Размышления с лицензией в кармане
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2005
…Но вот наконец-то все позади — я добрался до того уголка, к которому стремился в мыслях почти весь год. У меня все в порядке, все “на законном основании”, как говаривал не раз мой друг по охотничьей части (да и не только по охотничьей) биолог-охотовед Геннадий Борискин. В кармане — охотничий билет и путевка-лицензия, и не какая-нибудь однодневная, а сезонная, на много дней. За это время я имею право добыть столько-то глухарей, тетеревов, рябчиков, вальдшнепов, уток…
И еще… Чуть не забыл об одном из главных документов. Это разрешение на хранение и ношение охотничьего пневматического огнестрельного оружия. Не нарезного, заметьте, карабина, нарезной винтовки, а охотничьего. И не на получение, заметьте, этого права, а лишь на его продление.
Вся эта самая процедура, будь она неладна, есть не что иное, как самое настоящее унижение человеческого достоинства. Иными словами это кем-то придуманное “мероприятие” по перерегистрации оружия и не назовешь, потому что и охотники-любители с большим стажем, и незрелые новички одинаково обязаны в положенное время ее проходить, выстаивать очереди по разным строгим инстанциям, начиная от сотрудников МВД до врачей-наркологов, психиатров, хирургов, окулистов, и за каждую подпись, каждый штамп надо платить… Случаются они, эти унизительные процедуры, не так уж часто, но запоминаются надолго.
…День выдался на редкость яркий, сухой, нарядный. Я поднимаюсь медленно по усыпанной листьями тропе к камню-скале. Остановился, прислушался: тишина. Присел на замшелый пень у развилки двух лесных дорожек. Место это не только приметное, но и давно знакомое. Не раз спугивал я тут глухарей — и не по одному. И вот теперь, сидя на пне, всматриваюсь вдаль, перевожу взгляд на лес, подернутый осенней краской, и невольно вспоминаются дни бродяжничества по уральским, сибирским, ямальским просторам.
Набрел я как-то совершенно случайно на заросли красной смородины возле лесного ручья, среди крупного осинника. Такому богатству я, конечно, несказанно был рад: ягоды крупные, налитые соком, от времени потерявшие свою яркость и ставшие темно-вишневыми. Вот сейчас, решил я, можно и отдохнуть, а заодно и подкрепиться лесными витаминами. Снял с плеч пустой рюкзак: добычи в нем не было, так как охоты не получилось. Единственная поклажа — краюха хлеба, испеченная из последних запасов муки. Рюкзак повесил на сук осины, тут же повесил и ружье. Отец, правда, не раз говаривал мне, что, если присел отдохнуть, ружье должно быть под руками. Еще он учил меня не носить ружье на ремне, когда иду по лесу.
— Зашел в лес — ремень отстегни от ружья, положи в рюкзак. Ружье носи в руке и всегда, в любую секунду, будь готов к мгновенному выстрелу.
Со временем я приучил себя всегда быть наготове. Если ружье висит на плече, пока ты его снимешь, пока то да се, потеряны драгоценные секунды: птица или зверь, на которых ты охотишься, успеет улететь или убежать — скрыться. Чертовски дороги те доли секунды. Тем более в лесной чаще, когда стрельба, как правило, ведется навскидку.
Много было всякого — глупого, смешного, трудного в тех лесных, уже далеких по времени походах. Теперь остается только самому удивляться, как выжил, не пропал — не потерялся, не замерз. Не так все просто, как полагают современные охотники-любители, внезапно охваченные необычной для городского человека охотничьей страстью. Охотничьи навыки не возникают сами собой. Как быстро и ловко развести костер в сырую, дождливую погоду? Как обустроить ночлег, правильно сориентироваться? Как выцелить летящую птицу, убегающего зверя? Как, наконец, правильно обработать добытый трофей? Долго можно перечислять то, что должен знать охотник.
Все эти тонкости, связанные с лесом, с природой, постигаются не одним днем, а многими годами — и не по книгам, а голой практикой.
Но — стоп! Что я так уж слишком углубился в охотничий минимум?
…Итак, присмотрев самый обильный на ягоды куст, присел возле него. Достал из рюкзака мешочек с краюхой хлеба. И началась моя лесная трапеза, ни с чем не сравнимая. Только вот беда: хлеба мало, а ягод много. Потому решаю краюху не резать на куски, а отщипывать от нее маленькие кусочки.
Отщиплю кусочек хлеба, положу в рот, а следом без ограничения идут одна за другой, а то и полной горстью ягоды. Смородина красная, да еще лесная, намного кислее садовой. Но эта, что отыскал я, сумела по осени набрать сахаристость и ничуть не уступала ягоде культурных сортов.
Вскоре, может, оттого, что я насытился ягодой и умял целую краюху хлеба, или оттого, что совершил длительный утренний переход, на меня навалилась усталость. Обычно скупое сентябрьское солнце, взобравшись к полудню в самый зенит, расщедрилось на тепло. Да еще тишина, если не считать легких переговоров синиц и монотонного крика канюка, парящего над дальней покосной еланью. Все это вконец усыпило меня, привалившегося спиной к стволу осины.
Сколько длился мой сон? Как мне показалось, довольно быстро я очнулся от странного звука, похожего на шорох, идущий от самой земли. Лесные походы в одиночку, — тем более когда ночуешь не в избушке, а прямо под деревом, у костра, — научили меня многому, а самое главное — умению вживаться в природу, быть максимально незаметным. Потом, с годами, особенно когда стал заниматься фотоохотой, понял: умея познавать мир природы и обладая терпением, смогу увидеть и подсмотреть довольно любопытные моменты ее тайной жизни.
…Странный шорох, что я успел уловить, вскоре стал похож на легкие шажки. А вот и сам нарушитель тишины — глухарь. Он гордо вышагивал в мою сторону. Вот уже до птицы не более десяти шагов. Куда же идет он? Может быть, я, сидящий на валежине, привалившийся спиной к стволу, привлек его внимание? Может быть, я занял его место, его территорию?
Через минуту все стало ясно. Передо мной был не кто иной, как истинный хозяин плантации красной смородины. Глухарь, и верно, как хозяин, не обращая на меня, неподвижно сидящего, внимания, подошел к раскидистому кусту, склюнул одну ягодку, затем — другую. Заглотив их, мотнул головой, как-то звучно крякнул, щелкнул клювом и перешел к другому, рядом растущему кусту. Обстоятельно оглядев его со всех сторон и, наверное высмотрев самые спелые и крупные ягоды, начал свою птичью трапезу.
Глухарь был настолько близко, что я отчетливо видел во всех мельчайших подробностях, как он, собирая ягоды в клюв, затем проглатывал их. При этом он вытягивал шею, чтобы они скатывались внутрь, в накопительный мешочек — зоб. Это потом ягоды попадут в желудок, где и будут перетерты специально собранными птицей камушками-жерновами.
Наблюдая за кормящимся глухарем, я испытывал борьбу двух чувств — охотничью страсть добытчика и любопытство наблюдателя. Победило второе: я и раньше замечал, что с возрастом начинает побеждать именно второе чувство.
А как же трофей, за которым я второй день бью ноги как охотник. Рядом птица, да какая! Матерый глухарь, петух, красавец в полпуда весом! Любой охотник позавидовал бы такому трофею.
Одно мгновенье: схватил рядом стоящее ружье — и конец нашей неожиданной встрече! Но этого не случилось. Глухарь, насытившись, набив до отказа ягодой свой зоб, как незаметно пришел на плантацию смородины, так спокойно и удалился. Несколько минут я отчетливо слышал его шаги по сухому палому листу, а затем до меня донесся шумный звук взлета птицы.Была птица — и нет ее, улетела…
Вот так, год за годом познавая природу, ее тонкости не только с ружьем, но и с фотоаппаратом и блокнотом, куда время от времени заносил короткие, отрывочные записи, приметил одну, важную для меня деталь. Звери и птицы, живущие вдали от человеческого жилья, и те, что живут вблизи него, ведут себя по-разному. Те, что обитают далеко от городов, проезжих дорог, вкусили по полной программе, что такое человек и что он способен сотворить по отношению к природе — лесу, реке и речушке и ее обитателям — зверям и птицам.
Частенько приходится слышать от охотников прямо невероятные истории об ученых зайцах, лосях, глухарях. Да какие они там ученые? В народе говорят: стреляная ворона куста боится. Оно и верно. Забоишься тут. И не только куста — пенька обыкновенного. Наверное, еще до появления на свет закладывается в каждую клеточку всякого зверя и птицы сигнал: бойся человека!
Теперь, когда, что там ни говори, большая часть жизни прожита, вспоминаю я свои давние лесные походы и словно прокручиваю, перематываю кинопленку в обратную сторону. Сколько же водилось в былые времена птицы и зверя в нашем уральском крае, в его некогда непроходимых лесах! Лес рубили во все времена — но как? Не сплошной рубкой, как сейчас, а узенькими лентами-делянками. Как добросовестно убирали после себя рубщики! Как выхаживали на порубах молодые деревца лесники, призванные восполнять наши лесные богатства, чтобы через десяток-другой лет опять, как прежде, шумели на бывших вырубках молодые деревца.
Если говорить о лесах нынешнего времени, то приходится констатировать, что вырубленные площади во много раз превышают те, в которых добросовестно проведены посадки и идет прирост древесины. Так где же жить-водиться дикому зверю и птице, когда дом их лесной порушен столь основательно и продолжает разрушаться, и даже еще более быстрыми темпами? Какая там охота!
Сейчас время от времени в прессе появляются сообщения о том, какую вездеходную технику разного профиля и назначения выпускают те или иные предприятия. Слов нет, дело хорошее и нужное: огромные просторы России надо осваивать. Телевидение же позволяет нам воочию убедиться в их мощи: на всех скоростях бороздит эта вездеходная техника земли тундры и лесотундры, болота и лесные чащи. Каково же живется под таким прессингом все тем же лосям, зайцам, медведям, глухарям?
Восхищаться бы только такой могучей техникой, но вот что-то не получается. Да и правда, чему тут радоваться? Хотя, конечно, и нужны такие автомобили и трактора. Может быть, только не в таком количестве и лишь для тех служб, которым она необходима для работы. Но зачастую вездеходный транспорт оказывается в руках у тех, кто имеет деньги. Да и покупают такую технику они для того, чтобы с шумом и помпой гонять где ни попало. И никто не задумается — там, где прошла подобная техника, долгие годы не восстанавливается пораненная земля. Похоже, не запомнилась им фраза из школьного учебника: “След трактора, прошедшего по тундре, не заживляется минимум сорок лет”.
Обладатели такой техники колесят на вездеходах по непроходимым местам не ради поисков полезных ископаемых или осколков упавшего метеорита, а ради обычной забавы и развлечения, хотя и называют себя охотниками, да еще и страстными, готовыми пропадать на охоте сутками. Но, конечно, лишь в теплых, уютных кабинах болотоходов или амфибий! А нет бы — ножками по земле или зимой на лыжах, как это принято у настоящих охотников.
Такие горе-охотники, как правило, кроме мощной техники имеют не менее мощное оружие — нарезное. Охотник — добытчик. Два этих слова соединились с давних времен как бы в одно понятие. И по сей день настоящий охотник никогда не скажет “застрелил” — он говорит “добыл” лося, глухаря, зайца…
Говоря про горе-охотников, действительно нельзя сказать “добыл”, — преследуя зверя на мощной технике, они именно не добывают, а расстреливают свою жертву, не выходя из теплой кабины. Затем ее обмывают, собравшись в кружок и разливая по кружкам дорогой коньяк. При этом шумно обсуждают, как долго они гнались на вездеходах, преследуя лося, хвалят технику, которую приобрели за большие деньги. Захмелев и разделывая тушу зверя, спорят о том, кто же все-таки его завалил: палили по нему сразу из нескольких карабинов.
Помнится, в семидесятых годах прошлого уже столетия появились в спортивных магазинах снегоходы “Буран”, которые продавали в ту пору по специальным разрешениям, главным образом, штатным охотникам, занятым охотничьим промыслом. Теперь же эти самые “Бураны” продаются всем желающим — были бы деньги! Не потому ли за последние полтора десятка лет численность разного зверя и птицы резко сократилась? В лесах гуляет беспредел. Только представьте себе всю эту механизированную и вооруженную до зубов массу желающих пострелять и поразвлечься…
Зачем, скажите, охотнику-любителю карабин — скорострельный, крупнокалиберный, да еще и с оптическим прицелом? Снаряжаются такие охотники, будто едут не в лес на охоту, а на войну со зверями и птицами. Но ведь у них, волосатых и пернатых, нет подобного оружия для самообороны — спасают быстрые ноги и крепкие крылья. И еще: природа наделила их умением увертываться от преследователя — делать скидку, петлю, находить укрытие, превращаться в невидимок. Правда, когда лес простреливается почти насквозь, не только зверю или птице спастись трудно, но и случайный грибник или ягодник может пострадать от летящей невесть куда пули из нарезного оружия.
Когда мне приходится встречаться с такими охотниками, одетыми с иголочки в камуфляжные костюмы самого новейшего образца, с винтовками-карабинами с оптическим прицелом, каждый раз вспоминается одна история, скорее, притча, которую я слышал от своего отца, страстного охотника-любителя, горного инженера по образованию.
Сидят де на сосне два рябчика, перья чистят. Один уже старый, слух его ослаб, и глаза уже не те, что в молодости. Второй рябчик еще юн, первую свою осень встречает. Сидят они себе посиживают, вдруг молодой встрепенулся:
— Похоже, сучок треснул. Кажется, кто-то идет.
Старый тоже забеспокоился: верно, идет кто-то.
— Погляди-ка, — говорит, — кто там.
Присмотрелся молодой и задрожал от страха:
— Он весь в ремнях да подсумках! Сапоги новые, ружье — ствол на стволе сидит, золотая насечка так и играет на солнце. На голове — шляпа, вся в перьях!..
— Прижмись к сучку и не шевелись. Этот охотник молод и неопытен, ему бы только покрасоваться… Его-то мы обдурим запросто!
И верно, охотник рябчиков не заметил, прошел мимо, просверкал золотой насечкой и проскрипел ремнями. Опасность миновала, и рябчики сидят себе, тишиной леса наслаждаются. Но вдруг молодой снова встрепенулся:
— Опять кто-то идет!..
— Слышу, слышу! — подтвердил старый. — Опиши-ка мне его внешность.
— Да это какой-то дурень! Самое настоящее огородное пугало! Телогрейка на нем старая, вся в дырах, на ногах лапти, а уж ружьишко-то — курок проволокой прикручен!
— Эх ты, юнец! Это же смерть наша идет! Этого нам с тобой не провести! Этот все видит. Давай улетим от греха подальше!
Эта байка весьма поучительна, особенно для молодого охотника. Птица и зверь видят в охотнике достойного соперника, когда он не гонится за внешним блеском, а добивается успеха благодаря упорству, выносливости, смекалке. А гонка на вездеходах за косулей или лосем есть не что иное, как браконьерство.
…Иду по давно знакомой противопожарной просеке. За ней теперь никто не следит, она зарастает постепенно, — не до нее, видимо, лесникам. А ведь когда-то она, разрезающая своим пространством лесной массив, становилась преградой наступающему огню. Вспоминаю, что и жители в ту пору, завидев над лесом дым, без всякого призыва спешили, прихватив лопаты и другой шанцевый инструмент, остановить наступающий огонь. Да и можно ли было поступить иначе, когда горело наше общее народное добро — лес? Сейчас никто не побежит тушить горящий лес — разве за большие деньги.
Почему же так произошло? Что изменилось в сознании людей? Скорее, причина в том, что лес сейчас неизвестно чей. Ушло то время, когда нам с ранних детских лет внушалось, что все вокруг, все природные запасы — это народное богатство и его надо беречь.
Просека за многие годы заросла молодыми деревцами. На взгорке, где тропинка забегает в этот молодой березняк, стоит скамейка, а рядом с ней памятник — из серого мрамора, на котором выбита умелой рукой фамилия охотника. Я знал этого человека с детства. Вместе с ним и другими ребятишками бегали мы на Липовую гору, где в расщелине среди скал разжигали костер и на углях пекли картошку. Глупая смерть оборвала жизнь нашего товарища, и прежние его друзья установили здесь этот знак в память о тех годах, когда все мы вместе ходили на охоту именно по этой тропе.
Всякий раз, проходя мимо, я останавливаюсь и отдыхаю, сидя на скамейке, пью чистую холодную воду из бьющего рядом из-под камней ключика. Тут же, рядом с ключиком и скамейкой, около символического камня-памятника, на прикрученном к трубе металлическом листе надпись: “Путник, остановись: дорога бесконечна во времени и пространстве”.
Действительно, куда бежим, торопимся, несемся вот уже добрых полтора десятка лет? Не пора ли остановиться, оглянуться назад и по сторонам?
Куда и зачем?
Вот лесная речушка знает, куда она бежит. Пополнить своими малыми запасами большую реку. Да, бежит она не просто так. У нее есть цель. Тянутся по небу тяжелые облака, несут в себе дождь. Облакам тоже ясна их цель. Идет снег… день идет… второй… третий… Но он не просто идет — он укрывает землю от сильных морозов, чтобы не вымерзли ягодные и грибные плантации.
Пробуждается весной вся растительность, тянутся к солнцу травы, распускаются листья на деревьях. Это все делается тоже не просто так, а чтобы прокормить птиц и зверей. Все в природе действует согласно закону: живи сам и давай жить другим.
Но то, что творит, особенно в последние годы, человек, оправдать ничем нельзя. Что, например, стоило мне на того же глухаря, о встрече с которым я рассказхал в начале повествования, потратить заряд. Но я не выстрелил. Хорош бы я был охотник, если безо всякой нужды оборвал еще одну жизнь! Вот, скажем, тетерев. Этого лесного красавца вот-вот внесут в Красную книгу. Кто следующий? Так, может быть, и этот глухарь, встреченный мной, был единственным в том лесном уголке? Не знаю. Но не поднялась у меня рука одним мгновеньем превратить живую птицу в обыкновенную добычу.
Позвонил как-то я в Управление охотничьего и промыслового хозяйства. Было такое еще совсем недавно, теперь его нет. Почему? Об этом — отдельный разговор, в двух словах не расскажешь. Трубку взял знакомый охотовед. По голосу чувствую, что он взволнован. Как оказалось, привезли к ним в управление двух медвежат, совсем еще маленьких, сосунков. Смешные такие, говорит.
Я спрашиваю:
— Как же так? Зима…метровые снега… Какие могут быть медвежата?
Выяснилось, что рубили лесники делянку и наткнулись на берлогу. Опять двадцать пять! Знаю таких случаев в последние годы немало.
— А где же медведица? — спрашиваю охотоведа.
— Как где? Убежала.
— Убили, наверно? Снег ведь кругом. Могли же по следам ее отыскать!
— Не могли…
— Медвежат теперь куда?
— Одного в цирк хотят взять, а второго, наверное, придется в зоопарк определить.
Зоопарк… цирк… Старые, давно знакомые истории… Зверь должен жить в лесу. Эта простая истина: там его дом, его квартира и все, что он пожелает себе для пропитания. И все же из года в год одни и те же истории: лес… лесорубы… берлога… И опять медвежьи сироты. Что меня больше всего коробит в этих историях, так это радостные, умильные газетные заметки, в которых с восторгом описывается, какие это милые медвежата, такие игрушечные, как они играют между собой, как жадно сосут из бутылочки молоко.
Дорогие мои! Нет здесь ничего радостного. Здесь один сплошной траур! Лесной дом потерял очередных своих жителей, он осиротел. Медведи, мишки, никогда больше не вернутся в него. Всем этим подобранным лосятам, зайчатам, лисятам, попавшим в руки человека, не видать больше той полноценной жизни, какая у них могла бы быть в тайге, в лесу. Да и сам лес без песен птиц, без следа медведя, лисы, волка — пустой лес.
Когда я бываю в лесу и встречаю след медведя, отпечаток на грязи или песке, меня буквально обуревают не страх, что зверь нападет на меня, а радость, самая настоящая радость. В такие минуты мне хочется крикнуть что есть силы на весь лес:
— Вы — живы, мои дорогие звери! И это — прекрасно!