Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2005
Владимир Рогачев. Такая культурная жизнь. 1994 — 2004. Под ред. Р. Гольдберга. Сост. Н. Рогачева. — Тюмень: Тюменский курьер, 2004.
Эта книга названа так, как и рубрика в газете, где составившие книгу материалы печатались на протяжении десятилетия. С завидным постоянством “Тюменский курьер” публиковал строки моего коллеги — тамошнего филолога Владимира Александровича Рогачева (1940—2004). Он писал о том, что его волновало, восхищало, заботило. А задевало его многое.
Доцент университета, он, насколько могу судить, был весьма контактен в общении с постоянно обновляющимся студенчеством. Да и кандидатская его диссертация обернулась весьма содержательным очерком о детской поэзии 1920-х годов, изданным лет пятнадцать назад. И все же на газетной полосе он чувствовал себя, пожалуй, более органично, чем в вузовской аудитории.
Книги критиков нередко вырастают из публикаций в периодике. Обычно такими “кирпичиками” оказываются журнальные статьи и рецензии. У толстого журнала и страницы попросторнее, и читатель, о котором пишущему приходится помнить, более к разговору подготовлен. Материалы же из газет, собранные под единой обложкой, зачастую раздражают своей скороговоркой, смысловыми и композиционными повторами и дробностью, несфокусированностью целого. Газетчику ведь и при нынешней специализации приходится писать о разном. Круг же интересов обозревателя тюменской городской газеты вообще не может не поражать. Театр, литература, живопись, фотография, музыка (причем не только любимый им джаз, но и рок), а еще труды педагогов, краеведов, издателей, фольклористов. Но у газетных публикаций В. Рогачева запас прочности таков, что они вполне вписываются в книжный формат. При всей мозаичности это собрание обзоров, рецензий, портретов, бесед, некрологов и юбилейных статей обнаруживает несомненное единство. Оно обусловлено личностью пишущего, его, если угодно, позицией.
В книге есть странички о Пришвине, Хармсе, Кассиле, Бродском, Р. Рождественском, но прежде и чаще всего ее автор пишет о текущих событиях культурной жизни родного города. Убежденный в том, что “в России нет второстепенных мест”, критик полемичен в отношении давнего, но живучего представления о Тюмени как столице деревень. Какой уж провинциализм, если в городе, смотрите, постоянно происходят интереснейшие события! Надо только читать книги земляков, ходить в музеи, посещать театральные премьеры и художественные выставки. Мы привычно сетуем на то, что последнее пятнадцатилетие стало — особенно в российской глубинке — смутными годами для культуры: тут и административная чехарда, и потери в финансировании, и снижение общественного спроса. Меж тем подобное представление можно и опровергнуть. Что и делает автор.
Это книга счастливого человека, получающего радость от нового спектакля, очередного вернисажа, недавнего концерта. Искусство редко оглядывается на местные циферблаты, но, напоминает критик, живут-то все на конкретной земле и в конкретное время. И “опорный край державы”, каковым автор называет Сибирь, такую ответственную характеристику призван подкреплять не только экономически, но и, скажем так, эстетически. А тот, кто вновь и вновь ворчит на обстоятельства времени и места, лишь подтверждает долговременный диагноз классика: “Мы ленивы и нелюбопытны”.
Готовый к очарованию прилежный летописец культурной жизни Тюмени поддерживает своим словом все живое и самобытное, что встретилось ему на книжных страницах, в выставочном доме или на сцене. Натура, по всему видно, увлекающаяся, он если иногда и испытывает горечь, то адресует это чувство не столько создателям произведения, о котором ведет разговор, сколько потенциальным его зрителям, слушателям, читателям, не ставшим, увы, реальными. Особенно обидно ему, что равнодушием к “искусству в тюменском изводе” заражены не только административные верхи области и города, но и служители муз. Ведь “самое убийственное в творческой среде — умолчание”.
Вот почему столь часто в этих обзорах и откликах звучит призыв: сходите, прочитайте, посмотрите, послушайте! Вот почему в книге такое множество имен. Десятки фамилий могут сойтись в одном материале, всего лишь на четырех-пяти страницах. У критика, конечно, есть свои любимые персонажи, о ком он заводит речь не раз и не два, но и отзываясь на очередную удачную, по его мнению, постановку в местном театре, этот Аристарх находит ободряющие слова как для исполнителей центральных ролей, так и для декораторов, монтажеров, гримеров.
А те мастера и недавние дебютанты, что удостоились крупного плана, предстают персонами, которых пишущий хорошо и близко знает. Потому он и может припомнить, как один его герой любил в студенческие годы рыбачить на Байкале, а другой рос в сибирской эвакуации, может встретить сценический успех третьего восторженным восклицанием: “Ай да Леня, лицедей!”, а четвертого назвать по давней дружбе Глебычем. В кругу литераторов, художников, актеров он чувствует себя среди родни.
И хотя в отдельных аттестациях пафосный автор срывается иногда на фальцет (и тогда обнаруживают себя простодушные суперлативы: “бесподобно”, “шикарно”, “блистательно”), у него нет того, что зачастую вынуждает признать критику в региональных изданиях провинциальной, — самодовольной местечковости (оборотной стороной которой выглядит категоричное неприятие всего “здешнего” именно потому, что оно — здешнее).
Одного из своих героев он называет народным интеллигентом. Гордившийся принадлежностью к когорте шестидесятников, критик и сам заслужил подобное определение. Он многое успел. Докторскую, правда, не защитил, но докторов всяких наук в том же Тюменском университете десятки, а Владимир Рогачев — один. Не скажу — был, поскольку ежели был, то и остался. Остался в памяти тех, кто слушал его лекции, читал его в периодике. Остался и в этой книге, весомой и внимательно подготовленной (мне встретились всего две неточности). Жаль только, что о новой премьере в Тюменской драме или об очередном выпуске студенческого литературного альманаха он уже не напишет.
Леонид Быков