Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2004
Владимир Блинов. Монастырская роща: Повести и рассказы. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2003. — (Библиотека прозы Каменного пояса)
Вышедшая в издательстве “Банк культурной информации” книга Владимира Блинова “Монастырская роща” (объемный 670-страничный фолиант: не роща — целый лес!) объединила произведения разных лет и разных жанров. При этом в центре большинства повестей и рассказов Блинова художник — А. Кузнецов, Д. Мамин-Сибиряк, С. Эрьзя, Б. Окуджава, наконец, лирический герой, за которым и не думает скрываться сам автор. (Скажем в скобках: другая непременная фигура — муза-любимая — тоже присутствует, и, как полагается, всегда “на грани расставания”.) Намеренная реалистичность деталей, взятых из жизни и мгновенно узнаваемых (улиц, людей, событий), сменяется вдруг неожиданным “сюром” превращений-сновидений героев (“…она, заохав и заахав, как и подобает стыдливой невесте, взлетела на подоконник, выбросила вон древо розана, сиганула в кадушку, мигом распустив зеленые листья, а также махровый пурпурный цветок девственницы. Замерла”). Вот только нет-нет, да и промелькнут среди точных и искренних строк автора “Монастырской рощи” высокопарно-велеречивые “мятущиеся души” лишних людей, занавес, задернутый “на жизненной сцене”, Гомер, берущийся “за стило и папирус” (!), а то и “огромный замшелый камень, мешавший воссоединению разобщенных писательских лагерей”.
Книга отчетливо делится на две части, которые условно можно назвать “Исторические повести” и “Произведения-воспоминания”. В центре первой, конечно, повесть “Это я — Эрьзя”, уже издававшаяся отдельной книгой (под несколько иным названием “Эрьзя — автограф в камне”). Ее особую атмосферу создает сочетание хроники, цитат из периодики, указов, выдержек из дневников ученицы и жены Степана Нефедова (Эрьзи) Елены Мроз и собственно художественного повествования. Это переплетение реального и художественного вообще характерно для стиля Владимира Блинова, все произведения которого основаны на событиях реальной жизни, причем реальность в них совершенно не скрывается, и автор сам охотно признается, что “такое бывало” не только с его героем, но и с ним самим (рассказ “Пропавшая челюсть”).
Но если действительность и искусство сочетаются у В. Блинова вполне органично, то вкрапления “сюра” иногда так и остаются вкраплениями, подобно кружочкам жира, которые “по прихоти выколупывались пальцем” из довоенной языковой колбасы, ностальгически вспоминаемой автором в повести “Черный чугунок, картошка в мундире”. Мне кажется, внезапные видения-превращения тоже можно “выколупнуть” из текста, а можно оставить (на любителя) — принципиальных структурных, жанровых изменений не произойдет.
А вот без замечательных страниц, рассказывающих о детстве героя-автора на “загородной улице Спасской, носившей после революции разбойное имя Степана Разина”, книга “Монастырская роща” непредставима. Каждый эпизод, каждое событие из жизни обитателей этой улицы (хорошо, что имена улиц можно не скрывать в отличие от имен людей!) имеют особую значимость для автора, а благодаря ему — и для читателя. Любой момент далекого прошлого таит сюжет для нового рассказа или новой повести. При этом автор смотрит на происходящее удивительным — многомерным — взглядом: одновременно и ребенка, и взрослого, и непосредственного участника событий, и человека, которого от этих событий отделяют десятилетия. Простота, открытость этого взгляда и придают произведениям-воспоминаниям В. Блинова “Хлебная карточка”, “В синем небе красный парашют”, “Вождь и Красотка”, уже упомянутой повести “Черный чугунок, картошка в мундире”, всем без исключения рассказам “Монастырской рощи” очарование и теплоту.
“Новым этапом” в творчестве писателя следует назвать повесть “Стук бамбука”, откуда взят процитированный выше отрывок про стыдливую невесту, превратившуюся в розан в ожидании жениха. Сохраняя излюбленный прием многоголосия (повествование ведется от лица разных героев), автор лишает текст привычной простоты стиля. Перед нами — уже не воссоздание жизни, а ее намеренная художественная обработка, полная прихотливых и пышных образов (и, например, вены здесь — это вздувшиеся реки Зея и Бурея, а колени — голые черепа из верещагинского “Апофеоза войны”). Примечательно, что и женщина из музы превращается в манящий объект сексуальных желаний. В сущности, “Стук бамбука” — попытка В. Блинова выработать иной — динамичный, непостоянный, замысловатый — стиль отношения к изменившемуся, уже совсем не детскому, миру (миру, где гимн — не что иное как “тягомотина”, где хмельная влага ублажает тоскующую душу до состояния “белочки” и как следствие — до палат “Агафуровских дач”, а “упругие и податливые ляжки” некоей очередной красавицы посылают “импульс чудной биовибрации”). Остается надеяться, что увлеченный новыми творческими задачами и импульсами автор не отвыкнет “смотреть на себя в зеркало, как в свое детство”.
Наталия Ивова