Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2005
А.М. Турков. Время и современники: Статьи о современной России и русской литературе. — М.: Новый ключ, 2004.
Попробуйте-ка напомнить бывшему секретарю по идеологии, нынче позирующему в храме перед телекамерой со свечкой в руке, или бывшему профессору научного коммунизма, рьяно защищающему приватизацию и рыночный разбой, о том, какие речи они произносили и какие книги писали лет двадцать назад, — ведь даже не покраснеют, а вас же обвинят в бестактности. Собственная былая партийность почему-то не в счет, большевики для них — вроде гуннов, невесть из каких степей прикочевавшие в наши палестины. Мало того, уже и недавние “прорабы перестройки”, случается, клеймят своего былого кумира Ельцина и утвержденный им (при их же поддержке!) “антинародный режим”. О своем прошлом те и другие говорят скупо и неохотно: дескать, наивными были, поверили, ну, ошиблись; людям свойственно ошибаться и не зазорно поумнеть.
Так вот, я думаю, что для всех этих расчетливо “поумневших” деятелей очень неприятным событием стало бы чтение книги А.М. Туркова “Время и современники”, если б руки у них до нее дошли. Ибо, читая ее, вы легко убедитесь, что можно было — можно и нужно! — и пятнадцать, и двадцать лет назад прекрасно понимать то, что будто бы стало очевидным только теперь. И, следовательно, их мнимая наивность — не более как отговорка, не более как ширма, прикрывающая то ли леность мысли, то ли невежество, а скорее всего банальное приспособленчество, которое в советские времена хотя бы высмеивалось фельетонистами, а сейчас вообще никакого отпора не встречает и мнит себя едва ли не добродетелью. “Поумнеть” таким образом — зазорно и стыдно!
Неожиданно и даже удивительно придумана книга А.М. Туркова. Известный еще с 50-х годов литературовед и критик, в годы “перестройки” и “реформ” (то есть начиная с середины 80-х и практически до наших дней) он много выступал с небольшими по объему остропроблемными статьями и заметками на разные злободневные темы в московских газетах и (не обязательно “толстых”) журналах. Некоторые из них помню с той поры: острая постановка вопроса, неотразимая аргументация и, где уместно, — хлесткая язвительность, заставляющая предположить, что их автор в свое время взял уроки у Салтыкова-Щедрина, написав о нем прекрасную монографию. И вот теперь эти статьи и заметки он сложил вместе и издал под одной обложкой.
Вообще-то составление книги из публикаций в периодике — прием не новый, но механически соединить в разное время и по разным поводам написанные заметки в единую смысловую конструкцию — задача обычно довольно затруднительная: мешают вольные или невольные повторы, не работает “мотор” злободневности, новый опыт побуждает пересмотреть некоторые прежние оценки. Словом, садись и переписывай заново (что нередко и делается). Или вовсе откажись от затеи, потому что хороша иная заметка в свежем номере газеты, а как она будет читаться в книжном томе несколько лет спустя? (Кстати, и сам я довольно много выступал в газетах в 90-е годы, — обстановка в стране к тому побуждала, — но даже счет этим публикациям не вел, не мысля когда-нибудь их перепечатывать.)
Между тем А.М. Турков ничего в своих заметках 15-ти, а то и 20-летней давности переосмыслять “задним умом” не стал, никаких поправок не внес, а только скомпоновал их (по темам) в четыре раздела и обозначил даты первой публикации. Вот как раз эти даты и воспринимаются укором (если не сказать приговором) тем, кто был “наивен”, а потом вдруг “поумнел”; даты меня прежде всего и впечатлили. Что касается повторов, то — да, некоторые имена и мотивы на страницах книги появляются не раз (например, обиженный юными подонками фронтовик из книги Светланы Алексиевич), но так повторяются, скажем, кони и яблоки под дождем в фильмах Тарковского: в том и другом случае это скорее знаки мироздания “по Тарковскому” или “по Туркову”.
А злободневности ни в одной заметке, включенной Андреем Михайловичем в свою книгу, за прошедшие годы нисколько не поубавилось! Более того, если на газетной полосе они воспринимались как отклики на конкретные текущие события, то теперь, собранные вместе, обнаружили свой глубокий мировоззренческий смысл. Для меня книга А.М. Туркова как раз этим смыслом более всего и интересна, поскольку касается он переломной эпохи, в которую мы провалились почти два десятилетия назад и до сих пор не сумели из нее выкарабкаться. В этой книге авторитетный литературовед и критик, безусловно, предстает перед читателем еще и как глубокий социальный мыслитель, позиция которого мне кажется несравненно предпочтительней тех яростно противостоящих друг другу мнений, что пытаются навязать обществу амбициозные политики. Надо заметить, что в прямой диалог с политиками автор не вступает (совсем мимоходом мелькнули у него Гайдар и “капитал-демократка” Новодворская, а Горбачев и Ельцин так и вовсе не упомянуты), однако в “приливах и отливах любви”, например, к Чехову или Чернышевскому, в романе Мориса Симашко (ныне, увы, покойного) или рассказах Андрея Волоса, в газетном “благовесте” Бориса Васильева по поводу “дворянского менталитета” и в других подобных частных событиях культурной жизни он отчетливо видит проявления новых стереотипов политического мышления. Эти “метастазы” помрачения духа чувствительнее для нравственного здоровья общества, нежели мало кем всерьез принимаемые декларации политических “вождей”. Их-то автор книги и обсуждает — заметьте, в те годы, когда в литературной среде считалось хорошим тоном заявить о своей непричастности к политике.
Основа позиции А.М. Туркова — история и культура.
Неисчерпаемая историческая эрудиция исследователя творчества Салтыкова-Щедрина, Блока, Левитана, Кустодиева, Твардовского, Заболоцкого, Луговского позволяет ему метко подмечать все искажения и подтасовки, к которым прибегают энтузиасты той или иной политической идеи (это тема всей книги, но особенно обстоятельно она развивается в материалах первого раздела). “Когда-то академик И.П. Павлов, — пишет А.М. Турков, — в сердцах заметил, что “перед революцией русский человек млел…” Ныне маятник резко качнулся в другую сторону. “Млеют” уже перед монархией, самодержавием, чуть ли не перед крепостным правом, жадно ища в этих устремлениях опоры всюду, где только можно, и старательно не замечая того, что противоречит подобным взглядам”. (Это сказано в статье 1991 года, еще актуальнее оно звучит сегодня.) Возвращая читателя к реальности, автор книги опирается на свидетельства тех, кого в сочувствии большевизму никак не заподозришь: философов Степуна, Франка, Бердяева, писателей Зайцева, Розанова, Авилову, Олега Волкова, даже всеми позабытого нынче А. Осиповича (псевдоним Андрея Осиповича Новодворского — возможно, предполагает Турков, он предок нынешней радикальной демократки), историков Соловьева и Ключевского…
Кстати, из Ключевского он цитирует мысль, опять-таки сегодня даже более актуальную, нежели в то время, когда она была сформулирована: “История, говорят не учившиеся истории… никого ничему не научила. Если это даже и правда, истории нисколько не касается как науки: не цветы виноваты в том, что слепой их не видит. Но это и неправда: история учит даже тех, кто у нее не учится; она их проучивает за невежество и пренебрежение”.
Усилиями “политтехнологов” и прочих политических дельцов картина отечественной истории нынче (причем нынче даже в гораздо большей степени, нежели двадцать лет назад, когда в газетах начали появляться первые статьи, вошедшие в эту книгу) настолько изъедена коррозией, деформирована и порушена, что уже порой и не знаешь, на что можно опереться, а какая глыба при легком прикосновении рассыплется в прах. А.М. Турков не предлагает читателю “новодел”, который претендовал бы на место в ряду двух десятков школьных учебников, справедливо признанных общественным мнением равно непригодными для просвещения юных граждан “новой России”. То, что он делает, можно уподобить скрупулезной и осмотрительной работе реставратора.
В этом плане особенно замечателен большой (примерно треть объема всей книги) цикл заметок о русских писателях, начиная от Ломоносова и Новикова и кончая Горьким, составляющий второй раздел. Заметки эти в свое время писались по поводу юбилеев или выхода каких-то изданий, но смысл их никогда не сводился к “дежурному” напоминанию: всегда их отличал свежий взгляд, способствующий “спокойному уяснению” (выражение, подмеченное автором у Георгия Гачева). В книге они выстроены не по времени написания, а в соответствии с хронологией отраженных в них лиц и событий. В цельную картину российской истории они, конечно, не сложились (да на то автор и не рассчитывал), но логику и самый дух ее, определяемый противоборством коренящихся в неоднозначной ее природе начал, представили наглядно и убедительно.
Эту логику и этот дух по-своему оттеняют материалы, собранные в третьем разделе. Это заметки о творчестве литераторов-фронтовиков (для участника Великой Отечественной войны А.М. Туркова это люди одного с ним поколения и одной судьбы). В их стихах и прозе он находит естественное продолжение той духовно-нравственной традиции, которая складывалась в предшествующие века. Потому для него решительно неприемлемы (“горько, а порой и мучительно стыдно”) полюбившиеся нынешним смердяковым “параллели и соответствия с нравами третьего рейха”.
А заключительный раздел книги (фельетоны, полемика), по сути, как раз и посвящен этой смердяковщине, столь вольготно себя у нас почувствовавшей в последние годы и практически не встречающей нравственного отпора: ах, как самозабвенно мы сегодня пинаем то, чему еще недавно поклонялись!..
В одной из полемических заметок заключительного раздела книги упоминается о “втором пришествии Твардовского” в редакцию “Нового мира” — оказывается, и об этом значительнейшем эпизоде духовной истории России кто-то находит возможным говорить “через губу”! “Впрочем, — замечает А.М. Турков, — определенную категорию литераторов “Новый мир” той поры действительно пугал, как страшный суд над всяческой неправдой и фальшью…” Изъявлением “души, оскорбленной фальшью и ложью” (формула, найденная мною в другом разделе), представляется мне и глубокая, яркая, увлекательная книга самого Андрея Михайловича Туркова.
Валентин ЛУКЬЯНИН