Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2005
Андрей Игоревич Ильенков — родился в 1967 г. Кандидат филологических наук, исследователь творчества А. Блока. Стихи и проза публиковались в журналах “Дружба народов”, “Красная бурда”, “Наш современник”, “Урал”, “Уральская новь”, “Уральский следопыт”, уральских и столичных альманахах и антологиях. Живет в Екатеринбурге.
Я, как видно всякому читающему эти строки, пишу разные истории, но вопрос — какой ценой. Не в том смысле, какие огребаю гонорары, и не в отношении накладных расходов на чай, сигареты и электричество, а вот по поводу нравственных, моральных и отчасти физических издержек такой деятельности. Ведь как все начиналось? Журналистка и писательница Елена Соловьева говорит — на фига, мол, писать такие длинные армейские рассказы, лучше писать короткие забавные байки и печатать в газете. Эва, отвечаю я, куда хватила! Это никаких сюжетов не напасешься. А она и говорит, что знает множество отслуживших в армии мужчин, и каждый из них на определенной стадии опьянения рассказывает такую уйму случаев, что она уже устала все это выслушивать. Несмотря даже на то, что некоторые рассказчики очень талантливы и слушать их — сплошное удовольствие, но типа сколько же можно. И она берется водить меня по всем этим знакомым, там мы будем накачивать их до нужной нам кондиции, накачиваться сами, наслаждаться потрясающими историями, а потом еще и публиковать их. Сплошное удовольствие на всех этапах. Я с радостью согласился.
Мы пришли к первому такому рассказчику летом на дачу. Мы нажарили кучу шашлыков, достали водку, и так я приступил к новой для меня работе. Ну что сказать? Хорошо пошло. Рассказчик был действительно потрясающий, артистизмом своим почти превосходил Ираклия Андронникова и Шуру Каретного, вместе взятых. Правда, уже изначально было сказано: в нужной кондиции. Так что тут и слушателям вполне хватило.
И вот на следующее утро я просыпаюсь. И мне нехорошо. И это вполне объяснимо, и даже не очень обидно: я знал, на что иду. Обиднее другое: ни одной истории я вспомнить не могу. Вот это уж не тема. Так-то мы не планировали. И главное — что теперь делать? Снова идти к нему в гости? Но здоровьице слабенькое, денег тоже жалко, и главное, даже думать про какую-то опять вечеринку тошно, и еще главнее: а ведь все, наверное, будет опять по-вчерашнему. Ведь это же получится замкнутый и чрезвычайно порочный круг, а оно совсем мне не надо, мы ж таки умные люди.
Ладно. Постепенно прихожу в себя. И, можете себе представить, вспоминаю почти все. И с ужасом понимаю, что никаких сюжетов там нет, что это чудо надо было видеть и слышать самому, а на бумаге оно ничего не стоит.
Потом мы пошли к другому человеку. Тут я был осторожнее, и мне удалось не перебрать. Но ему-то это не удалось, и он вообще ничего не вспомнил про армию, а давай мне рассказывать про женщин, а мне про женщин рассказывать не надо. Третий, кажется, что-то сообщил, но почему-то полез драться, а это, согласитесь, тоже неудобство в работе. В общем, терпел я, терпел, а потом плюнул на все и решил поменьше слушать, а побольше выдумывать, так-то оно поспособнее будет. И покатило. Но все-таки спешу заметить, что в основе большинства этих историй лежат истинные характеры и положения, так что по-прежнему считаю своим творческим методом реализм, а в наиболее удачных случаях — даже социалистический реализм.
***
В последних числах июня победного сорок пятого года ефрейтору Витьке Харченко стало невмоготу. Со дня на день бойцы ожидали демобилизации, а у Витьки до сих пор не было никаких трофеев. Ну, зажигалка не в счет — тоже мне трофей! Нет, Витька не рассчитывал на мануфактуру вагонами или вот как один генерал привез десять тысяч шпингалетов. Но хотелось какой-нибудь существенный трофей, желательно полезный в хозяйстве. Велосипед! Приемник двухламповый! Швейную машинку! И еще бинокль! И аккордеон! Денег, правда, Витька однажды раздобыл полный примус (он вообще-то парень был хозяйственный), но куда они в деревне, немецкие-то? А еще обидно — стояли в самом Берлине! На окраине, правда, на восточной. Там уж камня на камне не оставалось.
Но однажды идет он с дружком Василием Теркиным и видит на пустыре дивную птицу. Такой рослый, голенастенький, а только видно, что еще птенец.
— Это кто? — спрашивает Харченко. А Василий — боец бывалый, шутку хорошую чересчур ценил. Он и отвечает:
— Это, Витенька, петух гамбургский, птица вредная, ядовитая.
— А на кой она ляд?
— Яйца несет в два кулака величиной.
— Брешешь!
Но Василий поклялся мамой, да и то сказать, — если цыпленок такой величины, какова же вся курица будет! Точнее, петух. В общем, Харченко сразу все смекнул и бросился петуха ловить. А петушок бегает быстро, а лягается метко. Вдвоем еле заломали. Засунул его Витька под гимнастерку — а он щиплется там, пинается, всю грудь истоптал.
Вскоре их дембельнули. Эшелон едет долго, чем петуха кормить, никто не знает. Но люди уже опытные, союзники опять же рядом, так наши подзапаслись в дорожку. Петуха приучили к тушенке, хлеб тоже жрал. Да что там! Бойцы его от скуки и курить выучили. Шнапс давать боялись: и без того был зол и чуть что — в драку. А подрос уже маленько.
Ну, дома в деревне понятно, что ничего хорошего, а все-таки — хорошо. Девки опять же, хотя за четыре года и завшивели, а хорошенькие. Но тушенку скоро съели, а до урожая еще далеко. Тут Витька понял, что выбрал неудачный трофей. Гамбургское чудовище поминутно хотело жрать и курить. Кроме того, оно стало поглядывать на колхозных кур, а это уже пахло вредительством.
Спасибо колченогому агроному Штурму. Немец, свою настоящую фамилию (Винкель) он сразу же с приходом Гитлера к власти решил поменять. В загсе ему предложили записаться как Штурм Перекопа, но он ограничился первым словом. В общем, замаскировался. И вот между ними происходит следующий диалог: “А что это, Витенька, у тебя шастает?” — “А петух гамбургский, чтоб ему повылазило!” — “Славный! А на страуса похож…” — “На кого?” — “А на страуса! Петух это австралийский. Сумчатый! А ты его, Витенька, зарежь, ему нашей русской зимы не сдюжить”. — “А говорят, будто ядовитый он, вредный?” — “Характер ядовитый, верно, а мясо полезное, от сердца помогает. Самая наваристая птица”. — “А может, яйца понесет?” Рассмеялся агроном горько над Витенькой.
Наваристый оказался, правда, жесткий неимоверно. Вкус тоже диковатый, но народ тогда не привередливый был. Не то что сейчас. Водку паленую уж не хоти-им!
***
Представим себе известного в Екатеринбурге литературного критика Гудова. Если вы с ним не знакомы, то его легко представить: высок, красив, сероглаз, потрясающе умен. Он тоже служил в армии, и с ним происходили удивительные приключения (однажды он даже столкнулся с нечистой силой, о чем впоследствии был написан рассказ потрясающей художественной мощи).
Итак, этот продвинутый тогда еще юноша попадает в ряды Советской Армии и скоро становится помощником начальника караула. Первое время он напрягается, но потом привыкает и начинает тосковать о культуре и вообще. Долгие осенние ночи в караульном помещении он рассказывает солдатам разные вещи, не подозревая, в какую благодатную почву бросает свое семя в аллегорическом смысле слова. Однажды ночью он услышал в бытовке странный звук. Он поспешил туда и увидел солдата, рыдающего над книгой. Солдатом был толстый и наглый “дед” Мыкола Жывопырко, а книгой — “Красное и черное” Стендаля. В ту ночь Гудов впервые почувствовал свою СИЛУ…
Вскоре в часть призвали множество чувашей. “Славный вы народ, чуваши”, — сказал он им при первой встрече. “Чем же славный?” — искренне удивились солдаты, до этого редко вспоминавшие о своей национальности. Тут Гудов им такого наплел, чего нам с вами не наплести, будьте уверены.
Оказывается, во-первых, первые следы чувашского человека относятся к эпохе верхнего палеолита, когда не то что Руси, но и вообще ничего не было. Во-вторых, в период бронзы и железа, когда по-прежнему ничего не было, здесь махровым цветом расцветали культуры Фатьяновская, Абашевская и Городецкая. В-третьих, уже в VIII веке чуваши основали Волжскую Болгарию. Гудов напомнил новобранцам, что тогда большинство славян бегало без штанов, только знать обладала копьями и юбками (и то лишь знатные мужчины, жены их по-прежнему ничем не обладали). В 1842 г. в Чувашии произошло Акрамоновское восстание, показавшее всем людям доброй воли, что мужественная нация готова к энергичной борьбе за свободу и жизненное пространство. Между прочим заметил, что если усадить десять-пятнадцать тысяч чистокровных чувашей на лихих коней, то они легко завалят соседние автономные образования даже с одними пиками. Еще до того, как в руки им попадут “Калашниковы” и “Стрелы-2”. Но это так, в порядке праздного пустословия, а что до этногенеза и расовой теории, то тут его несло, как голодного Остапа Бендера.
Как-то раз в караулке Гудов, проходя мимо пишущего подчиненного, заметил, что не письмо он там пишет… Приглядевшись, обнаружил, что солдат производит странную операцию над простым рваным рублем. В углу купюры был крест со сложно пересеченными концами — символ Солнца, в другом углу — стилизованный щит и меч, а вместо “Один рубль” было начертано “Один чуваш”. Скоро национальная валюта уже преобладала во взводе над рублевой.
Что было дальше? Гудов уволился в запас и уехал, но не в Чувашию, и именно этому обстоятельству, вероятно, мы и обязаны тем, что чувашский сепаратизм значительно уступает по напряжению чеченскому или курдскому.
***
Известный драматург Олег Богаев тоже служил в армии. По его словам, хотя им не всегда можно доверять. Так, иногда он говорит, что служил совсем немножко, два месяца, причем писарем; иногда же — что целых три года, притом был ротным старшиной. Так или иначе, случай, который он рассказал однажды, не может не поразить воображения. Известно, сколько грязи вылили на нашу армию иные сочинители, но до такой жути, какая произошла в богаевской части, еще не опускался ни один.
Служил у них на кухне один солдат. Солдатик был паршивенький. Часть тоже была паршивая. Униженный, оскорбленный, ни слова по-русски, все-то его били и унижали физически и морально. Работал он на кухне один за всех от зари до зари, в награду же получал одни зуботычины пинки и прочую подобную чепуху. А однажды кому-то он сильно не угодил и пропал. Его нехотя поискали и плюнули, свалив это азартное, но неприятное в морозы занятие на плечи комендатуры.
А одевался он тоже как попало, и, в частности, пуговицы у него на кителе были не латунные, а пластмассовые, бельевые. И вот солдаты кушают суп и находят в ложках эти самые пуговицы. Его сварили живьем, медленно погружая в кипящий котел!
Но вообще-то я не уверен, что Богаеву можно верить в этом случае, тем более что в другой раз он уже говорил, что солдат сбежал, его поймали, зарубили и сварили для сокрытия тела. А в третий раз вообще речь шла о портянках, найденных в супе, но ведь вареные портянки — это просто мокрые тряпки, по которым никак не опознать владельца, тем более зачем варить в одежде, тем более почему только пуговицы или портянки, а где же остальная одежда? Так что все это сомнительно неимоверно, так что у меня даже сердце заболело.
***
Вот многие говорят, что в Европе всюду чистота и порядок, а русские — свиньи, и русские на такие слова обижаются, а ведь что-то в этом есть. Я, например, точно свинья. Однажды раз мы сидели с одним иностранцем в летнем кафе и выпивали, и возникла как раз эта тема. Он говорил, что русские, мол, обижаются, а что-то в этом есть. И в качестве примера привел нас с ним. Что мы оба курили, но я-то кидал окурки под стол на асфальт, а он-таки вставал и всякий раз бросал в урну. А я и внимания не обратил. Причем это был не какой-нибудь там хваленый немец, а обычный черномазый румын. Так он меня слегка сконфузил, но не очень, потому что я типа панк и свинство мне как бы даже к лицу.
А вот другие люди, которые вовсе не желают выглядеть свиньями, а все равно так получается, те сильно конфузятся и иногда даже теряют лицо. Один мой знакомый литератор, очень приличный человек, однажды вылетел из Москвы на самолете то ли в Англию, а то ли как раз в Германию. Сидит летит. Конечно, захотелось ему закусить. Подошла бортпроводница, предлагает разные кушанья. Он, как полагается, выпил водоньки, и не так чтобы очень мало, а человек-то очень приличный, экономный, и решил сэкономить хотя бы на закуске. Он не стал брать никаких лобстеров с острова Борнео, а решил съесть простой хот-дог. С одной сосиской. Дешево и сытно. И, на его взгляд, вкусно, — все-таки сосиска, булка, кетчуп и укроп.
Водка оказалась на высоте своего предназначения, то есть ударила в голову и вызвала волчий аппетит. Наш герой со смаком впился зубами в мягкую булку, кетчуп с укропом брызнул во все стороны, выпала на пол и сосиска. Он был очень голоден и выпимши, но оставался приличным человеком, и поэтому сосиску с пола, хотя и не очень грязного, на глазах у всех поднимать конфузился, а съесть хотелось. И он стал оглядываться, чтобы выбрать момент, пока на него никто не смотрит. Никто на него не смотрел, сосед вообще спал и только был весь в кетчупе и укропе.
Тут наш герой прямо перетрусил и потерял лицо. Все-таки уснувший и измазанный им сосед был тоже очень приличный, когда садился в кресло, и они даже перекинулись парой слов по-английски, но узнав, что его собеседник русский, сосед не обрадовался и скоро уснул. Это был поляк, и он не очень любил русских. Возможно, считал их свиньями. И одет он был в белоснежный джемпер. Нашкодивший герой рад бы притвориться спящим и как будто он ничего знать не знает. Но ведь и вокруг все было в кетчупе, и его собственные штаны, и руки, и на полу накрошено, и лежала сосиска, которую он нечаянно раздавил ногой.
Тогда он придвинулся к соседу и, затаив дыхание, стал вытирать его джемпер сначала носовым платком, а когда платок пропитался, то просто руками. К тому моменту, когда поляк проснулся, пятно стало чуть бледнее, но втрое шире. Но он этого поначалу не заметил. Он отразил лишь то, что окровавленный русский маньяк прижался к нему и, дыша водкой, энергично гладит. Поляк перепугался, закричал, конечно. Прибежала стюардесса, тоже в крик. Но ничего, главное — все живы.
***
У меня личного автотранспорта нет, и поэтому я, по примеру Эсоповой лисицы, доказываю всем людям, что это хорошо. Сейчас я приведу пару примеров того, сколь не изрядно хорошо ездить на собственной машине, и почему, и в чем причина, и какой из этого следует вывод.
Во-первых, они суть механизмы, а потому ломаются, иногда сильно, и тогда просто беда, полнейший отстой и сплошные расходы. Но даже если они ломаются совсем несильно, то и тогда — отстой и расходы. А до того, как расходы произошли, — проблемы. Вот вопиющий пример. Когда моя младшая сестренка Варвара, она же Ирина, купила себе свою первую тачку, она стала на ней ездить, иногда катая и меня. А тачка была так себе, в смысле подержанная “копейка”. Такая с виду чистенькая, но не более того. В частности, спинка водительского сиденья была закреплена в вертикальном положении посредством ящика из-под пива, вбитого между этой самой спинкой и задним сиденьем. Так что сами понимаете. И вот однажды мы, никуда особенно не торопясь, едем по дороге и видим лежащую на ней собачку, такую хорошенькую, что жалко даже давить. И вдруг Варвара, в смысле Ирина, высовывается в окно и, перекосив от напряжения лицо, издает горлом душераздирающий вопль. От испуга бледная, собака с визгом ужаса отскакивает на обочину.
— Что с тобой? — пугаюсь и я.
— Да у меня бибикалка не работает, — объяснила сестренка. А я подумал — хорошо, что еще не вечер, когда сломались фары и я бы светил на дорогу фонариком.
Во-вторых, автомобили суть материальные ценности, а потому подвергаются угонам и ограблениям, как на стоянке, так и вместе с владельцами, а это тоже сами понимаете. Вот тоже мне рассказывал один знакомый. Едет он на машине, тормозят его два пацана и очень просят подвезти. Ребята с виду ничего себе, а в душе — сущие разбойники, но это выяснилось позднее. То есть когда он доставил их по указанному адресу. Тогда сзади ему на шею накинули шнурок, слегка его затянули и сказали:
— Давай деньги!
Знакомый сильно напрягся и спрашивает:
— Сколько?
На что получает ответ столь же циничный, сколь и устрашающий:
— А сколько твоя жизнь стоит!
Знакомый задумался (а петля давила все сильнее), пошарился в карманах, вынул помятую десятирублевку и подал грабителям. Грабители с омерзением плюнули и убрались, не пожелав даже взять такую никчемную бумажку у такого ничтожного человека. Странно, я бы взял. Как говорится, одна старуха — двадцать копеек, пять старух — рупь. Вот такие примеры, сколь не изрядно замечательно гонять на тачке. Причем за первый случай ручаюсь головой, сам присутствовал, а что касается второго, то его мне рассказал Вася Сигарев, который, конечно, драматург, в том смысле, что мастер художественного слова. Так что могло иметь место и легкое художественное преувеличение. Может быть, он на самом деле предлагал злоумышленникам не десятку, а рубля четыре или даже три.
***
А вот эта история хотя и неразрывно связана с моим именем, но я к ней лично никакого прямого отношения решительно не имею. Это, так сказать, клевета, на что могу ответить только хрестоматийно, с глубоким вздохом: ну что ж, пускай клевещут.
Вот, представьте себе, я по какой-то надобности захожу в уральский госуниверситет (последнее слово, наряду со словом “вкуснятина”, было особенно нелюбимо великой Э.В. Кузнецовой, только потому я его и употребил, а так бы и не вспомнил) имени, конечно, Егудиила Хламиды. И иду прямиком на третий этаж, на родную кафедру русской литературы двадцатого века, к родному научному руководителю знаменитому Леониду Быкову, к нежно любимой секретарше Наталье Геннадьевне. Ну и некоторые другие там, конечно, очень хорошенькие женщины трудились, да и сейчас трудятся.
И вдруг там, представьте себе, появляется, по словам малолетнего Феди Богданова, “этот шкаф”. То есть большой друг всего живого, литератор, редактор и издатель Зашихин. Он заходит и, меня увидев, сразу начинает орать. Он орет, причем голосом, полным неподдельного возмущения: “Здравствуй, враг всего живого!” Я, естественно, заинтригован: что же я такого натворил? Оказалось, натворил я вот какую пакость.
Однажды поутру, а точнее вообще ни свет ни заря, в девять часов пополуночи, Зашихин шел по улице. Что подняло его в такую рань, неизвестно, но факт есть факт. Ну все люди спешат на работу, разные там пролетарии, служащие, учащиеся, в общем, честной народ. И Зашихин тоже идет и все примечает, все наблюдает. И видит какого-то очень подозрительного человека, не похожего на представителя честного народа. Какие-то у него подозрительные походка и повадки. Зашихин присмотрелся: оппаньки! Да это же идет среднеуральский, блин, поэт Ильенков! Аспирант, между прочим, родной кафедры. Интересно, что это он делает на улице в такую рань? А делает он вот что: воровато озирается, подло сутулится и — шмыг на крыльцо стоящего неподалеку банка! Вот как! Ошарашенный в первое мгновение, Зашихин немедленно испытывает одновременно два чувства: глубокое возмущение и справедливый гнев. Потому что ходит этот Ильенков и всем рассказывает, какой он бедный поэт, что живет он на одну стипендию и редкие нищенские гонорары. А тут, специально пораньше, чтобы никто не увидел, значит, в банк! Ах ты миллионер подпольный, ах ты Корейко недорезанный! Зашихин не растерялся и, заорав “А ну стой, падла!”, бросился за мерзавцем. Тот оглянулся, оказался вовсе не Ильенковым и смертельно перепугался. Потому что если кто не знает Зашихина в лицо, так я опишу. Он с виду — чисто Бонапарт. То есть агромадного росту, косая сажень в плечах, рыжая борода по пояс, а в руках — топор. И даже если без топора, то все равно страшно. И вот спешит человечек в банк, возможно, боится грабителей, а тут на него кидается этакая образина. И человечек сразу в ужасе бросается к охране, так что пришлось Зашихину ретироваться.
Так я узнал, что в городе у меня есть двойник. Причем богатый. Очень обидно: почему не наоборот?
***
Вообще-то я не люблю водку. Многие люди, которые патриоты, да и просто так любители, весьма ее хвалят, говорят, что это самый чистый и здоровый напиток из всех спиртных и так далее. Я с этим не спорю, но все-таки ее не люблю. Меня бесит ее вкус и запах. И ведь неспроста ее пьют охлажденной, а еще лучше — замороженной. Поскольку оптимальная температура любой пищи для распознания ее вкуса — это температура тела, а при охлаждении вкусовые ощущения притупляются, то понятно, что на самом деле вкус и запах водки бесит слишком многих, а то бы люди грели рюмки в ладонях, с наслаждением вдыхали аромат, смаковали маленькими глоточками и так далее. Так что не люблю, но это совсем не значит, что не пью.
Главная лично для меня причина пить именно ее — гастрономическая. Как-то так случилось, что подавляющее большинство блюд русской кухни приспособлено под водку. Представьте себе, что вы пьете вино и закусываете его борщом. Не манит? Ну хорошо, попробуйте щами или ухой. Пельменями. Селедкой под шубой. Солеными груздями или маринованными опятами. Кулебякой. Домашним холодцом. Что, опять не манит? Вот и я о том говорю… Приходится мучиться. Но я-то ладно, а вот сейчас будет водочная история, от которой просто кровь стынет в жилах.
Сидим в одной замечательной компании, пьем водку. Люди все очень приличные, частично даже испанцы. Все пьют и пьянеют, а меня что-то не берет, и я вижу, что одну прекрасную леди тоже не берет. Мы разговорились. Она тоже оттуда, хотя совершенно русская, но у нее муж испанец, а она вообще филолог, редактор и переводчица, естественно, с испанского же. И я спрашиваю — что ж ты трезвая такая, обидно даже. А она отвечает в том духе, что, дескать, нам это ничаво, привычные мы. Как, удивляюсь, привычные? В солнечной-то виноградной Испании? Там что, все водку пьют? Не все, вздыхает она, а я пью. А-а, понимаю! Водку любишь?
Нет, объяснила она, терпеть не может, любит вино, но, уж видно, не судьба. А все началось, как она только вышла замуж за испанца. Когда он привел ее познакомиться со своим лучшим другом, тот был очень рад. Он подготовился заранее. Он накрыл вкусный стол с лучшими блюдами испанской кухни, но самый главный сюрприз достал потом. Он знал, что его гостья — русская, и поэтому торжественно поставил на стол огромную бутылку водки. Русская гостья очень порадовалась, что ей уделено такое внимания, хотя водка была на уровне нашей паленки. С тех пор так и повелось. Все испанцы, зная, что к ним пожалует столь очаровательная русская, как один, проявляли гостеприимство и выставляли на стол водку, многие из них — впервые в жизни. Сами они пили экзотический напиток с уважением и интересом, но одновременно и с трудом, так что отдуваться приходилось больше ей.
Она рассчитывала хотя бы в России вволю попить вина, но не тут-то было. Сопровождающие ее испанцы, все как следует продегустировав, единодушно пришли к выводу, что вино в России — дрянь, зато водка превосходит всякие ожидания и надо пить только ее. Мы сидели и ее пили.
***
Три веселые дамочки сидели в ресторане. Выражение “веселые дамочки”, надо иметь в виду, не является эвфемизмом, то есть я вовсе не подразумеваю, что это были женщины легкого поведения. Хотя, собственно, почему бы и нет? Весьма даже легкое у них было поведение, но это опять-таки не в том значении, в каком вы могли подумать. Просто у них было легкое поведение в смысле, что они были веселые… Тьфу, запутался! Ну, короче говоря, объясняю уже для самых тупых — это были не проститутки, не какие-нибудь там потаскухи-любительницы, даже нельзя сказать, что просто легкомысленные особы. Нет, это были женщины очень приличные и порядочные, все с высшим образованием, одна даже с двумя, неимоверно культурные, все три, кстати сказать, писательницы, одна даже детская, то есть сказочница. Но у них было хорошее настроение, а когда они еще выпили шампанского и водки, то совсем развеселились, и даже немного чересчур, особенно сказочница. Потому что две другие писательницы сочиняли что-то такое мрачное, в новомодном духе, отчего и сами иногда впадали в депрессию, а она — веселые детские сказки, что способствует хорошему сну и пищеварению. Ну а когда выпили, то и две первые развеселились донельзя, а уж сказочница-то разошлась совсем не по-детски.
Сначала они просто хохотали и звонко чокались. Потом целовались, причем достаточно демонстративно, а также устраивали однополые эротические танцы, коими несколько шокировали консервативную новорусскую часть ресторанной публики. Затем сказочница почему-то приняла одного из посетителей, сидевшего на другом конце зала, за известного в узких кругах актера и тележурналиста Колю Ротова. Она стала с деланным возмущением кричать ему через весь зал:
— Ротов! В чем дело, Ротов?! Я не поняла, Ротов! Почему в ресторане?! Работать надо, Ротов!
Подруги со смехом объяснили ей, что она ошиблась, но все равно, всякий раз, когда спина Лжеротова попадала в ее поле зрения, она с еще большим возмущением кричала: “В чем дело, Ротов?! Работать надо!”
Но дело на этом не кончилось. Кто-то, уходя, оставил открытой дверь в зал, а дело было в декабре, и посетители скоро стали зябнуть. Один из них поднялся и закрыл дверь. По иронии судьбы им оказался Лжеротов, а поскольку сказочница до этого видела его только со спины, то, когда он проходил мимо их столика, она не узнала его и на сей раз приняла за официанта. Но он этого не понял и решил, что с ним кокетничают (а сказочница, надо сказать, была молода и хороша собой). Состоялся следующий диалог:
— Молодой человек! Почему у вас так холодно?
— Не знаю. Я как раз дверь закрыл.
— Ну молодчинка! А теперь вытрите у нас со стола.
— Не буду.
— Как не будете? Нет, уж вытрите!
— А вы меня поцелуете?
— Нет, не поцелую.
— Тогда я не буду вытирать.
— Почему это не будете? Вытирайте!
— Не буду!
— Быстро вытирайте!!
Они препирались довольно долго, потом ему надоело и он, повернувшись, направился восвояси. Сказочница же, увидев его со спины, радостно всплеснула руками и закричала:
— Ротов! Работать надо, Ротов!!!
***
Жили-были в Екатеринбурге три поэта — Д., Р. и еще один Р., которого мы поэтому назовем Р-1, — и друг над другом прикалывались, потому как чем еще заняться поэтам? Стихи-то они, конечно, в меру своих способностей сочиняли, но нельзя же это делать круглые сутки, инда одуреешь. А все остальное время они побухивали (особенно Р. и Р-1), а также друг над другом всячески прикалывались. Д.-то ни фига не пил, но от этого ничуть не становился, как это нередко бывает у непьющих, злобным и скучным карьеристом. А про двоих первых и говорить нечего.
И вот устроили они литературное объединение при одном уральском толстом журнале. Туда хлынула пишущая молодежь, и стало очень весело. Нахаживали ветераны местного андеграунда, ели ногами огурцы, а что до юных, красивых, сексапильных и, главное, глупых-преглупых поэтических мальчиков и девочек, то их было столько, что в узких кругах это литобъединение так прямо и называли — “клуб имени капитана Блядкина и сестры его Лизаветы”. А эти трое, конечно, там ходили и гнули пальцы, а один из них клубом даже руководил.
И вот самый старший из наших героев, Р-1, конечно, присмотрел там себе красивую девочку. Такое оформилось легкое и абсолютно невинное приятельство в духе: “Тебе уже восемнадцать, мне всего тридцать семь”. Да плюс еще учесть, что Р-1 — это все-таки бедный и пьющий лысеющий поэт, а девочка — типа там какая-то единственная дочка чуть ли не олигарха, и, помнится, отчасти криминального.
Ну и короче говоря, в одно прекрасное утро нашему поэту, который спит себе и видит во сне море, звонят по телефону очень угрожающим голосом. Голос представляется папой вышеописанной дочки и заявляет, что его дочка беременна. Причем он вовсе не требует, чтобы наш поэт на ней женился, потому что на хрен нужны такие, как он, зятья, но говорит, что с ним серьезно поговорит, потому что на хрен ему нужны внуки от таких персонажей, и что же, придется делать первый аборт, а это вредно, и, короче говоря, все довольно плохо.
Р-1 немного теряет лицо и начинает уверять, что он к этому месту совершенно непричастен, на что папа весьма недовольно спрашивает — уж не считает ли Р-1 его дочуру особой легкого поведения, а?! Р-1, конечно, ничего такого не считает, но папа бросает трубку. Тогда Р-1 спешно звонит поэту Д. Поэт Д. говорит ему, что ты, брат, не прав, что попал ты чисто конкретно, и советует спешно покинуть город. Тогда Р-1, начиная нервно потеть, звонит поэту Р. У поэта Р. есть определитель номера, и он не отвечает на звонок, так как опасается, что поэт Р-1 не успел забыть тембр его голоса, сколь артистично он ни пытался его исказить во время утреннего звонка.
Проходит время. Поэты Д. и Р. встречают поэта Р-1 и спрашивают, чем кончилось дело со страшным папой. Р-1 отвечает им: “А-а, все зашибись! Мы с ним подружились! Я у него на даче был, мы с ним бухали неделю, девчонок водили в сауну, все дела! На хрен мне его дочка корявая…” Поэты удерживались от хохота ровно столько, сколько оставались в возможном поле зрения Р-1.
***
Эту душещипательную историю рассказывали в моем лице всему человечеству несколько человек, и каждый раз она обрастала новыми, все более драматическими подробностями. Наиболее гуманный ее вариант я и предлагаю вашему просвещенному вниманию.
В маленьком гарнизонном городке Н. на берегу тихой реки Н., которая и дала свое название городку, стояла Н-ская воинская часть. В ней-то и тащил свою срочную службу наш герой, солдат, веселый и простой парнишечка, которого мы условно назовем Петром. Петруха был ассенизатор. Он водил машину с цистерной, насосом и длинным шлангом для опорожнения различных выгребных ям. Такая у него была служба, как говорится — некрасиво, да спасибо! В том общем смысле, что по роду службы ему не приходилось киснуть в казарме, он с ветерком гонял по пампасам. Неудивительно, что он скоро пришелся по душе одной молоденькой девственнице, которую мы условно назовем Катюшей. Она была очень хороша собою: толстоморденькая, фигуристая, с ослепительной голливудской улыбкой. Жила она с мамой в маленьком домике на берегу реки и полюбила Петруху самой чистой любовью, в том смысле, что ничего лишнего ему не позволяла, хотя они часто встречались и долгие часы проводили наедине в густой крапиве за огородами.
Но вскоре у нашего героя появляется соперник. Назовем его Иваном или, попросту, Ванькой. Ванька тоже был ничего себе и даже франтоват: в частности, у него имелись усики. Ванька также шоферил, но не на цистерне, а на белой “Волге”, потому что возил он не какое-нибудь там дерьмо, а целого генерала. В заключение, он был невероятно красноречив. В общем, для него не составило труда обольстить глупенькую барышню, между нами говоря, двоечницу. Катя стала обходиться с Петрухой холодно и насмешливо, морщила носик около цистерны и демонстративно зевала во время рандеву. А в один прекрасный день верный друг сказал Петрухе, что видел Ваньку с Катькой в кабаке.
Петруха убил бы негодяя, но оружия ему не полагалось, да и покушаться на жизнь личного шофера комдива было немыслимо. Не говоря уже о том, что по сроку службы Ванька относился к дедам, а Петр был из молодого пополнения. И он отомстил девушке. Мы не оправдываем нашего героя: конечно, это было с его стороны неблагородно, но ведь и сам Петр — не кавалергард какой-нибудь, а простой говновоз. Он отомстил скоро и жестоко, присунув шланг в окно домика и спустив в комнату содержимое цистерны. И столь хорошо были подогнаны дверь избушки, косяки и все такое, что не только ни единая капля не просочилась на крылечко, но даже и не пахло. Катенька пришла домой и, сбросив на крылечке свои белые туфельки, пнула дверь и успела только ощутить, что дверь открылась труднее обычного…
Выше я говорил, что мой вариант этой истории — самый гуманный. Гуманизм состоит в том, что здесь не сообщается о дальнейшей судьбе Петра. Кроме того, по многочисленным женским просьбам мы не касаемся самой живописной сцены — влажной уборки помещения.
***
Эту историю поведала мне актриса и писательница Вера Цвиткис, слыхали, наверное. История совершенно актерская и писательская, но отчасти также и воспитательная.
Дело было аккурат под старый Новый год. У детей заканчивались все эти елки, но еще не закончились, и вот опять на раздолбанном автобусе мчатся Дед Мороз и Снегурочка с посохом, мешками подарков и с примкнувшим к ним Котом Ученым на уже последнюю в этом году елку. В какую-то школу. Или, скорее всего, в детский дом, а может быть, в детскую колонию.
Вот они приезжают и, скрипя костями, идут в зал, где установлена большая елка. Причем скрипит не только Дед Мороз, которому это по сроку службы как бы уже положено, но и гораздо более юная Снегурочка, и даже несовершеннолетний студент-первокурсник театрального института Кот Ученый. Сами понимаете, третья неделя елок, и уже не в радость ни румяные ребятишки, ни посильные гонорары.
Ребятишки, надо сказать, за праздники тоже уже приустали, переели мандаринок и шоколадок, переплясали вокруг елочки, в общем, и для них прелесть праздника уже несколько поблекла. И если младшие дети еще с удовольствием носили карнавальные костюмчики, хотя призывали елочку зажечься уже вразнобой, а плясали вяло, то дети постарше явно скучали в ожидании подарков. А дети скучать не любят…
Они стали шалить. Они не выполняли указаний Деда Мороза, уклонялись от хоровода, показывали язык Ученому Коту. Дальше — больше, и скоро чуткая Снегурочка услышала, что ее уже рифмуют с “дурочкой”, а Деда Мороза в синем кафтане называют “фиалочкой”. Когда в Ученого Кота прилетел первый яблочный огрызок, артисты решили форсировать и перешли к хороводу. Но в хороводе отслеживать действия хулиганов стало еще труднее, и вскоре из толпы детей послышались уже совсем никчемные стихи про здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты и так далее.
Особенно распоясались два малолетних негодяя, они противно приплясывали, показывали факи, толкали малышей и, как будто бы случайно, — Деда Мороза. Они ухватили Ученого Кота за хвост из обшитой тканью спиральной проволоки. Проволока растянулась метра на четыре, и теперь на хвост наступали все, кому не лень, и обезумевший Кот не знал, мяукать ему или царапаться, пока хвост не оторвался.
Но когда самый долговязый озорник ухватил Снегурочку за грудь, она не стерпела. Снегурочка — это вам не девка-одноклассница, это внучка Деда Мороза! Хватать ее за грудь позволено в лучшем случае Ивану-Царевичу, а уж никак не двоечнику на школьной елке!
У Снегурочки широко расклешенная шуба до пят. Когда она подошла к хулигану и от всей души пнула его под зад прямо через шубу, никто, кроме самого хулигана, этого не заметил. Снегурочка, широко улыбаясь, все ему тихо сказала и пнула еще раз. Та же участь постигла и его приятеля, потом еще некоторых особенно расшалившихся ребятишек, и порядок был восстановлен так быстро, что Дед Мороз и Кот Бесхвостый только диву давались. Раздали подарки, все дети улыбались и благодарили, и особенно вежливо это делали старшие.