Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2005
Елена Валерьевна Вертилецкая — окончила Уральский государственный университет им. А.М. Горького, кандидат исторических наук, научный сотрудник отдела использования и публикации документов ГААОСО. Статьи публиковались в “Отечественных архивах”, “Уральском следопыте”. Живет в Екатеринбурге.
В первые же дни войны под угрозу оккупации попали предприятия западной части Советского Союза, на Восток было эвакуировано колоссальное количество фабрик и заводов. На плечи уральцев легла основная тяжесть работы советского промышленного комплекса. Благодаря объединению всенародных усилий осуществлялось резкое увеличение производства без значительного расширения производственных площадей, наращивания мощностей при остром дефиците квалифицированной рабочей силы. Это было достигнуто прежде всего за счет четкой, жесткой организации производства, максимального повышения пределов коэффициента использования оборудования, колоссального напряжения физических и духовных сил народа. Все это напрямую зависело от энтузиазма рабочих, инженеров, служащих, от их огромного желания помочь Родине, разбить врага.
Одним из основных индустриальных регионов, который принял на себя роль промышленного щита страны, стал Урал, к осени 1942 г. здесь было размещено более 830 предприятий, в том числе 212 было направлено в Свердловскую область. Свердловская область к тому времени практически вся состояла из городов-заводов, а после эвакуации производственная мощность ее значительно возросла. Прибывшие заводы сливались с уже существующими, открывали новые отрасли промышленности. Например, на территории Нижнетагильского Уралвагонзавода был размещен Харьковский завод им. Коминтерна и Мариупольский завод и в результате их слияния образовался Уральский танковый завод. Киевский завод “Большевик”, прибывший в Свердловск в августе 1941 г. и первоначально размещенный в помещениях гаража и производственной артели, стал фундаментом будущего гиганта химического машиностроения — Уралхиммаша. Знаменитый в советское время Ирбитский мотоциклетный завод был создан в результате объединения эвакуированного Московского мотоциклетного завода, механосборочного цеха моторов ЗИЛа и цеха коробок передач Московского автосборочного завода им. КИМа. В годы войны Ирбитский мотозавод стал основным поставщиком на фронт тяжелых военных мотоциклов М-72, использование которых в боевой обстановке полностью лишило моторизованную немецкую пехоту преимуществ, имевших место в начале войны.
При этом перед властями области встала задача приема и размещения эвакуированных граждан. При облисполкоме г. Свердловска было создано Управление по эвакуации. В городах области действовали специальные инспекционные службы. Численность жителей крупнейших городов Среднего Урала, Свердловска и Нижнего Тагила, за годы войны выросла соответственно с 423 тыс. человек до 620 тыс. и со 160 тыс. до 239 тыс. В связи с увеличением населения остро встал жилищный вопрос, строилось временное и упрощенное жилье, бараки, землянки, полуподвальные помещения. Трудиться в таких условиях было крайне сложно.
Урал как промышленно важный регион СССР интересовал иностранные разведорганы задолго до начала Великой Отечественной войны. А в военные годы они резко активизировали свою деятельность, при этом были использованы также и советские граждане для проведения разведывательно-диверсионной работы в тылу. Основными объектами этой деятельности стали предприятия наркоматов черной и цветной металлургии, танковой и лесной промышленности Свердловской области.
Заброшенные на советскую территорию агенты должны были создать сеть шпионско-разведывательных организаций, которые бы проводили сбор сведений на предприятиях и новостройках городов Урала, особое внимание им следовало уделять информации о выпусках спецпродукции оборонных заводов. Одновременно эти группы должны были вести антисоветскую агитацию, осуществлять подрывную и вредительскую деятельность, при удобных обстоятельствах совершать на заводах диверсионные акты, поджоги, выводить из строя станки, электрооборудование, организовывать крушение железнодорожного транспорта путем порчи линий, а также готовить повстанческие кадры из числа тех, кто был недоволен существующим строем.
Всего за период Отечественной войны на территории Свердловской области было выявлено и разоблачено 151 иностранный агент, в том числе 139 агентов германской разведки. Пик разведывательно-диверсионной деятельности немецких спецслужб пришелся на 1943 год. Чаще всего в шпионаже подозревались советские военнопленные, которые прибывали в Свердловскую область по мере освобождения их Красной Армией, политэмигранты, подданные иностранных государств, иностранные специалисты, приглашенные для работы в Советский Союз до начала войны.
Как правило, члены таких групп осуждались на разные сроки, а руководители их получали высшую меру наказания. Но при этом часть обвинений в шпионаже была основана лишь на показаниях самих обвиняемых, а также на показаниях свидетелей. Прямое подтверждение принадлежности к разведорганам иностранных государств не всегда было найдено, необходимые для предъявления обвинения факты часто отсутствовали.
В связи с этим деятельность органов НКВД по охране промышленных объектов расценивается неоднозначно. Обвинения были самые разнообразные. Граждане арестовывались за антисоветскую агитацию, измену Родине, за саботаж, повстанчество и участие в контрреволюционных организациях и группах, террор и террористические намерения, шпионаж, за диверсию и диверсионные намерения, вредительство, дезертирство, предательство и пособничество немецким оккупантам, распространение антисоветских листовок и анонимок и т.д.
Органы госбезопасности производили массовые аресты в городе и деревне по статье 58-10 (антисоветская агитация) и другим пунктам УК РСФСР не всегда обоснованно. Заместитель наркома внутренних дел СССР Б.З. Кобулов, который приехал с проверкой на Урал в феврале 1942 г., заявил на совещании оперативного состава УНКВД по Свердловской области, что большое количество арестов по статье 58-10 УК является по существу браком в чекистской работе. Но в последующие годы можно наблюдать увеличение доли арестованных за антисоветскую агитацию.
Основными же причинами высказываний антисоветского характера различных слоев населения, которые сопровождались “клеветническими контрреволюционными измышлениями и антисоветскими высказываниями”, были резкое падение жизненного уровня в годы войны, исключительное физическое и психологическое напряжение и истощение, усталость от некомпетентных решений, злоупотребление властей. Были причины как объективные, так и субъективные. В эти сложные годы каждый человек выбирал сам — умирать от голода и изнеможения и все же бороться с трудностями, продолжать работать, или идти по пути предательства и дезертирства из частей РККА и с производства.
Люди были недовольны продовольственными затруднениями, дороговизной, плохими жилищными условиями, недостатком топлива, ростом эпидемических заболеваний, а эвакуированные жаловались на национальную рознь и вражду с местным населением. В корреспонденции, идущей от населения Свердловской области в действующую армию, а также в другие области Советского Союза в этот тяжелый военный период, были строки о жизни, о бытовых, материальных трудностях, о сложнейшем психологическом состоянии тружеников тыла.
Из материалов военной цензуры за 1943 г. видно, в каких тяжелейших условиях находились советские люди: “Скажу, как живет твоя семья, Ваня, у нас Нюра ходила проведать вашу семью. Она пришла, они сидят за столом и едят пропастину и гложут кости, как собачата. Картошки нет, хлеба четвертый месяц не видят. Ваня, нельзя ли похлопотать, чтобы детям дали паек. Они сидят голодные и холодные…”
Эвакуированные были недовольны неудовлетворительным материальным положением, плохими жилищными условиями: “Здесь очень плохо жить, и к тому же у меня здоровье плохое. Я могу умереть, и останется моя милая крошка на чужой стороне. Я совсем пропаду, у нас очень плохо с хлебом, нигде нет продуктов и в продаже нет, и в колхозе очень плохо жить, народ очень грубый, нас ненавидит, паек получаем из магазина теперь только пять килограммов. Лето в колхозе работала, а получать нечего. В общем, очень трудно здесь прожить, что привезла, все променяла. Пособия не получаю, как жить…”
Из другого письма: “Здесь настоящая уральская зима. Дрова в лесу, мы спим в одежде и надеваем на себя все, что имеется, чтобы провести ночь. Что будет, не знаю. Военкомат палец о палец не ударяет, говорит, что у него транспорта нет, вообще, они относятся к запросам семей не так, как следует”.
Другие письма также свидетельствуют об отсутствии нормальных жилищных условий, например, о проблемах с топливом, о невозможности достать дрова. Вот письмо жены красноармейца в действующую армию мужу: “Петя, мы замерзаем без дров. Сын простыл и заболел воспалением легких, и в комнате стуж, и никаких мер не принимают. Нашим начальникам хорошо, они сами дома и дрова себе навезли, а мы ладно и без дров, потому что мы числимся семьями красноармейцев. Нам отвечают, что вас много теперь красноармеек. Теперь я, Петя, не знаю, как жить. Сын болен, и тебя нет, и дров нет. Не знаю, сын встанет или нет, лежит недвижим. Петя, я тебя в последний раз прошу, если можно, то хотя бы через ваших командиров написали бы завкому или парткому, чтобы они поджали хвосты и гривы, чтобы они не сами себе возили дрова, а обеспечили бы меня. Петя, пойми, что мы совершенно одни, Васи нет, и тебя нет, нет ни одного мужчины дома, все в армии на фронтах, жизнь свою не жалеете, а над нами издеваются…”
Действительно, все шло на фронт, для приближения победы. Урал отдавал не только железо, медь и хром, он отдавал самое ценное — людей. Урал был поставщиком людских ресурсов, рядовых, сержантов и офицеров, настоящих бойцов. Знаменитый танковый корпус, укомплектованный добровольцами-уральцами, был оснащен военной техникой, изготовленной на добровольные взносы. Корпус насчитывал 9 тыс. человек, всего же заявлений от добровольцев было подано 115 тыс. За короткий срок были собраны и необходимые средства для вооружения корпуса. Он прошел славный боевой путь от великой танковой битвы на Курской дуге до Берлина.
Люди стремились на фронт. Решения они принимали осознанно, рвались в бой не только юнцы, но и старые ветераны, которые знали о тяготах войны еще со времен Гражданской. Например, сохранилось заявление человека, который участвовал в боях на польском фронте в годы Гражданской войны в составе 25-й Чапаевской дивизии, впоследствии служил в органах ЧК и ГПУ. Возможность отсидеться в тылу, хотя бы первые, самые сложные годы войны, у него была, но он направил в райвоенкомат заявление следующего содержания: “14 марта 1942 г. медицинской комиссией при райвоенкомате я был признан годным к строевой службе с предоставлением отсрочки на один год. В суровые дни Великой Отечественной войны, когда вся страна в едином порыве поднялась для скорого и полного разгрома немецко-фашистских захватчиков, — участнику гражданской войны и старому политруку-чапаевцу, активно работавшему в рядах ВКП(б) более 20-ти лет, — тяжело оставаться в стороне от общего дела. Прошу Вашего содействия в использовании меня в рядах Красной Армии с максимальной пользой”.
Страшно, опасно, тяжело было на передовой, там находились сыновья, мужья, отцы и деды. Но война также ударила и по детям, самой незащищенной части населения. Голод военных лет, холод, уход на фронт отцов — все это сильно влияло на детскую психику. Вот строки из письма одной юной свердловчанки своему отцу: “Папа, ты пишешь, почему я не стала учиться? Потому что с голоду не учится. Коля уходит голодный. Едим один раз в день, а дедушка умер из-за того, что недоедал. Папа, мама тоже ноги кое-как таскает, едим хлеб один. Картошка стала 50 руб. кило и все на обмен. Хлеб вперед дают только за один день, а дальше нет. Бабушка тоже, наверное, умрет. Стала плоха. Папа, ребята уже опухают с голода. Поесть нечего…”
А вот письмо школьницы-выпускницы из Воронежской области, которая была эвакуирована в г. Березовск и решила поступать в Уральский государственный университет. О состоянии нашей науки, не только не склонившей голову перед фашистской угрозой, но преодолевающей голод и лишения, пишет она такие строки: “Я тебе писала, что была в университете в Свердловске. Какой ужас там! Все бродягами выглядят. Поступать туда просто страшно. “Общежитские” — все валяются в различных кабинетах, кто на полу прямо, кто на койках, у кого под головой чемодан (ободранный), у кого грязная подушка! Один лежит под рваным одеялом, другой вытянулся, как скелет, безо всяких одеял (только и видно, что рваные подметки и ноги, как жерди). Все оплешивели, глаза, как у волков, горят. Совсем при последнем издыхании, а все про науку твердят. И смех и грех”.
Эвакуированные писали о необеспеченности и плохом отношении к ним со стороны местного населения. О таких отношениях пишет эвакуированный в Заводоуспенско-Тугулымский район рабочий: “Про д. Завводо-Успенку тоже надо сказать, что она нам всем ужасно надоела, народ весь злой, дикий и суровый, сибирские характеры. Природа также суровая, но главное, люди эвакуированных ненавидят, у нас дров не дают, хотя лес близко, так что придется, наверно, самим запасать дрова”.
Другое письмо свидетельствует об отсутствии заботы об эвакуированном населении: “Выдали нам продуктовые карточки, но по ним ничего не дают, только один хлеб и суп в столовой и ложку гороху. Наверное, нам придется здесь пострадать немало. Приехали мы, а в нас никто не нуждается, хозяина не найдешь никакого, и никто не хочет даже разговаривать. Не знаю, как пережить это время, я каждый день обливаюсь слезами, очень нам плохо, хуже быть некуда”.
Военное время было сложным еще и с той стороны, что на фронт ушли самые активные, честные люди. Первые ряды добровольцев, первый эшелон был из них. Были случаи, когда люди обходили бронь, старались попасть на фронт в обход инстанций и инструкций. А те, кто оставался, были заняты целыми днями и в ночное время. Вся тяжесть административно-хозяйственной работы легла на их плечи. А необходимо было обеспечить район питанием, топливом, поставлять фронту промышленную продукцию в объемах больших, чем довоенные. Порой руководителям просто не хватало времени, чтобы заниматься еще и эвакуированным населением.
Эвакуированные вместе с заводами люди, несмотря на все трудности, на загруженность местных властей, которые в первую очередь стремились справиться со своим производственным планом, старались наладить производство своими силами. Ярким примером тому служит просьба о разрешении установки оборудования, которую подписали 19 человек, вот ее содержание: “Установки и монтажа нашего оборудования не видно здесь даже начала, не говорим уже о конце. А поэтому мы считаем, что данное оборудование гораздо скорее в несколько раз может давать продукцию в Мичуринском ПРЗ, так как там все имеется для него, а здесь ничего нет, и валяется без дела. Сперва поливалось дождем, а сейчас заносится снегом у нерадивого руководителя, который с мая месяца 1941 г., находясь на стройке со штампом, ничего буквально не сделал в части подготовки к монтажу и эксплоатации Свердловских ПРМ. И только незначительно уделил внимание в момент приезда наших работников, то есть в августе месяце 1942 г. И то август-сентябрь ничего не дали, мы только неорганизованно пилили дрова и вообще, начальник мало уделяет внимания такому большому вопросу государственной важности, а поэтому такое отношение с его стороны преступно к оборудованию, моторам, инструменту, цветным металлам, которые валяются в разбросанном виде под снегом, тогда как можно было заблаговременно изготовить навесы из строительных отходов и в порядочном виде содержать все перечисленные ценности.
Конкретно мы просим разрешить нам погрузить требуемое Мичуринскому ПРЗ из указанного нами оборудования и вместе с ним выехать в распоряжение Мичуринского ПРЗ, где мы будем день и ночь работать на пользу фронту!”
Уральская деревня также испытывала трудности: “В колхозе хлеб почти весь убран, но толку мало. Его сырой скирдовали, и в скирдах хлеб растет. Комбайны хлеб жнут зеленый, и семена, оставленные на этот год, имеют всхожесть всего 26%. Хлеб простыми литовками косят, а потом собирают в валы, а в валах он начинает расти. Рожь посеяли в грязь затхлую, и урожай от нее не жди. Где сеяли, так даже пашни не боронили. Сена нынче покосили, но не знаю, сохранится ли”.
И опять та же проблема — уход на фронт активных и работоспособных людей, лучшие руководящие кадры ушли добровольцами: “В колхозе работаем не плохо, можно сказать, отлично, но у нас само правление ни к черту не годится. Оно у нас напитано антисоветским духом. Колхоз совершенно разваливается. У нас есть колхозники, которые кулацким духом дышат, они были бы не прочь, если бы пришли старые власти. Вот они и вредят кругом, а все — сельсовет и партийные организации — молчат и не действуют. На это мы обращались по инстанциям, но все бесполезно. У нас в колхозе государство помогает, вытягивает, руководители колхоза разрушают и ведут колхоз к гибели. Никто не несет ответственности. Скот дохнет, а помещение для скота не делают. Председатель людей кормить не хочет, все говорит, что “надо сдать государству”, а сам не сдает — продает да ворует, и хлеба у нас мало, опять нас будет кормить государство. Озимая пропала, и сейчас хлеб заскирдован весь в копнах, но руководство молчит, и есть посланные люди по уборке и по выкачке хлеба, и они молчат по отношению развала колхоза”.
Тыл был надежной кузницей бойцов, красноармейцев, которые отстояли Москву, геройски сражались на Курской дуге, от Волги и Дона дошли до Эльбы. В первые же дни войны была объявлена всеобщая мобилизация, от отправки на фронт освобождались только специалисты, нужные промышленности. Броня давалась ответственным работникам в разных отраслях промышленности, и при эвакуации в первую очередь эвакуировались эти ответственные работники, разумеется, с семьями и имуществом.
Но были и те, кто стремился уклониться от обязанностей бойца, в тыл бежали дезертиры с фронта, трусы, укрывавшиеся от воинского долга. В январе 1943 г. вышло распоряжение Штаба УралВО за № 019, где приказывалось городским и районным военным комиссариатам сообщать о количестве задержанных дезертиров и отобранном у них оружии.
Наряду с патриотами, теми, кто рвался на фронт, были и такие, кто искал бронь, любыми способами пытался получить освобождение. Можем ли мы их осуждать за это? Ни для кого не было секретом, что там, на передовой, бойцы находили раны и смерть, в первые дни и месяцы войны армия отступала и буквально цеплялась за каждый кустик, за каждую горку, за каждое деревце. Порой приходилось выполнять бессмысленные приказы, бесполезная, ненужная гибель стала участью миллионов солдат. Долгие месяцы, вплоть до январского наступления Советской Армии 1943 года, наши бойцы были вынуждены удерживать Невский пятачок. До сих пор поисковые отряды не могут выкопать и идентифицировать трупы погибших там бойцов. То же самое и с мгинской операцией, когда на многодневную блокаду был обречен огромный город. Таких примеров множество. Недаром в первые дни и месяцы войны тысячи наших бойцов попали в плен, а это означало мучения не только в стане врага, в лагерях для военнопленных, но и то, что от них отвернутся на Родине. Знаменитая фраза Сталина показывает политику государства в отношении своих же граждан: “У нас нет пленных, у нас есть только предатели и изменники”.
В декабре 1941 г. из Камышловского пехотного училища Камышловскому горвоенкомату поступило заявление следующего содержания: “Несмотря на то, что Вам известно, что военное училище в основной массе обслуживается штатом вольнонаемного состава, что мною препровождались списки дефицитных специальностей, начиная с июня месяца сего года, вольнонаемные из училища Вами изымались по призыву и изымаются по настоящее время. В результате этого, из-за отсутствия возможности наема взамен убывших училище встало перед картиной полнейшей невозможности обеспечивать жизнь, быт и боевую подготовку контингентов курсантов, подготовляемых для фронта. Мало того, последний призыв совсем не является призывом в армию, а просто люди под видом призыва в армию — отправляются на укомплектование такого же штата вольнонаемных (в КЭЧ гарнизона). Такие вещи не законны и вызывают недоумение о причинах разрушения жизни военного училища. Прошу немедленно вернуть незаконно призванных, приостановить ряд вызовов, создать броню в училище из числа остатка вольнонаемного состава согласно прилагаемого списка”.
На основании телеграммы зам. наркома обороны СССР и зам. наркома путей сообщения СССР срок окончания работы по оформлению отсрочек продлен до 10 января 1942 г., после чего предоставление отсрочек было прекращено. Более того, в марте 1942 г. прошла проверка работы райвоенкоматов по учету, бронированию, то есть была произведена сплошная проверка всех броней и отсрочек, предоставленных рабочим и служащим предприятий и учреждений по Свердловской области. Кто-то злоупотреблял своим служебным положением. Вот текст приказа о проверке: “В приказе НКО № 0192 от 15 марта 1942 г. отмечено, что работа по предоставлению брони и отсрочек в ряде военкоматов запущена и никем не контролируется. Об этом говорят следующие факты: нет именных списков и вообще каких-либо данных. В результате бесконтрольности и безответственного отношения к вопросу предоставления отсрочек, в ряде случаев созданы условия для проведения практики, подрывающие мощь Красной Армии в военное время.
Военной прокуратурой было установлено, что бронь отсрочки иногда предоставляются по явно непроверенным, порой фиктивным документам, по знакомству. Добиваясь незаконного бронирования, отдельные руководители учреждений и предприятий пытаются использовать свое служебное положение, возбуждая перед работниками военкоматов явно незаконные ходатайства. Например, директора оформляют слесарем и просят бронь.
Указанные факты приводят к тому, что огромное количество военнообязанных незаконно остаются вне рядов армии. Бывший Сталинский райвоенком г. Свердловска, пользуясь своим служебным положением, незаконно бронировал и освобождал от призыва в Красную Армию военнообязанных, работающих в разных организациях и предприятиях г. Свердловска. Так, по фабрике Уралобувь незаконно забронировано 41 человек, по заводу Ликероводка 4 человека, по Сталинскому райпромкомбинату 9 человек, по Гормолзаводу 13 человек и т.д. Все незаконные действия связаны с получением из указанных организаций ряда вещей, как-то: кожаные пальто, сапоги, бурки и т.д.
За все указанные преступные действия лица с должности будут сняты и переданы суду военного трибунала”.
Жалобы на произвол властей и должностных лиц поступали часто как со стороны местных жителей, так и эвакуированного населения: “В этом проклятом Свердловске не одну сволочь нужно бы было расстрелять. Здесь есть люди, которые, засев в глубоком тылу, могут только так делать, чтобы издеваться над теми, кто действительно явился жертвой войны. Мне зам. начальника коммунального отдела говорит: “Зачем вы удирали?” Представляешь, ответственный работник говорит, зачем мы удирали от гитлеровцев, что же говорить об остальных. Эвакуированных евреев открыто ненавидят, в очереди можно слышать “жидовка”. Или вот на днях парень 15 лет подошел и говорит прямо мне в лицо: “Смерть жидам…”
Строки из другого письма: “Я живу по-старому в бараке, занят своими делами на заводе. Живу я плохо. Люди теперь не те кадры, про которых т. Сталин говорил, что их нужно растить, беречь и т.п. Теперь люди в глазах тылового начальства или нашего завода ничего не стоят. Это лишь существа, которые можно гнать до упадка сил и т.д. Ничего не сделаешь. Время военное. Люди это пыль, которую сметает пороховая стихия. Калеки в счет не принимаются… Спекуляция подрывает, конечно, государственный строй. Если так пойдет дальше, то скоро всему конец”.
В годы войны возросло число эпидемических заболеваний. Все это отражалось на настроении населения: “Больше половины людей, которые прибыли вместе со мной из Тамбова в Свердловск, погибло от тифа и дизентерии. У нас была эпидемия тифа, и мы были в карантине, я тифом не болел. Много людей погибло от поноса, потому что пища несоленая и каждый день одно и то же, никакой перемены…”
Другое аналогичное письмо: “Я сам болею, у нас помирает по 20 человек за сутки. Я сейчас болею тифом, температура у меня 41 гр.”.
О вспышке пневмонии свидетельствует письмо практикующего врача: “Здесь на Урале вообще, а за время войны в особенности широко распространена крупозная пневмония. Причем последняя имеет особенно злокачественное течение — в 50—60% случаев дает миграцию, в 10—20% дает абсцессы легких. Смертность от нее здесь тоже велика — и на каждый случай крупозной пневмонии приходится смотреть, как серьезный, ибо постоянно бывают каверзные случаи. Главная масса больных это легочные болезни, из них больше всего крупозные”.
О тяжелом труде свидетельствует следующее высказывание: “Если бы вы посмотрели, как работают мужчины, то вы бы ужаснулись. Смотришь на него, вроде ничего, а он уже не человек. До того измотаны работой, что нет сил ходить, не то что работать. Много бывает таких случаев, что обессиливший рабочий падает около рабочего места. Его ведут в медпункт, там он полежит с час, а потом его заставляют работать. Даже по больнице и то не пускают. Не зря говорят, что в военное время не болеют, и действительно, больных нет, но есть много таких, которые сразу умирают, не болевши. На этой неделе у нас только с завода умерли трое мужчин, а четвертому оторвало правую руку…”
Наблюдались случаи дезертирства с производства, членовредительства. Например, в июне 1943 г. органами госбезопасности было установлено, что три работницы и двое рабочих цеха № 3 завода № 8 НВК в целях уклонения от работы произвели себе ожоги с помощью компрессов из цветка “едкий лютик” и после того, как на руках образовывалась опухоль и язвы, обращались в санитарную часть, где получали освобождение от работы сроком от 10 до 15 дней. Другая работница обожгла себе ногу английской содой.
Нужно заметить, что все заявления, письма, просьбы тщательно проверялись сотрудниками органов госбезопасности. По мере поступления были рассмотрены жалобы на голод, отсутствие отопления, тем более жалобы на произвол начальника, чиновников. По всем заслуживающим внимания фактам были приняты оперативные меры, а по вопросам необеспеченности семей военнослужащих и эвакуированного населения органами была оказана необходимая помощь на местах.
Высокий процент арестов за антисоветскую агитацию (56%) был вызван не только необходимостью сорвать угрозу создания немецкой разведкой “пятой колонны” в глубоком советском тылу, но и неуверенностью сталинской номенклатуры в морально-политическом единстве советского народа.
В годы войны появились новые специфические формы проявления общественно-политической активности людей. Выражением патриотического движения явилось создание общенародного фонда обороны страны, оставленного из добровольных взносов граждан — денег, облигаций государственных займов, драгоценных вещей, продуктов сельского хозяйства.
Особо большой размах принял на Урале сбор средств на вооружение армии. В октябре 1941 г. начался сбор средств на танки силами комсомольцев и молодежи, пионеров и школьников в Челябинской и Свердловской областях. Неоценим личный вклад уральцев в общее дело. Например, И.С. Андреев из Курганской области в августе 1941 г. добровольно ушел в Красную Армию. На свои собственные сбережения он купил Т-34 (чтобы собрать необходимую сумму, ему пришлось продать дом, скот, часть утвари, а жена и дети перешли жить к его матери), стал его командиром. На машине “Личный танк Андреева” он принял боевое крещение под Великими Луками. Танк трижды был подбит, но возвращался в строй, на нем И.С. Андреев участвовал в параде Победы.
Уральцы оказывали ощутимую помощь раненым бойцам, инвалидам, детям, эвакуированным гражданам, помогали восстанавливать и налаживать жизнь населению в освобожденных районах. На территории Уральского региона было сформировано 533 воинских части и соединения. Среди них 3 корпуса, 78 дивизий, большое количество отдельных бригад, полков, батальонов и рот. Уральские подразделения принимали участие во многих крупных сражениях. Большинство из них стали гвардейскими, получили правительственные награды. Почти всем частям и соединениям, сформированным на Урале, были присвоены почетные наименования освобожденных ими городов: Львова, Витебска, Киева, Ленинграда, Николаева, Сум, Харькова, Пскова, Будапешта, Берлина, Праги. 1005 наших земляков были удостоены высшего звания Героя Советского Союза.
Многие люди стремились на фронт, наблюдался всплеск патриотизма и духовного единства народа. Дивизии комплектовались добровольцами из состава строительных колонн, то есть теми людьми, которые отправке на фронт не подлежали. Например, в марте 1942 г. было отправлено 2000 человек из строительных рабочих колонн в боевые части Красной Армии.
В бой рвались даже женщины, настоящие защитницы Родины. Вот строки из письма девушки из г. Кировграда своему мужу на фронт: “Наталья Шевердина получала повестку на комиссию для отправки в РККА. Берут девушек с законченным средним образованием, жаль, что я не имею среднего образования, но все-таки испытаю счастье — завтра схожу в РК ВЛКСМ, может, удовлетворит мою просьбу. Витюшка, я не могу оставаться в стороне тогда, когда мои подруги идут на фронт защищать наше счастье, чем я хуже других, неужели я не смогу принести пользу там, где люди, не жалея своей жизни, сражаются за счастье всего человечества. Мне стыдно за себя, что в такие суровые дни я сижу в конторе и почти не приношу пользы фронту. Сейчас я овладеваю специальностью электросварщика, по окончании практики думаю перейти работать в цех. Дорогой, вот сейчас, отправляя подарки на фронт, хочется вложить в них столько тепла, столько нежности, чтобы боец, получивший этот скромный первомайский подарок, чувствовал, что забота о них в тылу очень велика. Недавно я получила ответ на новогодний подарок от ст. лейтенанта Владимира Лаврентьевича, он пишет: “как трогательно, как тепло получать письма и заботливо упакованную посылку в минуту, когда ведешь бой с заклятым врагом”. Я его не знаю, но его письмо дорого мне так же, как и твое, и я буду хранить его как воспоминанье о незнакомом войне”.
Вот заявление от женщины, направленное в военкомат в феврале 1942 г.: “Прошу разобрать мое заявление и удовлетворить мою просьбу: мною было дано заявление об отправке на фронт, до сего дня нет ничего. Я хотела бы, чтобы вы еще раз обратили внимание и отправили на фронт. Не если не требуется, то устройте меня на работу в госпиталь, если есть место, то палатной сестрой”.
А вот строки из письма другой жительницы Свердловской области: “Нет таких слов, которыми можно было выразить свою ненависть к этим фашистским кровопийцам. Но я надеюсь на нас и лично на своего сильного физически и сильного волей брата. Ты отомсти за нашу обиду и за горе тех матерей, дети которых попали в кровавые руки гитлеровцев. А мы здесь в глубоком тылу будем всеми силами помогать вам громить эти свиные морды фашистов. Мы на своем посту будем воспитывать еще больше ненависть в детях к нашим врагам, будем закалять их, чтобы они были такими же смелыми и мужественными бойцами, как наши герои красноармейцы. Девочек воспитываем такими, как Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина и другие, ребят, как летчиков, танкистов, которые вовсю громят фашистские полчища…”
В действующую армию летели письма из тыла, из города Свердловска на передовую писали: “Александр Федорович! Желаю тебе прекрасного здоровья, бодрости и большей ненависти к заклятым врагам, гитлеровской сволочи. Разведывай точно их расположения, тогда и будет прямое попадание на вшивую тварь наших ворошиловских залпов. Не унывай, Александр Федорович, — ТЫЛ И ФРОНТ ЕСТЬ ОДНО ЦЕЛОЕ, — для быстрого разгрома врага мы должны давать фронту больше боеприпасов, а вы там, на фронте, без единого промаха их используйте по заклятому врагу. Припомни, когда на охоте промажешь по рябчику или утке, так всего передернет и становится неприятно, а здесь ты должен поставить так, чтобы не было ни одной ошибки с твоей стороны, а все вместе взятое — главное — наименьшие потери живой силы. Береги товарища в бою — он охраняет тебя. Победа за нами, силы наши изо дня в день растут. Мы победим!”