Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2005
Софья Иноземцева. Бал одиночества. Стихи. — Челябинск, 2005. — 28 с.
Софья Иноземцева живет в одном из самых южных районов Челябинской области — Брединском. Работает библиотекарем; пишет давно. “Бал одиночества” — ее первая книга.
Стихи С. Иноземцевой — попытка сместиться из пыльной уральской глубинки в не менее пыльный урбанистический пейзаж. Не менее пыльный, но более обжитой. Книга Иноземцевой подчеркивает стремление автора перейти в иное качество, оказаться в контексте большого города. В одном из своих ранних стихотворений, опубликованном в брединской районке, она поэтизировала работу в сельской библиотеке: тут был и “негромкий шелест страниц”, и “умненькие глазки” юных читателей, и “загадочность” путаной речи Велемира Хлебникова. Было это лет пятнадцать назад. С тех пор лирическая героиня поэтессы обзавелась племянницей, пушистым котом и жизненным опытом: пусть каким-то одномерным, разочаровывающим, зато уж явно не библиотечным. “Пусть тихо-тихо у краешка рта // мне что-то шепчут твои уста”; “Я езжу плакать на вокзал, // Там слез величие прилично”. И еще: “Я устала устраивать праздники // И меня в этом мире — нет”.
Судьба у всех складывается по-разному; и одиночество наступает внезапно. В чью-то жизнь оно приходит из-за семейного неблагополучия, у кого-то оно — от бедности, у кого-то — от изоляции (не там учился, не туда поселился). А для кого-то одиночество — горе от ума, от столкновения мелких бесов обыденности с высокими устремлениями. Но от чего бы оно ни появилось, спасения от наступившего одиночества в поэтическом мире С. Иноземцевой — нет. Любая попытка из него выйти обречена на провал. Одиночество — это такая зараза, из которой тебя могут вытащить только невесть откуда появившиеся добрые друзья или высокие покровители. А если им неоткуда взяться, окружающие будут смотреть на твои попытки втянуть их в свой круг общения как на жалкие потуги старой девы, стремящейся к одному — к замужеству. И остается одно — кружиться, танцевать, летать по выщербленному полу со старой шалью на плечах, которая спасала тебя от холода в нетопленой библиотеке. Такой вот бал одиночества. Можно летать и мечтать о переезде в большой город. В город, где есть свой местный Арбат, на котором сидят уличные художники, где играют уличные музыканты и где полно книжных магазинов, в которых всегда есть книги местных авторов. И от такого бала неизбежно приходят строки:
Я только так поплакала,
Потолкалась без толку,
Вот такое лакомство,
А подивиться некому.
Можно поиронизировать на предмет того, что пишет поэтесса все о предметах каких-то стародевических. Мужчина ее мечты удивительно несовременен: “Не ходи ко мне заполночь, // Не бросай на пол запонки!”, — восклицает героиня. “Ладно, хоть не кальсоны…” — впору усмехнуться, впервые открыв ее книгу. Однако запонки здесь — не какой-то архивный раритет, это — модная принадлежность ушедшей юности, и наделение героя запонками идет от чистого сердца, от желания приобщить его к своей молодости, напомнить о ней, рассказать так, как никто не сумеет: “Вспоминаю все, чем дышится, // Вспоминаю все, что вспомнится”.
Мне почему-то кажется, что Софья Иноземцева очень любит Достоевского.
И если все ее читатели враз разучатся читать, она выйдет на пыльную длинную улицу уральского райцентра Бреды и начнет свой танец с шалью. Она — умница, отличница, выпускница советского еще вуза, будет кружиться, пока из горла не хлынет кровь. Нет, она не похожа на Катерину Ивановну… Но Софья — поэт, а поэт без читателя жить не может. Банально, но проверено жизнью. И не одной.
Лариса Сонина