Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2005
Туренко Е. Ключ к песочным часам: Книга восьмистиший. — Нижний Тагил, 2005. — (Контрабанда).
Определенно неспроста устойчивой музыкальной единицей, сечением звукоряда, стала октава. Неслучайно и восьмистишие в современном русском стихосложении — столь популярная и любимая форма, возможно, идеальный период словесного и, главное, музыкального самовыражения. Быть может, с точки зрения распределения энергии период этот наиболее соответствует нашему дыханию? Вдох-выдох, два четверостишия, вопрос-ответ:
Не бывает — потому что —
без году ни дня, —
возвратишься, а не нужно,
поздно и нельзя.
От предлога до подвоха
непуть, а не путь.
Ничего, что помнишь плохо —
хорошо забудь.
С первых строк “свод” восьмистиший Евгения Туренко (очередной успешно воплощенный в жизнь проект нижнетагильской серии “Контрабанда”) предлагает нам “хорошо забыть” — но вовсе не законы классического стиха и не правила хорошего поэтического тона, — а ту иерархию привычек и стереотипов, что с годами заменяет нам строй мыслей: молодость, игру и энергию интуиции, способность к удивлению, самостоятельному решению и собственному пониманию. Отказаться от известных умозаключений и даже умопостроений в пользу умонастроения как реального момента существования человека и его языка. Мы многое знаем, имеем и умеем, еще большего желаем и добиваемся, но чего все это стоит, если в конечном счете нам все равно предстоит “беспамятство перед землею и светом”? Если в любой точке познания (на деле — все того же жизненного абсурда) оказывается, что “правота предтечи точнее смысла”?
Точность — вежливость к нам мироздания. Может быть, единственно доступная человеку точность — точность в языке (не отсюда ли — одержимый творческий поиск математиков, ветвящееся дерево машинных языков?). Точность слова для Е. Туренко — принципиальная точность магического жеста: движение не к смыслу, а через него — непосредственно к истине; не последовательное изменение, а чудесное превращение; не технология изготовления, а чудо рождения. Особая легкость, лаконизм цельности и подлинности — вот что нашего автора привлекает. В свою очередь подлинность переживания в поэзии продуцирует подлинный смысл, и вместе они — гарантия чистого звука. Такое стихотворение само себя выверяет, как безупречный камертон:
Истекут пылинки лет
Или — неолит.
Относительно до нет
Небо не болит.
Выйдет эхо по грибы —
Ни себе зима!
Неужели были мы?
Ни “ау”, ни “а”…
В лучших своих стихотворениях Е. Туренко виртуозно совмещает безошибочную неправильность настоящей разговорной речи и поэтическую логику слово- и звукосочетания. Мы говорим не “как пишем”, а как дышим. Стихотворение, чтобы жить, должно дышать, и не книжной пылью, а одним воздухом с читателем: редко — полной грудью, обычно — неосознанно, сбивчиво, пропуская имена, а значения уточняя междометиями.
И до смеха недотрога,
жалость натощак,
от святого до слепого,
ладно, что и так —
откровенно, одиноко,
снежно и свежо…
а живешь, конечно, плохо,
то есть — хорошо.
Попытайтесь вообразить ключ к песочным часам — может быть, попутно сформулируете логику и цель вышеприведенного высказывания. Здесь, под рукой, их нет и быть не может. Где-либо там — они и вовсе не нужны. Для чего тогда — всё? А — потому что:
Ни зачем не вспоминай
с чаем заодно,
легкомысленный Китай,
желтый, как пятно.
Лишь у стареньких детей,
круглых, как Басё,
не бывает мелочей,
а бывает все.
Эта книга взывает к слуху, и лишь в меру слуха (как духовного родства, внутреннего со-звучия) — к сердцу и уму читателя. По моему, например, впечатлению, некоторые стихотворения в ней “не звучат”, не складываются, не срастаются во что-то цельное и одушевленное — остаются “набором слов”. Но вполне возможно, кому-то другому, чьей-то еще интуиции больше скажет именно то, что мне показалось искусственной конструкцией, насилием над речью в поисках нового языка:
Хорошо любить поможет строчка-полукровка,
от Перми до горизонта — затемно — за треть…
Выше бремени витает божия коровка,
а никак — увидишь, то есть, — если не смотреть.
Все очень субъективно… И отлично: значит — неповторимо, искренне, свежо. Все слишком субъективно, и — закрыто, невнятно, просто неинтересно. Но, может быть, кто-нибудь — да услышит. В отличие от банальной гладкописи, у ассоциативного письма всегда остается шанс на преображение смысла, на вечное обновление в индивидуальном читательском восприятии. Шанс в будущем и живое дыхание в настоящем, когда еще до понимания — идешь на звук, “чувствуешь ветреный лепет — как на духу”…
Евгения ИЗВАРИНА