Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2005
Георгий Циплаков — родился в 1974 г. Культуролог, историк философии, литературный критик. Критические и научные статьи печатались в журналах “Новый мир”, “Человек”, “Урал”, поэтические переводы — в журнале “Урал”. Живет в Екатеринбурге.
***
Вот птенец отделяется от гнезда,
от родных и острых, как стрелы, веток.
Поджимает ноги, стремясь туда,
где ничто не колет глаз, кроме света.
Мы не помним жесткость весенних гнезд,
отделяясь от милых сердцу пеленок.
В горн трубит нам напутствие серый дрозд,
как старательный октябренок.
Ясно небо и пасмурно пополам,
мы безмолвны, красноречивы ноты.
Но в серьезной и нежной наивности нам
не избавиться от остроты.
Влажный воздух теплым сияньем согрет,
небо манит, и мы киваем согласно.
Календарь шелестит, и разницы нет,
день ли красный иль просто вечер прекрасный.
И когда подует тревожный бриз, —
тотчас иглами детские воспоминанья.
Дикобраз, как непойманный декабрист,
нам читает на ночь стихи про няню.
Приколов к толстой стенке худой календарь,
как жука на булавку, только не насмерть,
мы пронзаем собой леденящую даль,
оставляя птенцам песни, книги и ясли.
Прозрачные лыжники
Посмотри на город с изнанки,
Чувствуешь, что-то не то?
Здесь присутствует нечто такое,
Что не объяснит никто.
Здесь по улицам тихие толпы
Привидений между углов
Незаметно ходят на лыжах
Сквозь прохожих и стены домов.
И мелькают лыжные палки
С быстротою вязальных спиц,
Словно теплый спортивный свитер
Вяжет где-то артель мастериц.
И лыжня раздвоившейся нитью
Оплела лабиринт городской,
Стены, Скверы и сонные Парки
Потеряли привычный покой.
Всюду призрачная Олимпиада,
Что вперед посмотри, что назад:
Здешний лес — это призрак сада,
И крыжовник — наш виноград.
Миража зеленые капли
Собой украшают год,
Я люблю тебя, город мистерий,
Где жестокое солнце встает!
И задумчивый император
Принимает луча удар,
С удивлением девушка смотрит
На странный для марта загар,
Будто пальмы, колючие елки
Надменный делают вид,
И ворона, уральская чайка,
Над рекой горделиво парит.
Только снег тут без задней мысли
Повалил, лишь ударил мороз.
Но и он улыбнулся лукаво
И — “Все связано!” — произнес.
***
To Jonathan Thorp
Мы за трапезой. Он из селения Честер.
Недалек, сероглаз, не по-нашему честен,
Вроде сдержан, но все же душа нараспашку,
Словно сердце, извлек из-за пазухи фляжку.
Очень кстати. От холода клацают зубы
Батареи безжизненной. Я из-под шубы
Телом в Ялту стремлюсь, и душою лишь в Питер,
И смотрю на бездонный кухонный смеситель.
Триумфально сияет белесой звездой
Недовернутый кран с ледяною водой.
И четыре луча во все стороны света
Протыкают пространство, смыкаясь при этом
В кругляшке темно-синем, а рядышком алый
Смотрит глаз с оптимизмом, но тоже устало,
Нет горячей воды, распорядок нарушен.
И отдушины нет. И в смесителе душа.
Смесь сиесты и слез — крокодиловы слезы.
Смесь драконов и мух по-английски — стрекозы.
Смесь в бокале, икра на посуде — закуска
К винегрету из сердца под шубой по-русски.
В маленький город на выходные
Рай, где усатых животных домашних
топит зеленое море аллей и кустов.
Мир, где под солнцем палящим, как кожа,
облупляются стены домов.
Край, где утренний дворник, вошедший в раж,
частушкою ранней будит народ,
где природа еще не совсем пейзаж,
но уж точно не натюрморт.
Серой грусти дождя подставляю упругий зонт.
О, мой медленный город! Я снова тут!
Вновь и вновь, провисая на рыжей горе, горизонт
поднимает со скрипом, как на качелях,
то лес, то пруд.
Воздух, волны, и берег, и ветр-супостат, —
это лодка и весла на глади пруда.
Нас по миру мотает, как бездомных котят,
но влечет по уик-эндам опять сюда.
Из десятков кошек твоих
только две мне близкими стали.
Друг для друга они — кот-а-кот, я для них визави.
Что они для меня? Может, серая — символ печали,
и, должно быть, рыжая — символ любви?