Немузыкальные заметки о музыкальном зале
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2005
Как это ни странно, но традиция избирать “короля” среди стихотворцев зародилась в стане русских футуристов, обрушивавших на старое искусство, а заодно и на весь старый мир тонны “руды ругани” и радевших о революции.
Но если вспомнить о пристрастии будетлян к так называемой “мозаике несогласованностей” и эпатажной саморекламе, то “коронация” одного из представителей революционного искусства не покажется такой уж странной затеей. Скорее, наоборот — она вполне вписывается в нормы футуристического бытия, как “Железобетонные поэмы” Каменского или “Эрекция бодрости” Бурлюка.
В России большевистской эта традиция, конечно, не привилась, зато в Америке, где оказались “первопоэты” после революции, выборы “короля” устраивались нередко.
Первой венценосной особой российской поэзии стал Игорь Северянин, обретший свой титул еще на родине, во время многолюдного и шумного шоу, устроенного футуристами в конце 1917 года в Московском политехническом институте.
Свидетелями подобного действа должны были стать екатеринбуржцы, оповещенные афишами о предстоящем футуристическом вечере “Градиозарь” в зале И.З. Маклецкого, намеченном на 21 декабря 1918 года.
Лучший концертный зал города вторично готовился к встрече с футуристами. В апреле 1917 года здесь уже принимали будетлянский десант во главе с Василием Каменским (он, кстати, был третьим по количеству голосов после Северянина и Маяковского на московских выборах “короля поэтов”). Принимали Каменского и К╟, надо сказать, настолько горячо, что футуристы, уезжая с Урала, наверняка чувствовали себя триумфаторами.
Теперь же в Екатеринбург ехал сам Давид Давидович Бурлюк — вдохновитель и теоретик авангардного направления в отечественном искусстве начала ХХ века, поэт и художник, покровитель и наставник первобудетлян, в числе которых были Владимир Маяковский, Василий Каменский, Велимир Хлебников.
О деятельности и творчестве “отца русского футуризма”, уехавшего в 1920 году в Японию, а затем — в США, у нас в стране до недавнего времени практически не знали. Возвращение Бурлюка российской читательской аудитории началось даже не в 1950 — 1960-е годы, после его визитов на родину, а только в наши дни, когда стали публиковаться его стихи, воспоминания, фрагменты эпистолярного наследия, когда подробные биографические материалы о нем появились в энциклопедических изданиях.
В те же годы, о которых идет речь, и в далеком от столиц Екатеринбурге имя Бурлюка в особом представлении не нуждалось. Слава (правда, с явным привкусом скандальности) о его изданиях, выставках, “публикациях с эстрад” облетела всю страну, сделала имя поэта и художника известным не только в кругах художественной интеллигенции Москвы и Петрограда.
В этом убеждают материалы екатеринбургской прессы, представившей на газетных страницах многокрасочный портрет “отца русского футуризма” накануне его приезда в город. Судя по всему, о творчестве Бурлюка, вдохновляемого музой-сатирессой, в Екатеринбурге знали неплохо.
Об обстоятельствах же, при которых знаменитый футурист попал на Урал, можно узнать из его мемуаров.
“Я в Москве пробыл при первой пролетарской власти с 25 октября по 2 апреля включительно 1918 года, когда я уехал к семье в Уфимскую губернию и летом автоматически оказался отрезанным от своих возникновением “чехословацкого фронта”, поддержанного тогда же белыми “орлами” контрреволюции”, — читаем во “Фрагментах из воспоминаний футуриста”.
На Южном Урале, под Уфой, находилось имение жены Бурлюка — Марии Никифоровны. Здесь Давид Давидович бывал и раньше, подолгу жил, писал картины. Тепло вспоминал он об окрестном башкирском населении, с исключительным гостеприимством встречавшем его повсюду.
Обстановка в Уфимской губернии в апреле 1918 года оказалась совсем не спокойной. Напуганное пушечными выстрелами разгоравшейся гражданской войны семейство Бурлюков покинуло Башкирию и отправилось в странствие вначале по Уралу, а затем через Сибирь — на Дальний Восток.
Энергичный и предприимчивый Бурлюк не мог перемещаться по своему маршруту обычным пассажиром — везде он устраивал вечера, выставки, выступал с докладами.
Программа его пребывания в Екатеринбурге была задумана с размахом. “Градиозарь” в зале И.З. Маклецкого вечером 21 декабря — это и лекция, и поэзоконцерт, и состязание поэтов, и, наконец, выборы “короля уральской поэзии” — рифейского Игоря Северянина. Но это еще не все. На следующий день планировалось открытие выставки картин Бурлюка в художественно-промышленной школе и проведение диспута.
В футуристическом “меню” значилось и особое “блюдо”: на вечернем действе в зале И.З. Маклецкого перед публикой должен был предстать “главарь сибирских футуристов”. Обладателем этого громкого титула оказался молодой екатеринбуржец — поэт Виленский, уже приобретший известность в сибирских городах своими лекциями, публикациями в футуристических газетах и даже успевший выпустить собственную книжку стихов “Драповый лорнет”.
Посмотреть и послушать “того самого” Бурлюка и “своего” Виленского к означенному в афишах часу в зале на Клубной стали собираться зрители. В пестрой толпе, к удивлению журналистов не такой уж многочисленной, заметно выделялись своим обликом местные молодые поэты, каждый из которых, вероятно, тайно надеялся получить поэтическую корону из рук основателя футуризма. Главные действующие лица вечера — “отец” и “главарь” — прохаживались тут же, среди публики; их можно было рассмотреть вблизи и обменяться с ними несколькими фразами.
Эта явно затянувшаяся “прелюдия”, то ли задуманная заранее, то ли рожденная надеждой устроителей на появление опаздывающих зрителей, наконец-то закончилась. На сцену вышли Бурлюк и Виленский вершить программу “Градиозаря”.
Думается, что публика, которая предпочла театру, где в тот вечер давались веселая оперетка и комедия, встречу со столпами футуризма, не была разочарована. Приверженцам авангардного искусства и просто любопытным, пришедшим в зал И.З. Маклецкого, было на что посмотреть и было что послушать. А вот впечатление, которое зрители вынесли с “Градиозаря”, едва ли могло быть одинаковым у всех.
Виленский, выступивший первым, мог вызвать симпатию разве что своей выдержанной манерой. В содержании же его “напевного доклада” вряд ли кому-то удалось уловить хоть что-то похожее на логику. Речь юного “главаря” являла собой цветистый поток слов и фраз, прославлявших футуризм как “единственное искусство сегодня”.
Стихи Виленского произвели впечатление куда более благоприятное. Критика отозвалась о творчестве молодого поэта довольно похвально. “Уральская жизнь” писала, что его стихи “могут занять заметное место в любом (футуристическом, конечно) сборнике — в них чувствуется несомненная искорка дарования, запрятанная в пестрый, грубо раскрашенный фонарик”.
“Отец”, сменивший на сцене “главаря”, предстал перед собравшимися во всем своем великолепии: блистал шевелюрой, посыпанной сусальным золотом, сверкал темпераментным ораторским искусством, в котором нашлось место и искрометному остроумию, и шутовству, и… грубой брани. (Побывавшие на следующий день на выставке картин и диспуте о футуризме в художественно-промышленной школе могли убедиться в неистощимости запасов “руды ругани” у Бурлюка.) Но если эта мозаика ораторских средств была воспринята далеко не однозначно, то чтение Бурлюком собственных произведений и стихов своих футуристических “сыновей” не могло не быть единодушно награждено такими эпитетами, как “мастерское” и “великолепное”.
Несмотря на это, в екатеринбургской прессе (явно обидевшейся на Бурлюка за грубое замечание в ее адрес) “отец русского футуризма” был назван “маленьким Дон Кихотом, переделанным на современный лад, не копьем, а бранью отстаивающим свои футуристические галлюцинации”.
Программа вечера в зале И.З. Маклецкого, как мы помним, не ограничивалась выступлениями “отца” и “главаря”. И вот волнующий момент, которого с нетерпением ждала аудитория, настал. Бурлюк объявил о начале состязания молодых екатеринбургских стихотворцев.
И что же? Поэтический ринг долго оставался пустым. На призывы Бурлюка враз притихшие и оробевшие поэты отвечали безмолвием. Наконец два молодых человека, собравшись с духом, насмелились публично продемонстрировать свои творения.
Стихи, прозвучавшие со сцены, оказались недурными, но прочитаны были из рук вон плохо. После такого “состязания” о выборе особы, достойной королевской короны, естественно, не могло быть и речи. Ни “короля”, ни “орла”, ни даже “орленка” уральской поэзии в зале в тот вечер, как видно, не оказалось.
Предлагали, правда, избрать хотя бы “воробья”… Но оптимистично смотревший в будущее “отец русского футуризма” перенес королевские выборы на время его следующего приезда в Екатеринбург.
Таким явно неожиданным финалом завершился поздним декабрьским вечером 1918 года футуристический “Градиозарь”.
Зал И.З. Маклецкого, возможно, все еще ждет обещанной “коронации”. Во всяком случае, принять в своих стенах поэтов, уверены, он готов всегда. И — с радостью!