Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2005
1. Были ли вы активным читателем в минувшем году? Стал ли для вас этот год богатым на открытия, либо, напротив, на разочарования?
2. Какое место занимали толстые журналы в литературном процессе 2004 года? Можно ли говорить о дальнейшем понижении роли “толстяков” или нынешний период общественно-политической реставрации может обернуться новым повышением их статуса?
3. Был ли этот литературный год обычным, одним их многих, или проявились (продолжили проявляться) какие-то новые тенденции, которые и по истечению времени останутся любопытными для истории литературы?
Леонид БЫКОВ
критик, литературовед
1. Мне довелось ныне быть в Букеровском жюри, и я получил, как засвидетельствовали почтовые квитки, тридцать шесть килограммов книг и журнальных публикаций, называвших себя романами. Конечно, очень многое из присланного на премию не тянуло, но примерно треть полученных текстов — целый пуд романистики! — я прочел не без интереса. Поэтому недавние слова нашего министра обороны о том, что он (по образованию, кажется, филолог…) не знает ни одного современного писателя, которого стоило бы читать, склоняют к подозрению, что бывший коллега из всей печатной продукции, кроме военных уставов и еженедельной телепрограммы, давно ничего не держал в руках.
Имя победителя в любом масштабном литературном соревновании почти всегда встречается разноречием. Вот и теперь с букеровским лауреатством Василия Аксенова согласился не каждый из литературных болельщиков. Те, кого этот выбор разочаровал, сетовали на то, что премию дали опять-таки прописанному в зарубежности и не столько, мол, за настоящие, сколько за былые заслуги. Столичная “Вечерка” так и напечатала: Букера дали автору “Московской саги”. Меж тем “долгоигравшая” экранизация не лучшей аксеновской книги хотя и благоприятствовала новому резонансу фамилии прозаика, авторитета ему как художнику явно не добавила. Но и премия присуждена не “Саге”, а роману “Вольтерянцы и вольтерянки” (“Октябрь”, № 1—2, 2004). Пусть несколько затянутая — так ведь роман же! — эта причудливая фантазия о шестидесятниках ХVIII века показала, что карнавальное и серьезное, гривуазное и исповедальное могут успешно совмещаться в одном сочинении.
Правда, одновременно в русском переводе вышел роман шведского писателя Пера Улова Энквиста “Визит лейб-медика”, посвященный той же “двусмысленной” эпохе и, по сути, той же проблеме — логике и цене исторического процесса. И, признаюсь, скандинавская версия того, почему свет либеральных идей так трудно рассеивает темень реальных дней, мне показалась более впечатляющей (хотя и не менее искусной), чем отечественная “облискурация”. Однако Аксенов-то конкурировал не с иноязычной прозой, а с нашенской.
И здесь соперники — и весьма достойные — у нынешнего лауреата были. Это и Людмила Петрушевская — в каких она только жанрах прежде не выступала, а вот с романом (“Номер Один, или В садах других возможностей”) показалась впервые, и Анатолий Курчаткин — его “Солнце сияло” (“Знамя”, № 4–5, 2004) засвидетельствовало, что свое шестидесятилетие наш земляк встречает в хорошей творческой форме, и Алексей Слаповский, уже четвертый раз вошедший в шорт-лист — ныне с книгой “Качество жизни” (журнальный вариант: “Знамя”, № 3, 2004).
Есть в финальной шестерке и новые имена. И если приятная в чтении дневниковая “по внешности” “Валторна Шилклопера” может оказаться единственной книгой Марты Петровой (псевдоним Наталии Кириченко), то потенциал молодого не только по литературному стажу Олега Зайончковского позволяет связывать с автором книги “Сергеев и городок” большие надежды.
В шорт-лист не вошли, но реально на него претендовали романы Анатолия Королева “Быть Босхом” (“Знамя”, № 2, 2004), Александра Кабакова “Все поправимо” (“Знамя”, № 10, 2003), Николая Климонтовича “Мы, значит, армяне, а вы на гобое” (“Октябрь”, № 8, 2003), Александра Чуманова “Три птицы на одной ветке” (“Урал”, № 9–10, 2003). Все это очень приличная проза.
2. Названия журналов рядом с названиями большинства перечисленных романов показывают, что слухи об обреченности литературной периодики преждевременны. Другое дело, что журнальная трибуна перестает быть монопольной для презентации серьезных литературных новинок. Показательно, что половина букеровской шестерки (произведения О. Зайончковского, М. Петровой и Л. Петрушевской) пришла к читателю сразу книгами. Как, добавлю, и “Рубашка” Евгения Гришковца, и циклы рассказов Александра Покровского. Не говоря уже о том, что в поэтическом мире событиями становятся реже подборки в журналах и чаще — книги. Такие, как “Плоды смоковницы” Виталия Пуханова, или “Гостья” Григория Кружкова, или “Детство. Отрочество. Детство” Инны Кабыш.
3. Была ли у этого литературного года своя окраска, отличающая его от предыдущих? Время — в том числе и в словесности — меняет свой цвет не сразу, поэтому “пятнистость” здесь неизбежна. Последние книги В. Пелевина и В. Сорокина убеждают в том, что постмодернизм хотя и остается в литературном меню, но приелся даже самым истовым его ревнителям. Согласимся с автором “ДПП”: “Куклы не умирают — в них просто перестают играть”. Этическая и эстетическая усталость, характерная для умонастроений исхода столетия, уже не выглядит доминантой актуальной художественной практики. Публикации последней поры показывают, что их авторы хотят помогать человеку, пребывающему в абсурдном и жестоком мире не только выживать, но и жить. Жить по возможности достойно. Тому подтверждением (в дополнение к названному в пп. 1–2) — только что изданные в Екатеринбурге три тома произведений Алексея Решетова (Банк культурной информации) и впечатляющий сборник Бориса Рыжего “Оправдание жизни” (У-Фактория).
В то время, как Владимир Второй выстраивает всех чиновников в одну линеечку, именуя, впрочем, эту бюрократическую шеренгу (“Налево — р-равняйсь!”) вертикалью власти, истинная вертикаль — вертикаль ценностей — восстанавливается усилиями служителей муз. И если еще вчера я готов был признаться, подобно героине М. Петровой, пришедшей на выставку современного искусства, что испытываю “не привычное чувство нового, а скорее, наоборот, ощущение утраты чего-то старого, дорогого”, то сегодня начинает казаться, что это дорогое, нет, не утрачено, а было не востребовано и теперь — чему свидетельством не только словесность, но и кинематограф — возвращается.
Валентин ЛУКЬЯНИН
критик, публицист
1. Активным читателем оставался, хотя времени прочитать все, что хотелось бы, даже и нужно было бы прочитать, остро не хватало. Чтобы не утратить ощущение духа и уровня сегодняшней литературы, по мере сил заглядывал в “толстые” журналы (впрочем, следил за ними не очень прилежно). Свежие номера традиционно “ведущих” “Нового мира”, “Знамени”, “Октября” откровенно разочаровывали: немало новых имен, но мало новых идей. Между прочим, и “букеровский” роман В.П. Аксенова про “вольтерьянцев”, который так расхвалил Павел Басинский в “Литературной газете”, показался мне очень скучным: прием проясняется с первых же страниц, а потом на многих-многих страницах идет эксплуатация не столь уж хитрого приема. Кружевное изделие писателя, очень довольного жизнью, а особенно собой несравненным.
Еще в одном направлении попытался я расширить свой кругозор. Случилась дальняя поездка, и я прихватил в дорогу легкое чтиво — “покетбук” с романом любимца интеллектуальной публики Б. Акунина. Не самым новым, но для меня какая разница — других его сочинений я просто не читал: руки не доходили. Что ж, подивился, как ловко автор отливает из словесно-образного расплава вполне выразительные фигурки персонажей, как изобретательно выстраивает из них в заданном “хронотопе” замысловатую диспозицию, но затем творческая потенция сочинителя заметно иссякает и механическое перемещение персонажей-фигурок лишь имитирует дальнейшее развитие сюжета. А чего бы еще можно было ожидать? Ширпотреб — он и есть ширпотреб…
Однако тратить время на подобные читательские эксперименты бывает просто жаль, поэтому, как правило, читаю то, что либо нужно по делу, либо заведомо не сулит разочарования. Из того, что за последние месяцы доставило наибольшее удовольствие, хочу особо выделить рассказы нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (написаны десятилетия назад, да переведены и изданы у нас совсем недавно), опять же рассказы давно известного мне, но прежде, увы, не читанного московского писателя Асара Эппеля, а также художественно значительную книгу “Времена года” Бориса Васильевича Литвинова — вовсе не писателя, а физика-ядерщика, академика из челябинского города Снежинска (недавно я представлял ее на страницах журнала “Урал”).
И вот еще о чем не могу не упомянуть. Чтоб написать предисловие к новому изданию повестей Николая Никонова, предпринятому (а теперь уже и осуществленному) Средне-Уральским книжным издательством, перечитал “Солнышко в березах”, “Мой рабочий одиннадцатый”, “След рыси”, включенные в книгу, а также ряд других вещей писателя, и лишний раз убедился: хорошая книга при перечитывании доставляет даже больше удовольствия, нежели при первом чтении. Писатель огромного таланта жил среди нас!
2. Положение “толстых” журналов, на мой взгляд, в последние годы стабилизировалось: они утратили прежнюю монополию на отражение литературного процесса (уступив значительную долю своих “полномочий” развившейся за это время системе литературных премий, а также рыночной рекламной “раскрутке”), но из литературного обихода не вытеснены и на оставшемся под их контролем плацдарме продержатся, думаю, неопределенно долго (хотя безумная финансово-налоговая политика государства может обернуться для них преждевременной насильственной смертью). Дело в том, что сейчас они в области литературного творчества составляют главную и едва ли не единственную альтернативу рынку. То есть именно благодаря “толстым” журналам понятие литературного имени еще не вытеснено понятием “брэнда”, а понятие художественной ценности — рейтингом продаж; благодаря “толстым” журналам сохраняется реликтовый жанр рецензии (в газетах его давно уж числят по ведомству рекламного отдела) и теплится лучик надежды для одаренных, но не имеющих богатого покровителя молодых литераторов: только здесь их могут оценить, опубликовать, заметить.
3. В жизни литературы редко случаются переломные годы, так что уходящий год, конечно же, был “одним из многих”, но, по моему ощущению, в течение этого года нарастали тенденции, которые проявились ранее и едва ли иссякнут в обозримом будущем. Тут много можно было бы говорить о частностях: например, о том, что сходит на нет постмодернизм (не бесследно: разрушив прежнюю окостенелую систему “отражения жизни в формах самой жизни”, он подтолкнул писателей-реалистов к обновлению художественного арсенала); что заметно угомонились сквернословы — очевидно, дошло и до них, что лексический натурализм свидетельствует не о творческой раскованности, а о скудости таланта; что уже мало затрагивает читательские души разоблачительный пафос, обращенный хоть к “совковому” прошлому, хоть к “дерьмократическому” настоящему — надоело топтание на месте.
Но решусь предположить, что действует и тенденция более общего плана — я бы сказал: “возрастные изменения”. Когда-то Давид Юм гениально заметил, что в двадцать лет читают Овидия, в сорок — Горация, а в шестьдесят — Тацита. Подобные же изменения, хотя, может быть, и не в столь непреложной форме, свойственны и общественному сознанию. Лирические, эпические и, скажем так, документальные жанры сосуществуют, но невероятный “разгул” поэзии (349 участников недавнего екатеринбургского поэтического марафона!) отнюдь не означает столь же масштабного влияния ее на состояние общественного духа. Эпические жанры тоже как-то выдохлись: художественно запечатленная “правда жизни” (вспоминаю хотя бы последние публикации Александра Мелихова, Людмилы Улицкой, да хоть бы и прозу Александра Чуманова) ничего не прибавляет к тому, что я уже давно знаю из других книг. А вот “Две повести. О праве. О власти” нашего известного юриста Сергея Сергеевича Алексеева читал с живым интересом — в них ощутились более далекие и пока еще смутно прозреваемые художественные горизонты. С удовольствием читал “Русские мифы” Юрия Дружникова — это исследования историка, воспринимаемые как добротная проза (а может, вернее наоборот: проза, взращенная на почве тщательно изученных и документированных фактов)…