Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2005
Постмодернизм как течение в искусстве давно и прочно занял свое место. Ироничное отношение к серьезным вещам в духе постмодернизма не обошло поэтический клуб при журнале “Урал”, который был назван в честь капитана Лебядкина.
Кто такой капитан Лебядкин? Нелепый, смешной персонаж одного из фундаментальных романов Достоевского. Но достаточно прочитать статью В. Ходасевича о поэзии, и отношение к этому персонажу изменится. Прочитайте ее, и вам станет понятно, что Лебядкин — фигура не только комическая, как принято считать, но и трагическая — осмеянная, нелепая, никому не нужная. Разве не таковы и поэты, чье становление пришлось на конец советской и начало постсоветской эпохи? Нелепые и не особо нужные в обществе, ориентированном на другие ценности.
В октябре 2004 года клубу “Лебядкинъ” исполнилось пять лет. Можно сказать, что клуб занимает свое место в литературной жизни города. Здесь были поэты Борис Рыжий и Олег Дозморов, которые и явились создателями клуба, а также Елена Тиновская и Дима Рябоконь. Несколько раз появлялся поэт Роман Тягунов. Все это достаточно значимые люди для литературы не только в масштабах Екатеринбурга, но и России.
Клуб продолжает жить и собирать людей, интересующихся поэзией, каждый первый и третий четверг месяца. Для тех, кто хочет услышать, что пишут другие и быть услышанным сам, двери клуба всегда открыты.
Андрей Торопов
К тебе проехать столько станций
Для счета трещин в потолке,
Послушать, как играет “Hanson”
На иностранном языке.
И посидеть за кружкой чая
Под очень взрослый разговор:
Что продают, что покупают,
Где из избы выносят сор.
И не сказать тебе ни слова
О наших пролетевших днях,
В прихожей буркнуть: “Будь здорова!”,
Все кепку комкая в руках.
И в путь обратный — столько станций!
Вдруг вспомнятся глаза твои…
О чем поет же этот “Hanson”?
Конечно, тоже о любви.
Евгения Лазукина
***
Ты слышишь, как ветер поет.
Я не слышу.
Ты видишь, как солнце встает.
Я не вижу.
Ты знаешь, что шепчет трава.
Я не знаю.
Ты знаешь, что жизнь не права?
Это знаю.
Евгений Русяев
***
Ты умерла в весенний день,
Когда в полях цветы качались.
Я стал похож на чью-то тень,
Так что же в жизни мне осталось?..
Нарвал букет из юных трав,
И солнце светит в день весенний.
Ты умерла еще с утра,
Когда я слушал твое пенье.
Цветок в моей руке живой,
И я пока… ведь без тебя я.
— Проснись, мой друг, живи и пой! —
Сказал цветок мне, умирая.
Александр Лукьянов
***
Как же ты, судьба-старуха,
Повязала туго шарф!
Слушал я тебя вполуха,
Пил с тобой на брудершафт,
Упирался в кровь и мыло,
Становился нем и тих, —
Все едино! Тесно было
Мне в ошейниках твоих.
***
Я думал, что тебя любил все эти годы,
Любил, когда не знал, любил вчера…
Ты слышишь? Дни скрипят, нескладные подводы,
Телеги, лошади, обозы, кучера.
Я бросил вожжи на плечо забитой клячи:
Тяни, куда повеет ветер в чердачке,
Я наземь не сойду, я сделаю иначе —
Присяду на последнем облучке.
И лиц знакомых воз потянется навстречу,
Всё люди, люди — дайте же пройти!
Скрипят подводы дней, и путь далече —
До следующей “тебя” идти, идти, идти…
***
Я не должен ни словом, ни делом
Территории, где был рожден,
Людям в синем, зеленом и белом,
Я желаю быть освобожден
От указов, налогов и службы —
Мне никто ничего не давал!
Ни любви, ни удачи, ни дружбы!
Разозлился и нарисовал,
Как ребенок, на карте-бумажке
Стол, песочницу, велосипед,
Двор, где бегает маленький Сашка
И считает, что злых людей нет.
Алексей Федотов
***
Два ночи. Погасают фонари.
Они устали теплиться, как свечки
В церквушке, из которой все ушли,
Как лампочка на стареньком крылечке.
Два ночи. Погасают фонари.
И тень черемухи перестает качаться,
Как маятник, в нагретой тишине
И швов обойных бережно касаться.
Два ночи. Погасают фонари.
Стук электрички на краю Вселенной
Совсем уж стих, но все же долетел
Коротким вздохом с губ сухих и бледных…
Почти моих… но тающих в пространстве
За горизонтом станций и путей,
В чужой ночи, уютной и умытой,
Залитой теплым светом фонарей…
***
Нас человечность зажала в углу и трясет.
Сударь, прошу, опустите мне веки скорее!
Вьюга взбешенная лиц нанесла кутерьму,
Свору такую, что, Боже, прости, ад милее.
Топчут порог искаженные смыслом слова.
Не проглядеть бы глаза в это зарево млека.
Что перекрестки, когда на губах стынет яд,
Медленно наверняка превращая в калеку.
Знаний пустая молва бродит эхом в лесах,
Густо порос камышом свод озябшего неба,
Где нас встречали белесые крылья берез,
Где искупали грехи и просили о хлебе.
Там, где воскресный народ преклонял до колен
Головы, там, где мозоли светились мощами,
Тихо тоскуют, не зная, о ком говорят,
Птицы-гадалки, со счета сбиваясь прощально.
Как бы расстаться с беспечностью всех языков,
Всех алфавитов, систем и печатных изданий!
Ночь заставляет бежать по слезам босиком,
Выбросив вон повсеместную суть колебаний.
Юлия Золоткова
***
О. Ж.
Сквозь дым и мороз вперемешку
нахлынет, откуда не знаю,
на город, где иней кромешный,
прозрачная нежность морская.
О камни вода разобьется,
восторгом тебя обдавая.
И девочка звонко смеется
о жизни, которой не знает.
***
А.К.
Ты идешь, влажный ветер скитаний
обдувает твое лицо.
Я, промокшая и счастливая,
напеваю поволжский блюз.
Расшалившегося кузнечика —
на дороге ищу словцо
И, вдыхая медовые запахи,
возбужденная, тороплюсь.
А ручьи, родниковые, чистые,
как струящийся лед.
И прозрачность текучего августа
ни за что не забыть,
Как меж буйными, дикими травами
наш пчелиный полет.
Эту вкусную радость пьянящую
просто хочется пить.
***
А.К.
Какая старая забота:
большие влажные глаза.
Меж поцелуями без счета
предательски блеснет слеза.
И вспомнят легкие ресницы
другую, давнюю печаль,
которая случайно снится
и обжигает невзначай.