«Круглый стол» в Екатеринбургском Доме ученых
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2005
Мы редко до конца понимаем, что мы в действительности хотим.
Франсуа де Ларошфуко
Но сейчас к мыслям моим о судьбе России примешивается много горького пессимизма и острой печали от разрыва с великим прошлым моей родины.
Николай Бердяев
В течение семидесяти лет мы строили коммунизм — не получилось. Впрочем, в реальность этой цели, пожалуй, не верили даже “вожди”, а после упразднения КПСС в 1991 году и советской власти в 1993-м она и вовсе была объявлена ложной и отменена. Но признавать, что мы повернули вспять, к “загнивающему” капитализму, новые власти не спешили: прежняя борьба “двух систем” была переосмыслена и теперь трактовалась как противостояние тоталитаризма и демократии. По мере дальнейшего развития событий в стране в сознании достаточно значительной части населения “тоталитаризм” снова превратился в социализм, гарантировавший работающему человеку социальную защиту и скромный достаток, а страна была сверхдержавой, с чьей позицией в мире считались. “Демократия” же обернулась “антинародным режимом”, в котором легко угадывается “звериный оскал” того самого капитализма, который, оказывается, совершенно правдиво изображала советская пропаганда.
Общество утратило ориентиры, направленность социальной политики властей и перспективы совершающихся перемен породили острые споры. В центре их оказались вопросы о том, куда мы идем, какое общество строит “новая Россия” в XXI веке. В согласии ли строит с желаниями своих граждан — нашими желаниями — или (есть основание и так думать) вопреки таковым?
Эти вопросы и обсуждались на очередном заседании Интеллектуально-делового клуба (ИДК) при Доме ученых Уральского отделения Российской Академии наук.
Читатель, возможно, помнит предыдущую публикацию материалов “круглого стола” в ИДК (на экологическую тему) — она была в 8-м номере “Урала” за прошлый год, — там о клубе ученых было рассказано достаточно подробно. Тому, кто названный номер не держал в руках, поясним коротко, что фиксированного членства в клубе нет, а его “завсегдатаи” — крупнейшие ученые Екатеринбурга: академики и члены-корреспонденты РАН, ректоры екатеринбургских вузов, руководители научных коллективов. Заинтересованно и активно в заседаниях клуба участвует владыка Викентий — архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский. Президент клуба — Н.И. Тимофеев, генеральный директор ООО “Уралдрагмет-холдинг”, профессор УГТУ-УПИ, действительный член Российской инженерной академии.
А роль литературного секретаря ИДК неизменно исполняет писатель-публицист В.П. Лукьянин; он же автор и предлагаемого отчета. Цель отчета как в прошлый раз, так и теперь автор видел не в том, чтобы воссоздать состоявшийся разговор в его естественной полноте и последовательности, а в том, чтобы по возможности полно и внятно рассказать читателю о сути обсуждаемой проблемы и о поисках путей к ее решению. Для того пришлось и логику повествования заново выстраивать, и в источники дополнительной информации заглядывать, а некоторые выступления пришлось даже опустить: интересные по сути, они уводили несколько в сторону от основной темы разговора. И, как всегда бывало и прежде, автор даже не пытался маскировать за мнимой объективностью “репортера” собственного отношения к обсуждаемым проблемам.
“Так жить нельзя”
Весной текущего года по всем российским средствам массовой информации прокатилась волна публикаций, посвященных 20-летию перестройки. Правда, высказывалось мнение, что отмечать юбилей (если он того заслуживает) правильнее было бы двумя годами позже. Ведь отнюдь не сразу М.С. Горбачев, встав во главе партии и, следовательно, государства, занялся ломкой старой партийно-бюрократической системы. Поначалу он, как напомнил в “Литературной газете” историк Андрей Фурсов, пытался ее усовершенствовать и только на январском (1987 г.) пленуме ЦК заговорил о необходимости широкомасштабных перемен. С другой стороны, еще в середине девяностых Н.И. Рыжков (в книге “Десять лет великих потрясений”) утверждал, что историю перестройки надо отсчитывать с более раннего рубежа — с того момента, когда Ю.В. Андропов поставил вопрос: “Надо разобраться в обществе, в котором мы живем”, — и стал сколачивать группу помощников, способных дать на него грамотный и неконъюнктурный ответ. К сожалению, реализовать свои намерения он не успел; став через полтора года после его смерти генеральным секретарем, Горбачев лишь унаследовал чужой и незавершенный проект, в котором мало что смыслил и потому бездарно провалил…
Оценивать, кто тут более прав, честно говоря, не очень даже интересно: сегодня мы так далеко уже отошли от исходного рубежа, что он едва просматривается в туманной дымке ушедшего времени и мало кого волнует. Общественное мнение гораздо больше занимает сама протяженность расстояния, отделяющего теперь тот рубеж от нас. Суть проблемы очень наглядно сформулировал в “Литературной газете” известный историк и публицист Алексей Кива: “Если бы президентом был я…” (таково название его статьи — “римейк” некогда популярной рубрики), то: “Стал бы искать причины ещё не встречавшегося в мире феномена, когда страна с огромным интеллектуальным потенциалом, богатейшими ресурсами за 20 лет реформ не продвинулась вперёд, но, наоборот, откатилась далеко назад.
Куда более отсталый и бедный ресурсами Китай, который тоже был во власти коммунистической утопии, — продолжает Алексей Кива, — за это время увеличил ВВП почти в 6 раз. Потерпевшие сокрушительное поражение в войне ФРГ и Япония через 20 лет демонстрировали миру “экономическое чудо”. 20—30 лет понадобилось отсталым бывшим колониям с преобладающим неграмотным крестьянским населением (как Южная Корея), чтобы войти в мир среднеразвитых стран и производить высокотехнологичную продукцию”.
Пожалуй, немного лукавит публицист “Литературки”: причины русского “чуда наоборот” долго искать не надо. Почитайте хотя бы, к примеру, книгу Людвига Эрхарда “Благосостояние для всех” (она издавалась на русском языке вполне доступными тиражами). Написал ее не кабинетный ученый, не журналист-популяризатор, а сам творец “немецкого чуда” — хозяйственной реформы, превратившей (причем даже не за 20, а всего за десять лет!) лежавшую в руинах послевоенную Германию в экономически процветающее государство с высоким уровнем благосостояния населения. Причем Эрхард не только подробно рассказал и внятно объяснил, как это делалось, но и сформулировал принципы организации “социального рыночного хозяйства”, несоблюдение которых неизбежно привело бы страну к экономическому краху и, как следствие, к политической катастрофе. И вот что поразительно: буквально все эти принципы — все без исключения! — нашими “реформаторами” были грубо попраны или, в лучшем случае, просто проигнорированы. По невежеству? Или, может, цели ставились совсем другие — не те, что провозглашались с трибун?
Опять же, к началу нашей “шокотерапии” на виду у всего мира был успешный китайский опыт. В то время российские “реформаторы” о нем и слышать не хотели: как же, там коммунисты совершенствовали социализм, а наши новые вожди его не только бескомпромиссно отвергли, но даже в полемическом запале приравняли его к фашизму. Правда, годы спустя главный российский “шокотерапевт” Егор Гайдар (в своей книге “Дни побед и поражений”) предпочел назвать совсем другую причину: “Экономические реформы в Китае — безусловный образец для подражания, но, кажется, ту точку исторического развития, с которой они начаты, мы прошли уже к концу пятидесятых. В начале восьмидесятых так мягко вернуть на этот путь невозможно. Слишком далеко зашел склероз экономики”. Выглядит глубокомысленно, и даже можно понять про “склероз экономики”: бывший завотделом в журнале “Коммунист” пытается морально оправдать свой резкий переход на позиции “идеологического противника”. Но какую “точку”, да еще “к концу пятидесятых”, он имеет в виду? И какими преимуществами по сравнению с нами (если, конечно, не считать мудрого и осмотрительного Дэн Сяопина, подобного которому у нас не нашлось) обладал разгромленный “культурной революцией” Китай, когда в конце 70-х годов приступал к “социалистической модернизации”? Ответа на эти вопросы у Гайдара вы не найдете, да их и в принципе быть не может. Ясно лишь одно: российские “реформы” возглавили не в меру амбициозные и некомпетентные люди. Так надо ли удивляться тому, что вместо ожидаемого (уже к осени 1992 года, как обещали Ельцин с Гайдаром) процветания они ввергли страну в системный кризис, который, несмотря на все разговоры о “стабилизации”, не преодолен по сей день, да и весьма сомнительно, что будет преодолен в обозримом будущем: не в ту сторону движемся.
Куда же мы пришли сегодня, спустя два десятилетия после начала перестроечно-реформаторского кошмара?
Об этом, опираясь на материалы V международной конференции “Россия: тенденции и перспективы развития”, состоявшейся в декабре 2004 года в Москве, рассказала, выступая за “круглым столом” ИДК, О.Ф. Русакова — доктор политических наук, зав отделом философии Института философии и права УрО РАН.
На той конференции прозвучали-таки, как осторожно выразилась Ольга Фредовна, “оптимистические нотки”. Видимо, в том нашли отражение усилия команды Путина по стабилизации экономики страны.
Так, В.А. Тишков, директор института этнологии и антропологии, член-корреспондент РАН, говорил об увеличении объемов потребления россиянами товаров и услуг: нынче, по его сведениям, на 40 млн. российских семей приходится 30 млн. автомобилей; около 1 млн. загородных домов и коттеджей построено за годы реформ вокруг Москвы (неужто чуть ли не каждая вторая московская семья обзавелась коттеджем?!); 10 млн. россиян ежегодно проводят свой отпуск за пределами страны (в одной лишь Турции отдыхает более миллиона наших соотечественников); в два с половиной раза увеличилось число вузов и студентов в них. Что касается распространенного мнения о “демографическом кризисе”, постигшем Россию, то и в этом плане ученый постарался успокоить коллег: да, рождаемость у нас снижается, но такая же тенденция характерна и для вполне благополучных стран Запада, например, для Италии, Швеции.
Выступая на конференции, В.А. Тишков еще не мог знать, что Россия в 2004 году заняла второе место в мире (после США) по числу миллиардеров, — номер журнала “Forbes”, в котором была обнародована эта духоподъемная новость, вышел двумя месяцами позже. А то бы он наверняка и это представил как одно из наших достижений. Но и без того он оценил экономические успехи нашей страны настолько высоко, что даже включил Россию в пресловутый “золотой миллиард” — правда, в самом конце списка из 50 стран.
В этом пункте, однако, оптимизм московского ученого показался членам екатеринбургского ИДК совсем уж необоснованным. Где он нашел этот список из пятидесяти стран? Как сообщил “завсегдатай” клуба В.Ф. Балакирев, не в 50, а всего лишь в 29 наиболее развитых странах проживает 1,2 млрд. человек, то есть сверх миллиарда столько да еще полстолька жителей, сколько имеется сейчас в России. Так что если верно, что Россия по своим доходам стоит примерно на 50-м месте в мире, то до зажиточного миллиарда ей ой как далеко! Опять же, “золотой миллиард” отличается не только уровнем доходов: он потому и “золотой”, что, благодаря своему богатству, владеет ситуацией в мире и может себе позволить жить на широкую ногу, без оглядки на “сирых и убогих” (потому что в конечном итоге за их счет). Процентов пять российского населения тоже “могут себе позволить”, но страна в целом позволяет себе только то, что ей разрешают законодатели мирового рынка.
Впрочем, практически все остальные материалы московской конференции, с которыми познакомила членов клуба О.Ф. Русакова, к оптимизму не располагают.
В частности, С.Н. Бобылев, доктор экономических наук и советник постоянного представителя российского президента в ООН, сопоставлял человеческий потенциал России с соответствующими показателями других стран. Сравнивать жизнь в разных странах по человеческому потенциалу (его еще называют социальным капиталом) — это одна из новых методик, практикуемых в международных организациях. Берут три ключевых показателя: уровень образования, продолжительность жизни и уровень жизни — и по их совокупности судят о том, какими возможностями (в плане созидания материальных и духовных благ, потребления и самореализации) обладает гражданин той или иной страны.
Так вот, единственно по уровню образования мы все еще конкурентоспособны, хотя очередные реформы в этой сфере, которые намерено во что бы то ни стало провести правительство, не позволяют надеяться, что на нынешнем уровне мы удержимся долго.
По продолжительности жизни мы не успели отстать разве что от некоторых африканских стран, где хронический голод сопровождается непрекращающимися междоусобными войнами. Притом никак нельзя утешиться тем, что снижение рождаемости — тенденция, наблюдаемая во всем цивилизованном мире. У нас ведь гвоздь проблемы в другом — в галопирующей инфляции (если позволительно так выразиться) ценности жизни. Зачем нам хлопотать о повышении рождаемости, если и с теми детьми, которые появились на свет, не можем управиться? Количество беспризорных детей, брошенных непутевыми родителями и “социальным” (по Конституции) государством на произвол судьбы, исчисляется сотнями тысяч! (Хорошо если не миллионами: высказываются и такие оценки, а точную цифру почему-то никто не может — или не хочет? — назвать: видимо, государству она неинтересна.) За благо считается передать как бы не нужных России детей для усыновления иностранцам. По отношению к самим детям, конечно, гуманно, но что будет со страной? Почему мы так преступно расточительны по отношению к нашему невосполнимому “социальному капиталу”?!
Но и те, кто вырастает дома, в семье, часто не находят потом себе достойного места в равнодушном к их судьбам обществе. Слишком многие — счет таковых идет уже на миллионы — оказываются за решеткой, причем, как правило, в самом дееспособном возрасте: чем они моложе, тем их там больше, а 50—60-летние — вообще редкость. Еще больше тех, кто “оптимизирует” свои отношения с миром, в котором они чувствуют себя никому не нужными, с помощью спиртного или наркотиков, а это, по справедливому суждению современного французского философа Мишеля Малерба, “частичное самоубийство вследствие прогрессивного разрушения личности”.1 Хотя, пожалуй, это во Франции — лишь “частичное самоубийство”, а у нас — самоубийство самое полное. Ибо, как открыто признает не какой-нибудь “красно-коричневый” обличитель, а спикер верхней палаты Сергей Миронов, преданный сподвижник президента Путина и третье лицо в государстве, “у нас 50 тысяч граждан в год умирают от фальсифицированной водки. Плюс 50 тысяч — от несчастных случаев, связанных с приемом спиртного”.2 Что касается наркоманов — их количество в России за годы “реформ” увеличилось более чем в 10 раз и составляло, по оценке специалистов, к концу 2003 года более 2,3 млн. человек, между тем как ежегодная смертность зарегистрированных больных наркоманиями составляет 3—5 % от их общего числа, а продолжительность жизни наркомана не превышает 5—10 лет.3
Добавьте к этой печальной статистике армейскую дедовщину с летальным исходом, автокатастрофы, Чечню, не прекращающиеся теракты, криминальные разборки и т.п. — и вы поймете, что прогнозируемое демографами снижение численности населения России к 2050 году с нынешних 140 до 100 млн. человек (эти цифры тоже прозвучали на московской конференции) — вовсе не пропагандистская “страшилка”, а самый осторожный и даже щадящий наши патриотические чувства прогноз. Возможно, на самом деле “процесс пойдет” быстрее, чем представляется сегодня.
Третий показатель, напомним, — уровень жизни. Он определяется долей ВВП на душу населения. Даже если она у нас и высока, то это “средняя температура по больнице”, потому что общеизвестна взрывоопасная дифференциация доходов россиян. По официальной версии, доходы 10 процентов беднейшего населения относятся у нас к доходам 10 процентов самых богатых (“децильный коэффициент”, говорят специалисты) как 1 : 14, при том что нормальным в цивилизованных странах считается соотношение 1 : 4, а максимально допустимым — 1 : 5. Но характерно, что официальным показателям у нас обычно не верят даже официальные лица (может, они лучше нас знают, как такие показатели получаются?). Вот и С.Н. Бобылев, советник представителя в ООН, затронувший в своем выступлении на московской конференции эту тему, полагает, что на самом деле соотношение доходов бедных и богатых достигает у нас 1 : 40 (а, скажем, известный экономист Николай Шмелев, менее Бобылева приближенный к власти, называет в “Литературной газете” цифры 1 : 60).
Однако даже и “средняя температура по больнице” у нас отнюдь не так высока, как некоторым мнится. Из чего складывается совокупный доход страны? Можно говорить об оживлении отдельных отраслей промышленности — производства металлов, проката, военной техники; что-то удается продать арабам или Индии. Но все это вместе составляет лишь малые проценты от того, что страна имеет от продажи нефти и газа. Вот почему нынешний российский обыватель следит за мировыми ценами на нефть, как его деды и отцы следили в свое время за сводками Совинформбюро. Во время последних избирательных кампаний многие политики соблазняли электорат идеей справедливого распределения природной ренты: мол, недра — наше общее национальное достояние, и если доходы от продажи нефти распределим между всеми гражданами страны, то станем сразу все богаты, как арабские шейхи. Увы, не станем, поскольку, как заявил на той же московской конференции директор института экономики РАН Д.Е. Сорокин, наше топливно-сырьевое богатство — миф: по добыче нефти на душу населения Россия занимает лишь 14-е место в мире, впереди нас даже Ангола и Казахстан.4
Какой уж там “золотой миллиард”…
По совокупности трех показателей, составляющих человеческий потенциал страны, мы занимаем, как утверждает С.Н. Бобылев, лишь 57-е место в мире. И похоже, что не можем рассчитывать в обозримом будущем подняться выше на этой шкале, несмотря на “амбициозное” (а более внятная мотивировка не обнародована) требование президента увеличить к 2010 году ВВП в два раза. Ибо не в том направлении идет наше развитие! Как говорилось все на той же конференции другими выступающими, у нас в 1,5 раза по сравнению с печально памятным 1992 годом сократились инвестиции в промышленность. Сдает позиции российская наука: если Соединенные Штаты с начала 80-х годов увеличили ассигнования на фундаментальные исследования в 8 раз, то у нас выделяемых денег недостаточно даже для того, чтоб удержать достигнутые ранее позиции. Научные кадры стареют, и фундаментальная наука к 2015 году может исчезнуть совсем — вместе с российской товарной нефтью. И расширяющийся раскол между правящим классом и населением не сулит в перспективе социального мира, столь необходимого для устойчивого развития…
Так что если все же допустить, что случится чудо и ВВП удвоится (во что не верит даже министр экономического развития Герман Греф, по должности отвечающий за реализацию этой идеи), то и в этом случае человеческий потенциал России, увы, не возрастет…
Словом, О.Ф. Русакова вынесла из московской конференции ощущение, что “корпоративно-бюрократический капитализм” (термин, привезенный ею тоже оттуда), утвердившийся на российской земле после (и в результате) двух десятилетий “перестройки” и “реформ”, никаких надежд на лучшую жизнь для большей части российского населения не оставляет и, следовательно, “так жить нельзя”.
“Так жить нельзя”, — повторили практически все мы в свое время вслед за популярным кинорежиссером-публицистом и отказались от нашего “реального” социализма и, в перспективе, коммунизма. Но оказалось, что и теперь, при “корпоративно-бюрократическом капитализме” (а у нас, за “круглым столом” ИДК, прозвучало и более жесткое определение: криминально-бюрократический капитализм), тоже жить нельзя.
А профессор исторического факультета Уральского государственного университета им. А.М. Горького В.А. Сметанин предложил взглянуть на ситуацию, сложившуюся в нынешней России, с совершенно другой и, надо признать, неожиданной стороны, но вывод у него получился все тот же: так жить нельзя. В смысле — и хотели бы, да не получится. Валентин Александрович обратил внимание на историческую закономерность, рационально объяснить которую столь же трудно, как крещенские морозы в январе или черемуховые холода (на Урале) в мае, но так же трудно и оспорить, поскольку факты — налицо. Суть ее в том, что после каждой более или менее значительной войны в обществе наступает полоса относительного затишья, но потом, десятилетия спустя (чем масштабнее была война, тем дольше почему-то длится затишье), народ непременно начинает активно выражать свое отношение к внутренней политике государства, требовать от властей предержащих достойной жизни для себя. По словам В.А. Сметанина, существует большая статистика, подтверждающая эту закономерность, однако в своем выступлении он ограничился лишь отдельными примерами. Так, по его словам, после Тридцатилетней войны (1618—1648 годов) в Европе чешский народ (многие важные события той войны происходили на территории Чехии) тридцать лет “безмолвствовал”, а потом начал бороться за свои права. А реакция русского народа на события Отечественной войны 1812 года — менее продолжительной, но более масштабной и затронувшей все слои русского общества — последовала без малого полвека спустя после ее окончания: дело кончилось отменой крепостного права. В этот ряд закономерно может быть поставлена и Великая Отечественная война 1941—1945 годов, 60-летие со дня окончания которой пришлось на нынешний год. Если соотнести ее невиданный в истории масштаб с масштабами прежних войн и длительностью периодов относительного спокойствия после них, то нынешний — все еще длящийся — период затишья должен составить 75 лет. Из них мы прожили уже 60. Так что “терпеньем изумляющий народ” (Н.А. Некрасов) может продержаться при нынешней политике властей еще максимум 15 лет. Что будет потом — даже боязно думать…
Так жить нельзя…
Но возможно ли в принципе социальное устройство, при котором мы, граждане России, почувствовали бы наконец, что так жить можно и нужно?
Устройство, строй, строить…
Мы строили коммунизм да так и бросили недостроенным, как некогда железную дорогу от Салехарда до Игарки. Что случилось: то ли строители подкачали, то ли проект был плох; а может, социальное проектирование и вообще — бессмысленное занятие?
Один из главных аргументов, которыми “либералы-рыночники” побивали большевиков — инициаторов строительства коммунизма, заключался в том, что те, дескать, вмешались в естественный ход российской истории и, “разрушив до основанья” общественный порядок, что вызревал веками, попытались построить ни на что не похожий “наш, новый мир” — подчинить жизнь страны утопическим схемам, извлеченным из трудов Маркса и его последователей. Такой строй, по их мнению, был заведомо нежизнеспособен и потому изначально обречен.
Иными словами, никаких социальных проектов, все должно образоваться само собой. И даже ключевое для марксистской социологии понятие “общественный строй” было исключено “реформаторами” из обихода. Только свободный рынок, и он сам все расставит по местам!
Почему общество им тогда поверило? Ведь вовсе не надо быть знатоком истории, чтобы понимать элементарную истину: как ребенок, встающий с четверенек на ноги и привыкающий брать пищу с тарелки ложкой и вилкой, перестает быть существом “естественным” и начинает жить по предписаниям разума и культуры, — так и общество, вырабатывая нормы и устанавливая законы, выводит социальный процесс из-под власти природной стихии и делает его в той или иной степени зависимым от “социально-конструктивных” идей. Отнюдь не в силу “естественных” процессов, а по замыслам “социальных стратегов” на протяжении столетий строился и переустраивался европейский мир: перемещались границы, принимались законы, ограничивалась власть монархов, учреждались институты народовластия.
И у нас все происходило точно так же: вовсе не природа, но своенравный царь Петр, съездив в Европу и насмотревшись тамошних порядков, “Россию поднял на дыбы”; полтора столетия спустя другой российский самодержец отменил крепостное право, а ведь, наверно, мог и не отменять. А третий, не сумев удержать непосильное для его слабой натуры бремя единоличного управления огромной и многопроблемной страной, допустил разрушение сложившейся веками системы власти. Иными словами, социальная конструкция по сути своей “вариабельна”; усилиями властителей, революционеров и реформаторов она постоянно модернизируется и модифицируется — порой удачно, временами очень даже неудачно, но “естественной” она не бывает никогда!
Понятно, что социальный “организм” неизмеримо сложнее, нежели сооружение из винтиков, шпунтиков и всяких там шестеренок, но трансформациям на основе тех или иных конструктивных идей он точно так же подвержен. Резонно заметил в начале прошлого века польский философ Александр Свентоховский: “Как социолог, рекомендующий изменение отношений труда и капитала, так и техник, изобретающий для этого труда новые способы производства, — идут в одном и том же направлении”.5 А несколько позже В.И. Вернадский выдвинул по сей день популярную гипотезу, что наступит время, когда сила человеческого разума настолько окрепнет и проникнет во все сферы социальной организации, что сможет противостоять стихии и целесообразно направлять жизнь в планетарном масштабе: земной мир, извечно имеющий литосферу, атмосферу и биосферу, обретет еще одну оболочку — ноосферу.
Конечно, возможности человека в реализации своих социальных проектов отнюдь не безграничны — так ведь и конструктор машин вынужден считаться со свойствами материалов и законами статики и движения. Если, к примеру, тульские кузнецы “аглицкую” блоху подковали, но при этом она перестала танцевать, то это значит, что непревзойденные мастера кузнечных дел оказались не сильны в механике. Подобное — не редкость и в социальном строительстве.
Когда нынче говорят о провале “коммунистического эксперимента”, то почему-то не принимают в расчет того обстоятельства, что коммунистические отношения предполагали иной “человеческий материал”. Оттого и говорили идеологи (вполне, между прочим, резонно говорили) о “новом человеке”, однако явно сами толком не знали, в чем именно его новизна и откуда он должен появиться. Теории социализма и коммунизма ни Маркс с Энгельсом, ни Ленин не создали, это признавалось и профессорами приснопамятного “научного коммунизма”.
Нет, нельзя сказать, что устроители “нашего, нового мира” вовсе не занимались этим вопросом, — еще как занимались! Поначалу, правда, экспериментировали наобум и совсем уж варварски: директивно “отменили” религию, напрочь искоренили инакомыслие в политике и философии, придумали было особую “пролетарскую” культуру, “новый быт”; подавляя “пережиток” индивидуализма, обобществляли лошадей, коров, иногда и кур (в деревне) и даже мозги (бригадный способ обучения в школе). Потом под влиянием обстоятельств несколько “протрезвели”: “реабилитировали” и художественную классику, и национальную историю (в том числе некоторых царей, а отчасти даже и православную церковь), и дореволюционный школьный опыт. В конце концов пришли к “моральному кодексу”, в котором легко угадываются адаптированные к иной идеологической базе евангельские заповеди. Итоговый смысл всех этих метаморфоз представляется очевидным: “новый человек” для коммунизма — это, в сущности, тот же самый, извечно существовавший человек, но только в наиболее совершенном воплощении: высокообразованный, высоконравственный, социально ответственный и активный, преодолевший в себе склонность к традиционным социальным порокам и даже “вредным привычкам”.
Между прочим, никакой фантастики, никакой утопии в таком “проекте” “нового человека” нет: социальные качества личности учитываются при организации практически любого человеческого сообщества, начиная с “элементарной ячейки общества”. На уважении к хозяйственной рачительности и нравственным достоинствам человека держался в дореволюционной еще России “деревенский мир”; оборотистость и надежность в деловых отношениях требовались от человека, претендующего на признание в качестве члена купеческого сословия; “благородство” дворянина и офицерская честь тоже принимались в расчет при создании соответствующих социальных конструкций. Да надо ли так далеко углубляться в историю? Представьте, что лично вам нужно организовать новое дело, — так вы же в первую очередь станете искать людей, на которых можно положиться, то есть заинтересованных, компетентных и надежных.
Так почему бы не предположить, что при достижении некоего культурного и морально-нравственного уровня — высокого, но вполне реального — если не все члены общества, то, во всяком случае, решающее их большинство станут так же квалифицированно, ответственно и добросовестно служить общему делу, как в свое время служили ему доктор Чехов, инженер Грум-Гржимайло, хирург и священник Войно-Ясенецкий, филолог Лихачев? Вот и организуйте из них общество по принципу “от каждого по способностям, каждому по потребностям”.
Предположить-то можно, но никто же не знал (да и по сей день не знает), каким образом бесконечное множество слабых, корыстных, эгоистичных, безответственных, порочных людей, составляющих, как это ни печально, большинство населения любой страны, поднять (причем не по интеллекту — это заведомо недостижимо, не по творческим потенциям, а “всего лишь” по отношению к делу и к другим людям) до уровня самых выдающихся сынов отечества? Вот где истинная причина утопичности коммунистической утопии!
Увы, не было у советского государства внятной и эффективной программы воспитания “нового человека”. За отсутствием таковой действовали (и то удивительно, что все-таки действовали) по разумению или “по недоразумению”: что-то угадывали даже верно, да реализовали топорно (как, к примеру, преподавание русской литературы в средней школе), а что-то шло от невежества и глупости “социальных стратегов”. Между тем сама советская жизнь, с ее формализмом, показухой, официозным лицемерием, двойными стандартами, бесконтрольностью властей, воспитывала эффективнее семьи, школы и пионерской организации. В результате такого воспитания “человеческий материал”, из которого было сделано “бесклассовое” советское общество накануне его разрушения, расслоился, как отсыревшая фанера: один его субстрат составили нахрапистые, циничные и беспринципные “новые русские” (а откуда бы им еще взяться, как не из советской реальности?), другой — по-детски наивные и мало приспособленные к самостоятельной жизни “совки”, а третьи — и вовсе маргиналы, отрицающие, вслед за советским сомнительным порядком, любую вообще упорядоченность на работе, в быту, в голове. А “новый человек” так и остался утопическим прожектом, как остался, соответственно, и “реальный” социализм — суррогатным.
И вот пришли другие “стратеги”. И что же — они возвратили страну в “естественное” русло? Наивное предположение. На самом деле они тоже, не обременив себя серьезными размышлениями, вполне по-большевистски, “разрушили до основанья” строй, который худо-бедно складывался и, как любая новая конструкция, дорабатывался на протяжении предшествующих 70 лет (смысл доработки, в частности, состоял в том, что постепенно осознавалась рациональность тех или иных отброшенных было элементов традиционного российского уклада, и они извлекались из небытия, подновлялись в соответствии с изменившимися условиями и снова включались в социальную “конструкцию”; примеров тому множество, в их числе и пресловутый “моральный кодекс”), и начали строить “совсем другую страну”, по недостаточному, видимо, разумению взяв за образец западную демократию.
С одной стороны, такое “конструктивное” решение было вроде бы оправданным, ибо упраздняло наиболее утопичый элемент социального проекта большевиков — полностью снимало вопрос о “новом человеке”. Дело в том, что, как верно заметил И.А. Ильин, западная демократия — это “политика безразличия к качеству людей”6 , она позволяет человеку быть таким, каков он есть. При этом философ оценивал человеческие качества западного обывателя крайне негативно, соответственно относился и к социальной конструкции с применением столь недоброкачественного “человеческого материала”, то есть к западной демократии. Однако материал материалом, а только нынешнему россиянину, когда он приезжает хоть в Европу, хоть в США, больше бросается в глаза тамошний устойчивый порядок, который уважают и которому без видимого внешнего принуждения следуют “безответственные человеческие атомы” (как характеризует И.А. Ильин гражданина западного общества), отчего их “безответственность” выглядит гораздо респектабельнее, нежели наша “ответственность”. Просто завидки берут: вот бы такой порядок и нам!
У нас он, увы, никак не образуется, хотя и в Конституции нашей, как утверждают апологеты нынешнего строя, обобщены высшие законотворческие достижения европейских демократий, и Гражданский наш кодекс — самый “продвинутый” в мире. Так в чем же, спрашивается, загвоздка? Это тема для особого историко-социологического изыскания. Но одна причина лежит на поверхности.
Если сказать совсем коротко, то у наших западных соседей по планете, как правило, достаточно сильно развита внутренняя мотивация к добропорядочному поведению, а у нас она пребывает в зачаточном состоянии. Проще говоря, под влиянием религии, семейной морали, общественного мнения, ну, и некой веками накопленной инерции граждане западного общества чуть ли не с младенчества привыкают ценить сложившийся общественный порядок как основу личного житейского и душевного комфорта. А внешнее принуждение к порядку воспринимают не только как ограничение личной инициативы, но и как посягательство на свое человеческое достоинство. Так подросшие дети болезненно реагируют на чрезмерную опеку со стороны взрослых. Свободу от такой опеки и гарантируют европейцам и американцам установленные в их странах законы.
А у нас, граждан российского общества, за плечами совсем иной исторический опыт, поэтому без внешнего принуждения к порядку мы чувствуем себя, как дитя без присмотра: с одной стороны, тревожно, с другой — не терпится себя “проявить”. И если нормы закона, гарантирующие свободу гражданину западного общества, приложить к нам с вами, то обширная область деятельности человека оказывается вообще вне сферы социально-целесообразного регулирования и контроля. И вожделенная свобода тут же превращается в пресловутую “волю”, суть которой в неприятии любых законов. Что, собственно, мы у себя каждодневно и наблюдаем.
Конечно, это только схема, и у заинтересованного читателя могут возникнуть вполне резонные возражения. Но давайте воздержимся от бесплодных споров; во всяком случае, нет смысла выяснять, хуже мы или лучше, чем европейцы или американцы. Просто мы другие, и нашим “социальным стратегам” следовало бы лучше знать свою страну, когда они вынашивали столь радикальные модернизационные проекты. Но что сделано, то сделано, и даже “нюрнбергский процесс” над “разрушителями великой державы”, мечту о котором не раз публично высказывали наиболее ретивые противники реформ, не возвратил бы нас к исходному рубежу. Вряд ли плодотворно сегодня спорить и о том, “что делать?”. Если власть ждет нашей подсказки, то это, согласитесь, немощная власть. Если же она подсказки не ждет — кому мы адресуем свои “ценные соображения”?
В общем, никто из участников нашей дискуссии не выразил сомнения в том, что общество можно и должно “строить”; что нынешний общественный “строй”, образовавшийся в России, — “конструкция” рукотворная, плод целенаправленных усилий “реформаторов” (при том что их подлинные цели были или плохо просчитаны, или сознательно утаены от общественности); что эта “конструкция” не более пригодна для нормальной жизни человека, нежели ныне упраздненный суррогатный советский социализм; что “естественная” эволюция сегодняшнего нашего “корпоративно- (или все же криминально-?) бюрократического” капитализма никаких благих перемен в жизни абсолютного большинства населения России в обозримой перспективе не сулит, а потому назрела безотлагательная потребность в продуманной и ответственной реконструкции того уродливого и бесперспективного социального устройства, которое сложилось у нас за годы “перестройки” и “реформ”.
Все эти очевидности даже и не обсуждались за нашим “круглым столом” — они обозначали исходный рубеж разговора, равно приемлемый для всех его участников. Предметом же дискуссии явился социально-исторический процесс, обращенный в будущее: куда идет нынешняя Россия и куда она может прийти при разных сценариях развития событий?
Откуда, куда, зачем?
Религия, обещая праведнику за хорошее поведение рай на том свете, о вожделенном рае практически ничего не сообщает. Не верите — проверьте: всего-то пять-шесть мимолетных упоминаний о рае (без “расшифровки”) вы обнаружите в Библии. А богословы, пытающиеся трактовать это, как ни крути, ключевое понятие религиозного сознания, вынуждены ссылаться на описание “язычником” Гесиодом “золотого века” под тем предлогом, что якобы древнейший греческий поэт воссоздал легенду о блаженной жизни людей до изгнания их из рая: “Человеческий род вел тогда жизнь богов, свободную от мучительных забот, чуждую труда и печалей” и т.д. Трудно, однако, проверить, чтo на самом деле ожидает и праведников, и грешников после перехода в мир иной, да и существует ли вообще тот мир — никто достоверно сказать не может. Вечная тайна поддерживает вечный же интерес: миновали тысячелетия, а “концепция” все еще притягательна для миллионов. Хотя, с другой стороны, эта бесконечная непроясненность вопроса о рае если и не разочаровывает вовсе, то не слишком и стимулирует к безгрешной жизни человека, отягощенного повседневными земными заботами и страстями.
Удобен и коммунизм в качестве социального проекта: хоть он и был у нас “научный”, однако “основоположники” сообщили о нем так же мало, как авторы Священного писания о рае. Поэтому каждый неофит тоже легко мог вложить в это понятие собственное представление “о жизни совсем хорошей” — и чем невероятней, тем духоподъемней. Но ожидали чуда — а после стольких жертв и лишений получили бюрократические игры соревнования “за коммунистическое отношение к труду”, унылую “продовольственную программу” и явно несбыточное обещание квартиры-“хрущевки” каждой семье к 2000 году. От такого “коммунизма” бывшие его “строители” отреклись в августе 1991-го легко и, кажется, без сожаления.
Наверно, это общий закон эволюции массовых движений: объединяющая идея работает хорошо, пока она “безразмерна”; при неизбежном последующем переходе к житейской конкретике тут же выясняется, что думали-то все о разном. Именно это приключилось с нами и на последнем историческом переломе: идеологи российских реформ поманили бывших советских людей, уставших от изнуряющих очередей и официального суесловия, “свободой”. “Свобода” реформаторов, однако, вскоре обернулась беспощадностью рынка и невиданной девальвацией традиционных человеческих ценностей. Общество оказалось на распутье: идти дальше “путем реформ” — значит, согласиться с тем, что богатые продолжат богатеть, бедные беднеть, а Россия будет все необратимее превращаться во второстепенную страну на окраине цивилизации. Но пойти на изменение курса — это для нынешней России примерно как медленно угасающему больному решиться на радикальную, но рискованную операцию. Ситуация усугубляется тем, что правящая элита, разумеется, ни о какой операции и слышать не хочет — это грозило бы ей потерей всего, что она сегодня имеет. В подобных случаях (“низы не хотят, а верхи не могут”) дело решается мощными импульсами снизу, но ведь их тоже не может быть, пока в обществе не утвердилось представление о том, что жить можно и нужно иначе.
— В России идет глубочайшая социальная трансформация, но трудно понять, в каком направлении она идет, — отметил, выступая за “круглым столом” ИДК, академик РАН В.В. Алексеев, директор Института истории и археологии УрО РАН. Отсутствие социальной стратегии он оценил как один из наиболее опасных симптомов нынешнего состояния российского общества.
Еще весной 2003 года институт, возглавляемый Вениамином Васильевичем, организовал и провел в городе Каменске-Уральском всероссийскую научно-практическую конференцию “Россия в поисках национальной стратегии развития”. В принятом ее участниками меморандуме говорилось, в частности, о том, что со времен Чаадаева и Достоевского и по сей день Россия “не только слабо сознает свое место в мировом цивилизационном процессе, но и имеет весьма смутные представления о целях и ориентирах своего дальнейшего развития, о том, какие идеи и ценности могли бы сыграть консолидирующую и мобилизующую роль в построении сильной, динамично развивающейся и социально благополучной России”. Положительный итог конференции заключался уже в том, что на ней был выявлен и четко определен ряд ключевых проблем, характеризующих нынешнее состояние страны в геополитическом, государственно-историческом, экономическом, культурном плане, и предложены рациональные подходы к их решению. А в итоговом меморандуме была даже сформулирована российская национальная идея — тот духовный ориентир, который был бы значим и притягателен для всех слоев разобщенного российского общества, а потому мог бы поспособствовать его консолидации; осознание которого придало бы жизнедеятельности российского общества осмысленный характер, направило его энергию на возрождение и развитие страны. Увы, власти предержащие, опасно балансирующие между признанием Запада и доверием своего народа, материалами конференции не заинтересовались. Но, между прочим, совершенно неожиданно к ним проявили большой интерес в Китае, где два с половиной месяца спустя провели очень представительную международную конференцию (с приглашением американцев, немцев, естественно, и русских тоже, не считая многочисленных китайцев), которая так и называлась: “Русская национальная идея”.
Вообще-то понятие национальной идеи, как подчеркнул и сам В.В. Алексеев, принимается далеко не всеми. В частности, он сослался на мнение известного социолога академика Т.И. Заславской: дескать, не имеет смысла формулировать нашу национальную идею в современных условиях, поскольку страна переживает переходный период. Для В.В. Алексеева такая логика категорически неприемлема: ведь как раз в этот период, когда, по слову классика, все разворотилось и только еще укладывается, особенно важно понять, договориться между собой, чего мы хотим и куда нам надо идти. А когда общественный порядок утвердится — какая тогда будет нужда в национальной идее?
Но Т.И. Заславская еще хотя бы допускает обсуждение национальной идеи, когда это, по ее мнению, будет ко времени; для других же социологов и политологов либерально-демократического толка это понятие и вовсе неприемлемо, поскольку оно, с их точки зрения, ограничивает индивидуальную свободу. Однако при этом они лукаво умалчивают (не может же быть, чтоб не понимали!), что разного уровня социальные образования, включая и государство, существуют не для того, чтобы зловредно сковывать личную инициативу свободных индивидов, а для того, чтоб, разумно соединяя их усилия, многократно увеличивать их возможности. Это утверждение верно даже и для самых либеральных государств Запада, но для России, с ее беспрецедентными историческими, географическими, климатическими, геополитическими, ментальными особенностями, оно верней стократ, поскольку у нас и вообще-то выживать можно только сообща, а уж выйти из того глубокого кризиса, в котором мы оказались благодаря “перестройке” и “реформам”, при либерально-демократическом раздрае взглядов и позиций вовсе немыслимо. Сообща же действовать можно лишь при условии согласования и примирения разношерстных индивидуальных интересов на основе единой и общепризнанной смысловой доминанты. Поэтому вопрос о национальной идее — это, в сущности, вопрос о внутренней спаянности и дееспособности государства как единого целого. Иными словами, вопрос о нашем выживании.
Обосновывая свое представление о природе и функции национальной идеи, академик Алексеев апеллировал к авторитету уже поминавшегося здесь И.А. Ильина — философа и политического мыслителя, с которым мало кто может сравниться в понимании глубинных процессов российской жизни и в умении предвидеть ее крутые повороты. С точки зрения Ильина, “ожесточенным ломом, ревом и погромом без цели и без идеи Россию не спасешь”. При этом он имел в виду отнюдь не очередной политический лозунг: “Эта идея должна исходить из самой ткани русской души и русской истории, из их духовного склада”. И далее: “Это есть идея воспитания в русском народе национального духовного характера… Без этого России не быть… Для русского народа нет выбора: если он не вступит на этот путь, то он вообще не может удержаться на исторической арене. Тогда он будет отвеян в пространство, как историческая мякина, или затоптан другими народами, как глина”.7 По мнению В.В. Алексеева, такая перспектива для нынешней России, к сожалению, слишком реальна, с ней нельзя не считаться.
Вениамин Васильевич обратил внимание участников дискуссии на то обстоятельство, что нынешние споры о путях развития России напоминают движение телеги по глубокой наезженной колее: может, и хотелось бы свернуть в сторону, а никак не получается. Одни твердят о неизбежности возвращения страны на социалистический путь развития, другие — о том, что нет альтернативы капиталистическому пути, при этом те и другие уверены, что третьего не дано. А собственно, кем и почему не дано? Всем известно, что оппозиция “капитализм — социализм”, обозначавшая глубокий раскол мира полвека назад, сегодня — не более как дань давно отжившей идеологической схеме; в реальном мире давно уже нет “классического” капитализма, а те социальные задачи, которые декларировал, да так и не смог решить советский строй, заносчиво объявивший себя “развитым социализмом”, успешно решены в ряде европейских стран, которые мы по инерции называем капиталистическими. Так что как раз третий путь — путь конвергенции — ныне восторжествовал в цивилизованном мире.
Но путь конвергенции (о котором у нас много писали и в советские времена, хотя и только в негативном плане) — это не подчинение живого исторического процесса заданной умозрительной схеме, а результат социально-исторического творчества. Каждая страна находит свой маршрут, опираясь на опыт национальной истории. И когда мы сегодня думаем о будущем России, то должны ориентироваться не на отвлеченные идеи вроде глобализации (или, как при Ленине и Троцком, мировой революции), а на глубокое понимание российской истории и российских же национальных интересов. Когда нас прежде Запад критиковал за “тоталитаризм”, а нынче вовлекает в глобальные проекты, — вы думаете, он искренне желает, чтобы мы стали такими, как он, — “здоровыми и богатыми”? Оставьте наивные рассуждения о доверии или недоверии, об исключительно теплых личных отношениях, чудесным образом связавших “друга Владимира” с “другом Джорджем” или “другом Герхардом”, а оцените-ка лучше щедрые инвестиции “демократического” Запада в экономику “коммунистического” Китая, его же “демократические” акции на Балканах или в Ираке, его экспансию на волнах “оранжевых” революций в постсоветское пространство. Разве не очевидно, что ни о какой “мировой демократической революции” Запад не помышляет, что везде и всюду (и в России тоже: почему наша страна должна быть для него в этом плане исключением?) в основе политики Запада лежат соображения собственной экономической и геополитической выгоды? Вот это умение блюсти свои национальные интересы нам и следовало бы позаимствовать у западных стран — а не юридические формулы, отражающие иной, чем у нас, исторический опыт и соответствующие иному менталитету.
Так что проектировать и строить будущее России нам лучше бы учиться не у процветающих стран, а у собственной истории. И, между прочим, неплохо при этом иметь в виду справедливое суждение В.О. Ключевского (его за нашим “круглым столом” процитировал В.В. Алексеев): “История учит даже тех, кто у нее не учится. Она их проучивает за невежество и пренебрежение”. Что, в сущности, мы и наблюдаем сегодня, пожиная плоды исторического невежества наших “перестройщиков” и “реформаторов”.
“Несомо всеми”
Что касается настоятельной потребности в национальной идее нашего непрочного, немощного, утратившего былую силу и международный авторитет государства, то, пожалуй, никто из выступивших за “круглым столом” ИДК не поставил ее под сомнение.
Другое дело — в чем она заключается, эта идея? Какой положительный общий интерес мог бы пробудить общественную активность наших сограждан, объединить их на основе стремления к общей цели? И какова при этом должна быть общая цель? Пытаясь найти ответы на такие вопросы, участники встречи за “круглым столом” не столько спорили друг с другом, сколько обращали внимание коллег на “подводные камни”, о которые обычно разбиваются логические построения философов и политологов, пытающихся национальную идею сформулировать.
— Национальная идея должна объединять разные слои общества, но это возможно лишь при условии, если они друг другу доверяют, — заметил В.М. Князев, заведующий кафедрой теологии Уральского государственного производственно-педагогического университета, доктор философских наук. — Но может ли быть доверие между олигархами, составляющими три процента населения России, и ограбленным ими народом? И между народом и интеллигенцией, которая неоднократно его предавала?
Другие участники обсуждения обратили внимание на отчуждение народа от власти, особенно возросшее вследствие приснопамятных драматических событий вокруг монетизации льгот и упорного проталкивания правительством “реформ” здравоохранения и образования, которые еще более усугубят имущественное неравенство; на разрыв между поколениями, обусловленный, в частности, экспансией западной поп-культуры; на общее ослабление социальных связей под воздействием рыночного эгоизма и так называемых “либеральных ценностей”.
Не обошли вниманием участники дискуссии и того обстоятельства, что в разные времена понятие национальной идеи становилось орудием весьма сомнительного свойства в руках националистов.
Словом, ищем объединяющую идею, а события в стране развиваются нынче таким образом, что у нас, граждан России, становится все меньше общего, к тому же и сами попытки отыскать это общее многих настораживают.
Но разве только сейчас так стало? Да у нас и прежде были баре и холопы, всесильные чиновники и бесправные “маленькие люди”, “мундиры голубые” и “послушный (поневоле и до поры) им народ”. Тем не менее в какие-то роковые моменты истории этот пестрый конгломерат едва терпящих друг друга людей объединялся и совместными усилиями совершал немыслимое. Так побеждали Наполеона, Гитлера, да ведь и КПСС в 1991 году тоже.
Но сейчас мы тоже приблизились к роковой черте. Мы теряем родину! Уже на наших глазах распалась “имперская” Россия, и нет никаких гарантий, что разрушительный процесс не пойдет дальше. Прочность устоев нынешней Российской Федерации, несмотря на “поддерживающие конструкции”, сооруженные уже в годы последнего президентства, сильно ослаблена подспудной борьбой интересов вокруг целого ряда узловых проблем — экономических, политических, демографических, культурных, ментальных, даже и территориальных. Поэтому нынче уже подчас не до высоких материй: день бы простоять да ночь продержаться. И, соответственно, в качестве национальной идеи выдвигаются цели, казалось бы, простые и несомненные: то “сбережение населения” (формула, восходящая к графу И.И. Шувалову, XVIII век), то даже “сохранение территориальной целостности России”.
Что ж, тут спорить действительно не о чем. Но мы-то с вами тут при чем? Что от нас-то зависит в достижении таких целей? Проголосовать на выборах за тех, кто готов к ним идти? Устроить манифестации, чтоб с их помощью направить к тем целям руководителей страны? Так они не хуже нас эти проблемы знают, даже пытаются что-то делать в этом направлении, только получается… то, что получается. От кого еще зависит “сохранение” и “сбережение”? От олигархов, выучивших своих детей в “кембриджах” и “гарвардах” и купивших виллы на Лазурном берегу? От бывших советских инженеров, учителей и колхозников, так и не сумевших постигнуть нового смысла жизни — “делать деньги” — и теперь едва сводящих концы с концами?
Национальная идея способна выполнить свое назначение лишь при условии, если она для каждого будет личным убеждением и каждый не просто ей посочувствует, но сам внесет посильную лепту в ее реализацию. В.В. Алексеев пояснил эту ситуацию, еще раз процитировав И.А. Ильина: “Русский народ справится с историческим бременем и опасностями только тогда, когда это бремя будет несомо всеми”.
— “Несомо всеми”, друзья! — подчеркнул академик.
На протяжении двух десятилетий — с начала “перестройки” — новыми идеологами в общественное сознание с усердием, напоминающим об упраздненном агитпропе, внедрялось представление, что “никто никому ничего не должен”, каждый выживает в одиночку, а остальным до него дела нет, как и ему до них… И вот теперь — “несомо всеми”…
К слову, не так давно “Новая газета” опубликовала интервью с Виктором Дольником — специалистом по “этологии человека”. Эта доселе мало кому известная наука, сознающая себя некой антитезой “оголтелому марксизму-ленинизму”, утверждает, что “90 % нашего поведения и обычаев диктуется не культурой, а древними животными инстинктами. Печать зверя лежит на всей цивилизации”. “Любовь к родине — чисто животное чувство”, — утверждает сей ученый муж. И далее, чтобы не осталось сомнений: “Защита своей родины, своей стадной территории — священный долг любого павиана”. Остроумно, ничего не скажешь, и, как всякое “красное словцо”, вполне способно убедить либерала, разумеется, не желающего, чтоб его сочли за павиана. Только никакой науки ведь не надо, чтобы заметить, что в действительности все обстоит прямо противоположным образом: воспетая поэтом “любовь к родному пепелищу” и “отеческим гробам” неведома духовным недорослям и маргиналам, то есть человеческим особям, интеллектуально как раз наиболее приближенным к павианам. А мировая культура, определяющая лицо земной цивилизации, вся пронизана национальным духом, он же, в свою очередь, неотделим от любви к родине, побуждающей порой идти и на жертвы ради нее. Этим высоким чувством вдохновлены многие мировые шедевры искусства, которые в большинстве своем наши павианоподобные современники в силу либерального воспитания воспринимать уже просто неспособны.
Скажем короче: чтобы ощущать себя причастным к судьбам соотечественников, духовным наследником своих отцов, дедов и прадедов и ответственным перед поколениями детей, внуков и правнуков, надо, прежде всего, сознавать себя человеком и дорожить этим качеством в себе: лишь оно придает нашему существованию смысл и достоинство, соотносимые с нашей человеческой природой.
Следуя этой логике, И.А. Ильин видел один из главных источников наших национальных бед в том, что вследствие достаточно очевидных исторических причин “русский человек имеет слабое, поврежденное чувство собственного духовного достоинства, и благодаря этому корень его гражданственности немощен и хил”. Это было сказано в середине ушедшего века и сказано, если вдуматься, справедливо, хотя, на поверхностный взгляд, тогда нам еще было чем гордиться. Но сейчас, кажется, и внешних поводов для национальной гордости практически уже не осталось: мы сжились с ролью неудачников и исторических аутсайдеров, а значит, таковыми и пребудем, если…
Если не сумеем превозмочь свои духовные недуги и сделать рывок “вперед и выше” в духовной сфере — уверить не гипотетических закордонных судей, а прежде всего самих себя, что на самом деле мы не такие, мы — можем!
“Достоинство — это то, что должно в конечном счете помочь России найти свой собственный, органичный путь к экономическому процветанию и культурному прогрессу, опираясь на собственный труд, интеллект и волю”, — так записано в итоговом меморандуме конференции в Каменске-Уральском, на материалы которой ссылался в своем выступлении за “круглым столом” ИДК академик Алексеев — ее организатор и главный генератор ее идей. Идею достоинства конференция включила в триединую формулу, выражающую, по мнению ее участников, суть русской национальной идеи, вытекающей из нынешнего состояния дел в России. Два других элемента этой идеи — просвещение и гражданственность, поскольку о каком национальном достоинстве можно сегодня говорить при отсутствии у народа этих качеств?
Позиция академика В.В. Алексеева, его коллег и единомышленников была активно поддержана другими участниками дискуссии за “круглым столом” ИДК, однако было замечено, что она оставляет открытым ключевой, в сущности, вопрос: какие трансформации должны произойти в движении небесных светил или коловращении тектонических плит земной тверди, чтобы все-таки случилось это чудо: человек, который “никому ничего не должен”, стал ощущать себя гражданином и патриотом своей страны; чтобы психология неудачника сменилась победительным чувством фаворита; чтобы народ, уже привыкший во всем отставать и проигрывать, ощутил вдруг решимость и волю стать одним из мировых лидеров?
Обсуждение этого вопроса выявило два основных подхода к его решению, впрочем, не исключающих, а скорее дополняющих друг друга.
Первый подход предложил владыка Викентий — архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский.
Владыка начал с апелляции к материалам III Вселенского собора, состоявшегося незадолго перед нашим “круглым столом” в Храме Христа Спасителя в Москве. На соборе, в частности, говорилось об уникальном явлении, которое наблюдается в нынешней России: “не какой-нибудь иноземный ворог, а мы сами уничтожаем нашу страну, сами себя уничтожаем. Будто специально все делаем для того, чтобы как можно меньше людей жило на этой святой земле и чтобы как можно быстрей вообще не стало России”. “Не знаю, — говорил уже от себя екатеринбургский архиерей, — есть ли подобное отношение народа к своему государству и к себе самому где-нибудь еще в мире”. Выход из положения он видит в распространении культуры православия, в возвращении народа ко Христу. “Это не значит, — пояснил владыка Викентий, — что надо добиваться того, чтоб все граждане страны пошли в церковь и начали бить поклоны. Гораздо важнее, чтобы они прониклись пониманием ценностей, которые лежат в основе православия. Христос принес нам культуру, знание, науку, образование — все самое лучшее, что есть в человеке; он помог нам развить все богатство души. Человек, живущий по законам православной веры, — это и есть человек в подлинном и высоком смысле этого слова. Сохранить верность ценностям православия — значит, сохранить и свое человеческое достоинство”.
Даже в советские времена, по мнению владыки Викентия, несмотря на все гонения, которым подвергалась церковь со стороны государства, духовное влияние православия на протяжении многих десятилетий оставалось сильным. Сказывалось то обстоятельство, что старшее поколение граждан страны было воспитано еще под влиянием церкви, оно передавало свой нравственный опыт, свое отношение к окружающим людям и к труду поколениям детей и внуков. Православные заповеди осознавались (хотя вслух об этом не говорилось, а те, кто получил уже советское, атеистическое воспитание, нередко и не догадывались, что это православные заповеди) естественными нормами жизни. На них держались и доверие между людьми, и братская взаимопомощь в быту, и трудовой энтузиазм, и готовность пожертвовать собой в борьбе с врагами отечества, и даже вера в светлое будущее. Власти совершали много дурного, но народ — по крайней мере, его большая часть — старался жить по-человечески, то есть в соответствии с нравственными традициями православия.
И между прочим, подчеркнул владыка, в основе норм пресловутого морального кодекса строителя коммунизма лежали, как давно уже всеми замечено, евангельские заповеди. Сейчас нередко можно встретиться с пренебрежительным и даже враждебным отношением к этим нормам — дескать, они извращают слово Христа. Но разве братское отношение к другому человеку, взаимопомощь, уважение к труду — извращение? Нет, тут правильнее видеть, считает архиепископ Викентий, вынужденное признание истинных ценностей, пусть и представших в другой словесной оболочке. И пока в стране хоть подспудно продолжало жить православное начало, она добивалась успехов и в науке, и в образовании, и в культуре, и в промышленности, а всего нагляднее — в обороне против иноземных захватчиков. Но гонение на церковь, пропаганда атеизма постепенно делали свое черное дело: традиционная православная основа российской жизни все более разрушалась, а потом (и вследствие того) разрушился и Советский Союз.
Наступившие затем резкие изменения в политическом и экономическом устройстве страны не вызвали, по мнению владыки Викентия, равных им по масштабу благих перемен в области морали и нравственности. Хуже того: в условиях рынка сильно пошатнулась извечная основа народной жизни — трудовая мораль, стало насаждаться представление о том, что праздность и наслаждение — естественные нормы повседневности, была утрачена разумная мера в потреблении. Этим путем уже давно идет — и далеко зашел — западный мир, сейчас по нему опрометчиво двинулась и Россия, обретая в итоге те же последствия.
Между тем безмерное потребление развращает человека, утверждает владыка Викентий. Он становится даже хуже, чем другие, более низкие творения Создателя. От этой безмерности изнашивается он сам, истощается природа; безмерные притязания человека вызывают безмерные же ответные проявления природы. Глава епархии обратил внимание участников разговора на то, что самые сильные природные катаклизмы последних лет произошли в курортных местах планеты. Казалось бы, там люди должны отдыхать от трудов праведных и набираться сил, но на самом деле там сейчас находятся главные очаги развращения; туда убегают от пресыщенности, чтобы найти новые, более острые наслаждения. Этот разврат, по утверждению архиепископа, очень негативно влияет на природу. “Она стенает и мучается. Чтобы спасти мир, надо удержать людей от греха, от развращения”.
Духовной силой, способной противостоять наступающему всемирному греху, владыка Викентий считает православие. Россия, сумевшая сохранить свою веру в самых неблагоприятных условиях и теперь успешно возрождающая православные основы российской жизни, может и должна стать, по его мнению, примером высоконравственной жизни для других стран. Но в первую очередь укрепление нравственных основ российской жизни повлияет на положение дел в самой России: если у нас будет честность и добросовестность, то и экономика, как считает владыка, станет развиваться успешно.
Иной подход к решению проблемы духовного возрождения народа, исцеления его “поврежденного” чувства национального достоинства предложил В.Е. Третьяков — ректор Уральского государственного университета имени А.М. Горького, член-корреспондент РАН. Православие — да; его роль в становлении русской национальной самобытности отрицать нельзя. Но на протяжении последних, по меньшей мере, трехсот или даже четырехсот лет его роль в развитии русского национального духа была, по мнению Владимира Евгеньевича, не прямой, а скорее опосредованной. Конечно, вы можете напомнить факты, когда тот или иной общественный деятель или видный художник во дни душевной смуты посещал, например, Оптину пустынь, поверял свои тревоги и сомнения тамошним старцам и получал их советы и благословение. Но согласитесь, что все-таки не подвижники веры, не церковные пастыри были уже властителями умов, определяли духовную атмосферу в российском обществе. Эту роль теперь выполняла, да и по сей день в меру своих возможностей выполняет, русская культура. Нужно ли доказывать эту очевидную истину? Во всяком случае, полистайте хотя бы Н.А. Бердяева: этот пример показателен, поскольку Бердяев считается религиозным философом, то есть национальную историю он видит прежде всего через призму религии. Так вот, когда у него речь заходит о “душе России”, о русской национальной самобытности, он в первую очередь вспоминает не “святых старцев”, а Достоевского, Толстого, Розанова, Вл. Соловьева… Подкрепляя это наблюдение, В.Е. Третьяков цитирует высказывание самого Бердяева по этому поводу: “Русская нация немыслима вне русской культуры”.
Характеризуя русскую культуру, Бердяев, конечно же, опирается и на православную традицию, однако для него несомненно, что корни ее тянутся и в иные пласты народной жизни: “…Эта культура в единой своей интенции является культурой Третьего Рима — культурой большого пространства, энергетика которого питается этнической гетерогенностью”. И далее: “Огромность России есть ее метафизическое свойство, а не только свойство ее этнической истории. Великая русская культура может быть свойственна только огромной стране, огромному народу. Русская литература, русская мысль были проникнуты ненавистью к империи, обличали ее зло — и вместе с тем предполагали империю, предполагали огромность России. Это противоречие присуще самой духовной культуре России, русского народа”.
Таким образом, православие православием, а русская культура для религиозного, заметьте, философа Бердяева — это еще и русская история: многоэтнический (и, добавим, многоконфессионный) бурлящий поток, охватываюший огромное пространство. В нем формируется сознание и самосознание народа, соответственно — и национальное достоинство, здоровое или “поврежденное”, коренного российского (не обязательно этнически русского) гражданина. Культурой определяется и представление о том, чем человек живет и ради чего он живет, а это уже напрямую связано с национальной идеей.
Еще древние противопоставляли культуру и “натуру”, то есть природу. Культуры нет в природе, она создается человеком (человеческим сообществом), аккумулирует в себе все достижения национального духа и передается от поколения к поколению как бесценное национальное достояние. Человек не рождается русским (или, например, французом, немцем и т.д.) — он таковым становится, оказавшись с момента рождения в определенной национальной среде и усваивая через нее русскую (или иную) национальную культуру. Тут результат определяется не генетическим кодом, а образованием и воспитанием или, в более широком плане, процессом социализации.
Не будем, однако, далее углубляться в этот отнюдь не одномерный вопрос, заметим лишь очевидное: наши духовные возможности — индивидуальные и коллективные, — духовная атмосфера в стране напрямую зависят от того, как в обществе организован культурный (в широком смысле) процесс. К сожалению, наиболее предприимчивые и наименее застенчивые энтузиасты либеральных перемен преуспели в манипулировании сознанием своих сограждан (в интересах бизнеса или для достижения политических целей), но кто у нас всерьез обеспокоен проблемами духовного здоровья (и оздоровления!) общества в целом и каждого отдельного его представителя? Если кем-то что-то на эту тему и говорится, то, как правило, на основе личного мнения и вкуса, а потому не берется в расчет людьми, которые принимают решения, но которым почему-то удобнее или выгоднее думать иначе. Этими вопросами — а они сегодня самим ходом российской жизни выдвинулись на передний план — должна заняться серьезная наука. Но, кажется, заниматься ими особенно и некому; во всяком случае, у нас, в Уральском регионе, полагает ректор Третьяков, явно недостаточно исследовательских институтов гуманитарного профиля и гуманитарных факультетов.
Учитывая ключевое значение “культурного компонента” при определении стратегии развития России в наступившем веке, В.Е. Третьяков считает принципиально важным, чтобы инвариантом всех преобразований, происходящих в стране, оставалась культура. “Как бы ни оценивали прошедший период, я утверждаю, — говорил за “круглым столом” ИДК Владимир Евгеньевич, — что наша российская культура (в широком смысле этого слова) инвариантом советского государства оставалась. Частью этой культуры была и советская система образования. Мы и сегодня живем на остатках того, что было сделано столь безапелляционно отрицаемым нынче “тоталитарным режимом”. Те движения, которые нынче делает руководство российским образованием, разрушает инвариант”.
Мысль о доминантной роли культуры в формировании национального духовного потенциала и, соответственно, в формировании нашего общего Русского Дома (скажем так) в наступившем веке была подхвачена и развита многими участниками нашей дискуссии. В частности, говорилось о том, что культурный процесс составляет первооснову социального бытия, относительно устойчивую к воздействиям переменчивых политических и экономических факторов, — так глубоководные океанские течения невосприимчивы к капризам погоды над поверхностью вод. “Властители приходят и уходят, а культура остается”, — прокомментировал эту ситуацию, перефразировав известный афоризм, академик В.В. Алексеев.
В то же время культура — продукт человеческой жизнедеятельности, а потому ее не могут не затрагивать процессы, происходящие в социальной жизни. Как ни сопротивляется она опрометчивым попыткам переустроить уклад народной жизни в соответствии с очередным авантюрным прожектом, избежать вовсе их влияния она не может. Так что культурные основы российской жизни в изменившейся исторической ситуации, к сожалению, тоже подвержены коррозии, и это уже давно не предположение, а очевидный факт. Но если фундамент дома разрушается, то как могут устоять его стены? Вот почему сама история предопределила выбор: либо Россия в XXI веке возродит высокие традиции своей национальной культуры, благодаря которым она в XIX веке заняла достойное место в европейском мире, либо… Либо России просто не будет! Отсюда вывод (и он прозвучал за нашим “круглым столом”): недальновидно ограничивать развитие культуры (как наши власти привыкли делать) скудными возможностями экономики; необходимо подчинить экономику потребностям культуры, это в первую очередь ей самой пойдет на пользу.
Итак, национальное самосознание, по мнению участников нашей дискуссии за “круглым столом”, может сформироваться либо на религиозной основе, либо на культурной, либо на той и другой одновременно. Конечно, оно не сформируется стихийно, само по себе, — тут общество должно обдуманно цель поставить и усилия приложить. Но надо отдавать себе отчет в том, что не обладая развитым национальным самосознанием, человек неизбежно окажется “безответственным человеческим атомом” (И.А. Ильин), неспособным ощущать себя частицей своего народа, мыслить свою судьбу неотделимой от судьбы своей родины. И разговоры о национальной идее для него — пустой звук.
Однако если мы с вами осознаем себя гражданами России и не мыслим для себя иной судьбы, кроме как вместе со своей страной, это вовсе не означает, что нас осенила национальная идея. Это лишь непременное условие для того, чтоб мы задумались, как лучше обустроить наш Русский Дом, чтоб и самим нам в нем жилось надежно и уютно, и грядущим поколениям он достался в исправном виде.
Жить в России по-русски
Представьте себе, что вы решили отремонтировать и перепланировать свою квартиру. Что и как вам хотелось бы в ней изменить? Вариантов в голову приходит — не счесть, но все — не то, не то… Если вы занялись этой проблемой всерьез и располагаете средствами, то, наверно, обратитесь к специалисту-дизайнеру. Зато чтo именно вам никак не нужно — это вы и сами решите лучше всякого дизайнера.
По тому же примерно принципу к определению национальной русской идеи подошел участник нашей дискуссии за “круглым столом” Л.А. Кленов, кандидат философских наук. “Мы точно знаем, какой не должна быть русская идея, — заявил Леонид Александрович. — Во-первых, она не может быть идеей восточного деспотизма; во-вторых, она не может быть идеей буржуазного либерализма. На алтарь той и другой идеи брошены миллионы человеческих жизней, но ни та, ни другая не смогли обеспечить достойную жизнь человека на российской земле”.
Но мы знаем и то, продолжил свою мысль Л.А. Кленов, что в наших интересах — сохранить территориальную целостность России. И еще знаем, что сохранить ее можно лишь при условии, если неудобства, связанные с нашими беспримерными географическими и климатическими условиями, будут компенсироваться за счет природных ресурсов, которыми богаты эти бескрайние, холодные, а нередко и труднопроходимые пространства. Значит, нельзя допустить, чтобы эти ресурсы служили источником обогащения лишь узкой группы дельцов, — они должны быть общенародным достоянием. В каких конкретно государственно-правовых формах может выразиться эта совершенно нехарактерная для западного мира коллизия, чтобы человек на нашей земле, по крайней мере, не чувствовал себя ущемленным, — это самый, наверно, сложный вопрос в рамках обсуждаемой сегодня темы. Но и тут есть приемлемый для всех ориентир: власть должна рачительно вести наши общие дела, а мы должны доверять власти, должны постоянно ощущать, что ее действия проникнуты заботой о всеобщем благе, и если они в чем-то и не совпадают с нашими лично интересами, то уж, во всяком случае, морально безупречны и справедливы. И не только доверять мы должны, но и гордиться своей властью — разумной, авторитетной и ответственной. За такой властью мы охотно пойдем и хотя бы в силу этого будем действовать согласованно.
Надо ли доказывать, что нынешняя власть совсем не такая? Но откуда вдруг появится иная власть — которой мы могли бы доверять?..
Задавшись этим же вопросом, С.Е. Вогулкин, доктор медицины и проректор Уральского гуманитарного института, он же протоиерей отец Сергий, прибегнул к понятию симфония, которое, оказывается, употребляется не только в музыкальном обиходе, но еще и в отечественном богословии. Здесь оно означает, по словам о. Сергия, гармонию между духовной и светской властью. Это тот случай, когда светская власть прислушивается к власти духовной и старается свою деятельность строить по законам духовным. Применительно к условиям России, с ее православными традициями, речь должна идти о том, чтобы действиями власти не был обижен ни один человек, — таков, утверждает врач и священник, закон православного поступка. Наша же нынешняя власть, признает о. Сергий (а кто бы ему стал возражать?), усердно демонстрирует перед телекамерами свою приверженность православию, но, верша свои дела, поступает часто не по-христиански. То есть симфония у нас пока что только внешняя…
Наверно, точно так же можно было констатировать отсутствие “симфонии” между действиями власти и требованиями вполне светской морали, куда непременными компонентами входят честь, совесть, достоинство, — но не было за нашим “круглым столом” такого выступления. Однако вряд ли это обстоятельство сколько-нибудь заметно сузило тему дискуссии: ведь власть существует не для того, чтоб демонстрировать гражданам страны образцы высоконравственного поведения. Куда как важнее, чтобы она отчетливо и глубоко понимала весь комплекс внутри- и внешнеэкономических коллизий, от которых зависит наша жизнь, и умела находить такие их решения, которые были бы нам понятны и отвечали бы нашим интересам. Вот об этом за “круглым столом” говорилось достаточно обстоятельно.
— Будущее России неразрывно связано с перспективами развития всего человечества, но у нашей страны во всемирной ситуации имеется свое место, свои проблемы и свой путь, — с такой посылки начал выступление за “круглым столом” ИДК С.Б. Воздвиженский, председатель Экономического комитета ассоциации “Большой Урал”. — Нынче в мире развивается кризис, причиной которого стало несоответствие ресурсов планеты неудержимо растущим “аппетитам” человека, распаленным потребительской идеологией Запада. Этот кризис прямо отражается на наших взаимоотношениях с Западом, а через них — и на внутреннем состоянии страны, и на ее перспективах.
Еще тридцать лет назад авторитетный форум ученых, известный под названием Римский клуб, выступил с предупреждением, что ресурсы планеты не бесконечны и что осталось совсем немного времени до той роковой черты, перешагнув которую человечество остро ощутит их нехватку. Были названы даже конкретные сроки, когда закончатся природные запасы цинка, меди, других полезных ископаемых. Однако некоторые из названных тогда временных рубежей уже остались позади, а человечество продолжает жить так, будто ничего и не случилось. Так что же — ученые ошиблись? Нет! Просто в силу разных причин процессы сдвинулись по времени.
Но тенденции были предсказаны точно, и все время об этом, фигурально выражаясь, звонит колокол. Первый тревожный звонок раздался чуть больше десяти лет назад: с 1992 года началось уменьшение ресурсов мирового океана, а мировой океан дает и кислород, и биомассу, которая и прямо и косвенно обеспечивает жизнь человека. Второй звонок: в 1998 году кривая рождаемости, все более загибаясь кверху, впервые пересекла кривую роста продовольствия на душу населения. То есть рост продовольствия теперь уже не поспевает за увеличением населения Земли. И это при том, что уже и сегодня голодают миллионы жителей нашей планеты — порой целыми странами. Третий звонок: уровень потребления, достигнутый странами, относящимися к мировой экономической элите, не только непосилен для всех остальных стран, но, если экстраполировать его на все земное население, просто не может быть обеспечен всеми ресурсами планеты. Так, при населении, составляющем около 4 % жителей Земли, Соединенные Штаты потребляют треть мировых ресурсов и производят треть всех отходов. Если эту модель потребления наложить на Китай, где численность населения в пять раз больше, чем в США, то жизнь на планете станет невозможной. Между тем Китай — это меньше четверти населения Земли.
Со времени обнародования выводов Римского клуба мировым сообществом ученых при поддержке руководителей ряда государств не раз предпринимались попытки обуздать всемирную гонку потребления. Для этого предлагалось принять соответствующие международные соглашения, общий смысл которых заключался в том, чтобы обеспечить устойчивое развитие человечества на основе разумного самоограничения (Рио-де-Жанейро, 1992; Йоханнесбург, 2002; теперь вот Киотский протокол). Но достигнуть компромисса между богатыми и бедными, сильными и слабыми странами так и не удалось. Видимо, не удастся и впредь: в мире, где богатство чувствует себя всесильным, а нищете, как говорится, нечего терять, мораль и политика несовместимы. Альтернативой разумному самоограничению стала жесткая и беспардонная борьба за перераспределение ресурсов. Это только снаружи выглядит “экспортом демократии”, “разноцветными” революциями, борьбой с терроризмом, межконфессионными и межэтническими конфликтами — по сути же все это действия, направленные на установление контроля над источниками энергетических ресурсов, минерального сырья, а в иных случаях даже чистой воды (которой уже сейчас на планете не хватает: даже у нас хорошая ключевая вода продается нынче почти по цене бензина — по 10—12 руб. за литр).
Ослабевшая вследствие “перестройки” и “реформ” Россия некоторым участникам этой борьбы представляется желанным и вполне доступным трофеем, потому что она, как никакая другая страна в мире, богата природными ресурсами, а ее элита так же податлива на приманки “западных ценностей”, как аборигены южных островов во времена Джеймса Кука — на разноцветные бусы.
Мы действительно богаты нефтью, природным газом, металлами, лесом, пресной водой. И стоит еще упомянуть, может быть, самое уникальное богатство России, о котором пока что редко говорят вслух, — чистый воздух. Лишь недавно ученые установили, что великие леса бассейна Амазонки и экваториальной Африки, которые, как считалось, поглощают львиную долю углекислоты, попадающей в земную атмосферу, и дают столько же кислорода, на самом деле в этом плане нейтральны: практически весь выделяемый ими кислород ими же и поглощается — благодаря интенсивному процессу гниения, который происходит в тамошнем жарком климате под их непроницаемыми кронами, препятствующими испарению влаги из почвы. А кислород, которым дышит население Земли, получается исключительно за счет лесов средних широт — главным образом, Скандинавии, Канады и, в первую очередь, России.
Вот теперь и судите о том, какой выбор должна в наступившем веке сделать Россия. Один вариант — согласиться с нехлопотной (для элиты) ролью сырьевого придатка западной цивилизации и тем самым ускорить истощение не просто наших недр: в нынешней ситуации это уже, можно сказать, мировые стратегические резервы. Добавьте к тому, что, если будет расти потребление Западом нефтепродуктов и газа — главных предметов нашего экспорта, — то это значит, что соответственно будет больше сжигаться кислорода, который Россия пока что исправно (причем безвозмездно!) поставляет миру. Нетрудно предположить, что скоро и его станет не хватать. То есть этот вариант, по сути дела, способствует ускорению глобального процесса самоуничтожения. Он и для нас очевидно бесперспективен, но в конечном итоге и для западных партнеров губителен.
Однако есть ли ему альтернатива? При нынешнем мировом порядке — точно нет. Вот если бы мы — не просто отдельные прозревшие граждане, но сообщество людей, народ, оказавшийся на краю бездны, — смогли трезво взглянуть на ситуацию и найти в себе силы прервать эту самоубийственную гонку, то есть, перестав забавляться “цветными безделушками” западных ценностей и вспомнив о национальных традициях, проявив национальное достоинство и чувство ответственности, хорошенько подумали бы о том, как лучше обустроить жизнь в Русском Доме, чтобы не посрамить память предков и не оставить без средств существования внуков и правнуков, — тогда, возможно, мы сумели бы сами, не заключая никаких международных соглашений, организовать свою жизнь по-другому, даже и остальному миру предложить привлекательный образец разумного устройства общества и государства.
Такой поворот может показаться утопичным никак не менее, чем прежние планы построения коммунизма. Он и на самом деле был бы вряд ли возможен в стране, принадлежащей к “золотому миллиарду”, ибо означал бы для большинства ее граждан существенное изменение жизненного уклада, отказ от каких-то привычных житейских сверхудобств и капризов. Он и вовсе был бы невозможен в какой-нибудь вечно голодающей африканской стране. А вот в России он мог бы получиться. Почему? Потому что, во-первых, природных ресурсов у нас все-таки достаточно для того, чтобы, расходуя их даже не экономно, а просто разумно, обеспечить всему населению страны достойный уровень жизни. Говоря проще, мы можем двигаться “в автономном режиме”, не придавая большого значения “советам” извне. Во-вторых, в массе своей российский народ (не считая небольшой прослойки нуворишей) к особой роскоши не привычен, а традиционная мораль (православная в своей основе) вообще осуждает излишества (о чем, между прочим, не раз на наших встречах говорил владыка Викентий). Ну и, наконец, Россия все еще, к счастью, остается страной высокой культуры, а высокая культура — единственное, что может остановить экспансию потребительства.
“Мне с детства, — пояснил С.Б. Воздвиженский, — довелось общаться с очень крупными деятелями науки и культуры (отец был ученым-геологом, широко известным и уважаемым в научной среде), и я ни разу не заметил ни в одном из них стремления к накопительству, богатству. С подобными людьми мне нередко приходилось иметь дело и позже, со многими я общаюсь и сейчас. Имея такой опыт, я глубоко убежден, что люди высокообразованные, по-настоящему культурные просто не могут получать удовольствия от “делания денег” и приобретения чрезмерных материальных благ”.8
Как нам ни внушали идеологи рынка, что совсем не важно, где и кем ты работаешь, лишь бы платили хорошо, — бывшие советские люди до сих пор не разучились ценить труд “по душе”. Оттого у нас, несмотря на нищенские зарплаты, все еще есть увлеченные своей профессией учителя, бескорыстные врачи, захваченные стихией поиска истины ученые. Во многом на их добропорядочности еще держится нынешняя Россия, как держалась Россия советская на добропорядочности своих граждан, получивших образование и воспитание еще до революции. И если государство не будет на них экономить, но позволит им в полной мере реализовать свои духовно-нравственные и профессиональные потенции, то и экономика получит импульс к развитию. Может, не такой сильный, чтоб “догнать и перегнать” Америку, но, уж во всяком случае достаточный, чтобы жить достойно.
В.Ф. Балакирев, заведующий лабораторией Института металлургии УрО РАН, член-корреспондент РАН, начал свое выступление с констатации удручающего факта: как показали конференции по устойчивому развитию в Рио-де-Жанейро и Йоханнесбурге, надежды академика В.И. Вернадского на “повзросление” человечества и формирование “ноосферы”, которая введет в разумное русло взаимоотношения человека и природа, не сбылись: человечество не умеет управлять своим развитием. Мало того, как это ни парадоксально, но по мере роста интеллектуального потенциала разумные начала в организации жизни мирового сообщества не усиливаются, а, напротив, ослабляются, а вместе с тем ослабляются и моральные устои общества. Причина тому — отчаянная борьба за жизненные ресурсы, в которой “все средства хороши”, а наиболее эффективными оказываются как раз средства аморальные.
Ресурсы России, утверждает Владимир Федорович, составляют предмет вожделения стран — лидеров цивилизации потребления. Западные “партнеры” смотрят на Россию, как подвыпившие мужички на привлекательную женщину, — хищно и потребительски. В этой ситуации нам не следует особо обольщаться их комплиментами по поводу наших успехов в движении к демократии и рынку (тем более что мы-то сами гораздо лучше их знаем цену этим “успехам”) — за ними, как правило, кроется своекорыстный расчет. Когда-то император Александр III сказал (уже перед самой своей кончиной) сыну Николаю, которому вскоре предстояло взойти на российский престол: “Сынок, нас не любят, потому что мы большие”. Таков был итог осмысления им истории взаимоотношений России и Запада, подтвержденный его личным тринадцатилетним опытом российского самодержца. И все события вокруг России, произошедшие после того в течение бурного ХХ века, подтвердили его правоту. А еще император-отец сказал наследнику-сыну, что у России два надежных союзника: ее армия и ее же военно-морской флот. Будем сильными — и нас будут уважать. И эту истину тоже подтвердило время.
Но как стать сильными сегодня, когда страна разорена и деморализована? Прежде всего, считает Владимир Федорович, надо четко уяснить, что, открыв все экономические шлюзы для проникновения в страну международного капитала и сдав все заботы по управлению отраслями, на которых, по сути, держится благополучие государства как целостного социально-экономического организма, на откуп нечистому на руку капиталу отечественному, мы этой цели никогда не достигнем. В силу природно-климатических особенностей России, во многом обусловивших и своеобразие ее исторического опыта, у нас невозможно такое же соотношение государственного и частного, как в развитых странах Запада, поэтому и без разумного барьера (но не “железного занавеса”) между нами и Западом не обойтись.
Тут надо бы с бoльшим доверием оглянуться и на советский опыт. В частности, СССР имел независимую финансовую систему. В том были очевидные “минусы”. В частности, туристам и командированным за границу государство продавало валюту по 60 копеек за доллар; такие поездки были накладны для казны, и это, несомненно, одна из главных причин настолько придирчивого отбора претендентов на поездку за рубеж, что разрешение на таковую у нас в общественном мнении котировалось почти как медаль. Зато от спекуляций на валютных биржах Лондона или Гонконга наши внутренние экономические связи никак не страдали.
Еще более важно, что советское государство монопольно владело отраслями хозяйства, на которые опирается жизнь общества как целостного организма: топливно-энергетическим комплексом, металлургией, тяжелым машиностроением, транспортом. Кто решится утверждать, что при этом они работали хуже, чем сейчас, когда перешли в частное владение? По крайней мере, их техническое переоснащение шло исправно, а энергосистема не давала таких сбоев, как майская энергокатастрофа в Москве. И проблемы с проездом пенсионеров на городском транспорте просто не существовало.
А каким таким глубоким государственным смыслом продиктована приватизация алкогольной промышленности? Да, при советской власти мы резонно стыдились “пьяного” бюджета, но, по крайней мере, неодолимый порок одних граждан общества оборачивался пользой для других: треть бюджетных расходов обеспечивалась доходами от продажи спиртного. Сейчас народ пить меньше не стал, но в чей карман и по какому праву попадают те “пьяные” деньги?
Не надо возвращаться в социализм, не надо подчинять плану, рожденному в кабинетах чиновников, все огромное и многопрофильное хозяйство страны. Путь частник производит как можно больше разнообразных товаров для удовлетворения самых разных нужд потребителя, пусть он сколь угодно богатеет за счет своей изобретательности, предприимчивости, трудолюбия. Кого-то это все равно будет раздражать — при традиционной нашей уравниловке, — но к такому неравенству привыкли бы достаточно скоро. Недопустимо лишь кромсать на части общий пирог, раздавать в частное владение то, что в силу естественных причин всегда было и должно оставаться нашим общим достоянием, ибо без этого общего фундамента нормальная жизнь в нашей огромной северной стране просто невозможна. А если базовые отрасли будут оставаться в общенародной собственности, то за их счет доход в казну увеличится в несколько раз и государство сможет тратить несравнимо большие средства и на науку, культуру, образование, здравоохранение, и на социальную поддержку тех, кто в ней действительно нуждается, и на техническое перевооружение предприятий энергетики, транспорта, а также на поддержание обороноспособности страны на таком уровне, чтобы никому и в голову не приходило рассуждать о перелицовке традиционного российского уклада на манер, более отвечающий вожделениям западных дельцов.
С учетом этих соображений и следует, по мнению В.Ф. Балакирева, устраивать жизнь в “пореформенной” России. Что за строй это будет? Что-то от социализма, что-то от капитализма — словом, уже упоминавшаяся за нашим “круглым столом” конвергенция. Впрочем, неважно, как это называть, — лишь бы по уму, по совести, по душе.
У России есть будущее!
— Оценки и прогнозы, прозвучавшие в выступлениях коллег, достаточно пессимистичны, — сказал, подытоживая дискуссию, профессор Н.И. Тимофеев, действительный член Российской инженерной академии, президент ИДК. — Но мне не показалось, что кто-то из выступавших преднамеренно сгущал краски: нынешняя ситуация в России на самом деле дает много серьезных поводов для пессимизма.
Если обратить панорамный взгляд на жизнь России в ушедшем веке и на ее продолжение в веке наступившем, то обнаруживается вот какая картина. ХХ век начался с подъема экономики: где-то еще с последних лет царствования Александра III страна по темпам развития опережала Европу. Потом — катастрофа 1917 года, за которой последовал практически не прекращающийся 90-летний кризис. Не будем говорить про советский период: там, конечно, не все так просто и очевидно, как пытаются изобразить непримиримые противники большевизма, но с одним утверждением вы, вероятно, спорить не станете: большевики добивались своих целей (праведных или неправедных — судите сами), не считаясь ни с законами экономики, ни с возможностями людей. Поэтому силовые прорывы в одних направлениях обернулись невосполнимыми потерями в других. К концу 80-х годов скрытые пороки советской экономики стали явными и для всех очевидными.
Антибольшевистский переворот 1991 года был мотивирован его организаторами необходимостью вернуть социально-политический и экономический процесс в стране в нормальное русло, но этого не произошло. Почему? Прежде всего, потому, что во власти находятся либо те же люди, которые руководили страной и в советские времена, либо их преемники, перенявшие те же методы руководства и несущие в себе тот же менталитет. Приняли новую Конституцию, положения которой якобы имеют прямое действие, — на самом же деле ни одна статья не работает без подзаконных актов, которые сочиняются чиновниками с учетом своей максимальной выгоды. В нашем “социальном” (по Конституции) государстве как раз социальный аспект находится на последнем месте, и даже бесспорные достижения советского времени (наука, культура, образование, здравоохранение) не сохранены хотя бы на том же уровне.
Нынешние власти много говорят о реформах, которые якобы улучшат ситуацию, однако поверить в их обещания так же трудно, как когда-то не верилось в коммунизм к 1980 году. Для того нет никаких предпосылок. Казалось бы, сама судьба дает в руки руководству страны ключ к процветанию: беспрецедентно высокие цены на нефть. Ну, это как если бы погорелец нашел на дороге мешок с золотом. Так нет же, наш “погорелец”, правительство, вместо того, чтоб отстроить подворье и наладить хозяйство, потащило этот мешок закордонному “дяде”: помоги, мол, сохранить до следующего неминуемого “пожара”.
Мировой опыт (на который так любят ссылаться идеологи нынешних перемен) показывает, между прочим, что нефть нефтью, а главное богатство страны — это все же “человеческий потенциал” (об этом убедительно говорила О.Ф. Русакова в начале нашей дискуссии). Но этим богатством мы распоряжаемся не лучше, чем нефтедолларами! Какую отдачу можно ожидать от этого “капитала”, если, по крайней мере, треть населения страны живет за чертой бедности?9 А как расценить равнодушное отношение руководства страны к безвозвратным потерям этого “капитала”? Ведь даже официальные источники не отрицают, что ежегодно население России уменьшается на 700-800 тысяч человек (в действительности наши потери не меньше миллиона, но эта цифра несколько снижается за счет притока не всегда желательных для нас мигрантов). Руководству страны, кажется, нет дела и до того, как деградирует качество этого “капитала” под влиянием телевидения и других средств массового оболванивания населения страны, особенно молодежи.
В одном из недавних выступлений президент Путин признал: “Стыдно!” Хорошо, хоть стыдно. Но такого признания вовсе не достаточно для того, чтобы реально повернуть ход событий в стране. Нужно отчетливое понимание того, что с нами произошло и какие потрясения еще ждут нас впереди, если мы продолжим тупо идти дальше путем грефовско-зурабовских реформ. Нужна решимость изменить ситуацию — как принято говорить, “политическая воля”. Нужна идеологическая основа этих изменений — не плод кабинетного усердия кремлевских мудрецов, а внятная, понятная и желанная большинству населения страны программа, а для того нужно перестать ерничать насчет национальной идеи — без нее (как следует и из нашей дискуссии) обойтись не получится.
“Все-таки я убежден, — говорит Н.И. Тимофеев, — что у России есть будущее!”
Основания для оптимистического прогноза Николай Иванович видит, прежде всего, в том, что уже никто из здравомыслящих людей не считает курс реформ, принятый новыми лидерами страны в начале 90-х годов, разумным и, тем более, безальтернативным. Наша дискуссия это подтверждает. Страна еще продолжает двигаться в том направлении. Причем двигается — это надо подчеркнуть — не в силу привычки, лености мысли, “притерпелости”, а потому, что с этим курсом связаны далеко не бескорыстные интересы могущественных политических и экономических (впрочем, сегодня это практически одно и то же) кланов и группировок. Но им все труднее становится оправдывать перед избирателями этот непопулярный и бесперспективный курс, так что поворот неизбежен и, по сути, он уже начался.
И вот еще один повод для оптимизма: если раньше реформаторам-либералам удавалось морочить головы общественности рассуждениями о том, что, дескать, альтернативы принятому пути нет, что свернуть с него — значит неизбежно возвратиться к коммунистическому прошлому, — то теперь только невежеством или откровенным желанием обмануть “электорат” можно объяснить попытки некоторых политиков проигнорировать российскую историю вообще и, в частности, тот непростой, болезненный, но вовсе не провальный ее отрезок, который пришелся на ХХ век. Подход к нынешней драматической ситуации с учетом опыта национальной истории дает возможность более глубоко и верно понять российский вариант взаимоотношения общества и государства — иной, чем в Европе, иной, чем в Америке.
Развивая эту мысль, Н.И. Тимофеев обращает внимание на то, что все без исключения участники дискуссии хотели бы видеть российское государство не конгломератом независимых индивидов (“никто никому ничего не должен”), отношения между которыми регулируется только бесстрастным законом, но органичным объединением духовно не чуждых друг другу людей, связанных общей исторической судьбой, общим представлением о человеческих ценностях, нормах и обычаях, чувством человеческого достоинства, наконец, непременный компонент которого — национальное самосознание. Дело тут не только в психологическом комфорте (хотя и это тоже важно): каждый, кому случалось возглавлять какой-нибудь масштабный проект, согласится, что работа идет гораздо эффективней, если действовать командой. И нет проще способа завалить любое дело, как поручить его исполнение “профессионалам”, которые прежде всего озабочены соблюдением их прав и намерены ни в чем не выходить за рамки должностных инструкций. Существует даже такая форма забастовки — “работа по всем правилам”.
Сообща — лучше; это верно применительно к любому коллективу, начиная, если угодно, даже с самого малого — семьи; но это верно и применительно к большим сообществам людей, в том числе и к государству. Ни одно государство в мире не существовало бы, если б его граждан не связывал друг с другом какой-то более или менее осознанный личный интерес. Понятно — в Америке: там защищенность и высокий уровень жизни; оттуда можно поглядывать на весь остальной мир с чувством превосходства. Понятно — в Израиле: там все свои, там культ интеллекта, здравого смысла и национальной стойкости. Понятно — жить во Франции, чувствуя себя до мозга костей французом. И так — практически в любой уважающей себя стране.
В нынешней России — намного… ну, скажем так, проблематичней. Здесь тебе на каждому шагу напоминают, что “черт догадал тебя” родиться в стране неполноценной, потому что настоящая жизнь — она где-то в другом месте. Она нынче широко прорывается на улицы наших городов, на телеэкраны в образах рекламы: пляжи Турции, античные руины Греции и Италии, ароматы Франции, технический рай Японии… Она, как влага по капиллярам, все больше просачивается в обыденную жизнь россиян, особенно молодых: отблески чужой яркой жизни запечатлены на их маечках, куртках и школьных ранцах; их головы наполнены образами “шреков” и “покемонов”; без абсолютно им не нужного сотового телефона они чувствуют себя неполноценными, начиная уже с первого класса. Даже в школьных туалетах и на заборах они почти всегда пишут теперь “по-иностранному” — не столько ученость демонстрируют (она не в моде), сколько сигналят: душой, мол, я уже не здесь, только обстоятельства пока что держат в этой постылой стране…
А, собственно, что, кроме обстоятельств (пьющий отец, мать-одиночка, а может, просто угораздило родиться в семье бюджетников), способно удержать их в России? Вот это и есть, если хотите, ключ к обсуждаемой проблеме.
В поисках ответа на этот вопрос стоит оглянуться и на давнюю, дореволюционную Россию, и на советский опыт. К России дореволюционной привязывали прочные душевные узы, скорее даже неизъяснимые (“Умом Россию не понять”), нежели осмысленные. Природа, язык, вера, история… Гоголь, Тургенев, Тютчев годами жили за границей, а писали только о России. Эмигранты первой волны унесли с собой в изгнание дух России — им и питалось их творчество на протяжении десятилетий. В советские времена тот прежний дух России был разрушен — многие люди старой закалки, особенно интеллигенты дореволюционной выучки, с трудом переносили перемены. Но со временем тут появилось другое: невиданные по масштабам стройки, потом победа над фашистской Германией, создание атомного паритета, космос…
— Вы понимаете, в чем тут дело? — обобщил Н.И. Тимофеев. — На протяжении целых эпох россиянин чувствовал себя гражданином великой страны! Он мог быть ученым, писателем, музыкантом, государственным деятелем, но мог быть рядовым инженером, врачом, рабочим, крестьянином — величие родной страны в любом случае составляло неотъемлемую часть его души, наполняло его жизнь особым смыслом, делало его гордым и сильным.
В нынешней “либеральной” публицистике популярен мотив: дескать, мы были великой страной — забудьте, как, например, забыли шведы то время, когда их страна была великой европейской державой. Им гораздо уютней сейчас в своей небольшой и уважаемой стране, нежели нам в бывшей мировой державе. Ну, вам знакомы эти рассуждения.
Но чувство принадлежности к великой державе для граждан России — не повод для национального чванства, а неотъемлемый элемент традиционного образа жизни. С этим чувством строили промышленные гиганты, побеждали врага, осваивали Север и космос. Абсолютно непонятный с европейской точки зрения факт: уезжали люди куда-нибудь в тайгу, кормили комаров, испытывали невероятные трудности, никакого состояния там себе не делали — а ощущение главного события в жизни оставалось по возвращении до конца дней… Это обширнейшая тема для размышлений…
Так вот, если во всех рассуждениях о национальной идее, которые сейчас часто можно встретить в печати и которые прозвучали за нашим “круглым столом”, упор делается на общегосударственных задачах — настолько важных, что, как наивно полагается, их осознают и станут ими руководствоваться и правительственные чиновники, и олигархи, и забытые Богом бюджетники, — то Н.И. Тимофеев подошел к проблеме, можно сказать, с противоположной стороны. Вся русская национальная идея, с его точки зрения, состоит в том, чтобы человек в России мог жить достойно, по-русски, по-человечески.
Да не обманет вас простота этой формулы: достойная жизнь (ключевое здесь слово) — это не просто жизнь обеспеченная, но, прежде всего, содержательная и интересная, дающая возможность реализовать, до донышка исчерпать заложенные в тебе природой (или, если вам так ближе — Создателем) таланты и возможности. Но, конечно, и должным образом оцененная — и морально, и материально. Жить по-русски — опять же, иметь возможность ощутить в своей жизни и своих делах масштаб, соответствующий громадности российских территорий и сложности ее проблем. А жить по-человечески — значит, находить смысл жизни не в телесных усладах (они хороши ко времени, но беда, если они составляют смысл жизни), а в подвигах интеллекта и души. Но для того душа должна быть соответствующим образом подготовлена — наполнена и возвышена.
— Вот почему, — заключил Н.И. Тимофеев, — я давно избрал своим девизом: “Через образование, науку и культуру — к Великой России”.
1 Мишель Малерб. Религии человечества. — М.: “Рудомино”; СПб.: “Университетская книга”, 1997. С. 534-535.
2 Литературная газета. 2005, № 10. С. 3.
3 См.: С.И. Спектор, С.И. Богданов. Наркомании в Свердловской области. История, современное состояние, прогноз. — Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2003. С. 22, 27.
4 Уже этот отчет был написан, когда в руки его автора попала книга М.Н. Руткевича “Социальная структура (М.: “Альфа-М”, 2004), где, в частности, приводятся данные из выступления министра финансов РФ А. Кудрина на конференции в Нью-Йорке: “Российская федерация по уровню ВВП (валового внутреннего продукта) на душу населения (примерно 2,1 тыс. долларов в год) из первой двадцатки перешла на… 99-е место в мире, оказавшись ниже некоторых стран Черной Африки. И это при среднемировом уровне 5,5 тыс. долларов, 25-30 тыс. в Западной Европе, более 30 тыс. в США, Канаде и ряде стран Северной Европы, например, в Норвегии” (с. 5-6).
5 Александр Свентоховский. История утопий. — М., 1910. С. 6.
6 И.А. Ильин. Соч. Т. 2. Кн. II. — М.: “Русская книга”, 1993. С. 8.
7 Ильин И.А. Собр. соч. Т.7. — М., 1998. С. 456, 457-458, 458, 464.
8 Кстати, примерно такое же убеждение высказал в свое время Артур Шопенгауэр: “То, что может дать богатство сверх удовлетворения насущных и естественных потребностей, мало влияет на наше внутреннее довольство: последнее скорее теряет от множества забот, неизбежно связанных с сохранением большого состояния”. И далее философ говорит о человеке, который, как велит нынешняя наша американизованная мораль поведения, “делает деньги”: “Результаты счастливой, сопутствуемою удачей жизни такого человека выразятся на склоне его дней в порядочной кучке золота, увеличить или промотать которую предоставляется наследникам. Такая жизнь, хотя и ведется с большою серьезностью и важностью, уже в силу этого так же глупа, как всякая, осуществляющая девиз дурацкого колпака”. (Артур Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости. — СПб, 1914. С. 14, 15)
9 Подкрепим это утверждение Н.И. Тимофеева конкретными цифрами из упомянутой выше книги М.Н. Руткевича “Социальная структура”. Опираясь на официальные данные Госкомстата РФ и нормы, принятые в международной статистике, известный ученый делает такие расчеты: “В 2003 г. 18,3 % населения [России] имели доход менее 2000 руб. в месяц на человека <…>, что означает нищету. <…> Доход в размере от 2 тыс. до 5 тыс. руб. на человека <…> имели в 2003 г. 44,8 % населения, что ниже порога бедности. В сумме это дает более 63 %, т.е. около двух третей населения страны” (с. 226-227).