Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2005
Каменск-Уральский
“Вечный огонь” *
* Юбилей Победы уральские писатели ознаменовали новыми изданиями. Предлагаем читателям познакомиться с тремя из них.
Алексей Сиголаев
Послевоенная весна
Мы прямиком шли
на грачиный гомон.
Земля была
черней печной заслонки.
Ходили птицы,
тощие и злые,
И не хотели с поля улетать.
И вместе мы,
ощупывая комья,
искали прошлогоднюю картошку,
А находили
стреляные гильзы.
Виталий Кодолов
***
Помню ночь войны. Сверчки орали.
Мне, мальцу, казалось в полусне,
Что летит над вьюгами Урала
Скатерть самобранная ко мне.
Это — наша рыжая клеенка
По счастливой, сказочной судьбе,
Дымовую миновав заслонку,
В избу проникает по трубе.
Керосинка, вспыхивая, гасла,
Самобранка падала у ног,
А на ней дымились каша с маслом
И картошки — полный чугунок.
И царевна, бледная, как мама,
Приглашала лакомку — меня…
В чудо-скатерть верил я упрямо,
Не вставал, не разводил огня.
А на стенах серый иней таял,
И на стол, где только пыль цвела,
Крыса лезла, синяя, худая,
И никак взобраться не могла.
Нина Буйносова
Песня
Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идет,
На нем защитна гимнастерка —
Она с ума меня сведет.
Песня послевоенных лет
Притронулась печаль,
Легла на лоб ладонью…
Зима. Снега. Февраль.
Промерзший подоконник.
Три бабы у стола
Сомкнули три стакана,
И песня потекла
Тревожаще и странно.
Три бабы — три вдовы,
Три малых рта — на брата,
И песня — на троих
Про одного солдата.
Не песня — бабий крик,
Чуть хриплостью притертый,
Не песня — бабий миг,
Как эта водка, горький.
Не песня, а смола,
Не песня — хлеб с плевелом…
И я из-под стола,
Забытая, ревела.
Притронулась печаль,
Легла на лоб ладонью…
Опять снега, февраль,
Холодный подоконник.
Девчонки наугад
Мотив несут вдоль улиц.
…Их не было, когда
У них отцы вернулись.
Александр Шалобаев
Солдат
Толкнуло в грудь, когда он вылезал
Из чавкающей мартовской траншеи.
И с пулей ветер в легкие попал,
Минуя горло, бронхи и трахеи.
И вот, когда он начал умирать,
Увидел вдруг: сидит на лавке мать,
И на цветастом выцветшем подоле —
Измученные вены и мозоли.
Юрий Каплунов
Послевоенная музыка
И будни как праздники были.
Заводы — гудками будили.
И мальчики нашей страны
В отцовых пилотках ходили
Лет семь еще после войны.
Играли в войну с колыбели —
И ненависть знали к врагу.
Калеки безногие пели,
Сшибая на водку деньгу.
Нет, ради Христа не просили
Прошедшие смертный огонь, —
Лишь руки их в горестной силе
Охрипшую мяли гармонь!
Им кланялись, в шапки кидали
И комканый рубль, и пятак,
И чисто звенели медали
Заплаканной музыке в такт.
И каждый в отечестве житель,
И даже кто стар или мал,
Себя как народ-победитель
По праву сполна понимал.
Победно! — с утра воскресений
Из окон, распахнутых вон,
Гремел соучастник веселий,
Пирушек лихих — патефон.
И всласть об утесовский голос
Стальная тупилась игла…
Гуляли! Пластинка кололась,
Под пляску скользнув со стола.
И пели! — взахлеб, как в работе,
И бабы в свой песенный миг
На самой отчаянной ноте
По-вдовьи срывались на крик…
Те криком кричащие души
От болей и ранних смертей —
Все дальше, все глубже, все глуше
За порослью новых людей.
И лишь в озареньях мгновенных
Звучит мне, живущему, вслед
Та музыка — послевоенных,
Неслыханно песенных лет.
Наталия Санникова
***
Ему было года три с половиной.
Вечером соседка тетя Ирина
Сказала маме: складывай вещи,
Наши отступают — надо уезжать.
Потом он запомнил холодный город,
Трудное в середке слово “голод”,
Мамину истерику и пару затрещин
За то, что с перепугу начал кричать.
Потом было все, как у всех — у многих.
В доме появились двое безногих
Солдат, один поселился с ними —
Мама называла его Максим.
Весной у Аленки вернулся папа.
Мама достала брюки из шкапа
И отдала их дяде Диме,
Сказала: Андрей почти не носил.
В пятьдесят четвертом мамы не стало.
Максим попрошайничал у вокзала.
Сосед дядя Дима спился и помер.
Красавица Алена поступила во ВГИК.
А он с товарищами постарше
Пошел за дело куда подальше,
Получил спецовку, паек и номер
И от скуки впервые дорвался до книг.
Потом, после срока, поехал в город,
Где он родился. В справочном скоро
Сказали адрес: с женой и дочкой
Вернулся хозяин в сорок шестом.
Весь день он ходил по двору, не зная,
Зайти ли к отцу. Снег почти растаял,
Но к вечеру приморозило. Ночью
Напился водки и уснул под мостом.
Андрей Бобровский
У обелиска
Знаю: счастье щепотью разносят,
Горе пригоршнями дают…
Сердце мое до сих пор кровоточит,
Только раздастся победный салют.
Мать ли опять говорит с сыновьями,
Жены ль скорбят и тоскуют душой,
Камни молчат. Но послушай — и камень
Плачет о горе народа большом.
Мрамор холодный, длинные списки.
Сотни и тысячи вдов и сирот,
В каждой семье есть свои обелиски,
Выбит на мраморе целый народ.
Приношение Победе
Нижний Тагил
“Эхо”
Владимир Хаин
Долгий путь
До переправы фронтовой
Танк притащили на буксире…
Танкист — кавказец пожилой
Позвал: “Кацо!
Кури со мной,
Смотри, кацо:
Мы с танком живы!”
Он гладил рваную броню
По шрамам, краске обгорелой —
Какому адскому огню
Сержант и танк
В глаза смотрели?
Он мне, как сыну, говорил,
И я — как сын героя слушал:
“В горах российских есть Тагил,
Там в танки вкладывают душу,
Там люди крепкие, кацо,
И долго ль жить мне или мало,
Но должен я взглянуть в лицо
Тагилу — совести Урала…”
Я знаю, он не обманул!
Остался б жив,
Сдержал бы слово.
А тот далекий перекур
Повел меня — не в Байконур,
Не в теплый край — в Тагил суровый,
В его цехах кипела сталь —
Металл, заказанный для пашни.
“Не уходи, солдат вчерашний!” —
Мне тихо город прошептал.
Олег Зарубин
***
Воронеж! Город мой родной!
Как я мечтал о нашей встрече!
Когда, застигнутый войной,
взвалил ее себе на плечи.
Но я вернулся и стою
в разбитом бомбами вокзале
у старой жизни на краю…
А в новую — еще не звали.
Ночь… Темнота, и я бреду…
Меня не встретили, не ждали…
Кого же я теперь найду
Среди обугленных развалин?
Иду на улицу свою…
Ни дома… голая пустыня!
Я долго молча там стою
и жду, пока в груди остынет…
Пошел я в армию служить
сто лет назад! В тридцать девятом.
Мечтал, как дальше буду жить…
А тут — война! За все, что свято —
Теперь вернулся и стою
у старой жизни на краю…
Василий Овсепьян
Шаги
Я думаю о судьбах тех,
кто много лет идет с войны.
Их сотни тысяч человек,
на вечный путь обречены.
Колонны-миражи встают
на фоне ледяной пурги.
Мне спать ночами не дают
шаги, тяжелые шаги…
Владимир Архипов
***
Я видел сон, однажды, вдруг, таким,
что вряд ли хватит всех ему ночей,
за исключением единственным — сюжета;
я умирал в нем, зная смерть в лицо,
простым, уставшим воевать солдатом.
Во сне шел снег, так хватко, тяжело,
что сквозь него мой сон входил в реальность.
Я падал в снег, а снег тот шел стеной,
мою опережая жажду жизни.
Он кровь, как признак смерти, отвергал.
Я видел сон, как чью-то злую весть.
Она безмолвьем скорбным оглушала,
пугала безразличием мой сон,
и на меня указывала пальцем.
И я врастал в подушку страхом сцен,
репродуктивно, мощью Левитана,
дрожал одним желанием — проснуться.
Но шел и шел с мишенью на спине
и номером в четыре страшных года
в освенцимы, дахау, бухенвальды…
Мой сон страдал от участи быть сном.
Война, маршировавшая в нем строем
сапог, мундиров, цепью серых лиц,
поводырем безжалостных событий,
вгрызалась в плоть свинцовым адом пуль.
Я знал уже, каким она движеньем
окончит мою жизненную суть.
Я быть не мог на той войне, но кто же
лежал в снегу, убит, с моим лицом
и именем моим — замерзшим звуком?
Той ночью сон был криком из войны
моим, других, сливающихся, многих…
Он грохотал боями, молчалив,
он нес в себе упадок всякой жизни.
Я умер в нем… Я жил в том страшном сне,
кровавым снегом, танками раздавлен,
бросаясь обезумевшим на доты,
вплетя свой крик в победный фейерверк,
укрыт, как снегом, мокрой простынею.
Я видел сон недвижием бойца,
холодными, открытыми глазами.
К ним примерзали, падая снежинки,
и взрывами ломало им ресницы.
Я был убит войною в первый день,
и в похоронке между желтых строчек
мне видится далекий день Победы.
И крик во мне махоркою хрипит,
когда я шапок тысячи бросаю…
Пусть не мои, не я, а те, из сна…
Уже из снов, глухих, за дымкой яви…
Приношение Победе
Екатеринбург
“Все для фронта!”
“Все для Победы!”
В двух томах
Венедикт Станцев
Госпитальная ночь
Хриплым криком
Капитан кого-то,
Задыхаясь, звал
В слепом бреду.
Может, поднимал
В атаку роту
У стволов глазастых
На виду.
Нет,
Скорей, от боли нестерпимой
Он ругался
В предрассветный час.
Я же гладил локоны любимой,
Гладил так,
Как гладят в первый раз.
Чем могли
Помочь мы капитану,
Если отступились доктора?
Знали мы:
С такой тяжелой раной
Не протянет он и до утра…
Где-то медом
Наливался донник,
Ветер плыл,
Расплавив два крыла.
А заря,
Присев на подоконник,
Золотые косы расплела…
Время — доктор.
Затянулись раны.
Стали мы
Бывалыми людьми,
Но забыть не можем капитана,
Что не дожил
До своей любви.
Юрий Конецкий
Сны
Мне в наследство достались военные сны
И погон с офицерской звездой.
…Входит фронт сквозь усталые ветви ресниц
Обгорелой взрывною волной.
Полыхающим рощам меня не согреть —
За пожаром не видно зари…
Я соседского сада сырую сирень
Сумасбродной девчонке дарил,
И меня осыпал проливной звездопад…
… А меня засыпает землей,
И созвездья, трассируя,
Молча летят
В полоумных ночах надо мной…
Любовь Ладейщикова
Бессонница
Огонек горит
В полуночной темени…
Чудится — стучит
Кто-то не ко времени.
Кто глухой порой
Ходит за воротами?
…Месяц над горой,
Скрип за поворотами.
И опять — стучит.
— Кто стоит за ставнями?
То ль вставать с печи,
То ль приснилось давнее…
Может, три дружка
Под окном протопали…
Может, три сынка,
Что пропали во поле…
— Кто там, погоди?!
…Но при свете месяца
Молча три звезды
На воротах светятся.
Владимир Блинов
***
Он принес с войны пол-лица,
Пол-лица превратилось в уголь.
Дом построил,
Пристроил отца,
Не канючил,
А было туго.
Вроде даже невеста нашлась —
Из соседней деревни бухгалтер.
Вроде девка и хороша,
Отказался.
Такой характер.
Вот выходит курить на крыльцо,
Все забыто, забито будто.
И играет во все лицо
Добрый глаз его, как незабудка.