Рассказ-притча
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2005
Борислав Васильев — родился в Уфе в 1934 г. Учился в Уральском государственном университете им. А. Горького. Печатался в журнале “Урал”. Живет
в Екатеринбурге.
Худое дерево приносит и худые плоды.
Матф., гл. 7, ст. 17
И погубить губивших землю.
Откр., гл.11, ст. 18
Город жил беззаботно.
Город жил весело и беспечно.
Город любил удовольствия и развлечения.
Город любил сытно и вкусно поесть. Много ел и много пил. Обожал красивую и легкую жизнь. А ему было все мало и мало. Он, как спрут, своими цепкими щупальцами алчно и жадно захватывал все больше и больше пространства вокруг себя: все эти близлежащие поля и лесочки, озерки и речушки, заводи и болотца, поляны и подлески, куда жители Города ходили отдыхать в выходные дни, да вот с некоторых пор стали ездить на электричках, автобусах, на машинах к черту на кулички, а некогда кристально — чистую речушку Белоречку, вытекавшую из чудо-родника, унавозил так, что в конце концов ее обозвали Говнотечкой, а мутные воды заковали в бетонные трубы, дабы не отравляла своим нестерпимым зловоньем воздух Горожанам.
Сотни тонн всевозможных отходов выгребались ежедневно из мусоропроводов, контейнеров, специально стоявших возле домов, кроме того, из всяких там забегаловок, столовых, кафе, ресторанов и прочих увеселительных заведений, коими Город был напичкан под завязку и какие производили также несметное количество продуктов питания, после приготовления и потребления которых неизбежно остаются груды всяких отходов. А еще были лавочки, магазины и супермаркеты, были рынки и базары, фабрики, заводы и комбинаты, частные и коммерческие предприятия, они тоже что-то производили, и немало, и пока что не считались безотходными. И Город как будто соревновался, кто больше произведет этих самых отходов и свезет их на свалку. И не только везли отходы, но испорченные, передержанные продукты: буханки хлеба белого и черного, макароны, муку и крупы, сахар, масло и сыр, мясо, рыбу, колбасы и кур голых с фиолетовыми ногами, а также овощи, фрукты…
Когда-то эта свалка называлась Дальняя. Так и говорили: “Повез на Дальнюю”. Но Город быстро рос ввысь и вширь раздавался, и настало время, когда Свалка вплотную приблизилась к Городу или Город подступил к ней. И для Горожан, особенно живших вблизи, Свалка стала сущим наказанием — на ней постоянно горели костры, даже не горели, а тихо тлели и чадили, испуская клубы серо-зеленого дыма, заволакивавшего окрестности, который стлался по земле, как некий фантастический туман, к тому же имевший тошнотворно-приторный сладковатый запах-привкус, словно жгли трупы.
День и ночь сплошным потоком на Свалку шли самосвалы и машины с контейнерами, гудели и тарахтели тракторы, бульдозеры, грейдеры, трамбуя и выравнивая “рельеф”. И как будто никто не собирался ее ни закрывать, ни ликвидировать, хотя Горожане неоднократно устраивали митинги протеста перед зданием Мэрии и Городской Думы, требуя: “Убрать Свалку!”, “Долой яму нечистот и зловонья!”, “Свалка — позор нашему Городу!”. Правда, со стороны Городских властей были обещания, заверения, и даже существовал некий “Меморандум” о закрытии Свалки в годичный срок, и на этом месте планировалось разбить яблоневый сад, однако, как говорится, воз и ныне там.
Но, как это ни покажется странным или же парадоксальным, на Свалке постоянно обитал какой-то народец: нищие, бомжи и прочие “старатели” денно и нощно рылись в этих нечистотах, пренебрегая запретом санэпидемстанции и уж нисколько не брезгуя и нос не воротя от всей этой гнили и невыносимой вони. Эти люди были какой-то особой, что ли, формации, выброшенные Городом на самое дно жизни, точнее сказать, на ее Свалку, способные адаптироваться к самым, казалось бы, несносным и гадким условиям жизни, многие тут и жили в ящиках, коробках, ямах, норах. Надо сказать, среди них были по-своему примечательные личности и весьма деловые, предприимчивые типы, делающие на этих отбросах немалый бизнес. С утра до вечера они копались в отходах и мусоре, собирали все, что, на их взгляд, годилось в “дело”, грузили на машины и увозили в свои цеха, где это “добро” перерабатывалось в еще “лучшее” добро и увозилось то ли в Якутию, то ли в Китай.
Трое громил с усеченными макушками черепа, с обросшими волосатыми физиями бродили по Свалке, предводимые четвертым, сморщенным человечком, похожим на шимпанзе, но с непомерно большой головой, похожей на тыкву, и желто-зеленым, как тыква, лицом, если можно назвать эту маску с выпученными бессмысленно таращащимися глазами олигофрена человеческим лицом. Сходство с обезьяноподобным существом ему придавали неимоверно длинные руки, свисавшие, как могло показаться, вялыми плетьми до самой земли, но с довольно цепкими, как коряги, пальцами, какими он хватал свою добычу железной хваткой, не выпуская из сжатых кистей. Эти четверо собирали со всех старателей “дань”, не брезгуя ничем, вымогая и выколачивая из них с безжалостно примитивным садизмом — грубо и равнодушно избивали “неплательщиков”, не жалея ни старых, ни калек-инвалидов; особо упрямых и злостных, не желавших им платить, они избивали до полусмерти, зарывали в мусор: выживет, будет платить, нет — туда и дорога. Однако имели дело только с теми, кто был послабее их, разумеется, “деловых бизнесменов” они не трогали — у тех были свои громилы.
Памятен был такой случай. Некто по кличке Заморыш нашел черный кейс, или “дипломат”. Долго мудрил над замками, так и сяк, нет, никак не мог открыть. Позвал Специалиста, какой был “от скуки на все руки”. Тот повертел, прикинул на вес, изрек: “Тяжеленький. Что-то есть”. Достал складной ножичек, раскрыл длинненькое остренькое лезвие, потыкал им в замки, и они с четким щелканьем открылись. И крышка кейса, “дипломата” ли, сама автоматически откинулась вверх и застопорилась примерно на сорока пяти градусах, представив взору содержимое, от вида которого оба старателя потеряли дар речи и долго не могли, говоря ихним же языком, очухаться — пачки сторублевых купюр ровными и плотными рядами заполняли его собой под самую крышку. Когда же окончательно пришли в себя, стали делить. Заморыш предлагал Специалисту одну треть содержимого, и вполне справедливо. Специалист же настаивал на половине, что было, по меньшей мере, наглостью с его стороны. Заморыш ни в какую не соглашался, говоря, что он лучше сдаст находку государству и получит свои законные двадцать пять процентов и заживет наконец-то свободным и честным человеком. Специалисту, конечно, такой расклад не понравился, и он, улучив момент, чиркнул тем острым длинным ножичком по петушиному горлу Заморыша, при этом, в оправдание своего поступка, изрек философски, мол, жадность фраера сгубила, и загулял напропалую, как могут гулять такие типы на халяву: вскоре нашли его с проломленным черепом, и судя по весьма мощному удару, не обошлось без участия трех громил, разумеется, по наводке их предводителя.
Обитал на Свалке некто Адмирал. Как-то привезли полную машину разномастного тряпья. Одежда считалась дефицитом. Расхватали, кто что смог. А этому, кто еще тогда не был Адмиралом, не имевшему, как здесь многие не имеют, ни имени, ни фамилии, достался какой-то невзрачный пакет. Когда тот вскрыл его, там лежала форма адмирала флота, к тому же парадная, новенькая, со всеми регалиями, и даже кортик имелся, как необходимое приложение. Наш счастливчик одурел от такого подарка судьбы, в мыслях прокручивая, сколько же он за нее выручит, продав. Но налетел другой, кому ничего не досталось, схватил за один рукав и ну тянуть в свою сторону, а тот, ставший позже Адмиралом, в свою, и так они тянули каждый к себе, пока тот, второй, все-таки не оторвал свою часть, как говорится, “с мясом”, и так как у первого остался весь китель, то и второй не стал претендовать на свою долю. Так что этому, кто вышел победителем в данном состязании, ничего не оставалось делать, как пришить рукав и надеть всю форму. И так она ему понравилась и пришлась к “лицу”, что он ее уже не снимал никогда. А как его теперь было звать, как не Адмиралом. Он был безобидным старателем, регулярно платил дань, иногда пользовался услугами местных путан. Да, были и такие.
В отличие от мужской половины жителей Свалки, да и, собственно, женской тоже, кто не занимался промыслом “первой древнейшей профессии” и которые не общались меж собой и почти не знали друг друга, этих дам знали все, и у них были свои имена. Ту, которая была повыше и считалась брюнеткой, звали Лаурой, а ту, которая была пониже, пополнее и “косила” под блондинку, звали Марой. Они отдавались за что-нибудь вкусненькое тут же, в какой-нибудь ямке, ложбинке, за коробками, под ними, хотя и были у них свои дома, как здесь звали небольшие лачуги, построенные, собранные бог знает из каких подсобных материалов: прессованного картона, пенопласта разной фактуры и толщины, древесно-волокнистых и древесно-стружечных плит, рулонов полиэтилена, асбестовых блоков, керамической и прочей плитки, еще массы всякого мусора, который шел на постройку дома, так называемого для солидности, что ли, и похожего больше на глубокую землянку, имевшую на поверхности только вход-дыру. Имел такой дом-лачугу-землянку и Адмирал. Строил сам, не прибегая к услугам строительной бригады, какая заламывала цены, как будто коттедж строит. Иногда приводил то Мару, то Лауру, мечтая обзавестись хозяйкой своего дома, кроме того, негласный кодекс этой Свалки предполагал всем жить парами. Так и жили, неважно, мужчина ли с мужчиной, женщина с женщиной или мужчина с женщиной, но парой. И однажды ему повезло, посчастливилось ли, он встретил ее, когда возвращался с промысла к себе в дом. Была холодная осень и очень ветреный день, когда все живое спешит укрыться под теплую кровлю, к тому же накрапывал мелкий, нудный дождик, как своеобразный аккомпанемент этой мерзкой погоде. Она сидела на земле, прислонясь к какой-то урне, обхватив руками колени, мотала головой из стороны в сторону и что-то бессвязно бормотала или пела. В этом мире, где пребывал сейчас наш герой, не принято было сочувствовать, тем более принимать участие или проявлять жалость к таким, как он, на том основании, и вполне резонном с точки зрения здравого смысла, как считают некоторые философские доктрины-учения, мол, всем не поможешь, всех не накормишь, не обогреешь и так далее, что если уж человек дошел до такой жизни или состояния своего тела, а может, и души, то пусть сам и уповает на милость и волю Господа Бога, авось, тот ему и поможет. И Адмирал прошел бы мимо этой несчастной, как проходил много раз мимо других, однако элементарное человеческое любопытство, какое в нем было заложено с рождения и которое, можно сказать, завело его так далеко, что дальше некуда, остановило: “О чем поет она?” Спросил он у кого-то или сам у себя и прислушался: “О-о-о-и-де-я-а-а…” Услышал он вместе с напевом какой-то странный набор междометий. Тогда он нагнулся и даже присел на корточки, чтобы яснее расслышать и, если можно, понять это ее пение: “И-де-я…” Расслышал он на сей раз более связное, как ему показалось. “И-де-я, — повторил он, и еще раз, более четко: — Идея”. Он поставил ее на ноги. Она оказалась нестарой симпатичной женщиной. И привел ее в свой дом. Нашел среди кучи тряпья женские вещи, переодел в них свою подружку, как стал называть про себя эту женщину, и уложил спать. Она проспала ровно трое суток, а когда окончательно проснулась, протрезвела ли, промолвила внятно: “И где я?” — “У меня”, — ответил он так же четко. “Ты адмирал?” — спросила она, имея в виду его форму. “Адмирал”, — сказал он, имея в виду свое прозвище. “А я твоя адмиральша?” — “Ты моя Идея”.
Так они познакомились, два изгоя, две родственные души, благодаря чему смогли пережить эту суровую зиму, согревая себя не только примитивной печуркой, но и теплом своих тел.
Следует сказать, что кроме старателей на Свалке обитали различные животные: бродячие собаки, бездомные кошки, крысы, еще кто там, а в воздухе висел непрерывный гам от многочисленного воронья. Но вот с некоторых пор все они странным образом стали исчезать, так же как и бомжи. За два-три месяца Свалка опустела. И причиной тому был не очередной “Указ” мэра Города о категорическом запрете “кому бы то ни было появляться на Свалке, рыться в нечистотах, тем самым становиться потенциальным разносчиком инфекций и болезней”, не грозный “Запрет” под угрозой огромного штрафа СЭС — санэпидемстанции, а какие-то необычные зверьки, похожие одновременно и на крысу, и на крота, и на землеройку, и на трубкозуба, и на летучую мышь и имевшие до крайности отвратительную внешность, вид которой приводил в ужас и содрогание, как будто эти твари вобрали в себя всю пакость и мерзость, что было в этом отношении в живой природе.
Вот как описывал в “Городской газете” один журналист-очевидец это “создание отбросов и нечистот развитой цивилизации”. “Передо мной возникло нечто такое, что я поначалу принял за полевого суслика, тем более что встреча произошла за городом, вблизи овсяного или ячменного поля, рядом с небезызвестной всем нам Свалкой, у проезжей дороги. Оно, это существо, стояло неподвижно на двух задних лапах и смотрело на меня круглыми выпученными глазками, а поза выражала или готовность к прыжку на противника, то есть на меня, или, наоборот, к бегству. Я замер и не сводил взгляда с этого необычного существа, которое оказалось не сусликом, не кротом, не крысой, а черт знает чем. Представьте себе этакую грушу сантиметров двадцать пять, тридцать, и на самой верхушке, где этот плод крепится к ветке, вместо черенка два остроконечных рысьих ушка, махонькая мордочка, взятая как будто у летучей мыши, с закрученными спиралью усами, пониже росли короткие, но, на мой взгляд, очень упругие перепончатые лапки с пятью блестящими, точно стальными, острыми, слегка загнутыми коготками, от вида которых у меня похолодело ниже желудка, затем шло само туловище, как я уже сказал, грушеобразное, раздутое книзу, поросшее грязно-серым жестким волосом, и абсолютно голый плоский живот цвета бледной поганки, но блестящий, будто отполированный, который переходил в две симметрично росшие из него, стоявшие враскоряку крупные лапы, также кончавшиеся более длинными когтями, заканчивалось это омерзительное чудо, как и подобает, длинным крысиным хвостом, острый кончик которого то скручивался, то раскручивался — единственно кто напоминал о признаках жизни в этом странном существе. Я стоял также без движений, точно загипнотизированный этими немигающими круглыми глазками, всей застывшей позой зверька, и помню, стоило мне подумать: “Тьфу, какая мерзость!”, как что-то теплое и липкое шлепнуло мне в правую щеку, задев ухо, а эта гадкая “мерзость”, сиганув метров на пять вверх и приземлившись, как ни в чем не бывало попрыгала на своих лягушачьих лапах, визжа по-поросячьи, должно быть от восторга. Я потрогал щеку, моя рука прилипла к какой-то клейкой вонючей коричнево-зеленой массе, надо полагать, хархотине этой прыгающей каракатицы. Из проезжающей по дороге машины высунулся испуганный шофер и, глядя в сторону Свалки, проговорил, заикаясь: “К-козюхи! С-садись, друг, еж-жели в Город!”, я сел, и мы помчались от этого жуткого места, сопровождаемые нескончаемым хрюкающим визгом и непрестанными прыжками десятка в три таких же тварей, какая только что меня оплевала. “Козюхи!” — со страхом в голосе повторял шофер, оглядываясь назад.
В редакции мне подали зеркальце. Я взглянул в него — мои виски были белыми, а правая щека и ухо краснели, как будто от ожога.
Все газеты были заполнены сообщениями об этих странных существах. Заголовки кричали: “Нас атакуют козюхи!”, “Мы или козюхи!”, “Козюхи и Апокалипсис”. А в заметке “Козюхи вместо домашних кошек” говорилось о происхождении самого слова — козюхи.
“Недавно в психиатрическое отделение городской клиники была доставлена молодая женщина в шоковом состоянии, которая без конца твердила одно слово: “Козюхи”. Как выяснилось потом, ночью эта женщина обнаружила у себя в постели какое-то шерстистое животное. Она подумала, что это ее кошка, пропавшая несколько дней назад и вернувшаяся домой. Женщину насторожило то, что кошка была какая-то холодная и жесткая. Она стала прогонять ее с постели и услышала шипение, похожее на змеиное. Женщина включила свет и обмерла: на кровати лежало, распластавшись, ужасно отвратительное существо, похожее на крысу, с непомерно раздутым животом и шилообразным хвостом. Вторая точно такая же “кошка” лежала в маленькой кроватке дочери. Женщина закричала, схватила щетку от пылесоса, принялась их сгонять, проснулась дочка, заплакала, увидев этих тварей: “Какие большие козюхи!” — сказала она, показывая пальцем на них, сидящих на подоконнике и готовых выпрыгнуть из окна. А бедная женщина, пока окончательно не оправилась от потрясения, и рассказала нам эту ужасную историю, все повторяла, как в бреду: “Козюхи! Козюхи!”
Самое интересное, что квартира этой женщины находилась на четвертом этаже, и кроме как через открытое окно эти твари, так называемые козюхи, не смогли бы проникнуть в помещение”.
Однажды Идея принесла в дом раненую козюху. “Смотри, Ади, какую забавную зверушку я нашла (с некоторых пор они стали звать друг друга сокращенно — Ади, Иди. С ударением впереди). Их там много было. Все разбежались, а эта осталась: ножка у ней сломана, видишь?”
Адмирал посмотрел и ничего не сказал по поводу необычного вида “зверушки”, как будто это была кошка или кролик. Только посоветовал: “Попробуй наложить шину, может, и срастется?”
Нашли подходящую палочку, приложили к задней лапе, поставив ее на место, и замотали бинтом. Козюха вела себя спокойно, лишь издавала какие-то булькающие звуки: видимо, все-таки было больно. Ее положили в коробку, постелив на дно тряпок. Там она и жила. Ее кормили тем, что ели сами. Ей дали имя — Юня (дело было в июне месяце). Так она у них и прижилась, эта Юня. Прыгала по дому-землянке, выбегала наружу, играла с другими такими же козюхами, но неизменно возвращалась.
А как-то ранним утром, когда Идея и Адмирал еще спали, их разбудили странные звуки. Они то усиливались до неимоверной высоты, то понижались до полной неслышимости, но не утихали окончательно. Они встали, вышли из дома. И что же они увидели? Несметное число козюх окружило их жилище плотным кольцом, все стояли на задних лапах, задрав кверху свои мышиные мордочки, и “пели” эту мелодию. Как только они вышли, из плотной массы козюх отделились две, катя перед собой какой-то предмет, похожий на клубок шерсти. Адмирал взял его в руки, и пение прекратилось, а все козюхи, как одна, взлетели вверх, издав вопль, от которого могли бы лопнуть барабанные перепонки у кого-нибудь с менее утонченным слухом, чем у нашей пары. Козюхи, попрыгав и “покричав”, разбежались в разные стороны. Кстати сказать, Идея и Адмирал не знали слова “козюхи” — они не читали газет, у них не было радио, тем более телевизора. Для них козюхи были всего лишь забавными зверушками. Они зашли в свой дом-лачугу, развернули клубок и не сразу поняли, что в нем лежало: грязный кусок то ли меди, то ли бронзы неопределенной формы предстал их взору. Долго не могли сообразить, что к чему, пока до Адмирала не дошло: “Слушай, Иди, это же золото! Так они благодарят нас за то, что мы вылечили эту зверушку Юню”. — “Пожалуй, что так”, — согласилась Идея. “А что же нам с ним делать?” — “Да пусть лежит, есть не просит”.
Ученые-биологи и генетики кинулись изучать этот загадочный феномен природы. Было выловлено несколько экземпляров этих козюх для экспериментов, но они, не прожив и суток, умирали. Как только они оказывались в неволе, то отказывались от пищи. Но не голодовка была причиной их смерти, а… в это трудно, почти невозможно поверить, однако, как утверждает в своем нашумевшем докладе профессор Энского университета, лауреат Нобелевской премии, доктор генетики М. У. Зетлин, они, так называемые козюхи, кончают жизнь самоубийством (!). Каким образом этот суицид происходит, профессор не объясняет конкретно. Однако в том же “докладе” д-р Зетлин убедительно говорит и утверждает на основании доказательных выводов, что эти самые козюхи обладают невероятной способностью источать из себя сильнейший заряд ультразвука, при помощи которого им удается разрыхлять почву и вообще твердые тела впереди себя и таким образом зарываться в землю на недосягаемую глубину, прокладывая себе невообразимые ходы и тоннели и, как было образно сказано, строить свои Города, где были дворцы и хижины. Не этот ли ультразвук, говорит ученый, который эти существа могут посылать в самих себя, является причиной их внезапной гибели. Некоторые ученые ставили под сомнение земное происхождение этих “зверушек”, которых они окрестили по-своему: прыгающая крыса (по-латыни Ubiranimus corisos). Приписывали им внеземные корни, а кто-то считал даже, что это биологическое оружие, и были не так уж далеки от истины. Как считал и тот же д-р Зетлин, объясняя в своем докладе, если это не происки гомо сапиенса, который, как это известно, очень даже способен на такие “приколы”, то тогда остается последнее — сама матушка-природа породила сих козюх, дабы образумить неразумного человека с его непомерными амбициями и претензиями на мировое господство, какое может привести к исчезновению данного претендента как вида.
Нешуточный спор разгорелся вокруг вопроса — присутствует ли интеллект у этих козюх? Казалось бы, сама постановка данного вопроса абсурдна, однако неадекватное поведение этих существ и многие действия, как-то: угадывание мыслей на расстоянии и соответствующая реакция на них; своеобразная благодарность за доброе дело, сделанное в отношении их, и наоборот, отмщение за нанесенный вред, ущерб, боль, оскорбление…
У них присутствует стадность, но нет вожака; каждая особь принадлежит и подчиняется только себе; другие же находятся в отношениях, как “братья и сестры”, поэтому нет борьбы за “собственность”, за “женщину”, за какое бы то ни было господство — все общее, все едино.
Совокупление происходит через любой контакт, главным образом “живот на живот”; рождаются 5–7 особей, которые в семинедельный срок “встают на ноги”, то есть становятся самостоятельными и предоставлены только самим себе, и могут однажды спариться со своей матерью, отцовство тем более им чуждо.
И вот очередная сенсация — на Главный компьютер Города поступило сообщение, правда анонимное, якобы от “лица” самих козюх, в котором давались в виде девяти тезисов их “высказывания” в адрес Жителей:
1. Мы ваше порождение, ваши дети; мы не оставим вас; куда вы уйдете, туда и мы.
2. Не смотрите, что мы безобразны; наша душа совершенна; наши помыслы прекрасны.
3. Нас легко приручить; мы сами готовы приручаться.
4. Примите нас такими, какие мы есть; пройдет время, и вы нас еще полюбите.
5. Мы заменим вам домашних собак и кошек, а также других “друзей”; от них вам придется отказаться насовсем.
6. Ваши дети будут нами довольны; мы заменим им нянек и гувернанток.
7. Наш принцип — доброта, забота, защита.
8. Никто вам не будет угрожать, противостоять; вы за нами как за каменной стеной.
9. Мы все отдадим вам, что в нас есть; наше мясо вкуснейшее; наша кровь полезнейшая; наша кожа и шерсть практичнейшая.
Коментируя эти тезисы-высказывания, д-р Зетлин был краток: “Они глаз положили на нас. И не отвяжутся, что бы мы ни предпринимали со своей стороны для этого. Единственным исходом для нас будет, пожалуй, принять и полюбить этих так называемых козюх, в общем-то безобидных и добрых тварей, хотя и до ужаса безобразных. В противном случае нам предстоит эмиграция всем Городом, куда, пока неизвестно, может, на крайний Север, может, через океан, а может случиться самое страшное — мы принесем эту “бациллу” в другие Города”.
А в “Городской газете” было опубликовано “Послание Горожанам” Духовного Пастыря Александрисимуса Неумин-Вакина, создавшего свое безальтернативное учение — этернелизм (от лат. вечность). И хотя в нем не упоминаются эти самые козюхи, однако слова предупреждения о грядущем Апокалипсисе звучат в полную силу:
“Люди! Человеки! Граждане Города и других Городов! Одумайтесь! Что же мы творим?! Доколе будем жить одним днем? Доколе будем насиловать Землю — нашу Праматерь, нашу кормилицу, нашу колыбель, наше Всё?
Полвека с лишним мне понадобилось наблюдать и жить на планете, чтобы все понять, во всем разобраться, прозреть и увидеть. Сегодня я говорю:
На Земле цивилизации не существует. Нет никаких признаков цивилизации как таковой, в ее истинном понимании.
Отсталое мышление, порождающее первобытные формы образования и воспитания, готовящее биороботов в той или иной области, сфере деятельности человека.
Существование границ, разделяющих государства и человечество, как единый организм на “составные части”.
Существование множества религий и сект, политический партий и других организаций, разделяющих людей, их души на мелкие касты, враждующие меж собой.
Существование оружия, армий, полиции, тюрем, законов, также враждебных человеку, порождающих в нем агрессию.
Существование скотобоен, мясной пищи, этих признаков каннибализма — каиновой печати на теле человечества.
Существование монстра — Бога в виде научно-технического прогресса; поклонение этому Богу, принесение ему многочисленных жертв: катастрофы, войны, аварии, уничтожение Природы и т. п.
Отсутствие механизма по отбору истинных ценностей мира для формирования нового человека, для прекращения его деградации.
Чудовищное разграбление природных ресурсов Земли на украшение своих сосудов-жизней, забыв напрочь о наполнении их Духовностью.
Христос заповедовал строить царствие Божие внутри нас, но люди стали строить это “царствие” на Земле, вокруг себя, в ущерб всему живому, на своих костях.
Непроходимая пропасть между богатством и бедностью, и чем дальше, тем эта пропасть становится шире и бездоннее. Кто ее сократит и когда?
У людей нет перспективы на будущее; люди живут только сегодняшним днем, обрекая своих детей и внуков на жизнь во мраке сознания, нищеты Духа и тела своего.
Человечество не готово к контакту с другими мирами. К другим формам существования.
Прославление кумиров, избранных мира сего, доходящее до фанатического исступления.
Нет понимания истинной ценности куска хлеба, куска железа, куска дерева, золота и т. п. Перед Богом всё — величайшая ценность. Деньги обесценивают всё, что есть в мире ценного.
Потребление табака, наркотиков, вина; наличие зависти, корысти, озлобленности, нигилизма, проституции…
Страх перед смертью; порождение клонов.
Люди не понимают, что каждый из них гений, ибо все, что проявляется в отдельных людях, есть в каждом из нас.
Существование многомиллионных городов (мегаполисов) — рассадников бездуховности, пороков, произвола и безнаказанности.
Все средства информации: кинематограф, телевидение, радио, масскультура с ее зрелищами, оргиями и профессиональным спортом, превращающие человека в биоробота, в автомат, в существо бездуховное.
Люди не понимают значения слов — Свобода, Бог, Сущность, Любовь
и т. д.
Люди не понимают, что жизнь на Земле — это и есть Рай истинный, а не тот Ад, в котором они пребывают, сотворяя его.
Бесконтрольность рождаемости в силу низкой Духовности. Женщина — предмет вожделения и похоти. Слепые ведут слепых.
Человечество не готово принять младенца как человека-Бога”.
Тем временем козюх все прибывало и прибывало. Они стали появляться на улицах Города, заполнять подвалы, чердаки, нежилые дома и постройки. Газеты, радио, телевидение на все лады кричали: “Нас выживают козюхи!”, “Как с ними бороться?”, “Мы или козюхи?!”, “Кто нас спасет?!”.
Собрался Высший Совет Города. Что делать? Было объявлено Чрезвычайное Положение. Эвакуировать Город? Куда? Расселить по другим Городам? Прежде чем принять крайние меры, д-р Зетлин предложил провести Референдум, на котором стоял один вопрос, обращенный конкретно к каждому жителю Города: “Принимаю ли я этих козюх и смогу ли с ними ужиться?” Да или Нет.
Голосование проходило по компьютерной Сети. Результаты таковы: приняло участие в голосовании — 99,8% Жителей. За — 0,3%; против — 99%; воздержалось — 0,5%.
И был назначен день Переселения. Был задействован весь транспорт как этого Города, так и многих других Городов. Место Переселения держалось в строгом секрете от всех Жителей.
И вот однажды ранним утром весь Город стронулся с места. Брали с собой только самое необходимое — одежду и питание на несколько дней. Ехали кто на чем: на поездах, на автобусах, на машинах, часть летела на самолетах. Ехали, не зная куда.
А несметная армия козюх ринулась заполнять опустевшие дома, разбежалась по квартирам, офисам и прочим зданиям и учреждениям. Визжали, хрюкали, свистели, потом высыпали на крыши домов, прыгали на них, как детские мячики, устроили из самих себя подобие фейерверка, только что не кричали: “Ура! Мы победили!”
To bыlo naчalo velikomu pereselenij ich s rodnoi planetы na чuzuj (язык древних).
Akta est Fabula.
Est*.