Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2005
Андрей Петрович Расторгуев — поэт, переводчик. Родился в 1964 г. в Магнитогорске. Окончил УрГУ им. А.М. Горького и Академию государственной службы при Президенте РФ. С 1986 г. до недавнего времени жил в Сыктывкаре. Автор четырех поэтических книг, член Союза писателей России, лауреат Государственной премии Республики Коми. Живет в Екатеринбурге.
***
Здравствуй, мама!
Ты уйдешь со мною
с этой удивительной земли,
где льняной качают сединою
гибкие степные ковыли,
где слоятся над земною грудью
бурые пласты железняка,
где в листве былой тугие грузди
обещает свет березняка.
Облака идут тяжелой цепью —
в них вода до края налита.
Долго ли продержится над степью
железобетонная плита?
Долго ль на эмали медальонной
уцелеют милые черты
над землей, зимою прокаленной,
летом выжигающей цветы?
Друга друг мы наново не поняли,
и теперь не знаю, отчего
внучки не застали, не запомнили
голоса и взгляда твоего.
Даже если родичи по чести
выполют пожухлую траву…
мама,
ты уйдешь со мною вместе.
Если брата я переживу.
***
Пока душа не просит воли,
ее движения тихи.
И только судорогой боли
в ней пробуждаются стихи.
Утрате музыкою вторя,
она возносится, чиста.
Пока душа не знает горя,
ей не доступна высота.
***
Прости, Петроград, о тебе говорю без восторга.
И ты — неотъемная часть повседневного торга,
идущего всюду, где есть человеческий род.
А белых ночей и на Севере невпроворот.
Еще извини за сравненье мужицкого рода:
ты — словно кочан, позабытый в углу огорода,
и, словно личинки, потоки осенней воды
грызут под тобой неустанно сквозные ходы.
Предвестием пищи для изголодавшихся бестий
лежат на земле разномастные клочья предместий,
и реют лохмотьями полузабытых знамен
наружные листья твоих ленинградских времен.
Но в этой листве затаилась лихая интрига:
внутри кочана золотая живет кочерыга.
Оправлена в камень, холодный ко лбам и губам,
не каждому пришлому зверю она по зубам.
Impression la russe
Маслом и углем живая душа не смутится,
голосу всякому свой отголосок найдет…
Вихри метельные, словно танцоры Матисса,
нынче зимою опять заведут хоровод.
Вновь угляжу на Волхонке Помону Майоля,
вновь подивлюсь: велики волховские дела!
Словно, снопами уставив дожатое поле,
вятская баба к нему в мастерскую пришла.
Тяготу яблока, дух травяного отвара,
ток листопада и снова ржаное жнивье
припоминаю, когда на холсте Ренуара
вижу налитое щедростью тело твое…
***
Бабьим летом на сытой ярмарке
в яр да морочный раскардаш
продавал наливные яблоки
избоченившийся торгаш.
С прибауткою да прихваткою
все нахваливал, зазывал
и промеж разговора бабкою
громко маму мою называл.
Будь варначьи дела посильными —
обязательно бы убил…
Будь те яблоки молодильными —
обязательно бы купил.
***
В нашем доме потолки высоки,
да как будто повело косяки,
и в засеченных углах пауки
дожидаются хозяйской руки.
А хозяин то ли веки смежил,
то ли руки золотые сложил,
то ли порвана какая из жил,
то ли просто набирается сил.
То ли застила глаза пелена,
то ль нескладная попалась жена,
то ли снова от темна до темна
за околицею бродит война.
И расходится на колья забор,
и под каждою полою — топор,
на дверях и душах крепок запор,
передернут затвор.
В нашем доме потолки высоки,
да как будто повело косяки.
Или просто мужики — босяки?
Иль у Господа мы все — штрафники?
В нашем доме небеса высоки…