Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2005
Николай Васильевич Ганебных — родился в 1946 г. в г. Михайловске. Преподаватель. Раньше писал стихи “по случаю”, серьезное отношение к ним пришло сравнительно недавно. Публиковался в журнале “Урал”, в коллективных сборниках. Первая книга, “Светлые ключи”, издана в 2004 г. Живет в Екатеринбурге.
***
Воду я доставал из колодца,
Где пятном среди мрака, на дне,
Под расплавом горячего солнца
Отблеск неба подмигивал мне.
Сколом зеркала в дали провала
Отражалась небесная гладь,
А силенок едва доставало,
Как большому, крутить рукоять.
Я выкручивал ворот колодца
Из цыплячьих неведомых сил,
Под лучами полдневного солнца
В дом свинцовую воду носил.
Лет в одиннадцать эту заботу
На себя мне пришлось перенять,
Чтоб, вернувшись под вечер с работы,
Отдыхала усталая мать.
Мать обычно подолгу молчала,
Но, набрав себе в ковшик воды,
Мне к колодцу ходить запрещала:
— Далеко ли, сынок, до беды!..
***
Вот он сидит у самовара,
Усталый, тихий старичок.
И струйки чайного угара
Плывут, клубясь, под потолок.
Я на его гляжу морщины
И на пергамент старых рук.
Передо мною лик мужчины,
Видавшего немало мук.
А руки, знавшие пшеницу,
Уже ослабшие давно,
Все продолжают шевелиться,
Как будто в них лежит зерно.
И он с ним занят разговором
О сене, внуках, о долгах,
И угасает вечер скорый
В его невидящих глазах.
***
Подходит женщина. Глядит в глаза.
И тотчас возникает из тумана
Подобье имени.
Кто это? Ольга? Анна?
Какие-то всплывают голоса.
Как это больно! Как я виноват,
Что стер уже в себе воспоминанье!
Как это странно!
Неужели Анна?
Я помню, что тогда была гроза.
И день какой-то сумасшедший был.
Дождь, хлынув, вмиг окурок затушил.
Нам оказалось вместе по дороге.
Мы шли в поселок, и гудели ноги,
Я ей отдал свой хилый пиджачок.
Она и я до ниточки промокли,
Дождь забирался даже под плечо.
Дорога вниз, к реке, пошла отлого.
А я на женщину восторженно глядел.
Я от дождя укрыть ее хотел.
Была, наверно, в этом воля Бога.
Рука ждала протянутой руки…
Дождь перестал.
И мы, найдя друг друга,
Навстречу солнцу шли
Вдоль берега реки.
Мы не хотели ничего разрушить.
О боже, как те годы далеки!
Мы не встречались больше.
Странно.
Да, Анна.
Ну, конечно, Анна.
Анна.
Теперь я знаю, что она меня ждала.
***
Жук маленький.
Две линзы темных,
Две точечки
по сторонам — глаза.
Как в микроскоп,
он смотрит в мир огромный,
где маки жаркие,
где на траве роса.
Ему понятны тучи, ветер, скалы.
Его влечет на чашечке пыльца.
Но он не видит: я сижу усталый,
Недвижен, будто
камень у крыльца.
А я, пожалуй,
не пойду к соседу.
У нас
взаимопониманья
нету.
***
В гостях я нынче у Рогожиных.
Какой тут будет аппетит? —
Завороженно, настороженно
Созданье пестрое глядит.
Передо мной колбаски крошечка —
Я ж им сосед, а не родня.
Сидит, глотая слюнки, кошечка
И ждет поступка от меня.
***
Где ты, шляло, ночевало?
Что так выглядишь устало?
Это где ж тебя носило?
Что ж ты дом-то позабыло?
Тихо шляло отвечало:
— Дайте мне поспать сначала.
Мне хотя б стаканчик чаю!
И без хлебушка скучаю…
Эх ты, шляло, шляло, шляло!
Неужели тебе мало
Кошки, дома, огорода,
Как у прочего народа?
Был бы ты один на свете!
У тебя в подворье дети!
Есть и верная жена,
Беспокоится она.
Что тебе так сердце гложет?
Кто беде твоей поможет?
***
Меж крупных, именитых звезд,
В ночи повиснувших над полем,
Есть нежный, слабый огонек,
С известным только мне паролем.
Ищу ее, мою звезду.
По ней свое сверяю зренье.
В тиши вечерней молча жду
Ее восхода и свеченья.
Бледней, чем полная луна
(Тому причина — расстоянье),
Передо мной горит она
Туманным центром мирозданья.
Я улыбнусь. Ее нашел.
Пока что с небом все в порядке.
Спокойно можно сесть за стол —
К своей приклеиться тетрадке.
***
Прекрасен мир чужих стихов,
В них виден тот же край любимый
Высоких чистых сосняков
И красно-восковой калины.
Рябины веточку несу,
Но дол чужой не мной ухожен.
А я люблю в своем лесу
Индейцев крики краснокожих.
Люблю трех лун зеленый свет
И чертиков в кустах крапивы,
Хрустально-чистый солнца след
На серебристом теле ивы,
Сиреневый неясный мрак
Недолгих солнечных затмений,
Багрово-красный крупный мак
Среди своих стихотворений.
Тут тот же запад и восток
И шум грозы и вьюги пенье.
Но все-таки —
чужой листок
И не мое стихотворенье!
***
Мы людям часто просто смотрим вслед.
Что ж мы чужим не следуем примерам?
Ужели в памяти и места нет
Трудам Тацита и стихам Гомера?
А надо помнить, как увял листок,
Исчез язык, погиб филистимлянин,
Как треснул камень, взвился вверх песок.
Как мудрый царь змею был ужален.
Мы тех не помним, кто великим был,
И тех, кто обжигал из глины плитки,
Кто с иероглифами камень огранил,
Кто создавал, хранил в Кумране свитки.
А память людям для того дана,
Чтоб жизнь не стала плоской водной гладью,
Чтоб высились дела и имена
Над городом, душою и тетрадью.
***
…А на глазу тогда сидел фингал,
Расплывшийся по физии до уха.
Старуха-бабка, кашлявшая сухо,
С меня смывала грязь, а я орал.
Светило солнце, и стояли лужи.
Я кулаками бил по облакам
И плакал, растирая неуклюже
Слезу по скулам и по желвакам.
Не слишком были силы велики,
Но безрассудно шел за правду биться.
Как это все потом могло забыться,
Вы это объясните, мужики!..