиза была туманной и расплывчатой. Днем ей прислали большой букет. Розы, хризантемы и что-то еще. Луиза, вопреки обыкновению, не обрадовалась.
— Скажу одну дэталь: я кормлю вас, дэвочки.
— Как кормишь?
В каком смысле?
— В прямом.
Когда шеф официально пристегнул к ее зарплате пару тысяч баксов, мы убедились, что в прямом. Погодный юноша сник, как неполитое горшочное растение. Он продолжал числиться автором проекта, но выпал из орбиты. Жаловался, что не ценят. Мол, использовали и выбросили. Ныл. Мы утешали как могли.
— Идея-то все равно не твоя.
Не ты Оксану Пушкину придумал.
Ты идею украл.
— Не украл, а позаимствовал.
И вообще украсть хорошую идею тоже не каждый может.
У некоторых вот даже ксероксы плохо работают.
А я…
Хорошо сделал.
Две капли воды.
Вот кто отличит.
Где Оксана — Оксана, а где Оксана не Оксана?
Нам не было его жалко.
Как-то Луиза рассказала, что муж пробовал ее побить и обозвал проституткой. Но она его конкретно поставила на место — мол, проститутки сто двадцать штук зеленых за ночь не отрабатывают. Вообще, если не можешь содержать запросы женщины — отвали. И потом они с тем мужиком просто разговаривали о жизни, ничего такого.
В то, что разговаривали о жизни, никто не поверил. Да Луизку и не интересовало наше мнение — она теперь нас кормила. Ей не нравилось в себе одно — что нос длинный.
Вышел фильм “Чучело”, и ее дразнили. Чучело! Чучело! До этого все смотрели мультик про Буратино и кричали: “Буратино-длинный-нос, Буратино-длинный-нос”. Никуда не денешься, нос длинный. Почему у всех девочек нормальные носы, а у нее нет? И что он им дался, этот нос?
Отец говорит, что у нее красивые глаза, и она ими весь аул с ума сведет. Когда на каникулы из города приедет. На каникулы…так далеко до этих каникул. И до аула. Она никому не рассказывала про аул. Только Сашеньке, подружке.
Она так не похожа на Луизу, эта Сашенька. Вся беленькая-беленькая, будто из взбитых сливок. И платья у нее нарядные, с оборками. И волосы ей мама завивает на ночь, так что потом у Сашеньки водопад на спине.
У Луизы нет рядом мамы, нечем завивать волосы. У нее нет красивых платьев. Платье вообще только одно. Коричневое, из маминого старого. С заплаткой на рукаве. Когда она выходит из комнаты, старается повернуть руку так, чтобы не было видно заплатку.
Она одна такая в Интернате для особо одаренных. Ее туда взяли после фестиваля детской национальной песни. Потом, правда, директриса вызвала и уточнила — они ошиблись.
— Луиза, мы думали, у тебя есть данные и ты самородок.
Знаешь, так обидно ошибаться в людях…
Мы разочарованы в тебе.
Но раз ты уже у нас…
Ребенок из малообеспеченной семьи…
Так уж и быть.
Только веди себя скромнее.
Она была хорошим педагогом, эта директриса. Если раньше Луизе было не очень важно, как выглядят другие девочки, то теперь она мечтала об одном — как быть не хуже. Она еще крепче сдружилась с Сашенькой, хотя та пересказывала Луизины откровения другим детям(теперь все знали про аул и обзывали чернавкой). Сашенька была дочкой бывшего секретаря Обкома. Секретарь уехал в Москву, а семью оставил по месту жительства. Однако деньги на любимую дочку высылал регулярно.
— Откупается, гад, — говорила Сашенька. Она ненавидела отца, а заодно всех мужчин.
— Мужчины — всегда очень ужасные? — спрашивала Луиза.
— Понимаешь, Луиза, Людмила говорит, что они нас эксплуатируют. Высасывают соки, а потом идут высасывать у других. Поэтому Людмила пьет.
Людмила — Сашенькина мать, холеная дама бальзаковского возраста. Сашенька ее не очень уважает, но жалеет и называет по имени, как постороннюю женщину. Людмила пьет коньяк и прячет бутылку под постельным бельем в шкафу. Сашенька знает про коньяк, но делает вид, что не знает.
Однажды она пригласила Луизу в гости. У них огромная квартира, целых четыре комнаты с высокими потолками. И мебель хорошая, финская, Сашенькин отец доставал. Сашенька предложила напиться, потому что одной страшно. Они достали Людмилин коньяк из-под крахмальной бельевой стопки. Сашенька разлила по стаканам, пальцы дрожали.
— Ну, чтобы мы никогда так не вляпались, как Людмила.
Людмила говорит: нельзя от чьего-то члена зависеть.
— Это как?
— Да сама не знаю.
Не надо просто — и все.
— А она зависит?
— От чего?
— От этого.
— Конечно, зависит.
Они выпили, Луиза закашлялась, потом ее рвало в туалете. Сашеньку не рвало: она пила уже второй раз. Луизу в туалете осенило, что жизнь несправедлива. Вот Сашке жизнь столько дала, а ей ничего. А Луиза тоже не на помойке родилась.
Когда заканчивали интернат, Луиза решила остаться в городе. Мать пожелала счастья — у нее оставались еще две дочери на выданье. Мать имела привычку плакать во сне от несправедливости женской жизни и надеялась, что там, в городе, у Луизы всегда будут сухие глаза. А отец, суровый, немногословный мужик, вдруг разорался.
— Не пущу!
Не дам благословения.
— Ну и не давай.
Папа, благословение — это не современно.
— Здесь бы осталась — вышла бы за ветеринара.
Вон он как зыркает.
— Ага, когда в баню иду.
— Дело молодое.
— Зачем я тогда на скрипке училась?
— Ветеринару будешь играть.
— Сам играй своему ветеринару.
— По рукам пойдешь!
— Уж лучше так, чем здесь загибаться.
— Тогда убирайся.
Луиза “убралась”. Она не была уверена в правильности своего решения. Аул — десять домов в бескрайней степи, среди ветров и безвременья. Ни телевизора, ни связи с миром. Дорога до ближайшего поселенья — пятьдесят километров да две колеи. За продуктами ездят раз в неделю, за почтой — как придется.
Мужчины с переменным успехом занимаются скотоводством, женщины — детьми, хозяйством и все тем же скотоводством. В девятнадцать лет женщины аула, красивые от природы и несчастные от быта, еще похожи на изящный сапожок, в тридцать — на разношенный башмак, а потом и вовсе на валенки с галошами. Зато в ауле — все знакомое и теплое, как ломоть хлеба, вынутый из-за пазухи.
Нет, правильно она оттуда уехала!
Теперь на стенах ее кабинета — знаки статуса и удачи. Охотничьи трофеи, вырванные в нелегкой конкурентной борьбе. Грамоты. “За вклад в…”, “Благодарим за…”. Фото. Луизу обнимает губернатор, Луиза пьет с мэром на приеме, Луизе дарит букет министр… Луиза смеется, губернатор смеется, министр тоже.
— Ты мнэ муж или не муж?
Заур, давай разбэремся!
Муж или нэ муж?
— Муж.
— Если муж — кто должен содэржать сэмью?
— Не знаю.
— А я знаю, Заур!
Ты.
— Я содержу.
— Ты не меня содэржишь.
Ты только наших тараканов содэржишь.
Когда стол за собой вытэреть нэ можешь.
Заур — это муж. Она поступила, как велели родители, — переехав в большой город, тут же вышла замуж. Первое время хватало счастья, что у нее прописка в большом городе. Муж, Заур, некрасивый и ей по плечо, сидит напротив и рассматривает свои руки. Руки тоже неказистые, рабочие, с желтыми от курева ногтями. Заур знает, что он производственный брак, отстой. Но у Заура — квартира в городе. И этим он лучше ветеринара. Он работает оператором и очень любит смотреть на Луизу.
Луиза тоже любит смотреть на себя, это стало основой их союза.
— Заур, ты можешь что-то сдэлать.
Поднимись по лэстнице.
— Какой?
— Какой-какой, социальной.
— Куда?
— Куда-нибудь.
Заур, мнэ за тебя стыдно.
Мнэ стыдно, что я замужем за тобой.
Я вращаюсь в обществе, понимаешь?
Банкиры, золотопромышленники.
Миллионеры на худой конец.
А ты?
Что дэлаешь ты?
— Снимаю кино.
— Заур, мэня это достало.
Ты чэго по жизни хочэшь?
— Я люблю тебя.
— Это бабы в прошлом вэке сидэли у окна и любили.
А ты мужик.
Ты должен чэго-то хотэть.
— Я ничего не хочу.
Я люблю.
Я люблю Луизу.
— Если ты ничэго нэ хочешь…
Я тебя брошу, понял?
— Бросишь?
— Ой, Заур, я к Костику уйду.
Костик — бывший Зауров одноклассник. Он работает добрым разбойником. Обворовывает свой завод и потом занимается благотворительностью (платит своим рабочим зарплату). В других местах зарплату часто не платят, поэтому Костика постоянно награждают грамотами. За вклад в развитие, социальную жизнь и т.п.
А еще Костик красивый, Луиза, как сейчас, помнит. Высокий такой, под два метра, сильный. На тигра похож. Мягко стелет — жестко спать. Зато как стелет… ну очень мягко!
— Заур, ты должен быть как Костик.
— Ага…
Сегодня у Луизы съемки. Летопись славы финансово-промышленного холдинга. Оказалось, что снимают в день чьих-то похорон.
— Луиза, у нас сегодня два интересных мероприятия.
Похороны, и вот вы на съемки приехали.
День не зря прожит.
— Можэт, я лучше завтра приеду?
— Нет, зачем же завтра!
Давайте уж сегодня.
— Но это так грустно, когда хоронят.
Луизу убедили, что когда ТАК хоронят (с венками, плакальщицами и т.п.), не грустно. Грустно, когда с биркой на ноге и на краю зоны.
Луиза улыбается, будто вареньем батон мажет. На ней лучшее платье, красное, очень идет, лицо выглядит свежее. Большие люди это ценят.
Она выходит из здания правления, находит березу. Береза — любимое дерево, обязательно участвует в каждой программе. Луиза припадает к березе, доверяя ей страдание своей женской души. Заур, улыбаясь, настраивает камеру.
Директор финансово-промышленного холдинга, едва вернувшийся с похорон, смотрит из окна, как они снимают. Директор только с виду такой суровый. На самом деле он с детства мечтает снимать кино. Он немного завидует журналистам, потому что у них нет финансово-промышленного холдинга и сегодня вечером им не придется париться на переговорах. Они свободны, а он нет.
Луиза чувствует его восхищенный и завистливый взгляд. Она ищет подходящие планы для перебивок. За зданием правления (оно расположено на краю города) — большой заснеженный пустырь, за пустырем — река. Рядом с рекой — коренастые, покосившиеся избы. Из труб идет дым, сиреневый на голубом вечереющем небе.
Избы кажутся ей добрыми и игрушечными. Луизе вдруг хочется постучаться в какую-нибудь из них, попроситься на ночлег, сесть за общим столом, намазать сметану на ломоть свежего хлеба, обязательно с горячей хрустящей корочкой. А потом залезть на теплую печь, спрятаться под лоскутное цветастое одеяло и слышать сквозь сон, как между домов гуляет ветер …Ее потянуло на родину.
Потом она увидела, как женщина, сгорбившись под тяжестью коромысла, пошла по дороге. Ведра скрипели и качались, расплескиваясь студеной влагой. Женщина ругала собак, которые прыгали на нее и пачкали полушубок. Луизе расхотелось оставаться.
— Заур, чэго размэчтался?
Ты мэчтать сюда приехал?
Мэчтать дома будэшь.
— Я давно готов, Луиза.
Поехали.
Снимаю.
— Как я вам уже рассказывала в прошлой сэрии, дорогие тэлэзрители, жизнь у Ивана Ивановича была тяжелой. Чэрэз многое ему пришлось пройти. Колонию для нэсовэршеннолетних и прочие, уже взрослые, колонии. Пятнадцать лэт лагэрэй — нэ шутка, знаете ли! Прэпоны и унижэния приготовила ему жизнь. Многие нэ понимали Ивана Ивановича. Сторонились, брэзговали. Многие нэ вэрили в его счастливую звезду. Но вот судьба ему улыбнулась… и Иван Иванович воспользовался своим шансом! Тэпэрь он директор большого, прэупевающего прэдприятия… Надо умэть пользоваться шансом, господа!
В подтверждение Луиза приветливо улыбается зрителю и выпускает из объятий березу. Теперь можно ехать к массажисту и в парикмахерскую.
А на следующий день она заходит в комнату, где мы готовим репортажи. Луиза держит за руку Заура, упирающегося, как теленок.
— Дэвочки, я со всэми договорилась.
Посмотрите вниматэльно!
Это наш второй Лэонтьев.
Наше “Однако”.
Он будэт дэлать аналитику…
Правда, похож?
Нэ похож?
Ну ничэго, мы бороду отрастим.
Довэдем до нормы.