Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2005
Журнал “Урал” продолжает знакомить читателей с работой профессора Уральской консерватории С.Е. Беляева над темой “Классики уральской литературы и музыка” (“Урал”, 2002, № 11; 2004, № 1, 7).
Общеизвестно, что старейшая русская консерватория — Петербургская — своим появлением обязана деятельному Антону Григорьевичу Рубинштейну. В то же время никто не будет отрицать, что к истории, блистательным финалом которой явилось открытие первого отечественного профессионального музыкального учебного заведения, были причастны и другие музыканты.
Петербургский скрипач Н.Я. Афанасьев считал, что имел полное право относить себя к их числу. За несколько лет до того, как в российской столице открылось музыкальное учебное заведение, созданное по образцу европейских, он составил проект устройства русской консерватории. С этим трудом он познакомил влиятельных в музыкальных кругах того времени деятелей — графа М.Ю. Виельгорского, князя
В.Ф. Одоевского, композитора А.Ф. Львова, возглавлявшего тогда Придворную певческую капеллу. Но те почему-то отнеслись к проекту весьма прохладно, без энтузиазма. Тем не менее сама идея, что называется, стала витать в воздухе, и именно она, в чем был абсолютно уверен ее автор, дойдя до А.Г. Рубинштейна, была им претворена в жизнь.
Полузабытое имя некогда известного скрипача, “русского Паганини” Николая Яковлевича Афанасьева (1821—1898) достойно того, чтобы вспомнить его не только в связи с историей создания Петербургской консерватории.
Блестящий исполнитель, представитель отечественной романтической школы, за что, собственно, его и называли “русским Паганини”, Н.Я. Афанасьев начал успешно концертировать уже с юных лет. В России он был первым виртуозом, предпринявшим еще в 1840-е годы длительное турне, объехав множество городов — от Костромы до Тифлиса, имея в своем репертуаре сотню скрипичных пьес разных авторов (аккомпаниатором Афанасьева в этом турне был его брат — виолончелист и пианист Александр Яковлевич).
Имя русского скрипача знали и в Европе, куда он также выезжал с концертами. Общение с зарубежными коллегами, в частности с композиторами Ф. Обером и А. Тома, имевшими самое непосредственное отношение к Парижской консерватории, возможно, и подтолкнуло Н.Я. Афанасьева к созданию проекта, о котором уже шла речь. На родине творческая деятельность музыканта была связана со столичными театрами. В молодости он несколько лет играл в оркестре Большого театра в Москве, а позже, в первой половине 1850-х годов, — в оркестре Петербургской итальянской оперы. Тогда же он поступил учителем музыки в Смольный институт, где преподавал в течение тридцати лет, оставив о себе хорошую память.
Нельзя не сказать и о композиторском творчестве Н.Я. Афанасьева. Императорское Русское музыкальное общество, устраивавшее конкурсы для отечественных авторов, шесть раз присуждало ему премии за сочинения. А.Г. Рубинштейн по этому поводу как-то даже сказал композитору: “Вы приезжаете к нам точно за жалованьем”.
Огромной популярностью пользовался квартет Н.Я. Афанасьева “Волга” (всего же им было написано двенадцать квартетов). Для своего любимого инструмента скрипки он сочинил девять концертов. Среди других произведений композитора, оставшихся в основном не опубликованными, — симфонии, оратория, большое количество хоров, романсы, оперы. При жизни автора, в 1870 году, Мариинский театр осуществил постановку одной из его опер, “Аммалат-Бек”, либретто которой по повести А.А. Бестужева (Марлинского) написал В.И. Даль.
Так в скупую фактограмму уложилось описание жизни и творчества современника М.И. Глинки, А.С. Даргомыжского, А.Г. Рубинштейна, А.Н. Серова, прекрасного скрипача, плодовитого композитора, незаурядного педагога.
Такой strett’ный стиль изложения биографических фактов (как в энциклопедических статьях) был избран намеренно. Об основном — столичном — периоде жизни Н.Я. Афанасьева каждый желающий может найти сведения в тех же энциклопедиях, справочниках или в специальной музыковедческой литературе. Но в этих изданиях нет ни слова о детских годах будущего знаменитого скрипача, проведенных им в Сибири и на Урале. Рассказ же об этом, уверены, откроет немало интересного и профессионалу-музыканту, и любому не равнодушному к истории человеку.
Николай Яковлевич родился в Тобольске. Здесь же прошло его раннее детство. Об этом факте следовало бы не забывать и указывать имя музыканта в числе известных тоболяков, таких как историк С.У. Ремезов, химик Д.И. Менделеев, композитор А.А. Алябьев, поэт и сказочник П.П. Ершов. С автором знаменитого “Конька-Горбунка” Н.Я. Афанасьев, кстати, состоял в дальнем родстве.
Отец будущего скрипача Яков Иванович Афанасьев оказался в Сибири не по своей воле. Внебрачный сын владимирского губернатора графа Ивана Михайловича Долгорукого, он воспитывался в доме отца наравне с другими его детьми. Граф — большой любитель музыки — содержал два оркестра (симфонический и роговой), учил музыке и своих сыновей. Яша осваивал скрипку. За его будущее, казалось, можно было не опасаться.
Все изменилось после внезапной смерти графа, не оставившего никаких распоряжений относительно своего внебрачного ребенка. Повзрослевший Яков (наследник немалого материнского состояния) стал не угоден новому мужу матери. В результате всяческих уловок он был отправлен в Тобольск, подальше от глаз отчима. А тот сделал все, чтобы Яков и вовсе “пропал” в сибирской глуши, чтобы никакие письма или известия не напоминали о его существовании.
Но Яков не пропал. Образование, полученное в графском доме, позволило ему неплохо зарабатывать на жизнь частными уроками в домах обеспеченных тобольских жителей. Он даже имел возможность держать собственных лошадей, что являлось наглядным признаком достатка.
Одной из его учениц была дочь купца Безсонова (родственника купцов Пиленковых, из рода которых происходила мать П.П. Ершова). Молодой учитель и его воспитанница полюбили друг друга. Легко догадаться, как отнеслись к этому роману родители возлюбленной Якова Афанасьева. О их согласии на свадьбу не могло быть и речи — музыкант, по их представлениям, совершенно не подходил на роль мужа купеческой дочери. В такой ситуации выход мог быть только один: побег невесты из дома и тайное венчание. Именно так и поступили влюбленные. А после этого, не прощенные родителями, стали жить самостоятельно. В декабре 1821 года у них родился сын Николай.
Из Тобольска Афанасьевы уехали, когда маленькому Коле было около семи лет. Его память не сохранила каких-либо подробностей о жизни в родном городе. Можно лишь предположить, что именно здесь под руководством отца он начал учиться игре на инструменте, в ауре звуков которого находился буквально с рождения. Отцу же Н.Я. Афанасьев был обязан и своими первыми шагами на концертной сцене. После шумного успеха юных братьев Эйхгорнов Яков Иванович подготовил дуэт своих сыновей, которые сумели, как и иностранные вундеркинды, заставить заговорить о себе музыкальную Москву. Но это произошло гораздо позже (по всей видимости, в середине 1830-х годов), когда Афанасьевы после нескольких лет странствий по уральским городам окончательно перебрались в старую русскую столицу.
В первый раз они оставались здесь недолго. Возможно, они не задержались в Москве, потому что главу семьи чем-то не устраивала служба в театральном оркестре (кстати, чтобы попасть туда, ему пришлось выдержать серьезный экзамен). Возможно, причиной переезда Афанасьевых на Урал стал непоседливый характер Якова Ивановича.
Вначале они обосновались в Перми. Затем жили в Кунгуре, Камышлове, Ирбите, Екатеринбурге. Надо полагать, во всех этих городах в те годы существовали какие-то театральные или музыкальные коллективы, в которых находилась работа для скрипача.
Афанасьев-младший сохранил об этом времени массу разнообразных воспоминаний. Причем, впечатления, вынесенные им из уральского детства, касались не только музыкальных сторон жизни Перми и Екатеринбурга (другие места ему не запомнились). На склоне лет Николай Яковлевич признавался, что многое из виденного в этих городах он представлял себе так ясно, как будто все еще жил на Урале.
Многокрасочной картиной осталась в его памяти Пермь рубежа 20—30-х годов XIX века — времен губернаторства Кирилла Яковлевича Тюфяева. Небольшой город, в котором было три-четыре улицы и до полутора десятка каменных домов, никак не соответствовал статусу губернского центра. Однако одно важное достоинство он все же имел: жизнь здесь была недорогой. Большой воз березовых дров стоил всего лишь десять копеек, фунт самой лучшей говядины — алтын, а штоф молока — три копейки. Это хорошо запомнилось Н.Я. Афанасьеву. Мальчишка, еще мало занятый учением и имевший много свободного времени, он довольно быстро “освоил” городскую территорию, узнал обычаи представителей разных слоев местного общества.
На улицах он часто присоединялся к толпе, внимавшей песням, духовным стихам или былинам, исполняемым каликами перехожими.
Бывал он, конечно же, и в излюбленном месте летних прогулок пермяков — у ротонды, стоявшей на берегу Камы. Недалеко от нее находилось каменное здание гауптвахты. Вечерами там играл военный оркестр (играл, правда, по словам Николая Яковлевича, плохо). Публика под звуки этого оркестра прогуливалась между ротондой и гауптвахтой, любуясь чудесным видом реки.
Традиции такого вечернего времяпрепровождения сохранялись в Перми долго, не одно десятилетие. По крайней мере, в середине XIX века, по свидетельству писателя Ф.М. Решетникова, прогулки у ротонды под звуки гарнизонного оркестра еще оставались едва ли не единственным видом летнего отдыха горожан.
Какой бы скромной ни была жизнь провинциальной Перми, но и здесь, как отмечал Н.Я. Афанасьев, время от времени случалось что-нибудь приметное. И в этом далеком от столиц месте давали знать о себе европейские традиции.
Сонно-унылую атмосферу города оживляли спектакли, которые устраивали ссыльные поляки, составлявшие довольно значительную часть жителей тогдашней Перми. Среди них было немало хороших музыкантов. Николай Яковлевич вспоминал одного польского графа, прекрасно владевшего скрипкой. Он посещал дом Афанасьевых и играл на инструменте хозяина, поражая слушателей своей техникой и силой исполнения. К большому огорчению этого графа, Афанасьев-старший через какое-то время был вынужден запретить ему играть на своей скрипке из опасения, что в случае поломки не сможет ее отремонтировать — мастеров, способных выполнить эту работу, Пермь тогда еще не имела.
Дом Афанасьевых в годы их жизни в губернском центре не был единственным местом, притягивавшим любителей музицирования. Музыкальные вечера устраивались у Михаелисов и Девилье — людей, известных своими пристрастиями к фортепианной или скрипичной игре. В числе пермских музыкальных “оазисов” Николай Яковлевич называл и дом Дягилева — деда будущего известного деятеля русского театра, предки которого жили когда-то на родине Афанасьева — в Тобольске.
В пермском высшем обществе, не чуждом влиянию европейской моды, помимо музыкальных вечеров, прочно укоренились и традиции проведения балов. В городе, еще не имевшем регулярной театрально-концертной практики, именно они являлись главными событиями, к которым тщательно готовились, о которых много говорили.
Пермские балы, какими их запомнил Н.Я. Афанасьев, — явление не совсем обычное. Впрочем, не совсем обычное скорее для столиц: в провинциальном городе пестрая мешанина старого и нового, европейского и русского никого не смущала. Вот как описывал эти балы Николай Яковлевич: “Танцевали до упаду. Танцы в те времена были не теперешние: тогда танцевали экоссез, русскую кадриль, менуэт, гавот, матрадур, манемаско, грос-фатер; из теперешних танцев в ходу были мазурка и котильон. Котильон (с фигурами) танцевался перед ужином: им собственно кончался бал. Начинали же бал всегда польским, который танцевался и после ужина; этот польский переходил в попурри, состоявшее из самых разнообразных танцев; иногда мужчины плясали тут даже вприсядку”.
К сказанному можно добавить лишь то, что один из лучших пермских танцоров, украшение любого городского бала, горный инженер В.В. Самойлов впоследствии стал известным актером. Выйдя в отставку, он с успехом играл на императорской сцене.
Из лиц пермского общества, память о которых Н.Я. Афанасьев хранил до глубокой старости, прежде всего следует назвать доктора Федора Христофоровича Граля (1770 —1835), любимца всего города и уезда. Прекрасная образованность и профессионализм сочетались у этого человека с удивительной добротой, бескорыстием и самоотверженностью. Несмотря на генеральский чин, жил он скромно, в небольшом деревянном домике. Каждый его день с шести часов утра до одиннадцати вечера был занят посещением больных. Пациентам помогали не только лекарства, предписываемые доктором (бедным он покупал их на свои деньги), но и сам вид добрейшего Федора Христофоровича и его ободряющие слова. Именины Ф.Х. Граля всегда отмечались в Перми великолепным балом.
Вспоминал Н.Я. Афанасьев и другого, по-своему тоже весьма примечательного человека — этакого пермского Гобсека. В городе его называли “Самоваром”. Очевидно, это прозвище он получил за то, что по скупости и комнату обогревал самоваром, и пищу готовил в нем же. Жил он тем, что принимал в залог вещи и давал деньги в долг под большие проценты; одевался не бог весть как — частенько “щеголял” в заложенной кем-то одежде.
Самовар стал причиной трагической кончины этого ростовщика. В его отсутствие от выпавших из прогоревшей решетки углей загорелся дом. Прибежавший “Самовар” с криком “Гори, мое добро, и я с ним!” бросился в огонь да так и погиб, не сумев спасти свой железный сундук, в котором, как выяснилось позже, оказалась большая сумма денег золотом, серебром и медью.
Последним уральским городом, где жили Афанасьевы, был Екатеринбург. Сюда главу семьи пригласили известные заводчики Харитонов и Зотов.
В городе, по словам Афанасьева-младшего, в те годы почти не было интеллигентного общества: население состояло из чиновников, немногочисленного купечества, рабочего люда, так что поддерживать с кем-либо знакомство было трудно.
Большое впечатление на Николая Яковлевича произвел седобородый Зотов, находившийся тогда под судом за совершенное им убийство одного из заводских людей.
Речь идет об одной из легендарных в уральской истории фигур — Григории Федотовиче Зотове. Детали его биографии, как и подробности его “дела”,
Н.Я. Афанасьев мог не знать. Поэтому считаем не лишним хотя бы кратко напомнить о них.
Григорий Зотов, начинавший когда-то простым кричным мастером, дошел до должности управляющего Верх-Исетскими заводами и так поставил дело, что эти заводы стали приносить владельцу по три миллиона рублей ежегодного дохода. За эти заслуги он получил “вольную”. Породнившись с богатым заводовладельцем Львом Ивановичем Расторгуевым (сын Зотова женился на одной из его дочерей), Григорий Федотович “приналег” на расстроенные дела Кыштымских заводов. Приналег со свойственной ему жестокостью, за что и попал под суд. Расследование велось графом Александром Строгановым, известным своей неподкупной честностью.
Пока же тянулось следствие, Г.Ф. Зотов, по словам Н.Я. Афанасьева, “жил, нимало не стесняя себя, делал что ему угодно”. Жил он под домашним арестом в своем дворце, приглашал к себе, кого хотел, слушал музыку (он был большой ее любитель), тратил огромные деньги на картины. Для охраны арестованного в передней дворца дежурили сменявшие друг друга солдаты, которые считали такую службу праздником — кормили и поили их отлично.
Как ни был силен Г.Ф. Зотов, но строгановское следствие повалило его. По тогдашним законам он подлежал наказанию шпицрутенами и ссылке на каторгу. “Дело” Г.Ф. Зотова окончилось все же не столь суровыми мерами — его сослали в Финляндию. Видимо, до того, как это произошло, у него служил отец Н.Я. Афанасьева. Потом же его семье пришлось расстаться с Екатеринбургом.
Николай Яковлевич, ставший виртуозом-скрипачом, с тех пор на Урале больше не был. Хотя, если судить по его воспоминаниям, все последующие годы он не переставал интересоваться вестями из этого далекого края, знакомого ему по детству.
Казалось бы, на этом можно поставить точку. Об уральских страницах биографии “русского Паганини” сказано все. Однако хочется вспомнить еще некоторые малоизвестные факты из его биографии, возвращающие нас к истории Петербургской консерватории. Незадолго до смерти Н.Я. Афанасьев передал в дар этому учебному заведению значительную денежную сумму (полученное наследство и личные сбережения) на стипендии талантливым студентам. Консерватория получила от него и несколько музыкальных инструментов, в том числе скрипки работы Страдивари и Гварнери; ей же он завещал авторские права на все свои сочинения.