Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2005
Сергей Егорович Беляев — профессор Уральской государственной консерватории им. М.П. Мусоргского, доктор педагогических наук. В “Урале” пуликуется с 1996 г. Живет в Екатеринбурге.
Когда речь заходит об уральских умельцах, то, согласитесь, в воображении многих возникает образ бажовского Данилушки. Он стал олицетворением целого племени мастеровитых людей, долговекие творения которых до сих пор украшают не одну музейную коллекцию. Камнерезы, огранщики, граверы, мастера фигурного литья знакомы нам не только по сказам П.П. Бажова, но и по документально-художественным повестям и рассказам других уральских писателей старшего поколения.
Время, однако, постепенно изменило традиционные представления о круге занятий наших талантливых предков. Были среди них искусные иконописцы, распевщики (первые местные композиторы), мастерицы лицевого шитья. В этот перечень с полным основанием можно внести и мастеров, изготавливавших различные музыкальные инструменты.
Оговоримся все же: далеко не все из них в своем ремесле достигали существенных высот и широкой известности. Чаще всего какой-нибудь крестьянин мастерил нехитрые инструменты для себя или своих соседей. А потому знали о нем в лучшем случае только односельчане. Имена таких умельцев история, конечно, не сохранила.
Впрочем, исключения все же есть.
В 1970-е годы сообщения в различных изданиях о том, что на Урале, в селе Сива Пермской области, существует гудошное производство, вмиг сделали известным имя старого мастера Ивана Михайловича Устинова. А сам факт наличия такого явления, да еще в ХХ веке, был отнесен к разряду музыкально-археологических открытий.
Дело в том, что гудок считался инструментом древним, забытым. В конце XIX века, когда родился И.М. Устинов, во многих русских селах о гудке даже старики не помнили. Когда-то он был в обиходе у скоморохов, странников, бурлаков, крепостных крестьян. О нем сохранили память тексты старинных песен. В “Березоньке”, например, есть такие слова:
Срежу я с березы два пруточка,
Сделаю из них я два гудочка.
По внешнему виду гудок походил на скрипку, но своей формой больше напоминал грушу. А смычок — погудало, которым водили по струнам, — выглядел как лук с натянутой тетивой. Играли на гудке сидя, оперев его корпус о колено, или стоя, прижав инструмент к груди.
Еще парнишкой увидел Иван Устинов этот необычный музыкальный инструмент у одного старого охотника-коми. У него же и играть на гудке учился. А позже начал сам инструменты делать. Для корпуса он использовал осину, для грифа и колков — березу, а для смычков — предварительно пропаренные в печке веточки жимолости.
Не менее редкие инструменты изготавливал в последней четверти XIX века Семен Дементьевич Косарев из Сысертского завода. Потеряв в раннем детстве зрение, он тем не менее выучился у своего отца столярному ремеслу: делал стулья, скамейки, столы. А кроме этого из его рук выходили прекрасные гусли, на которых он мог играть сам, что и демонстрировал во время Сибирско-Уральской научно-промышленной выставки, проходившей в Екатеринбурге в 1887 году.
Сохранилось немало свидетельств о распространении на Урале скрипичного производства. Эти сведения относятся в основном ко второй половине XIX — началу ХХ века.
Но вполне возможно, что мастера струнных смычковых инструментов были здесь и раньше, так как о популярности скрипки среди населения есть данные, относящиеся к XVIII веку. Так, французский астроном аббат Шапп д’Отрош, посетивший в сентябре 1761 года Екатеринбург, позже в своих воспоминаниях писал о скрипачах, игравших на балу, устроенном в его честь на золотых рудниках вблизи Екатеринбурга. У одного из скрипачей инструмент представлял собой “просто грубо выдолбленный кусок дерева с тремя струнами из конского волоса”, у другого — “скрипка была получше”. Из детских впечатлений С.Т. Аксакова, ранние годы жизни которого прошли в Оренбуржье, известно, что его дядя “игрывал на скрипке”. В своих воспоминаниях о детстве образ скрипача запечатлел и Д.Н. Мамин-Сибиряк, описывая в очерке “Худородные” святочную вечеринку в Висиме: “…Отворяется дверь, и в комнату входит толпа наряженных. Медведь выходит на сцену, идет боком, озирается кругом, побрякивая цепью. Ударил и затих импровизированный барабан. Проснулись под жилистой рукой скрипача наболевшие звуки, жалуются они, поют и просятся в душу, жгут и щемят ее, рвутся из-под смычка, рыдают в безысходной тоске”.
Некоторые имена уральских страдивариусов, изготавливавших скрипки во второй половине XIX века, были известны и за пределами тех мест, где они жили. В Нижнем Тагиле производством скрипок занимался Аристарх Павлович Худояров, в Кушве — Иван Федорович Зверев, в селе Шляпниково Осинского уезда Пермской губернии — Егор Дементьевич Шляпников.
Пермские музыканты хорошо знали слепого мастера Степана Ивановича Бурлакова, изготавливавшего и ремонтировавшего “из любви к искусству” не только скрипки, но и другие музыкальные инструменты. Два его изделия — скрипка и контрабас, экспонировавшиеся на Сибирско-Уральской научно-промышленной выставке 1887 года, были отмечены почетным отзывом УОЛЕ.
В Перми же изготовлением струнных смычковых инструментов занимался чиновник акцизного управления, мастер-самоучка Михаил Петрович Норин (1833—1905). Известно, что из его рук вышло 18 скрипок, 11 альтов, 3 виолончели. Хорошо отзывался об инструментах М.П. Норина авторитетный екатеринбургский музыкант А.П. Шалин, которому довелось играть на двух скрипках этого мастера, одной — из свилеватой березы, другой — из клена. “Тон этих скрипок довольно сильный и приятный, особенно второй из них”, — писал А.П. Шалин.
Широкой известностью среди музыкантов пользовались инструменты екатеринбургского мастера Василия Никитича Старицына. В основном он изготавливал скрипки, занимался починкой, а если надо — мог на заказ балалайку, гусли и даже арфу сделать. Конечно, со знаменитыми кремонскими мастерами Василий Никитич не тягался — самоучкой был, из столяров вышел, — но дело свое любил и секреты кое-какие тоже имел. За скрипками к нему приезжали музыканты — профессионалы и любители — из разных губерний. А инструменты мастера оказывались порой за много сотен верст от его мастерской на Главном проспекте. Это подтверждает весьма любопытный случай. Местный доктор привез как-то В.Н. Старицыну виолончель своего сына для починки, сказав, что инструмент дорогой, изготовлен заграничным мастером, выписан из Австрии. Василию Никитичу инструмент показался почему-то очень знакомым. Когда же он снял верхнюю деку — все сомнения исчезли. На обратной стороне деки чернилами было написано: “В.Н. Старицын”.
В своей работе мастер использовал местные породы деревьев: березу или ель и только иногда — выписываемый из столицы клён. Лак применял спиртовой. Окраска его инструментов обычно была желто-серая или темно-вишневая.
По имеющимся сведениям, за все время работы (с начала 1870-х годов до конца XIX века) В.Н. Старицын изготовил 202 скрипки, 17 альтов, 54 виолончели, 19 контрабасов. Именно ему доверял ремонтировать свои редкие инструменты работы Страдивари и Амати екатеринбургский чиновник, большой любитель музыки Герман Августович Тиме.
Высоко ценили изделия В.Н. Старицына специалисты. Награду — серебряную медаль Императорского Московского общества любителей естествознания, астрономии и этнографии — получил Василий Никитич за свои струнные инструменты, демонстрировавшиеся на Сибирско-Уральской научно-промышленной выставке 1887 года.
Широкое распространение во второй половине XIX века получило на Урале производство гармоник. Иноземное изобретение пришлось по вкусу уральцам. Гармонику полюбили и ласково называли где тальяночкой, где резвухой, где тараторочкой. В частушке, сложенной, видимо, одним из гармонистов, звучало такое признание:
Ты, гармошка-матушка,
Лучше хлеба-батюшка,
Я в гармошку поиграю,
Ровно хлебушка поем.
Популярность этого инструмента, особенно среди молодежи, привела к тому, что умение играть на нем стали относить к числу типичных черт молодого парня, а наличие гармоники дома причислялось свахами к положительным качествам будущего жениха. “В некоторых волостях Оханского уезда, например, Дубровской, Андревской, “ходовой молодяжка” должен быть мастером на все руки: и на гармонике поиграть, и поплясать, дойдет дело до борьбы — и тут он не должен ударить лицом в грязь”, — так писал известный уральский фольклорист В.Н. Серебренников. По его же сведениям, репертуар сельских гармонистов обычно состоял из 10—12 песен, в основном плясовых (“Русская”, “Кадриль”, “Чижик”, “Коробочка”), которые молодежь исполняла на вечерках, девичниках и помочах.
Признанными лидерами в производстве гармоник являлись вятские мастера. Кустарное производство в губернии по своему размаху занимало второе место в стране после тульского. Здесь производились оригинальные по конструкции, акустическим данным и внешнему виду инструменты, получившие название “вятской” гармоники. Изготавливались также национальные татарские, марийские и другие гармоники, известные далеко за пределами России — в Иране, Китае, Монголии.
Родоначальником гармонного промысла в Вятской губернии был Данила Карпович Нелюбин (1821 — ок. 1898). В 1839 году он приобрел первый инструмент на Нижегородской ярмарке, а уже с 1842 года сам занялся изготовлением гармоник. Известными мастерами были также И.Ф. Сунцов, В.В. Столбов, И.И. и Н.И. Вараксины. В конце XIX века в трех уездах Вятской губернии — Вятском, Котельническом и Орловском — гармонным промыслом занимались более пятисот человек.
В других уральских губерниях данная отрасль кустарного производства была развита скромнее. Тем не менее, в середине 1890-х годов только в Пермской губернии существовало 28 мастерских, производящих гармоники, причем в 10 из них инструменты изготавливались в течение всего года, а не эпизодически, как в других. Довольно крупные мастерские находились в Екатеринбурге (владелец Д.С. Перминов), на Каслинском заводе (мастер Е.П. Востротин), в Осе (мастер В.Н. Соколов).
Уральские гармоники экспонировались на крупных Всероссийских выставках. Так, на Нижегородской промышленной и художественной выставке 1896 года похвальный отзыв получили инструменты екатеринбургского мастера М.Е. Гарева, бронзовой медали были удостоены инструменты мастера из Перми И.Г. Найденышева. Тремя медалями разных выставок, изображения которых помещались на лицевой стороне гармоник, были отмечены инструменты вятского мастера Н.И. Вараксина.
Пожалуй, наиболее удивительное музыкальное изделие изготовил в свое время уральский мастер, демидовский крепостной из Нижнетагильского завода Егор Григорьевич Кузнецов (1725—1805).
Его чудо-дрожки поразили в 1803 году москвичей. Казалось, что пара лошадей возит по городу невиданных размеров расписную музыкальную шкатулку. Дрожки предназначались в подарок царице и, до передачи их императорской особе, проходили нечто вроде пробной обкатки.
В задней части дрожек, за сиденьями, помещался небольшой орган. Его пятнадцать труб с помощью специального устройства, приводимого в действие вращением заднего левого колеса, могли исполнять разные мелодии. Звон колокольчика оповещал о том, что дрожки проехали очередную версту. Он был частью другого необычного механизма — верстомера, который находился за органом.
Шестнадцать лет потратил Е.Г. Кузнецов на изготовление задуманных диковинных дрожек. А сделав их, привел в изумление многих знатоков не только своим кузнечным и столярным мастерством, но и точнейшим инженерным расчетом всех механизмов, а также знанием устройства редкого для России тех лет инструмента — органа.
Что побудило Егора Григорьевича взяться на склоне лет за столь трудную работу — неведомо. Надпись же, которая сохранилась на дрожках, гласит, что сделаны они мастером “по самоохотной выучке и любопытному знанию”.
Перечень тех, кто, подобно Е.Г. Кузнецову, “самоохотно” создавал несущие радость людям инструменты, наверняка неполный. Но главное читателю ясно: сметливые и досужие уральцы и в музыкальном ремесле сказали свое слово.