Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2005
1. Были ли вы активным читателем в минувшем году? Стал ли для вас этот год богатым на открытия, либо, напротив, на разочарования?
2. Какое место занимали толстые журналы в литературном процессе 2004 года? Можно ли говорить о дальнейшем понижении роли “толстяков” или нынешний период общественно-политической реставрации может обернуться новым повышением их статуса?
3. Был ли этот литературный год обычным, одним их многих, или проявились (продолжили проявляться) какие-то новые тенденции, которые и по истечению времени останутся любопытными для истории литературы?
Роман АРБИТМАН
критик, прозаик (г. Саратов)
1. К моему великому сожалению, моя читательская активность в минувшем году снизилась, поскольку возросла, так сказать, “писательская” (романы, даже детективные, сжирают много времени). Возможно, именно поэтому ни крупнейших литературных открытий мною не замечено (возможно, просто пропустил), ни больших разочарований не зафиксировано. Впрочем, среди текстов, достойных уважения, я бы непременно выделил книгу “Все поправимо” Александра Кабакова (“М., “Вагриус”). Хотя Александр Абрамович не вышел за пределы ожидаемого, он вновь продемонстрировал свой высокий профессионализма. Новая книга автора “Невозвращенца”, “Самозванца” и “Сочинителя” не имеет отношения ни к антиутопии, ни к детективу: перед нами — история жизни Михаила Салтыкова, сына военного. В первой части — он школьник, во второй — студент, в третьей — крупный бизнесмен, в прологе и эпилоге — больной старик в доме престарелых. Жизнь героя являет собой непрерывную круговерть из трагедий (отец, обвиненный в “космополитизме”, покончил с собой; мать ослепла; дядя отсидел срок), бесконечных мучительных адюльтеров, исступленной фарцы, дружбы-вражды с однокашниками, более или менее глубоких компромиссов, добрых поступков и мелких негодяйств — все вперемежку. По стилю новый роман напоминает многие прежние кабаковские романы, и прежде всего обилием бесконечных перечисляемых деталей ушедшей советской эпохи — причем перечисление это порою похоже на болезненное смакование. Заголовок книги выглядит оптимистичным, хотя на самом деле восходит к известному выражению: “Все поправимо, кроме смерти”. И действительно, смертей в романе будет много — драматических, случайных, почти будничных. Главный герой к финалу уцелеет, хотя ему в память о прошлом, давнем и недавнем, останутся царапающие душу воспоминания, которые он мечтал бы выкинуть из головы. Но не может. Прошлое всегда с ним, и от него никуда не спрятаться… Право же, очень жаль, что букеровское жюри не включило эту серьезную, глубокую и очень человечную книгу в шорт-лист. Возможно, жюри премии имени Аполлона Григорьева (на эту премию роман также номинирован) отнесется справедливее к этому произведению.
2. Роль “толстых журналов” не повысилась, но и не понизилась (чего, увы, не скажешь об их тиражах). По-прежнему “толстяки” поставляют главный материал для всех литературно-премиальных гандикапов и по-прежнему ареал их распространения не очень велик: Москва, Петербург плюс микроскопическая инвазия в провинциальные сферы. К великому сожалению, ренессанс “толстякам” не светит, поскольку реакцией на застой-2 будет, скорее, повышение роли Интернета как средства коммуникации (в том числе и литературной) или уход читающей публики в нишу “массовых жанров” — причем, скорее всего, в иностранной их ипостаси. Недаром ныне переживает взлет переводная серия “Зебра” московского издательства “Фантом Пресс” (как правило, здесь выходят англоязычные околобеллетристические вещи), да и тираж журнала “Иностранная литература” выше и стабильнее, чем у прочих “толстых” коллег.
3. Одну из симпатичных тенденций я бы отметил. И столичные, и питерские “толстяки”, похоже, преодолели снобизм в отношении произведений фантастического жанра — сужу об этом хотя бы по публикациям “Невы” и “Знамени”. Вообще же толерантность критиков—2004 к сочинениям, которым (в силу их жанровой природы) прежде нашлось бы место лишь на обочине литпроцесса, не может не радовать. Достаточно сказать, что выпущенный московско-иерусалимским “Гешаримом” роман Марии Галиной “Гиви и Шендерович” — в жанре абсолютно фантасмагорическом — получил признание у рецензентов даже тех изданий, которых раньше не интересовала фантастика ни в каком виде. Да и несравненно менее удачный (и, кстати, гораздо более приближенный к стандартам science fiction!) роман Сергея Кузнецова и Линор Горалик “Нет” (СПб, “Амфора”) стал объектом разнообразного внимания со стороны СМИ, прежде равнодушных к футурологическим детективам, вне зависимости от их качества и авторства. Ну и последний (но самый яркий) пример из этой области — выход романа С. Витицкого (то есть, Бориса Стругацкого) “Бессильные мира сего” в финал Аполлон-Григорьевской премии—2004. Наконец-то коллеги-критики начинают понимать, что деление литературы происходит не по жанровому принципу, а по принципу художественного качества… Что ж, лучше поздно, чем никогда.
Сергей БЕЛЯКОВ
критик
1. Был, должность, знаете ли, обязывает. Впрочем, если за публикациями в толстых журналах я следил более-менее внимательно, то о новинках книжного рынка я такого сказать не могу. Книги покупаю избирательно, не для того, чтобы следить за литературным процессом, а для собственного удовольствия. Исключение — то, что я рецензировал для рубрики “Господин Бестселлер”. Кроме того, например, “Сергеев и городок” Олега Зайончковского я в нашем городе в продаже не видел, и судить об этом блестящем дебютанте я могу только по его замечательному “Петровичу”. Так что представление о литературном процессе у меня, как ни крути, однобокое.
Об открытиях говорить боязно: часто бывает, что дебют писателя тебе понравился, ты уже мысленно подыскиваешь для автора место на литературной карте, но вскоре оказывается, что твой герой начинает скатываться в графоманию. И все же не могу не сказать об “Осеннем человеке” Дениса Гуцко — это один из самых изящных рассказов 2004 года. В этом он уступает разве что “Буквам” Вишневецкой. Но мне Гуцко ближе, приятней и понятней: повествование, как будто сотворенное из теплого и влажного воздуха южной осени; чудесны метафоры, описания природы. Вот сейчас лежит у меня на столе номер “Дружбы народов” с его новым романом “Без пути-следа” (2004, № 11), отложил его чтение на новогодние “каникулы”, надеюсь, что не разочарует.
Как всегда, великолепны Марина Вишневецкая (“Буквы”, “Знамя”, 2004, № 11) и Юлия Кокошко (“Дорога, подписанные шаги и голоса”, “Уральская новь”, 2004, № 20). О первой я уже писал в “Урале”, о второй еще напишу, так что повторяться не имеет смысла.
Наши либеральные критики обычно игнорируют происходящее в стане писателей-почвенников, и зря. И там можно найти немало интересного. Из произведений писателей круга “Нашего современника”, “Москвы” и “Молодой гвардии” не могу не назвать повесть Леонида Бородина “Ушел отряд” (“Москва”, 2004, № 7). Хорошая русская реалистическая проза, очень жесткая и очень честная. А вот роман Юрия Бондарева “Без милосердия” (“Наш современник”, 2004, №№ 7, 8) отнесу к разочарованиям. Интересный сюжет, хороший стиль, но, увы, все погубила ненависть, нет, ярость! Эта ярость буквально на глазах превращает хорошую прозу в публицистику, причем далеко не самую качественную. Публицистика же вырождается в поток брани: автор ругает Америку, современную Россию, русский народ, ставший “электоратом”, агента КГБ (!) Солженицына, бизнес, рынок, капитализм… Любовно-детективный сюжет романа, на мой взгляд, с публицистикой вообще сочетается плохо; у Бондарева оказалось как бы два разных текста, несколько искусственно соединенных под одним названием.
2. На мой взгляд, в 2004 году мало что изменилось. Толстяки остаются на положении обедневших аристократов: на стенах висят щиты, украшенные фамильными гербами (позолота потускнела, эмаль облупилась), ржавеют старинные доспехи, помнящие славные битвы с цензурой (победить победили, да победа обернулась бедой). Но иные буржуа из солидных издательств еще привычно снимают перед ними шляпы, публикация в “толстяке” до сих пор кое-что значит (для автора это какой-никакой аргумент в разговоре с издателем). Добрую половину финалистов престижных премий опять-таки дают толстые журналы.
Для того чтобы оценить перспективы “толстяков” в позднепутинскую эпоху, вспомним, на чем покоилось их благополучие в советское время.
Государственная поддержка: хотя “толстяки” и были прибыльны, государственное финансирование оставалось прочным, неколебимым фундаментом их благополучия. Писатель должен был так или иначе служить господствующей идеологии, за службу и шли деньги, а что инженеры человеческих душ держали фиги в карманах, то дряхлеющая система различала все меньше.
Тепличные условия, созданные опять-таки своеобразным государственным протекционизмом: у серьезной прозы “Нашего современника”, “Нового мира”, “Дружбы народов” и других почтенных журналов было немного конкурентов: тиражи детективов и фантастики были относительно невелики и никоим образом не удовлетворяли спрос, переводной литературы тоже выходило сравнительно мало, многих массовых жанров в советской литературе и вовсе не было (иронический детектив, фэнтэзи, эротический дамский роман).
Образованный, вдумчивый читатель, имеющий досуг. Было время, “Новый мир” выписывала едва ли не каждая интеллигентная семья. И не только интеллигентная: в годы перестройки на Уральском оптико-механическом заводе, например, выписывали “в складчину” “Знамя”, “Октябрь”, “Дружбу народов”, “Москву”, “Неву”, “Новый мир”. Читали, обменивались номерами. Про весь завод не скажу, но про один цех знаю точно, там работала да и сейчас работает моя мама. Это и было “желанное” время, когда “с базара” несли пусть не Белинского и Гоголя, но Лакшина и Астафьева. Не все рабочие, конечно, но немало было таких. Об интеллигенции я уж и не говорю.
Отдушина для оппозиции. Про общественно-политическую функцию русской литературы сказано так много, что повторять не имеет смысла. Несмотря на цензуру, “толстяки” оставались тайными ложами вольномыслия и школами “эзопова языка”. Смелость иных редакторов простиралась настолько, что позволяла публиковать вполне антисоветские “Один день Ивана Денисовича”, “Матренин двор”, “Из жизни Федора Кузькина”. А на антисоветчину, пусть умеренную и завуалированную, наши интеллигенты слетались, как мошки на огонек настольной лампы.
Что же мы имеем теперь? О щедром государственном финансировании следует забыть надолго. Государству литература не нужна, ведь ее влияние, по сравнению со СМИ, ничтожно. Следовательно, никакого проку в ней для нашего достаточно прагматичного и прижимистого правительства нет. Пестовать серьезную литературу, создавая для нее тепличные условия, не стоит. Это глупая советская власть не понимала, какую великую пользу приносит массовая литература: и тратиться на ее поддержку не надо (окупает себя с лихвой), и народ, покупая книжки о всяких дневных и ночных дозорах, Виолах Таракановых и Евлампиях Романовых не станет читать диссидентскую литературу. Нынешние власти все это превосходно знают.
Читатель серьезной литературы вымер в начале девяностых. Сначала многим стало просто не до чтения (выживали), а потом и привычка читать серьезные книги ушла. Пожуют в метро литературную жвачку в мягкой обложке, и ладно. Теперь многие уже и не помнят, как толстые журналы выглядят. Для того чтобы привлечь внимание читателя, нужен хороший пиар, но денег на этот пиар у “толстяков” нет. Не думаю, что наша “реставрация” поможет возрождению толстых журналов. Главным прибежищем диссидентов теперь, видимо, станет Интернет, не “толстякам” с ним тягаться. Так что условий, необходимых для возрождения толстых журналов, я пока не вижу.
3. Всегда опасаюсь говорить о тенденциях. Часто критик склонен принимать желаемое за действительное и приписывать литературному процессу те свойства, что этому критику любезны. И все-таки рискну. Заметных сдвигов, принципиально новых тенденций я, честно говоря, не заметил. Современная русская литература сохранила свое главное достоинство — разнообразие, отсутствие ярко выраженного мейнстрима. Перебираю в памяти понравившиеся мне тексты. Здесь и превосходный роман Анатолия Курчаткина, и изысканная, эзотерическая проза Бориса Хазанова, и суровый реализм Леонида Бородина. Мне нравится, что у нас есть такие писатели, как Борис Екимов и Юрий Бондарев. Несмотря на свою публицистичность, несомненную тенденциозность, они хранят важнейшую традицию русской литературы. Я имею в виду ее социальность, ориентированность на общественные проблемы. Мне нравится и то, что у нас есть такие мастера, нет — гроссмейстеры литературной игры, как Юлия Кокошко. Что может быть изумительней чистого искусства? “Спаситель Петрограда” (“Октябрь”, 2004, №5) Алексея Лукьянова появился от брака альтернативной истории с литературной игрой, “Лунный пес” (“Нева”, 2004, № 11) Юрия Рытхэу возник из соединения чукотской мифологии с русской литературой. Особо любезны мне те авторы, что не утратив художественности, нашли дорожку к сердцу и ключик к кошельку массового читателя. Это, конечно же, Борис Акунин с “Кладбищенскими историями” и Людмила Улицкая со своим милым “Шуриком”. Словом, в этом году было, что почитать.
Юлия Кокошко
прозаик
1. В 2004 г. я была читателем сразу трех журналов — это “Уральская новь” № 19, которую мне подарил Евг. Касимов (там опубликованы его превосходно написанные рассказы), а также посвященный еврейской литературе “Урал” № 11, который мне любезно принес Сергей Беляков и где особенно хорошо “Лето на улице пророков” Давида Шахара, и счастливо встретившееся на одном прилавке зачитанное и затрепанное, но не удешевившееся НЛО № 65 — с Михаилом Ямпольским, чьи публикации и книги я стараюсь не пропускать. Статью же Ямпольского “Сообщество одиночек: Арендт, Беньямин, Шолем, Кафка” из другого НЛО пришлось уже постранично вытаскивать из Интернета.
Увы, три самых волнующих журнала — НЛО, “Иностранка” и “Искусство кино” — мне недоступны. А чтение в Интернете в кафедральном компьютере в рабочее время — не самое безмятежное.
2. Прочитав целых три единицы журнальных богатств и опираясь на прецеденты, охотно сужу обо всем и сразу. Думаю, такие толстые журналы, как, например, “Новый мир” и “Знамя”, работают не с литературой, а с авторами. Узок круг их классиков и почти неизменен. Темы и художественные возможности вполне предсказуемы. Не поручусь, что усталость от этой литературы — проблема не журналов, а моей депрессии. В этом смысле куда интереснее “провинциалы”, позволяющие себе какие-нибудь “иностранные” проекты. И могут, как “Уральская новь”, опубликовать совсем безвестных пишущих. Коих множество несметно и даже прекрасно — мимо списка, навязанного “толстяками”. Заглянуть хоть на сайт Topos.ru — и дух захватывает. Посему в “Новом мире” с удовольствием просматриваю прежде всего обзоры — книжные С. Костырко и периодики — А. Василевского и других.
Кстати о духовном томлении угнетаемых и загоняемых обратно в совдепию — даже в этом жутком пространстве журналы не сбросят цену до советской и не вернутся во все киоски. Даже в университетской библиотеке периодика выдается только в читальном зале. А у многих библиотек вообще не хватает средств — выписывать все свежее и интересное. Хотя послушные потребители журнальной литературы как она есть всегда бы нашлись.
3. Все, что выстраивается в общие тенденции, столь же — общо и пугает. Предпочитаю в своей читательской жизни оставаться частным человеком и гулять подальше от тенденций — там, где хочется.
Для меня интересными были книги — прекрасная и пронзительная “Травяная улица” Асара Эппеля, восхитительная “Суббота в Лиссабоне” И.Б. Зингера, мемуары Т. Уильямса. Или, например, две книги о Борхесе: Х. Борхес О. Феррари, “Новая встреча. Неизданные беседы” и В. Тейтельбойм, “Два Борхеса” — один из двух последних Борхесов глазами чилийского коммуниста. А еще М. Павич с новыми рассказами, А. Перес-Реверте, “Декоратор” Тургрима Эггена…
Евгений ЗАШИХИН
издатель, критик
1. По стечению обстоятельств, которые принято называть счастливыми, мне в этом году довелось гораздо больше, нежели прежде, читать “готового”. Дело том, что в редакции художественной литературы издательства “У-Фактория”, где я работал до осени, была стратегическая установка на отслеживание ярких публикаций в “толстяках”. Плюс к этому на протяжении всего года наряду с тривиальным издательским самотеком мне пришлось читать и уже вышедшие книги — потому как журнал “Эксперт-Урал” доверил мне вести собственную страничку книжных обзоров. Так что мало не показалось, зато было интересно…
Другое дело, что в силу особой интенсивности своего нынешнего чтения рискую стать жертвой известной аберрации: так, мне вплоть до осеннего выхода “толстяков” думалось, что нынешний год в целом был — по крайней мере, что касается прозы — куда плодотворней своих ближайших предшественников. Только вот ближе к началу нового литературного сезона оказалось, что продуктивным этот урожай назвать можно лишь с некоторой натяжкой. И причиной этому заметный — сужу не только по собственным впечатлениям, но и по отзывам людей общего со мною круга читательского общения — неуспех новых книг авторов, явных фаворитов книжного рынка прежних лет. Судите сами: и пелевинская “Диалектика переходного периода”, и “Путь Бро”, до назойливости активно позиционировавшийся как новая проза В. Сорокина, и достигший аккурат к Московской книжной выставке-ярмарке пика своей книготорговой популярности “Искренне Ваш Шурик” Л.Улицкой — все это примеры, по большому счету, обманутых ожиданий. Ну а тому, что мы обманываться рады, красноречивым свидетельством стали “авансы”, которые читающее сообщество выдало рядовой в общем-то “Рубашке” Е. Гришковца.
По-настоящему же радующее чтение приходило в этом году откуда-то, на мой взгляд, “сбоку”: в качестве примера здесь можно назвать роман живущего в США драматурга А. Червинского “Шишкин лес”, который, наверняка, порадовал поклонников творческого клана Михалковых. Или “нарезку” из дневниковых записей М. Петровой (если это не псевдоним) “Валторна Шилклопера”. Впрочем, это уже вещь из “шорт-листа” Букеровской премии, а стало быть, пора отвечать на второй вопрос анкеты.
2. О месте, занимаемом в литературном процессе 2004 года литературными журналами, красноречиво, как мне кажется, говорит тот факт, что престижный Букер получила апробированная в первых двух номерах “Октября” аксеновская “история” “Вольтерьянцы и вольтерьянки”.
В журнале же — только это было “Знамя” (№4—5) — опубликован и лучший, пожалуй, роман минувшего года, принадлежащий перу нашего бывшего земляка А. Курчаткина “Солнце сияло”. Кстати, роман этот показателен и потому, что в нем отчетливо проступает определенное сегодняшнее “бессилие” наших прозаиков перед жизнью не “на расстоянии”: никак не мог избавиться от ощущения того, что автор где-то после описания событий дефолта сознательно “тормозит” сюжет. Не то чтобы плохо представляя, что происходит с выведенными им характерами в наступившем “безвременье”, но, напротив, хорошо понимая, что живут они на одной ноге: “Это когда жизненная площадка под тобой так мала, что, утвердившись на ней одной ногой, на вторую уже, как ни силься, не оперешься”.
Подобная “несфокусированность” на современности не позволила сценам и портретам из “Исчезновения” Анатолия Бузулукского (“Звезда”, № 7) стать полноценным романом — пока это только эскизный набросок, хотя и с отдельными вполне прописанными фрагментами (особливо мне понравилась попытка одного из персонажей эпистолярно “общнуться” со своим земляком, гарантом Конституции). До этого у Бузулукского я читал только подборку из шести рассказов в той же “Звезде” (№1), так что с интересом буду ждать новых публикаций этого автора.
“Звезда” опубликовала и журнальный вариант романа нашей землячки Анны Матвеевой “Небеса” — едва ли не лучшее произведение екатеринбургской писательницы, как-то “не слышной” после громкого успеха “Перевала Дятлова”.
Ну и, если уж о земляках, добротную творческую форму вновь продемонстрировал В. Исхаков, опубликовавший в “Дружбе народов” (№ 8) повесть с мало что говорящим (или, напротив, слишком много сразу говорящим) заглавием “Без жалости”. Впрочем, выбор названия никогда не был сильной чертой Исхакова-прозаика.
3. Поскольку “укрепление вертикали власти” и, как следствие, ухудшение общей социальной ситуации в стране продолжают иметь место, то год этот был лишь одним из… А это — резонный повод для пессимизма.
Мария ЛИТОВСКАЯ
литературовед
1. Наверное меня можно назвать среднеактивным читателем. Журналы просматриваю, иногда читаю что-то по рекомендации, по книжным магазинам хожу более или менее регулярно, но пристально слежу преимущественно за профлитературой. Год, мне кажется, выдался средним — несколько новых художественных произведений я прочитала с интересом, но это был скорее интерес удовлетворения: вот они, ожидаемые тенденции, начали проявляться.
2. Не думаю, что можно говорить о принципиальном изменении статуса журналов: тираж их как был небольшим, так и остался; даже образованные немолодые люди, привыкшие регулярно читать литературные журналы, за последнее время от этого отвыкли настолько, что ими даже и не интересуются. Так, разве по привычке говорят, что, мол, совсем отстал (а), журналов в глаза не вижу. У студентов-гуманитариев в анкетах о круге их чтении “толстые” литературно-художественные журналы практически не упоминаются, даже само понятие постепенно выходит из сферы общеупотребительного (“толстые” журналы не читаю, на “Вог” и “Эль” денег не хватает, только на “Лизу”; “из “толстых” журналов читаю лишь “Караван историй”). Но вокруг журналов по-прежнему группируются писатели и критики разных возрастов, журналы оказываются своего рода литобъединениями с издательствами, премиями, приоритетами — для своих, интересующихся. Нелишняя в литературном процессе вещь. Но все чаще, насколько я вижу, читатели передают друг другу, рекомендуя, книги, а не журналы, и покупают книги, доверяя редакторам книжных серий или модным обозревателям.
3. Для историков литературы в принципе будет интересно все, включая и отсутствие интересного. На мой взгляд, в этом литературном году усилилась тенденция к расширению поля беллетристики, в частности, к рассказыванию развернутых занимательных историй во вполне традиционных жанровых рамках, будь то семейный роман (“Шишкин лес”), роман воспитания (“Путь Бро”), дневник (“Валторна Шилклопера”) или “костюмный” исторический роман (“Вольтерьянцы и вольтерьянки”). Истории эти становятся год от года все менее идеологически пафосными, да и само слово “пафосный” приобретает иронический оттенок, а идея жизнеприятия, смирения перед данным звучит, мне кажется, все более отчетливо. Массовая литература по-прежнему является верным зеркалом общества: лавина книг об армии и военных дополнилась триумфальным шествием отечественного “дамского” романа – острыми остаются проблемы властной вертикали и безопасности, сформировалось свое средне-богатое сословие, чья жизнь узнаваема и одновременно недосягаема для большинства читательниц.
Окончание анкеты в следующем номере