Эссе
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2004
Майя Никулина — поэт, прозаик, историк культуры, краевед. В 1992—98 годах заместитель главного редактора журнала “Урал”. Автор поэтических сборников “Мой дом и сад” (1969), “Имена” (1979), “Колея” (1983), “Душа права” (1983), “Бабья трава” (1987), книги очерков “Прогулки по Екатеринбургу” (в соавторстве с В.Лукьяниным), 1997), множества статей и рецензий в журналах “Урал”, “Уральский следопыт” и периодике. Живет в Екатеринбурге.
Исполню дымчатый обряд:
В опале предо мной лежат
Морского лета земляники —
Двуискренние сердолики
И муравьиный брат — агат.
Но мне милей простой солдат
Морской пучины — серый, дикий,
Которому никто не рад.
Это — Мандельштам, это — признание в любви, и определения здесь оценочной силы не имеют: любовь сама освобождает все и всех из унизительной тесноты сравнительного ряда. Поэтому лучше гор могут быть только горы, лучше камня только камень; и стало быть, не красота его и не цена, но неизреченная каменная суть.
Ее-то мы и лелеем в изумрудной искорке старого прабабкиного колечка, в пестрой, округлой гальке, поднятой из весеннего ручья; ее различаем в заоблачных Гималаях и в полустертых временем зеленых горах Среднего Урала… Мы даже ездим на свидание с нею и загодя волнуемся в предчувствии сладостного мига узнавания.
Издали пирамиды — безупречные формы, четкие грани — оставляют впечатление, тяготеющее к математике и прежде всего к геометрии. Постепенно впечатление это сдвигается в сторону геологическую: гора, камень, кристалл, магнетит в породе. Вблизи идеальный кристалл пирамиды выглядит как груда камней, откровенно огромных у основания и все менее огромных по мере приближения к вершине. Боковые грани пирамиды, ступенчатые, угловатые и изодранные временем, с нависающими друг над другом зубцами, представляют уже более структуру, нежели тело и практически отрицают привычную геометрию в пользу более всего кристаллографии.
Последующее внимательное наблюдение заставляет понять, что мудрые арабы, в свое время отметившие, что все боится времени, но время боится пирамид, сказали все-таки скорее красиво, чем верно. Пирамида тоже разрушается, только в свою очередь и в свои сроки. Но понимание этого делает нас причастными к ее — почти геологическому — времени.
Впрочем, по-своему арабы правы: к моменту встречи с ними в 820 году н.э. пирамиды простояли нетронутыми несколько тысячелетий, и возраст их действительно был сопоставим с возрастом сотворенного Аллахом мира. Именно в 820 году н.э. халиф аль-Мамун, сын для нас почти сказочного Гаруна-аль-Рашида, приказал пробить стену великой пирамиды, и его люди попали в узкий, темный и пустой коридор. Потом легенды расскажут про изумруды и золото — клад, стоимость которого якобы точно совпадала со стоимостью работ по разрушению стены. Интересно, что это магическое совпадение будто бы заставило халифа оставить пирамиды в покое. Еще интересней другое: то, что пирамиде — горе сразу приписано было ей соответствующее сокровище — камень.
Пирамиды, поставленные когда-то поверх огромной пустыни и оказавшиеся сегодня почти в черте густонаселенного города, все равно воспринимаются как великий камень. Дело еще в том, что столичный, обширный, многоликий Каир совсем не выглядит каменной твердыней, как, скажем, наш Петербург. Тут скорее приходят на ум картинки старой Москвы, где возле дворцов располагались огороды, а лошади пили воду в тени кремлевских стен. Каир окраинный, островной и приречный, с таборным бедным жильем, с жалкими свалками, спускающимися прямо к нильской воде, с тупиками, засыпанными мусором, с пестрыми грядками, пыльными пальмами и ярко-зелеными маленькими полями, ничуть не менее хорош и не менее столица Египта, чем Каир центральный, многоэтажный и парадный. А, может быть, еще и больше, потому что весь живет на голой земле при живой воде.
Тоска по этой голой земле (в мегаполисах таковой нет, и дорогие городские зеленые насаждения суть те же самые комнатные цветы) гоняет нас по загородным дачам и умирающим прадедовским деревням, где все еще можно ходить босиком, лежать на светлом речном песочке и сидеть на камушке (“Тихая моя родина, я ничего не забыл…”).
Земля сама по себе именно камень, пусть с раскаленным, текучим ядром внутри, пусть покрытый сверху большой соленой океанской водой, но она — камень, и пирамиду подняла тоска по горе. Все предположения, касающиеся самого возникновения идеи пирамиды — постепенное приближение к небу; вершинное место, все стороны которого равномерно освещаются лучами благотворного солнца, — все они одинаково восходят к горе. Конкретная гора (действительный образец египетских пирамид), возвышающаяся над Долиной царей и — если подходить с другой стороны — над храмом царицы Хатшепсут, действительно ошеломляюще похожа на пирамиды Гизы по форме, величине и цвету. Впрочем, цвет там полностью зависит от солнца: на рассвете, когда угол падения солнечных лучей на землю меняется быстрее, чем ежеминутно, египетские горы, обычно ровного мутно-песочного цвета, становятся вдруг ржавыми, бурыми, шафраново-желтыми, оранжевыми, светло-, темно- и красно-коричневыми, розовыми, сиреневыми и лиловыми… Точно так же меняется цвет тени — от обыденного желто-серого до сизо-сине-зелено-черного.
Страшные тайны пирамид, до сих пор чрезвычайно популярные, — проклятие фараонов (“Мумии возвращаются”), атланты, инопланетяне, великаны, живые боги, тонкие энергии, кристаллы, тайные знания, сокрытые в подземных камерах, связанные со смертью и преодолением смерти, — уже давно существуют самостоятельно. Они ушли в молву, стали сюжетами фантастических сочинений и киноужастиков; их разгадывают ученые и почитают поклонники эзотерических знаний… Но туристы (по словам экскурсоводов, до 18 миллионов в год) едут в Египет не ради знаний, но ради встречи с этой каменной прорвой, сознательно поставленной на материнском каменном плато, с ПИРАМИДОЙ, медленно рассыпающейся и медленно засыпаемой песком, т.е. тем самым, чем в конце концов и становится всякий камень, все равно являющий ветшающую и торжествующую материнскую плоть.
Конечно, формальное совершенство пирамид заставляет подозревать их необычное происхождение и откровенно технологическое назначение. К примеру Алан Ф. Элфорд видит в Великой египетской пирамиде маяк для космических кораблей, сооружение для производства энергии чудовищной мощности и радарный рефлектор. Что касается китайских пирамид, то легенды решительно утверждают, что они построены космическими пришельцами. В самом деле пирамид в Китае много, размеры их весьма внушительны: самая большая — Белая пирамида — имеет высоту 300 м, а ширину основания 450 (размеры великой египетской пирамиды соответственно 146 и 233 м). Загадочные пирамиды есть в Центральной Америке; предполагаются в Гималаях и в Австралии; летом 2001 года они были открыты в Крыму.
Пресса и интернет сообщали о 34 пирамидах, расположенных в пространстве мыс Херсонес — мыс Сарыч — Ялта — село Красный Мак (точный ромб): трехгранные, высота от 36 до 45 метров, максимальная длина основания 72 метра, соотношение основания к высоте 1,6 (золотое сечение). Все они когда-то располагались на поверхности, но теперь находятся в земле, в толще известняка и мергеля, так что, если идти по прямой от мыса Херсонес до Балаклавы по горячей, пустой, каменистой степи, пять таинственных вершин останутся у тебя под ногами, притом совсем неглубоко. Как предполагает первооткрыватель крымских пирамид Виталий Анатольевич Гох (кандидат технических наук, подводник-атомщик, капитан первого ранга запаса, бывший преподаватель Севастопольского высшего военно-морского инженерного училища), крымские пирамиды являются частью “великого пирамидного стабилизатора Земли” — всемирной системы, осуществляющей энергетический обмен между Землей и Космосом. Журнал “Всемирный следопыт” объясняет, что “все известные пирамиды нашей планеты имеют свои собственные и весьма четко определенные задачи. Так, Гималайские пирамиды и пирамиды Бермудских островов обеспечивают энергообмен земного ядра со звездой Капелла. Мексиканские и английские — со звездой Вега, а наиболее знаменитые египетские, а также полинезийские (на океанском дне у берегов острова Пасха) и наши, крымские, — со звездой Канопус… Одни из них служат приемниками космической энергии, а другие — передатчиками энергии от самой Земли.
…Именно эти звезды (Вега, Канопус и Капелла) поддерживают в течение сотен миллионов лет постоянный энергообмен через гигантский полупроводник — Землю, выдавая ей в качестве компенсации за вырабатываемую сверхвысококачественную энергию вечную контрибуцию — не резкое, а плавное смещение нашей планеты по оси.
Построенные по единому плану пирамиды стабилизировали движение Земли по орбите вокруг Солнца, снизив уровень природных катаклизмов с общемировых до локальных и не угрожающих жизни всего человечества”.
Замечено, что крымские пирамиды до сих пор по-своему проявляют себя: так, в районе Камышовой бухты, в том самом месте, где под землей находится вершина пирамиды, зимой можно стоять босиком: снизу греет.
Разумеется, “Всемирный следопыт” сообщает должное количество технических подробностей, призванных поддержать головокружительную гипотезу В.А. Гоха, хотя она прельстительна уже потому, что в очередной раз представляет нам пирамиду как защищающее тело, спасающую гору, как счастливый камень в конце концов… Ведь со времен легендарной Атлантиды, погибшей в одну бедственную ночь, все они, чудом уцелевшие, — последние атланты, выброшенные на чужой и дальний берег: шумерский Утнапишти, греческий Девкалион, библейский Ной, в ковчегах переплывшие через великий потоп; бегущий от него инкский пастух, карабкающийся на вершину Вилькакото, — спасаются от гибели на горе и держатся за камень.
Девкалион и Пирра, его добродетельная супруга, согласно воле богов даже заново заселяют мир людьми, ставшими таковыми из камней, поднятых с земли: поистине плоть от плоти. Так что патриотизм (любовь к родине) не только гражданское чувство, но свойственное человеку ощущение своего единства с Землей.
В годы Великой Отечественной войны наши североморцы уходили в бой с песней “Прощайте, скалистые горы… родимая наша земля…” На Черном море пели про заветный камень:
Когда покидал я родимый утес,
С собою кусочек гранита унес
Затем, чтоб вдали от крымской земли
О ней мы забыть не могли.
Гранитных скал в районе Севастополя нет, но это совсем не важно. Важно, что камень тот самый — “серый, дикий…”, частица утеса, берега, материка.
Кто камень возьмет, тот пускай поклянется,
Что свято хранить его будет,
Что первым в родимую бухту ворвется
И клятвы своей не забудет.
Т.е. в конце концов восстановит нарушенное единство, вернется домой.
Бойцы норвежского сопротивления в минуты смертельной опасности, подняв руки и сжав кулаки, пели национальный гимн: “Да, мы любим эти скалы…”. Ту же родимую землю.
Представление о Земле как о нашей общей могущественной матери сложилось еще в каменном веке; почти во всех мифологиях мира женское божество — Богиня-Мать — напрямую соотносится с Землей. Греческая Мать-Земля (Гея), первой появившаяся вслед за хаосом, сама из себя породила небо (Урана) и уже потом от него произвела моря, горы, титанов и киклопов. Эти последние ужасные дети Геи, отцовской волей запертые в материнском чреве, именно находясь в нем, по материнскому наущению осуществили оскопление своего божественного родителя; так что темное земное нутро с самого начала понималось человеком как плодоносное лоно, тайное убежище и арена чрезвычайных действий.
В более поздние времена, когда роль богини-матери исполняла уже божественная чета Небо и Земля (древнеиндийские Дьяус и Притхиви; шумерские Ан и Нинхурсаг; Ранг и Папа у маори в Новой Зеландии; Геб и Нут в Египте…), всеобщей матерью все равно оставалась Земля. Индейцы луизеньо были совершенно уверены в том, что именно Земля родила все, что есть во Вселенной: планеты, звезды, церемониальные орудия, людей, всех животных и растения. Даже в Египте, где землю оплодотворяли не небесные воды, а совершенно земной и здешний Нил и где богиня Нут (небо) обнимала собою Геба (землю), все равно земля, пустыня, орошаемая Нилом, почиталась особо.
Нил, если смотреть на него с самолета, с палубы плывущего по реке корабля, с набережной в Луксоре или Асуане, — все равно вода, текущая в каменном русле, по каменной земле; так что местный крестьянин, спасающийся от зноя под каменным козырьком и праздный путешественник, фотографирующийся на память возле колоссов Абу-Симбела или колонн Филэ, одинаково припадают к вечному материнскому телу.
Понятно, что пещеры — поистине материнская утроба — с древних времен почитались как место творения и погребения, особенно чуткое к тайным ритмам жизни: ведь земля действительно рождает и принимает умерших. В пещере — согласно мифологическим традициям — жили великаны, сатиры и нимфы, там укрывались Полифем и Пан, там родился Зевс, там пребывал умирающий и воскресающий бог плодородия. Таинственные ацтеки считали себя рожденными из места семи пещер. Согласно Библии в пещерах находили приют пророки и герои, по некоторым апокрифическим источникам там родился Иисус Христос и потом, казненный, пребывал в пещере до своего воскресения.
В пещерах (печерах) скрывались неуловимые подземные люди Русского Севера, Урала и Сибири. В подземных чертогах живет алтайский Хозяин гор и уральская Медной горы хозяйка. Шаманы до сих пор считают пещеры обиталищем духов и местом силы, открывающим дорогу в иные миры.
Уважать пещеры мы приучены с детства: в конце концов все сказочные волшебники и гномы живут в каменных норах, и любой Али-Баба находит свой клад в пещере…
Однако впадины, круглые валуны, каменные полости, туннели, расселины и другие, к женской символике тяготеющие элементы пейзажа, почитались ничуть не меньше, чем пещеры. Американский астроном Эдвин Крапп в книге “Боги с небес” говорит о таких сокровенных местах Земли (материнского тела), находящихся в Центральной Калифорнии: Пейнгид-Рок, природная известняковая формация овальной формы с чревом, открытым небу, Место творения. Гора Пинос, холмы Бернаскони, Консел-Рокс — “валуны силы”, столь выразительной природной формы, что, по преданию, бесплодных молодых женщин приводили сюда и усаживали на магические камни.
То, что камень помогает избирательно, только подчеркивает его могущество (он знает!), и люди из племени чумашей, навахо, лиузеньо, каваиису верили в свои валуны совершенно безусловно.
На другом конце Земли точно так же относились к своим саамы, нганасаны, ненцы, обские угры, кеты и прочие жители севера. И сегодня известны некогда почитаемые могильники, таинственные лабиринты и одинокие скалы. И еще валуны, камни-ведуны и камни-целители, камни-следовики и чашечные камни, спасающие от бесплодия, глазных болезней и вообще всяких напастей. Существуют многочисленные предания о Николае-чудотворце или Илье-пророке, оставивших на камнях свои вечные следы; живы легенды об окаменевших предках и шаманах, ушедших в камень; о женщинах, обращенных в камень за любовную связь с неким сверхъестественным существом… В книге В.Мельникова “Святилища древней Карелии” говорится о десятках таких камней. Там же приводится перечень литературы по теме: 181 наименование работ русских и зарубежных авторов — все они о культовых камнях Северной Евразии. А таковые имеются во всех частях света, и дотошные исследователи давно согласились с тем, что почитание культовых камней — явление универсальное.
И тут цивилизованные и гордящиеся своей цивилизованностью европейцы мало чем отличаются от экзотических каваиису и кетов. Так, самым главным талисманом, охраняющим величие и незыблемость Англии, считается знаменитый Сконский камень — двухсоткилограммовая глыба красного песчаника. По преданию именно на ней покоилась голова библейского Иакова, когда он увидел во сне лестницу, ведущую в небо. История рассказывает, что в свое время камень был увезен в Испанию, а затем в Шотландию, и шотландские короли сидели на нем во время коронации… Теперь он лежит под сиденьем трона для коронации в Вестминстерском аббатстве: на нем коронуют английских королей. Подобный камень — он называется Лиа-Файл — имеется в Ирландии. По преданию он издавал звуки одобрения в том случае, если король оказывался настоящим. Теперь в Ирландии королей нет, и Лиа-Файл находится на вершине плоского большого зеленого холма в 32 км от столичного города Дублина. Английские короли, надо думать, помнят об этом. Они уже в силу служебных обязанностей должны охранять древние национальные традиции.
Черному камню Каабы поклоняются все мусульмане: и короли, и крестьяне одинаково считают его источником чудесной силы. Камень хранится внутри Каабы, святилища кубической формы, находящегося посреди обширного двора мечети Хаарам в Мекке, в Саудовской Аравии.
Геологи полагают, что это метеорит. И предание утверждает, что камень упал с небес прямо в Эдемский сад и был дарован Адаму, изгнанному из рая, для очищения от земных грехов. В то время он был белоснежным, но потемнел и потом стал черным от прикосновений и целований миллионов паломников, стекающихся в Мекку со всех сторон света. История камня не была спокойной: храм неоднократно разрушали, камень разбивали на части. И сегодня черный камень Каабы состоит из нескольких частей, связанных воедино серебряной нитью; размер его 10 на 12 дюймов, т.е. 25 на 30 см. Он покрыт черным шелком с золотым и серебряным шитьем и замурован в стену храма Каабы. Вера в могущество камня не убывает с годами, каждый год около двух миллионов паломников устремляются в Мекку, ведомые одной надеждой: “Если Бог решит, что мне пора умереть, пусть это случится в пути и пусть мое лицо будет обращено к Мекке”.
Сам пророк Мухаммед освятил камень Каабы именем Аллаха и разрешил обычай целования. Но это был особый, отдельный случай…
Обычно все мы, ненасытные потребители и стойкие приверженцы камня, без разрешений и указаний поднимаем свой камень из-под ног, складываем горками на перевалах, узнаем в лицо, тащим домой с дальних вершин и берегов, ставим на полки, кладем в изголовье, дарим на память, подчиняясь только древнему голосу крови, одинаково внятному для всех детей земли.
Наши отношения с камнем начались около трех миллионов лет тому назад и до сих пор значат для нас так много, что всю историю человечества без преувеличения можно назвать поисками лучшего камня. В этом плане появление металлургии ничего не изменило: просто мы стали искать руду, т.е. другой камень, теперь уже непременно содержащий металл. Да и сама эпоха металла (меди, бронзы и железа) — 5, ну пусть 6 тысяч лет — по времени занимает только 0,2% человеческой истории.
Каменный век оставил нам, наверное, уже неразрешимые, но от этого еще более интригующие загадки. Мы так и не знаем, что такое дольмен, для чего предназначались каменные круги и лабиринты, каким образом возводились мегалитические постройки, до сих пор питающие легенды о великанах; или каким инструментом в обсидиановых бусинах VI тыс. до н.э. просверлены отверстия, такие узкие, что в них не проходит наша самая тонкая стальная игла… И, наконец, почему все эти древние утюжки и топорики так внятно, так безупречно красивы…
Загадочной остается приверженность людей каменного века к обработке твердых каменных пород и вообще к трудоемким каменным работам. Стоунхендж — пригоризонтная обсерватория, построенная в несколько этапов в течение III и II тысячелетий до н.э., очень сложное сооружение, в состав которого входят (кроме земляного вала, дорог, ямок и т.д.) десятки огромных, вертикально по кругу стоящих камней, перекрытых поверху другими, тщательно к ним пригнанными и тоже огромными. Камни эти, весом до 26 т, были доставлены, как предполагают, волоком с места, отстоящего от Стоунхенджа более чем на 30 км.
Интересно, что для работы обсерватории такие камни совсем не обязательны: Аркаим на Южном Урале, по возрасту близкий Стоунхенджу (тоже пригоризонтная обсерватория, только более мощная), построен из грунта и дерева — без всяких камней.
Комплекс Карнака (на западе Франции) построен между 3500 и 1500 гг. до н.э.; это три тысячи менгиров, вытесанных из гранита (начальное количество уже неизвестно), высотой от 90 см до 7 м, вес самых больших достигает 350 т…
Огромные, более трех метров в высоту, шарообразные “головы” древних ольмеков из базальта и диорита, сделаны с поразительным искусством и точностью. Молва утверждает, что выражение каменных лиц меняется от радостного, доброжелательного утром до угрюмо-враждебного вечером. Поверить легко: цвет камня зависит от освещения, к тому же тени движутся, становятся длиннее и черней к ночи… Ольмеки оставили также превосходные образцы мелкой пластики — вещицы из кварца, диорита и нефрита, весьма сложных в обработке. Специалисты утверждают, что их резные нефритовые вещи не уступают знаменитым китайским эпохи Чжоу.
Существует особое свойство хорошего рабочего инструмента — умение сообщать работающему человеку спокойную телесную радость.
Моя умнейшая бабушка, когда-то объясняя мне, как делают узорные наличники, говорила, что топор должен быть тяжелым, а топорик ловеньким: топором рубят, а топориком — узоры ведут. Надо думать, что мастера знали это всегда, стало быть, и в доисторические времена, поэтому древние молотки и топорики непременно ловенькие. И в высшей степени надежные. Копье с кремневым наконечником способно пробить деревянную доску и щит, обтянутый несколькими слоями кожи; дерево полуметровой толщины можно срубить каменным топором, затратив на это от 20 до 30 минут; американские хирурги сняли катаракту с глаза с помощью обсидианового лезвия и остались довольны результатом. Впрочем, обсидиановыми ножами древние хирурги проводили трепанацию черепа…
Красота древних каменных вещей не объясняется только технологическими соображениями: пест для дробления руды (VI — II тыс. до н.э.) вовсе не обязательно должен быть так идеально отшлифован и уж тем более выдержан в такой безупречной цветовой гамме, где цвета полынный, оливковый и мутно-зеленый прорастают и переходят друг в друга почти с перламутровой легкостью. И тесло из черного кремня (IV — II тыс. до н.э.) могло быть попроще, но вот оно — матовое, как нешлифованный гагат, как изнанка шелка-атласа, с зеркальной блестящей режущей кромкой, с округлым, нежным, если взять в руку, точно под большой палец, углублением, отличающимся — в очередной раз — особым цветом и блеском, похожим, пожалуй, на лощеную кожу…
Археологи считают, что некоторые подобные вещи в свое время, в каменном веке, были ритуальными. Сегодня можно предположить, что все они отчасти были ритуальными, ибо человек, творящий себе молоток или тесло, не просто изготовлял нужное для работы орудие труда, но увеличивал свою силу, укреплял руку — совершенствовал природу.
И разве мастер, с каменным топором врубающийся в каменные недра в поисках вожделенного камня, не чувствовал себя разом работником и рабочим материалом и, стало быть, частью Горы и сотрудником Земли, которую нельзя не почитать и которой невозможно не верить…
Эта счастливая готовность внимать и верить, этот всеобщий жестокий закон желания и страсти (“Я сам обманываться рад…”) решительно направляет наш вечный роман с камнем. Он давно оброс бывальщинами, преданиями и мифами — материалами той самой истории, которую тысячелетиями творит человечество параллельно и независимо от истории официальной. Именно эту вторую историю доблестно защищал Н.К.Рерих: “Не о суеверии, но о знании говорим. О знании, выраженном в прекрасных символах. Зачем сочинять, когда истинного так много”.
Знания эти мы копим с допотопных времен, оставляем в наследство, запасаем впрок…
…Древнегреческий писатель Лукиан говорил, что в храме города Гиераполя находилась статуя богини Геры, украшенная драгоценными камнями. Один из них сиял так ярко, что ночью в храме было светло, как днем.
…Старинная китайская летопись сообщает о камне, когда-то подаренном китайскому императору, но сегодня забытом и уже неизвестном — о “благовестном угле”. Он был твердым, как железо, и мог гореть без пламени десять дней, выделяя при этом очень много тепла…
…Другой документ, тоже китайский, утверждал, что в Японии есть большая сверкающая скала: исходящие из нее лучи просвечивали человека насквозь, так что становились видны все его кости и внутренности…
Аль-Бируни описывал красный яхонт, испускавший такой сильный свет, что его клали на страницы книги, чтобы читать ее в темное время суток.
…В Гималаях в монастыре Санга-Челлинг есть камень, освященный благословением основателя. Когда жизнь монастыря чиста, прочен и чист камень. Всякая грязь жизни заставляет камень трескаться. Об этом рассказывает Н.К.Рерих в книге “Алтай-Гималаи”. Он же (“Сердце Азии”) приводит легенду о безымянном камне, упавшем с далекой звезды и блуждающем по свету тысячи лет, предупреждая о грядущих событиях. Обычно этот камень приносит нежданный и никому не известный человек. Когда-то им владели Великий Тимур, царь Соломон и император Акбар…
…Перуанские крестьяне знают, что камни способны увеличить урожай и сохранить скот. Магическая сила камня зависит от его внешнего вида: камень, похожий формой на маисовый початок, способствует урожайности маиса, камень, похожий на картофелину, помогает картофельным полям. А похожий на быка или барана увеличивает поголовье скота.
…Чаша Будды — неиссякаемая Чаша Жизни, сделана из черного камня мугаванна. Сейчас она потеряна, но ее возвращение в мир будет знаком победы светлых сил над силами зла.
…Тувинцы-тоджинцы полагают, что с годами в организме человека накапливается и крепнет минерал смерти, но действие его можно ослабить горячей водой горного источника Изиг-Суг, путь к которому — по камням и скалам — далеко не всегда бывает успешным…
…В Англии в графстве Эссекс имеется отрезок шоссейной дороги, которую все водители проезжают на предельно высокой скорости: на обочине дороги лежит валун, который не любит, когда возле него останавливаются машины. Валун пробовали убрать, но начались такие странные и пугающие явления, что камень сочли за благо вернуть на старое место.
…Вот рецепт эликсира бессмертия: растолочь жемчуг, сапфир, изумруд, топаз, красные и белые кораллы, янтарь, слоновую кость, сандаловое дерево; смешать с корнем алоэ, мускусом, амброй и тоже растолченным высушенным сердцем оленя. Это XIII век…
А вот уже нынешний спасительный рецепт, переданный индийской кинозвездой Мэной Кумари польской кинозвезде Беате Тышкевич: (“Караван историй”, 2002 г., № 11): “У тебя нехватка минералов…Растолки в ступке крупный алмаз, сапфир и два изумруда. Обязательно запей этот порошок стаканом молока. Принимай каждый день. Мы всегда так лечимся”. Этот звездный сюжет действительно напоминает индийскую сказку, однако тот факт, что современная медицина использует услуги пятидесяти различных минералов, нас ничуть не удивляет; к тому, что тальковой пудрой присыпают потницу, а гипс используют для хирургических повязок, мы давно привыкли.
И. Ефремов в романе “Лезвие бритвы” приводит легенду о таинственной короне, хранящейся в уединенном монастыре. Она сделана из черного металла, снаружи украшена рубинами, а с внутренней стороны — темными, почти черными камнями. Смертному запрещалось надевать корону: черные камни оказывали неожиданное воздействие на человеческий ум. Однако Александр Македонский, объявивший себя богом, надел запретную корону, в результате чего забыл о цели своего похода — он направлялся в Индию — и повернул войско назад. Черные камни по всем приметам были магнетитом.
Недавно французский биолог Ив Рокар открыл даже особые центры магнитной восприимчивости, имеющиеся у каждого человека: это надбровные дуги, затылок, локти, нижняя часть спины, колени, пятки и большие пальцы ног. Американские ученые Гулд и Киршвинк установили, что в мозгу птиц, пчел, дельфинов, китов и вообще — животных, отлично ориентирующихся в пространстве, обязательно присутствуют мельчайшие кристаллы природного магнита — магнетита. Теперь, когда удивительные свойства кристаллов признаны наукой и используются в современных технологиях, любительские рассуждения о путеводных камнях викингов (якобы позволяющих им не сбиваться с курса и безбоязненно плавать по всему свету) и других волшебных кристаллах уже не кажутся смешными.
Интересно, что не легенды подстраиваются к науке, а наука догоняет легенды, притом на совершенно определенных, легендой же оговоренных, направлениях. Сегодня кристаллы широко используются в приемно-передаточных устройствах, предназначенных для космической связи. Но уже давным-давно они, ясновидящие, оберегающие, ведущие, открывающие третий глаз, установленные на могилах предков, выполняли ту же самую работу — устанавливали надежную связь между человеком на Земле и другими мирами.
Совсем недавно открыли, что мультикристаллический кремний способен преобразовывать солнечную энергию в энергию электрическую. И древние легенды рассказывали о кристаллах атлантов, сосредотачивающих в себе великую энергию космоса…
Самыми популярными, именно расхожими из всех историй о камне, являются те, что посвящены камням драгоценным. Это понятно: великие камни принадлежали людям заметным — царям, султанам и прочим сильным мира сего, вследствие чего их (камней) кровавые пути фиксируются документально. О знаменитых драгоценных камнях существует отдельная, достаточно обширная литература. Все эти рассказы похожи друг на друга и представляют собой историю мести Великого камня, оскорбленного человеческой жадностью. Так что композиция такой истории сводится к восстановлению цепи владельцев (изначально незаконных) рокового камня и фиксации страшной кары, их в конце концов настигшей. Количество жертв всезнающего камня никогда до конца не известно: иногда камень-мститель выбывает из поля зрения и прячется, не оставляя следов.
Бриллиант Надежды (это его нынешнее название: прежде в течение трех веков он назывался Французским синим бриллиантом) в разное время принадлежал разным людям, в том числе нескольким королям. Репутация камня, приносящего несчастья, утвердилась за ним с самого начала…
Французский торговец Жан-Батист Тавернье, совершивший по меньшей мере пять смелых и удачных путешествий на Восток, приобрел большой синий алмаз (тогда 112 и 3/4 карата) в Индии в 1642 году, либо купил на руднике Коллюр, расположенном поблизости от рынка драгоценных камней в Голконде, либо украл (по некоторым источникам — вытащил из глазницы каменного идола в уединенном храме), что в те времена случалось часто. Молва утверждает, что вместе с кораблем, на котором бриллиант был доставлен в Европу, туда же прибыла азиатская чума.
В 1668 году синий бриллиант, уже ограненный, украсил корону Людовика XIV, большого поклонника драгоценных камней. При нем бриллиант был огранен повторно, приобрел треугольную форму (67 и 1/8 карата) и стал называться Французским синим алмазом. По наследству камень переходил к Людовику XV и затем к Людовику XVI, тоже обожавшим драгоценности. В 1791 году, перед самой революцией, была сделана опись драгоценностей королевской семьи: она занимала 300 страниц, 100 из них посвящены были бриллиантам, общее число которых составляло 9547…
В 1792 году Людовик был свергнут с престола и гильотинирован на площади на глазах многотысячной толпы. Та же участь постигла его жену Марию-Антуанетту. Перед казнью она, находясь в тюрьме, успела объявить королем своего маленького сына, умершего тоже в тюрьме от туберкулеза через два года после казни матери… Сердце маленького узника — Людовика XVII — было официально и торжественно захоронено только в июне 2004 года.
Синего алмаза несчастный наследник не видел: корона хранилась на складе, откуда была украдена группой воров, впрочем, тоже поплатившихся головой за свои подвиги. Здесь след синего алмаза теряется на 20 лет.
В 1812 году он объявляется у лондонского торговца алмазами Дэниэла Элиасона, но… пропадает снова. Есть основания предполагать, что камень за это время побывал в руках двух королей: испанского (здесь снова с ним связывают три смерти) и английского, Георга IV, оставившего карточные долги настолько серьезные, что наследники вынуждены были продать часть его драгоценностей.
В 1839 году синий алмаз упоминается в каталоге драгоценностей Генри Филиппа Хоупа. Сам Хоуп умер вскоре после издания каталога, и некоторое время камнем владели его наследники. В 1908 году они продали алмаз сирийскому торговому агенту Селиму Хабибу, рассчитывавшему выгодно продать камень на аукционе. Но затея с аукционом провалилась, и Хабиб разорился. Алмаз переходит к ювелиру Пьеру Картье — и тут начинается последняя хорошо известная глава этой истории. П. Картье, продавая камень миллионерше Эвелине Уэлш Маклин, предупредил ее о том, что он приносит несчастье, но самоуверенная покупательница заявила, что “то, что приносит несчастье другим, ей принесет счастье”. События развивались следующим образом: свекровь Э. Маклин умерла сразу после того, как ей сообщили о приобретении синего алмаза; отец Эвелины спился и умер; свекор сошел с ума; сын погиб в автомобильной катастрофе; впоследствии в автомобильной катастрофе погибнет ее брат, а сама она пострадает очень серьезно и будет долго болеть; муж ее потеряет рассудок, и они расстанутся, дочь умрет в двадцатилетнем возрасте…
Госпожа Маклин уже после первых смертей своих близких попросила священника освятить камень, что и было выполнено. Во время церемонии началась страшная гроза, гремел гром, молния ударила в дерево, стоящее против церкви, и оно раскололось на куски. Но упорная госпожа Маклин носила синий алмаз почти постоянно. Она умерла в 1961 году. После ее смерти алмаз приобрел торговец драгоценностями Гарри Уинстон. Вот он и решил положить предел действию всесильного камня и передал его в Смитсоновский институт. Чтобы не привлекать внимания, он послал смертоносный камень обыкновенной посылкой, завернутой в упаковочную бумагу; стоимость пересылки составляла 2,44 доллара. Но вскоре почтальон, доставивший необыкновенный груз, попал под машину и лишился ног, затем, уже в следующей аварии, получил травму головы, его любимая собака задушилась на своем поводке, а через полгода полностью сгорел дом…
Сейчас этот алмаз, снова переограненный, сияет в Вашингтонском национальном музее, и его владельцем считается американский народ…
Впрочем, далеко не все сюжеты, связанные с камнем и чреватые смертью, содержат интригующую — с камнем связанную — тайну. Например, шумная история с бриллиантовым ожерельем Марии-Антуанетты, подаренном ей ловкими авантюристами и окончательно ее скомпрометировавшем, романом с камнем вовсе не является: ведь место бриллиантов могла занять любая другая драгоценная и модная вещь: новый загородный дворец или золоченая карета…
Куда более похожи на роман с камнем отношения Микеланджело с мрамором Каррары. Микеланджело приехал в безотказную Каррару за мрамором, соответствующим папскому заказу, и был прекрасно принят в каменоломнях и в городе, то есть и камнем и мастерами-каменотесами. Микеланджело любил каррарский мрамор и полагал его наилучшим. Но нужного камня не находилось, время шло, и скульптор перенес свои поиски в другое место. Каррара истолковала это как отступничество, и, когда Микеланджело вернулся, каменотесы закидали его камнями. Он молча стоял перед ними, вытирая кровь, текущую из ран, нанесенных белоснежным, сияющим, обиженным и прощающим мрамором…
Если говорить о любви человека к Горе (горам), то это, безусловно, судьба, страсть, наваждение, принимаемое как избранничество и благо. С этим не спорят. Рейнхольд Мейнейст, знаменитый альпинист, в одиночку без кислородного прибора поднявшийся на все вершины Земли, в сущности, был мало заинтересован в человеческом внимании и обществе; он даже с женой (когда-то сопровождавшей его в экспедициях) развелся и расстался без сожаления: горы ревнивы и никому не уступают своих паладинов.
Блистательный Михаил Хергиани, герой, олимпиец, живая легенда; он и умер, как говорится, стилистически безупречно: камень, сорвавшийся с вершины, порвал страховочную веревку… Судейские кинокамеры (шли международные соревнования по скалолазанию) зафиксировали этот полет — камнем вниз, вдоль каменной стены, — чем подтвердили, что легенды на пустом месте не живут и что за каждым мифом стоит правда.
Может быть, самым счастливым романом с горой был (и остается) жизненный опыт Тенцинга Норгея, гражданина Индии, по национальности шерпа, участника шести восхождений на Джомолунгму и в 1953 году (в паре с новозеландцем Э. Хиллари) вступившего на ее вершину.
Шерпы, живущие на горных склонах, носильщики и проводники гималайских экспедиций, — люди особые: мало того, что они не мерзнут, не устают, дышат на любой высоте без кислородных приборов, они еще слышат движение лавин, чувствуют приближение опасности и предвидят грядущие события. Они ощущают себя частью горы, а горы помнят, камень знает…
Тенцинг Норгей, истинно человек на все времена, воплощенный Будда (много лет в Гималаях пели: “Будем такими, как Тенцинг Норгей…”), читать и писать не умел, и потому после него не осталось красивых слов и так называемых образных выражений, отражающих его чувства к Джомолунгме. Но большей любви он не знал, и с первой своей женой (по его словам, хорошей женщиной) расстался потому, что она не могла любить гору так, как он, и такой любви не понимала. Вторая жена Тенцинга оказалась мудрее первой, т.е. знала свое место. Сам он, в почтенном возрасте, когда уже не мог подниматься к горе, построил себе дом с таким расчетом, чтобы из окон была видна Джомолунгма. И когда трезвомыслящие люди говорили ему, что ее все равно не видно, она высоко, за облаками, он ничего не отвечал. Он знал, что она здесь — прямо перед глазами, точно против сердца.
Люди всегда видели в камне предельное средоточие красоты, богатства, власти, могущества, недоступности, тайны… Драгоценные камни и оценивают как раз по этому самому принципу: самый твердый, самый чистый, самый яркий. И каждый самоцвет, исходящий невыразимым (откуда взявшимся?) сиянием, подтверждает, что легендарный камень — “светоч” все-таки был и освещал собою древний Гиерапольский храм. Это теоретически поддержал еще Плиний Старший (23/24 — 19 гг. н.э.), заметивший, что для величайшего совершенного созерцания природы достаточно единого драгоценного камня. Тысячелетняя практика решительно поправляет его формулировку: не только драгоценного, но камня вообще.
И чаще всего свойства действительно невероятные, категорически не согласные с наукой, т.е. ею (наукой) открытыми законами природы, мы приписываем не драгоценному камню, но тому самому, отмеченному поэтом серому и дикому, безвидному и рядовому. Это как раз они исцеляют, предсказывают, двигаются, падают с неба и даже, можно сказать, говорят…
По преданию, таким говорящим — издающим членораздельные звуки — был священный камень индейцев чероки: обыкновенный валун, не более двух метров в диаметре. Кальвинистский миссионер, якобы видевший этот валун, рассказывал, что застал его лежащим в стороне от жертвенника, куда, как уверяли индейцы, он переполз сам. Американцы, поселившиеся на землях чероки, сбросили их священный камень в глухое лесное озеро: оно до сих пор называется Проклятым и пользуется дурной славой…
Камень Улуру (или Айрес-Рок) — древнюю святыню австралийских аборигенов — в озеро не сбросить: самый большой в мире монолит (2,4 км в длину, 1,6 — в ширину, 348 м в высоту, периметр основания 9 км), он одиноко стоит посреди горячей и пустой равнины. Геологи уточняют, что это красный песчаник с полевым шпатом и окислами железа (отсюда цвет камня — оранжевый, бурый и красный в течение дня, откровенно пурпурный на закате и аспидно-черный после захода солнца) и что, в сущности, это не монолит, а вершина горы, высотой в 6 км, ушедшей под землю.
Замечательный камень привлекает множество посетителей, и почти все они отмечают неизъяснимую силу, исходящую от скалы; возможно, поэтому туристы, игнорируя предупреждения экскурсоводов, увозят с собой куски и кусочки Улуру. Однако очень скоро присылают их обратно с просьбой вернуть на прежнее место и даже попросить у него (места) прощения. Оказывается, людей, присвоивших себе каменный сувенир, тут же начинают преследовать всевозможные неудачи: болезни, неприятности на работе, убытки и раздоры в семье. Сотрудники Национального парка Улуру возвращают камни домой, но гарантировать прощение не могут: они знают историю Улуру.
Местные предания связывают ее со “временами сновидений”, когда наша земля только обретала четкие формы. Предки современных австралийских аборигенов — люди-животные — уже тогда жили на этом самом месте и участвовали в преображении земли. Но пришлые люди — ядовитые змеи — напали на местных людей — заячьих кенгуру, и только помощь матери-земли спасла их от гибели. И доныне тела побежденных людей-змей находятся внутри Улуру, а постоянно влажное пятно на скале указывает то самое место, где текла их кровь. Аборигены не сомневаются в том, что священный камень с тех дальних времен ничуть не изменился и не утратил свою магическую силу.
В калифорнийской “Долине смерти” — национальном заповеднике США — каменные валуны, разбросанные по гладкому плато, время от времени снимаются с места и начинают двигаться, оставляя за собой отчетливые и извилистые следы. Иногда они передвигаются на десяток метров. Движущиеся камни наблюдаются и в других местах нашей планеты. Жители Скандинавии и Прибалтики совершенно уверены, что камни не только двигаются, но и размножаются, и растут. Иначе почему они не переводятся на полях, которые возделываются уже не одно столетие и постоянно тщательно очищаются от камней.
Камни Покайнского леса (Латвия) известны не одну сотню лет: они самонагреваются настолько, что зимой возле них можно согреться. Самочувствие человека в этом лесу решительно изменяется, пульс учащается; известны случаи как исцеляющего, так и разрушающего воздействия покайнских камней. Негласные законы запрещают уносить камни из леса и объясняют это вполне убедительно: когда-то Покайнский лес был особым местом для паломников со всей Европы: они несли сюда камни и оставляли их с единственной целью — оставить вместе с камнем все свои грехи. Сегодня говорят про инопланетян, про огромный метеорит, якобы лежащий в толще земли под Покайнским лесом; в конце концов, тоже камень…
История знаменитого Синего камня — это уже на берегу нашего Плещеева озера — отличается истинно эпическим размахом. Камню поклонялись еще в дославянские времена. Правда, тогда он лежал не на берегу, а на горе, достаточно далеко от воды. В свое время православные священники сбросили камень с горы, но местные жители по-прежнему ходили к нему за помощью и советом. Камень упрятали в специально вырытую яму и засыпали землей, но люди все равно собирались на заветном месте. Мало того, через несколько лет камень выбрался из-под земли. Тогда непокорный валун решили положить в фундамент строящейся колокольни и зимой повезли по льду на новое место. Однако лед не выдержал тяжести камня — все-таки 12 тонн, — и он ушел на дно. Очень скоро рыбаки стали замечать, что камень медленно движется к берегу, и через 40 лет он полностью выбрался из воды. Утверждают, что камень живой: он всегда теплый, зимой на нем тает снег, ночью из него исходит ровный голубой свет. Он исцеляет болезни и исполняет желания… А еще говорят, что Синий камень сам собой медленно врастает в землю: прежде он был виден издалека и возвышался над землей на полтора метра, теперь — не более чем на 30 сантиметров. Старые люди видят в этом знак беды. Предупреждение о близком конце света…
Камень полон смысла. Уже обычный межевой камень разводит и сводит два разных пространства. Могильный лежит на границе миров — земного и подземного. И одинаково принадлежит им обоим.
Камень Омфал — пуп земли; он отмечал то самое место, над которым встретились два орла, выпущенных Зевсом с запада и востока для определения центра мира. Омфал находился в Дельфах.
Философский камень превращает одно вещество в другое, чаще всего — в золото.
Таинственный камень Балангуст умножает ум.
Камень Безоар, который вызревает то ли в горах, то ли в желудке горного козла, лечит любые болезни.
Ключ-камень открывает людям земельные богатства.
Камень на пальце владыки Шамбалы дороже всех сокровищ мира.
Камень Чинтамани — указатель пути к городу бессмертных, ключ к тайным знаниям. Многочисленные легенды утверждают, будто он был доставлен на Землю из космоса, разбит на части, одна из этих частей украшала кольцо царя Соломона, другая находилась у пророка Мухаммеда…По преданию он сначала был сверкающим многогранником, но потом его видели черным, с сияющими прожилками…
Бел-горюч камень Алатырь, всем камням камень и всем камням отец, напротив, безупречно белого цвета. Из-под него течет живая вода: пропитание и излечение для всех живущих. И появляется он сам собою на Воздвиженье в самых змеиных местах, и змеи его лижут, пока не излижут весь.
Блистательный алмаз мы именуем царем камней; рожденный в огне вулканов обсидиан — камнем-очистителем; лазурит — небесным камнем, особым даром космоса; черный, матовый, легкий гагат — камнем Великой матери мира…
Требующие неукоснительного соблюдения законы общения с камнем ничуть не похожи на правила, регламентирующие общение владельца и хозяина с подвластным и послушным материалом. Камень своего человека знает и помнит очень долго, поэтому к камням, подаренным или купленным, следует относиться осторожно. Существует своеобразная шкала, согласно которой самым памятливым и мстительным является алмаз, карающая сила которого действует в полном смысле слова сотни и тысячи лет.
Камень не терпит лжи, не любит шума, крика и праздных разговоров. Даже продавать камень нужно тихо. Восточные живописные торговцы: “Мадам, рубины, рубины, как солнце будешь, как царица будешь…” — не люди камня, но люди рынка.
Камень признает только своего мастера: гранить его с первой грани до последней должен один и тот же человек, иначе камень потеряет силу. И мастер знает свой камень, так что если отказывается от работы, то только из уважения к камню.
Понятно, что все мастера и работники уважают свой материал, ведь прежде и пахарь выходил на поле только в новой рубахе; однако законы общения с камнем говорят не только об уважении к материалу, но более всего о том, что мы должны быть ничуть не согласны с делением природы на живую и мертвую и что камень для нас — живой. В древние времена в этом вообще не сомневались.
В средние века и в эпоху Возрождения камни традиционно считались живыми и все верили в их магические свойства, в том числе целительные; согласно представлениям того времени камни болели, росли, размножались, старели и умирали; обижались, помнили, мстили, т.е. реагировали на человеческие поступки… Передающие информацию кристаллы горного хрусталя, философский камень, способный обращать в золото любое вещество; таинственный сосуд Грааля, по некоторым версиям, сделанный из чистейшего изумруда, сообщающего невероятное долголетие, — все это и поныне входит в культурную память Европы…
На Востоке в особых свойствах камня никогда не сомневались. В Индии, Монголии, в Тибете камень полагали частицей живого космоса, способного оказывать спасительное или разрушительное воздействие на здоровье и душевное состояние человека. В древнеиндийских трактатах “Чакара-самхита” и “Сушрута-самхита” упоминается более чем 60 лечебных средств минерального происхождения. Существует огромная специальная литература на санскрите, тибетском и монгольском языках, где описаны целительные возможности камней, а также способы их использования. В нашей стране, в Государственной библиотеке Улан-Уде, такие книги можно увидеть и при желании подержать в руках…
Китайская традиция трактовала камень как “чистейшую семенную энергию Неба и Земли”, которая, “сгущаясь… и выходя из земли, принимает диковинный образ”. Так что камни ценили самые разные: чисто белые, с прожилками, с крапинками, цветные, со сложным многоцветным узором, слоистые, пористые, морщинистые, источенные водой и те, что “росли подвешенными вниз на выступах скал, вбирая в себя медь…”. В цельном камне почитали тяжесть, сплошность и мощь. В ноздреватом — изысканность и присутствие пустот, связывающих камень с окружающим пространством. Камни непременно присутствовали в садах, объединяя природные стихии дерева и воды с павильонами и беседками — творениями человека. Камень, являясь частью этих двух миров — природного и человеческого, — сохранял при этом свою самостоятельность. Отчасти поэтому великолепная яшма, с трудом поддающаяся обработке, ценилась особенно высоко.
Правила обработки камня сводились к врачебному “не навреди”, ибо мастер видел в своей работе лишь завершение работы небес. В.В.Малявин в книге “Китайская цивилизация” приводит рассказ, сохранившийся от минской эпохи: дворцовый резчик, получивший от императора кусок драгоценной белой яшмы, через некоторое время преподнес заказчику готовое изделие, и “опилки, получившиеся от работы, едва накрывали тонким слоем одну монетку”. Император видел в камне фигурку дракона, борющегося с двумя псами; мастер разглядел образ карпа, плавающего в водах небесного дворца.
В Бурятии и сегодня живут горы и камни, в которые, как рассказывают тамошние ламы, вселилось когда-то сознание умершего человека, ставшего таким образом сабдаком — хозяином места. Хозяин считает избранную гору или сопку своим телом и может наказать человека, наносящего ему (горе или сопке) какой-либо вред. Поэтому нельзя, не спросив разрешения сабдака, срубить дерево на склоне горы или ранить землю острым предметом. Понятно, что запрещается переворачивать или сдвигать валуны: они лежат на своем месте, и сабдаку не нравится, когда нарушают установленный порядок. Паломникам, посещающим священную для буддистов гору Алхан, проводник напоминает, что следует поднять лежащий у тропы камень и перенести его повыше: он когда-то скатился с горы и надеется вернуться на место.
Но, признавая камень живым (таким образом, его к себе приближая), мы одновременно признаем его безусловное старшинство и абсолютную от нас независимость. Мы не можем проследить за его развитием, мужанием и распадом, не можем навязать ему своей приязни и своего — для камня избыточного — режима общения.
Если ветер дует, воет как зверь, плачет как дитя, свистит, гремит, гуляет, плещет, хлещет, закручивается в смерчи, воронки и спирали, гоняет тучи, стучит в ставни, скулит под окном; если вода течет, булькает, капает, играет, смеется, ревет, грохочет, звенит, поет, то камень молчит, т.е. живет иначе.
Что касается леса, то он звучит как неумолчный оркестр: “широколиственно и шумно”. Сад еще звучней, потому что его специально настраивает человек. Сад лепечет, шепчет, поет, окликает, зовет, напоминает, подсказывает, он подступает к дому, заглядывает в окна, он в снегу, в солнце, в дожде, в жужжании пчел, в черных гнездах, в соловьиных трелях, он в слезах, в хлюпающих звуках, он вскипает трагической сиренью, искушает, пугает, скрипит, стонет, вскрикивает, он постоянно ждет ответа. “Капнет и вслушивается, все ли один он на свете…” Д.С. Лихачев в своей книге “Поэзия садов” с подлинно академической дотошностью исследовал назначение, композицию и суть садов и парков средневековья, ренессанса, барокко, классицизма и романтизма, проанализировал связи их с различными видами искусств, и в первую очередь, с литературой, ибо сады не только вдохновляли поэтов, но были воспеты поэтами. Из книги этой следует, что сад, воспринимаемый как информация, читаемый как текст, выслушиваемый как музыка и подслушанный как судьба, непременно подвигал человека к слову — к чтению, писанию и говорению. Удостовериться в этом легко: роковое свидание Онегина и Татьяны происходит в саду, Маша и Дубровский оставляют свои любовные письма в дупле старого дуба; в саду выясняют свои отношения герои Гончарова, Тургенева, Бунина; даже Аглая и князь Мышкин встречаются ночью в парке, и это несмотря на то, что Ф.М.Достоевский совершенно городской писатель, равнодушный к магии сада.
Темные аллеи, полные сладостной тени и любовного шепота, цвели в нашей поэзии дольше века — со времен молодого Пушкина до Анны Ахматовой и отцвели только с полным разрушением дворянской культуры. Но герои есенинской “Анны Снегиной” расстаются все-таки возле садовой калитки…
Сад освоен полностью, навсегда занят под объяснения и поэтические грезы. Что касается отдельных растений — деревьев, кустов и цветов, — то они с незапамятных времен были самыми сердечными нашими собеседниками и самыми надежными доверенными лицами.
Здравствуй, племя,
Младое, незнакомое…
…
Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, темно-голубые…
…
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой…
“Береза, белая подруга…”, “Лаванда, горная лаванда…”, “Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…”, “Я спросил у тополя, где моя любимая…”.
С камнем у нас совсем другие отношения. Никто не спрашивает “Где моя любимая?” у куска кварцита или кремня. Конечно, человек может обратиться к камню за помощью и советом, смотреть в кристалл, в хрустальный шар, но только молча и оставшись с камнем один на один, т.е. соблюдая тайну, принимая им диктуемый ритуал.
Человек остается возле камня, скалы, на горной вершине, имея в виду пусть временное, но непременно молчаливое одиночество. На горных вершинах Н.Рериха человек величественно одинок и неподвижен, как камень. Врубелевский Демон — сидящий среди граненых (каменных) цветов, летящий над горными вершинами, поверженный, лежащий между гор и скал, — сам по себе воплощение одиночества.
На картине А. Беклина “Одиссей и Калипсо”, где присутствуют камень, гора и пещера, в пещере (обители любви) находится только Калипсо, тогда как Одиссей (из мифа известно, что у них уже не было нужды говорить друг с другом) стоит далеко в стороне, спиной к женщине, безликий, неподвижный, черно-коричневый на фоне неподвижных черно-коричневых скал и почти сливается с ними. Аленушка сидит на камне молча, и витязь на распутье стоит перед роковым камнем не собеседуя, но внимая… По свидетельству О.Э. Мандельштама (“Утра акмеизма”), философ В. Соловьев испытывал ужас перед “немым красноречием гранитной глыбы”. И в самом деле, как не растеряться перед сферическими, врастающими одно в другое пространствами агата, перед откровением обычного змеевика, плотно набитого чешуйчатым, зеленым, шевелящимся таежным светом; перед фантасмагорическим свечением флюорита? Как пережить явление пейзажной яшмы?.. Кого и что благодарить за радость узнавания родных земных картин — черный, красно-коричневый клубящийся горный обвал; полынно-серые, покатые, пустые холмы; лиловое предгрозовое небо над взбаламученной, курчавой зеленью долины, — сотворенных в дальних, подземных плавильнях, отдаленных от нас сотнями миллионов лет?..
Фотограф Т.Андреева запечатлела галереи шахты БКРУ-1 города Березники: пласты каменной соли — галита, сильвина и карнеллита; из них получают поваренную соль, удобрения для сельского хозяйства и металлический магний. Время образования этих многоминеральных солей относится к Пермскому периоду, завершающему Палеозойскую эру, отдаленную от нас более чем на 350 млн. лет. Часть этих фотографий издана в Березниках в виде календаря на 2004 год (фотографии цветные, размер 21,5 на 14 см) мизерным тиражом: их мало кто видел. Календарь приурочен к 125-летию со дня рождения П.П.Бажова и называется “Тайны малахитовой шкатулки”, поэтому прочитывается однозначно: вот ящерка, зеленая, с темной полоской вдоль спины, с короной на голове; вот сама Хозяйка, в короне, в малахитовом платье, с черной косой; вот она и Данила-мастер — лицом друг к другу, только ее лицо выше, так и должно быть, она — царица…
Впрочем, пусть будет не Медная гора, а, скажем, Ильмень-озеро, тогда она Волхова, а он Садко, но все равно они стоят перед нами — в слоистом синем, нездешнем свете: глаза, губы, ресницы, даже сверкающая сережка на светлой шее… И все это в каменных слоях, потоках, волнах, в сходящихся и расходящихся светах, в пламенно-красных, синих, охристых, серо-зеленых, лиловых, в звездных осыпях, в искрах и бликах; и в них — совершенно четко, точно узнаваемо — вот золотой петушок, вот второй: с пышным хвостом, с острым глазом, с красным гребнем; вот новогодняя елка с пятиконечной сияющей звездой на вершине, в игрушках, шарах, со свечами, свечка бледно-желтая, пламя — алое…
Птица, олень, хмурые люди, цепочкой, друг за другом спускающиеся под каменные своды (чудь, уходящая в гору?), последний обернулся и смотрит на нас через спину… Иллюстрации к уральским мифам, созданные за сотни миллионов лет до появления слова…Значит, существуют законы, столь всеобъемлющие и столь великие, что одинаково касаются и человека, и камня, и действительно Ф.И. Тютчев совершенно прав:
Невозмутимый строй во всем,
Согласье полное в природе…
И это согласье было решено прежде человека и прежде камня.
Где-то в середине ХХ века уральский геолог и автор научно-популярных книг А.Малахов пробовал напрямую читать малахитовые узоры — вот женская голова, вот мужская, вот группа людей, казак в папахе, Емельян Пугачев, императрица Екатерина, — и даже усматривал в них зашифрованные послания хитроумных бунтовщиков… Идея А.Малахова поначалу обсуждалась довольно активно, но общий энтузиазм скоро закончился: предполагаемое прочтение показалось все же слишком прикладным, слишком малозначительным для камня.
По мере сил мы вслушиваемся в камень, вернее, слушаемся его; еще вернее — как говорили старые уральские горщики — руководствуемся…В любых горах, великих или малых, на вопрос, как пройти из пункта А в пункт Б, вам ответят, что от этой горы до той; вдоль каменной стенки до белой скалы, а как справа встанут две горки, прямо между ними… Посмотрите путевые заметки любой горной экспедиции — и вы сможете повторить пройденный ею путь через сто и через тысячу лет: по ущелью, через перевал, до отдельно стоящей скалы (или двух… трех…семи…), до горы с двойной вершиной — лучших ориентиров нет… Вот Кавказ — это “Демон” М.Лермонтова — крупным планом:
…Казбек как грань алмаза
снегами вечными сиял,
и, глубоко внизу чернея,
как трещина, жилище змея,
вился излучистый Дарьял…
Вот место упокоения семьи Гудала, масштаб помельче:
…церковь на крутой вершине…
и у ворот ее стоят
на страже черные граниты,
плащами снежными покрыты…
Далее вековечные льды, обвалы, водопады и скалы. Наконец, то самое роковое место, где стоял Демон:
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень….
Места, где разворачивается действие лермонтовской восточной повести, переполнены роскошными, цветущими приметами, достаточными в расчете на нашу недолгую земную жизнь: рядами чинар и тополей, миндальной тенью, легкими птицами и кустами, в инее цветов, но навсегда остается только камень…
Сделанный человеком сад камней читается. Есть основания полагать, что естественный — тоже читается. Писатель Ф. Гладков вспоминает момент встречи Павла Петровича Бажова с горой и камнем. Гладков оставался в машине на дороге и описал происходящее с надлежащим пафосом и снисходительной иронией столичного человека: дикий хаос, обвалы скал и камней, “жуткие в своей загадочности и первобытные нагромождения” и т.д. Вопрос его, обращенный к Бажову, тоже был несколько ироничным: “Что вещает Вам Хозяйка гор?”. Ответ был предельно серьезным: “Природа Урала имеет свой богатый и красочный язык. Это язык нашей русской Илиады”.
Теперь, когда “Малахитовая шкатулка” — уральская глава русской Илиады — написана и признана во всем мире, творческий метод Бажова, в сущности доморощенный и знахарский (“Никакого метода. Интуитивное чувство скорей… Слушать надо. Слушать…”), выглядит весьма плодотворным. Размеры камня, его форма и местоположение уже говорят о многом. Сегодня участники экспедиции “Гиперборея”, работающей в Ловозерской тундре с 1997 года, замечают не только рисунки на скалах и следы безусловного рукотворного тоннеля под озером, но и форму озера, очень правильную и округлую, и форму отдельных камней, в частности, двух массивных гранитных, точно прямоугольных, к тому же ориентированных по частям света и расположенных на знаковых местах, например, на том самом месте, с которого одновременно открываются оба священных озера — Ловозеро и Сейдозеро. В 1921—1923 годах в этих местах другая экспедиция, возглавляемая А.В. Барченко, искала следы легендарной древней гиперборейской цивилизации; так что здешние камни и скалы овеяны поистине допотопными преданиями…
К.К. Быструшкин, исследующий космологический комплекс Страны Городов (Аркаим и Страна Городов открыты на Южном Урале в последнее двадцатилетие ХХ века), обратил внимание на то, что отдельные горы Северного Урала, вовсе не самые высокие и не самые красивые, но отмеченные в мансийской мифологии в качестве священных, почти все расположены вблизи меридиана Геометрического центра южной Страны Городов. И интересно, что самая священная из этих гор Тагг-Талох-Ялпинг-Нер-Ойка — святой хозяин (Дух) в верховьях Северной Сосьвы — лежит точно на этом меридиане. Еще интересней то, что Ялпинг-Нер имеет редкую подковообразную форму с двумя вершинами. Точно так же устроена на Урале только гора Иремель-Тау, а ее участие в космологической геодезии несомненно.
Сама вечность камня заставляет ждать от него вестей. Наше полное согласие с тем, что горы многое помнят, а камни знают, включает в себя надежду на то, что они заговорят… Великий Гете в “Римских элегиях”, вступая в беседу с Римом, в первую очередь обращается к камню:
Камень, речь поведи! Говорите со мною, чертоги!
Улица, слово скажи! Гений, дай весть о себе!
Мандельштам слышит целый хор:
Орущих камней государство —
Армения, Армения!
На патетическую жалобу В.Маяковского: “Улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать” — скульптор Шадр отвечает совершенно определенно: “Булыжник — оружие пролетариата…”.
Греческий Гермес (от слова “герма” — каменный столб, знак, стоящий на границе миров земного и подземного), проводник из мира живых в мир мертвых, страж у последних ворот, глашатай воли богов, был и богом красноречия. Египетский Тот, отождествляемый с Гермесом, тоже сопровождающий души в царство мертвых, был богом мудрости и письма, он научил людей искусству слова.
Легенды утверждают, что скрижали — письмена на камне — действительно существовали. Еще до великого потопа все главные и тайные знания о земле и жизни записаны были на двух каменных столпах. После их гибели египетский Гермес Трисмегист, тоже посвященный в великую тайну, записал ее — уже в краткой форме — на камне-изумруде, но, опасаясь, что люди не смогут понять сокровенных знаний, или — хуже того — используют их во зло, приказал похоронить изумруд вместе с собою. Говорят, что великий камень будто бы достали из могилы и некоторое время им владел Александр Македонский, почему и достиг таких удивительных успехов… Еще говорят, что знаменитый изумруд находился у арабов, и отсюда их чрезвычайные знания математики и астрологии.
И пророк Моисей, проведший три раза по сорок дней на горе Синай, получил от Бога скрижаль — самим Богом начертанные заповеди, написанные на этот раз на сапфире или лазурите. И этот камень потерян. Но само слово “скрижаль” осталось в языке и прямо по словарю обозначает “камень, плита с письменами”, то есть законное единение СЛОВА и КАМНЯ — самого великого и вечного, нажитого человеком, и самого непоколебимого из всего, сотворенного природой.
Земные владыки, желая уподобиться царям небесным, тоже оставляли надписи на камне. Свод законов Хаммурапи (XVIII в. до н.э.) начертан на массивной черной базальтовой стеле, высотой немного более двух метров: сорок девять столбцов клинописного текста, и над ним — в верхней части стелы — сам царь Хаммурапи перед богом Солнца Шамашем; царь стоит, бог сидит на троне на вершине горы… Часть текста сколота победителями-эламитами, сокрушившими Вавилонское царство, но и в таком, усеченном, виде свод законов Хаммурапи выглядит чрезвычайно значительно. Во всяком случае, мы имеем достаточно серьезное представление о древней юриспруденции. Кстати, “око за око, зуб за зуб” — это как раз из тех законов…
Черный обелиск моложе стелы Хаммурапи на тысячу лет и сообщает о действиях ассирийского царя Салмансара III, в свое время оказавшего помощь библейскому царю Ииуе, по велению бога покаравшего святотатцев Ахава и Иезавель. Обелиск сделан из черного известняка; высота его 2 м 12 см, на его четырех гранях расположены надписи и 20 рельефных панно.
Мы пишем на камне и сегодня, просто наши нынешние “скрижали” откровенно скромны и утилитарны рядом с древними. Но любая мемориальная доска — нечто среднее между могильным камнем и справкой с места жительства — обретает значительность и монументальность именно за счет камня. “В этом доме жил…”: бессмертная душа явно тяготеет к слову и к камню.
Предания не знают предела. Мы постоянно встречаемся с продолжением разоблаченных и отверженных мифов. Ученые не просто назвали письменным (или еврейским) камнем живописную разновидность гранита, где четкие полосы и клинья кварца, проросшие в полевой шпат, образуют картину чрезвычайно похожую на письмена; но очень долгое время искренне пытались их прочитать…
Академик дизайна, профессор Московского полиграфического института Евгений Доббровинский предложил своим студентам поштучно, долго и внимательно рассмотреть гальки, собранные им на черноморском берегу и среди каменных морщин и прожилок узнать очертания букв нашего алфавита. Они нашлись, все 32 буквы; у каждого студента свой вариант; лучшим оказался у Татьяны Татаренко. Ее шрифтом уже пользуются, его заметили в Китае и в Корее, его узнали.
Ничто проще и убедительней, чем камень, не доказывает, что главное в сути, в глубине, внутри: в каждой десятой (если не в пятой) гальке, поднятой на берегу в Херсонесе или Фиоленте, находится меленькая жеода, заселенная чистыми, быстросияющими кристаллами хрусталя, устремленными в свое каменное небо.
Ничто — ни ветер, ни вода, ни трава — не близки слову так, как камень. За камнем, обладающим определенной, четкой, очень явной, яркой и устойчивой формой, стоит долгая история, длящаяся во тьму, в землю, в геологическое время, в бездну… Слово с его почти шевелящейся плотью (зыбкостью предлогов, мощностью суффиксов и подвижностью флексий) распирает постоянно назревающее содержание, поддерживаемое коллективным опытом и памятью крови. Они, слово и камень, глядятся друг в друга, словно в волшебное зеркало, они, подступающие с разных сторон, сталкиваются в одних воротах, которые одновременно вход и выход.
Истинные поэты это знают и в тех случаях, когда речь заходит о так называемом генезисе поэтической мысли, говорят о движении, сдвигах, материальной структуре, пластах и слоях, то есть о геологии. Канонического определения поэзии не существует, предположение о том, что она вообще не есть род искусства, почти прижилось в нашем культурном обиходе. Испанский поэт Элесио Диего уверен, что она единственная позволяет человеку оценить чудо жизни во всей полноте. (Плиний Старший говорил то же самое о камне и природе.)
“Зернистые примеси и лавовые прожилки указывают на единый сдвиг, или катастрофу, как на общий источник формообразования.
Стихи Данте сформированы и расцвечены именно геологически. Их материальная структура бесконечно важнее пресловутой скульптурности.
…Представьте себе монумент из гранита или мрамора, который в своей символической тенденции направлен не на изображение коня или всадника, но на раскрытие самой внутренней структуры самого же мрамора или гранита”. Это говорит Мандельштам о Данте, великий поэт о великом поэте, то есть именно по сути дела: “Она [“Божественная комедия”] есть строжайшее стереометрическое тело, одно сплошное развитие кристаллографической темы. Немыслимо объять глазом или наглядно вообразить этот чудовищный по своей правильности тринадцатитысячегранник”.
Нет смысла объяснять этот геологический пыл богатством воображения или чувством протеста против прозекторского принципа деления поэтического творения на форму и содержание, потому что с другой — с геологической стороны (со стороны камня) следуют не менее неожиданные откровения.
Разве законы строения кристаллов не объясняют структуру наших хореев и ямбов? Разве ударные и неударные слоги в поэтической строке чередуются не так же, как катионы и анионы? И разве есть гармония, более внятная для человека, чем поэтическое творение и кристалл?
Немецкий минералог профессор Г. Амштульц уже давно отметил замечательное сходство ритмических рисунков стихов Катулла с цепочками кремнесодержащих тетраэдров в силикатных структурах. И, наверное, возможно поверять поэзию законами симметрии и кристаллографии, но и без того ясно, что “Снежная маска” Блока живет, как друза горного хрусталя, а лермонтовский “Сон”, где человек в предсмертном сне видит другого — родного и живого, зрящего уже в своем сне его неотвратимую смерть, — безусловно фантом: там тоже чудо кристалла, растущего внутри другого кристалла, наполняет его пространство новым и пророческим смыслом.
О камнях написано много книг разного достоинства; все они набиты загадочными, интригующими, смущающими разум подробностями; иные читаются, что называется, взахлеб, куда там “Трем мушкетерам”; и всякий раз добросовестное указание автора: “Мифы. Легенды. Суеверия” только укрепляют наш любовный пыл — мы немедленно находим себе союзников в темноте тысячелетней истории.
Уже первое упоминание о камне в литературе подтверждает наши самые дерзкие предположения относительно его сущности. В “Эпосе о Гильгамеше” — а это третье тысячелетие до нашей эры — камень растет и цветет в подземном царстве на самой границе миров — жизни и смерти.
На двенадцатом поприще свет появился,
Поспешил он, рощу из каменьев увидев:
Сердолик плоды приносит;
Гроздьями увешан, на вид приятен.
Лазурит растет листвою —
Плодоносит тоже, на вид забавен.
Гильгамеш, проходя по саду каменьев,
Очи поднял на это чудо.
Пять тысяч лет спустя Бажов в своей “Малахитовой шкатулке” расскажет о тех же каменных деревьях и цветах, живущих под нашими Гумешками и Змеиной горкой, но тоже непременно под землей, в преисподней, в горе.
На Урале с давних пор известно: гора и под землей гора. В “Эпосе о Гильгамеше” дорога по царству смерти, подземному, конечно, называется горной.
Во времена создания “Эпоса о Гильгамеше” в Шумере знали камень в качестве строительного материала (“огражденный Урук”), материала, годного для изготовления украшений (“надела украшения, достойные груди”, колесница “с золотыми колесами, с янтарными рогами”); там разбирались в рудах и металлах (“Секиры отлили большие, топоры они отлили во три таланта”); имели представление о метеоритах (“Как камни с неба крепки его руки”) и даже писали на камне (“Рассказ о трудах на камне высек”); и все эти полезные и ценные свойства камня — цветение в том числе — считались естественно ему присущими. В древние времена мир воспринимался цельным со всеми чудесами и тайнами, так что никакой мистики и фантастики в нашем нынешнем понимании просто не существовало. Платон полагал, что камни живые и возникли под воздействием животворящего духа, исходящего от звезд Вселенной. Живыми его (камень) считали Теофрас и Аристотель и верили в его чудодейственную силу. Фалес из Милета отмечал, что у магнетита есть душа, точнее, “некое подобие души”…
Те же Теофраст и Диодор Сицилийский не сомневались в том, что хрусталь — это окаменевший лед, что он “делается из наичистейшей воды, в лед обратившейся от стуж, но силою огня божественного”. Плиний Старший допускал существование камней столь редких, что их можно найти лишь в пасти дракона или в глазах птиц; полагал, что асбест растет в пустынях Индии, обитаемой змеями, где никогда не падает дождя, поэтому он привык к жару и не боится огня…
Подобные представления о камне выглядят несколько наивными, но уж никак не умозрительными. Порой кажется, что древние мудрецы пересказывают уже не известную нам еще более древнюю геологию, подобно тому, как Платон пересказал сведения об Атлантиде, услышанные им от египетских жрецов. Во всяком случае современные геологи, установившие точную картину происхождения золота, с удивлением вспомнили о Геродоте (484—425 гг. до н.э.), в свое время отмечавшем, что золото ежегодно прорастает из земли ветвистыми колосьями и, созрев, осыпается золотыми зернами. Картина оказалась похожей на правду, с той только разницей, что настоящие золотые колосья прорастали и ветвились в недрах земли, в толще горных пород.
Красивый и таинственный камень заставлял мыслить красиво, однако древние философы сочинительством не занимались и, можно сказать, боролись за чистоту научных знаний. Тот же Плиний Старший отмечал “явный пример бесстыдства волхвов”, утверждающих, будто камень гелиотроп “когда подмешают к нему траву гелиотропий, после некоторых наговоров, соделывает носящего невидимым”.
Античная лирика, живущая параллельно с философией и наукой, в своем отношении к камню целомудренна, почтительна и скупа в деталях. Само утреннее состояние поэзии не допускает формальных излишеств, так что пестрообутые, нежные, прекраснокудрявые, белорукие и звнокоголосые древнегреческие красавицы рубиновыми устами не блещут, и только иногда появляются образы, связанные с камнем (Посидипп, Руфин, Платон, Эринна, Адей):
Точно из мрамора вся и с божественным сходная цветом,
Вся от волос до стопы, полная девичьих чар.
Кто тебя высек нещадно и голою выгнал из дому?
Зрения был он лишен? Сердце из камня имел?
Зато описания изделий из камня совершенны, так же как сами изделия.
Пять коровок пасутся на этой маленькой яшме;
Словно живые, резцом врезаны в камень они.
Кажется, вот разбредутся… Но нет, золотая ограда
Тесным схватила кольцом крошечный пастбищный луг.
Читая обращения, эпитафии и надписи, легко проследить,какими материалами пользовались древнегреческие скульпторы и камнерезы: медь, бронза, золото, серебро, строительный камень, мрамор (“Вы, о колонны мои, вы, сирены, ты, урна печали…”, яшма, берилл (“Трифон заставил индийский берилл превратиться в Галену…”)…
Греческое — пиитетное — отношение к камню прочитывается и в поздней латинской поэзии: так Клавдиан (приблизительно 375—404 гг. н.э.), воспевает особые, присущие только живому существу свойства магнетита:
….
Есть камень, зовется магнитом.
Темный, бесцветный, лишенный красы, украшеньем не служит.
….
У железа он заимствует жизнь, и сила железа
Пищею служит ему.
Хрусталю он посвящает чуть ли не оду, при этом в семи частях.
Влага, что влаге навек темницею родственной стала,
Ты, что водою была, что осталась водой,
Что победило тебя? Каким непонятным искусством
Твердым и жидким мороз сделал чудесный кристалл?
Что за внутренний жар уберег в безопасности воду?
Нот какой иль Зефир лед растопил изнутри?
Где, в каких тайниках сокровенным движимый жаром
Иль отвердел самоцвет, иль оттаял внутри?
…
Не презирай этот каменный шар: он затмит украшенья
Царские, он ценней в море пурпурных камней.
Грубый булыжник, бесформенный лед, в его очертаньях
Прелести нет, но внутри редкостный кроется клад.
И каждый раз повторяет в поэтической форме точку зрения древнегреческих философов.
В Священном писании постоянно фигурируют камни: царица Савская привозит драгоценные камни в подарок царю Соломону; сам Соломон дарит драгоценные камни своей возлюбленной, украшает камнем храм; камни украшают Небесный Иерусалим. Облачение первосвященника Аарона у древних иудеев изобилует камнями: на его специальном нагруднике в золотые гнезда вставлены двенадцать камней, и на каждом имя одного из двенадцати колен Израилевых. Вот эти камни: в первом ряду — рубин, топаз и изумруд; во втором — курбункул, сапфир, алмаз; в третьем — яхонт, агат, аметист; в четвертом — хризолит, оникс, яспис. Одежда первосвященника символизирует верховную власть над народами: все камни бесценны, все прекрасны…
Любовь к камню в те времена естественно включала и склонность к красоте, и влечение к власти, роскоши и тайне, и научный интерес, и чисто прагматическое понимание того, что мощь государства зависит от земельных богатств: во всяком случае, внимание к наличию полезных ископаемых и способам их добычи прослеживается чрезвычайно четко.
Аргонавты устремились в Колхиду за золотым руном: стало быть, цену золоту знали. Платон (диалог “Критий”), рассказывая о счастливой и богатой Атлантиде, отмечает, что на этом острове имелось сырье для получения всех металлов, в том числе “то, что ныне известно лишь по названию, а тогда существовало на деле: самородный орихалк”. В трактате “Экономика” (приписывается Аристотелю) отмечается, что основой процветания является данное природой: в первую очередь — обработка земли, во вторую — недра земли, земельное богатство. Гомеровские герои — медношлемные, меднообутые, с бурными пиками, со щитами, украшенными медными полосами и бляшками… с мечами (“с рукояткой серебряногвоздной, с лезвеем медяным…”), разбирались в металлах и рудах. В “Одиссее” (медный век уже кончился) Гомер (VIII век до н.э.) упоминает процесс изготовления металлического оружия:
Так расторопный ковач, изготовив топор иль секиру,
В воду металл (на огне раскаливши его, чтобы двойную
Крепость имел) погружает, и звонко шипит он в холодной
Влаге…
Эсхил тоже воздает должное рудам. В “Эвменидах” после того, как страшный спор богов (по поводу убийства Орестом своей матери Клитемнестры, в свою очередь мужеубийцы) завершился миром, хор призывает на землю и народ всевозможные блага, естественно, и руды.
Откройся людям, о земля богатая!
Руд тайник бесценный,
Гермий, недр вещун; яви!
Интерес к камню — минеральному сырью со временем возрастал: Б.М. Ребрик в замечательно интересной книге “У колыбели геологии и горного дела” сопоставляет поэмы Гомера (VIII в до н.э.) с “Энеидой” Вергилия (70—19 гг. до н.э.). Так вот Гомер упоминает 16 названий минерального сырья (чаще всего, разумеется, медь, после нее золото, серебро, камень, железо), Вергилий — уже 22 вида, причем медь решительно уступает место золоту. Плиний Старший век спустя после Вергилия упоминает уже сотни видов минеральных веществ, правда, писал он не поэмы, а “Естественную историю” (сведения по географии, зоологии, ботанике, этнографии, минералогии и искусству), из 37 книг которой 5 посвящены камню: книга 32-я — меди, железу, свинцу; 33-я — благородным металлам; 35-я — благородным камням…
Что же касается Лукреция Кара (ок. 96—55 гг. до н.э.), поэта, философа-материалиста, автора знаменитой поэмы “О природе вещей”, то его атомистическая теория, имеющая всеобщее значение, разумеется, относится и к камню. “Материя частью является в виде первичных телец, а частью собрание телец таких представляет”. Далее: “Мир не коснеет в одном положении. Все преходящее. Все изменяет природу и все к превращенью стремиться”:
Разве не видишь ты, как побеждаются временем камни?
Как разрушаются башни и как выветряются скалы?
Но огромное значение камня (полезных ископаемых) Лукреций признает и рассказывает историю их освоения.
Кроме того были найдены: золото, медь и железо,
Вес серебра вместе с ним, также свинцовая тяжесть…
… такие металлы легко поддавались
И не могли равным образом вынести грубой работы.
Медь же ценилась дороже тогда. Бесполезное злато
Было в полнейшем презрении, так как легко притуплялось.
Нынче ж медь малоценна, а золото в высшем почете.
Так изменяет течение времени ценность предметов.
…
Нынче тебе я скажу, как открыта природа железа…
Однако нравоучительный материализм Лукреция загадок камня не отменил; напротив, сделал интерес к нему более целенаправленным. Атомистическая теория в сумме с представлениями о симметрии, известными еще в Древней Греции, почти обещают кристаллографию. А интерес к кристаллам известен с самых дальних времен. Не случайно стихи о кристалле приписываются самому Орфею, которого, по преданию, слушали даже животные, растения и камни.
В руки возьми ты кристалл, несравненный, сияющий камень.
Отблеск небесных лучей заключен в этом камне чудесном.
Радует сердце богов его неземная прозрачность.
Если с кристаллом в руке подойдешь ты к священному храму,
Просьбе смиренной твоей никогда небеса не откажут.
Слушай теперь и познай камня волшебную силу.
Хочешь ли пламя извлечь, не боясь разрушений пожара?
Установи же кристалл пред корою смолистой.
Падает луч на кристалл, отражаясь от жаркого солнца,
И, проходя сквозь него, на кору ослепительно светит.
После и луч, и смола, вместе сойдясь, образуют
Дым, а затем — огонек, а затем — всепобедное пламя…
Дивный огонь снизошел к нам с высоты первозданной.
Наш роман с камнем не был ровным, но не остывал никогда. В персидско-таджикской классической поэзии, в этом общем розовом саду центрально-азиатской культуры камень был главным знаком красоты, здоровья, силы и страсти. Вот молодость в представлении Саади:
Как роза, цвел, был телом, как хрусталь.
Два ряда жемчугов во рту имел я.
А это любовь у Низами:
Твоя краса — моей мольбы Кааба
Моя болезнь — ты также и бальзам,
Хрустальный кубок всем моим слезам.
В комментариях и пояснительных словарях, сопровождающих издания Рудаки, Фирдоуси, Хакани, Омара Хайяма, Саади, Хафиза и других великих представителей персидско-таджикской поэзии традиционно говорится, что лал (драгоценный камень: шпинель, рубин) служит метафорой для уст красавицы. “Рот рубиновый — радость Хафиза…”, “Прикован взгляд к рубинам уст…”
У Фирдоуси:
Как роза с сахаром — ее уста:
Жемчужин полон ларчик нежный рта.
Она рубином перлы прикрывала,
Вся, как звезда любви, она сияла.
Только восток — дело тонкое, и люди, способные на такие страсти, знают, что человеческая жизнь коротка, а красота мгновенна (“потускнел смарагд горячих уст…”), что все мы — дети Земли (“Я глиногубый, землеликий, тяжелый, с каменной душой…”) и, отблистав, возвращаемся в землю.
У Низами:
Старуха же в отчаянии великом
Над камнем мертвой крови, сердоликом,
Все сделала, что приказала дочь,
И, проводив ее навеки в ночь,
Не жаловалась больше на кончину.
Не ужаснулась, что ушла из глаз
Жемчужина в родимую пучину.
В китайской культуре, преданной идее символической метаморфозы бытия, камень, естественно, соответствующий этой идее, занимает важнейшее место. Нескольких строф из Ли Бо (поэзия эпохи Тан: VII—X вв.: Ли Бо, Ду Фу, Ван-Вэй…) достаточно, чтобы услышать это. Камень в пейзаже (горы, скалы, отдельные камни) живет так же, как на картинах, веерах и вазах: ведь именно так устроена Поднебесная.
Как на картине,
Громоздятся горы
И в небо лучезарное
Глядят.
И два потока
Окружают город,
И два моста,
Как радуги, висят.
Гора Пэнлай
Средь вод морских
Высится,
Говорят.
Там в рощах
Нефритовых и золотых
Плоды,
Как огонь, горят.
Вечный двигатель сравнения останавливается под музыку яшмовой флейты: все возвышенное, благородное, красивое и достойное все равно из яшмы и нефрита: прекрасное вино пьют из яшмовой чаши, любуются яшмовой красотой, и “яшмовое сердце никогда не сможет разлюбить иль изменить”. Камень вечен, он подтверждает бесконечность жизни.
Страна распадается с каждым днем.
Но природа — она жива.
И горы стоят, и реки текут,
И буйно растет трава.
Или:
Слышу: яшмовой флейты музыка,
Окруженная темнотой,
Пролетая, как ветры вешние,
Наполняет Лоян ночной.
Музыка эта слышна и через тысячу лет: даже в сатиричечском романе “Цветы сливы в золотой вазе”, если красавица, то все равно с нефритовым телом, и сходит по яшмовым ступеням.
И, словно изваянные из нефрита,
прекрасные, белые плечи,
И выточенные, как будто из яшмы,
тончайшие пясти красавиц.
Не все поэты дышали в яшмовые флейты, и не всегда они были нужны. Общество, склоняющееся в революцию, желает видеть мир понятным, легко объяснимым и, стало быть, готовым к переделке. Понятно, что французских энциклопедистов не волновали тайны кристаллов и каменных цветов… Однако с появлением романтизма (вызванного к жизни именно разочарованием в возможностях революционного переустройства жизни) и нового романтического героя понадобились новые художественные пространства, ближнее и дальнее зазеркалье: замки, гроты, пещеры, сны, видения, подземное царство, — грозные, неразгадываемые тайны, соответствующие безднам человеческой души… Интерес к камню воспрянул: Новалис с упоением описывает добычу полезных ископаемых; Гофман признает магическую силу камня и преступные наклонности ювелира-убийцы объясняет тем, что его мать, будучи беременной, находилась под странным влиянием драгоценных камней: “все ее существо жадно тянулось к этим сверкающим камням, которые казались ей каким-то неземным даром”. Тяга эта была неодолимой, и однажды, увидев цепь с роскошными самоцветами на груди своего старого обидчика, несчастная женщина вцепилась в них так крепко, что они оба упали, злодей мгновенно умер, и женщина, не имевшая сил выпустить из рук роковые камни, некоторое время пребывала в окостеневших объятиях покойника…
Людвиг Иоганн Тик (новелла “Рунеберг”, 1802 г.) уводит своего героя из культурного, освоенного — человеческого — мира под каменные своды, в гору, во власть Девы Гор, которую “судя по росту, по силе членов, по строгому выражению лица нельзя было почесть смертною…”. При последнем свидании с женой он приносит ей кварц и кремень: “Они состоят из огня и света, улыбка их освещает мрак…” Не уголь и алмаз (читай — тьма и свет), не рубины и гранаты (жар и пламя), но кварц и кремень, по преданию, не просто цветущие на границе жизни и смерти, но безусловно связующие мир людей с иными мирами. Непременным и вернейшим инструментом шаманов, как раз осуществляющих такую связь, является кристалл горного хрусталя — камень магов, просветляющий ум и открывающий третий глаз. Почитаемый на Востоке камень Будды способен снять душевную боль, сообщить человеку спасительную энергию, подсказать правильное решение и даже заглянуть в будущее — это тоже кварц (дымчатый кварц или раухтопаз). Деревья в каменном лесу (таковые есть в США — в штате Вашингтон Айдахо, Аризона; в Китае, Белоруссии, в Украине, в России — на Камчатке и на Дальнем Востоке) из агата, сердолика, аметиста и других представителей группы кварца так похожи на живые, что можно узнать их в лицо: дуб, гингко, пихта, ильм, сосна…
В прежние времена жители Мадагаскара на могилах предков устанавливали кристаллы горного хрусталя, нацеливая их чистыми остриями к небу — с единственной целью: сообщаться с душами ушедших. Много раньше во времена доисторические, дописьменные, по мнению некоторых ученых, в эпоху неолита в Ирландии строили огромные сложные сооружения — гробницы, они же ворота в иной мир, с тем, чтобы духи предков через эти проходы могли возвращаться на землю в поворотные моменты солнечного года. В точно рассчитанное время солнечный луч проникал внутрь святилища и попадал на опять же точно рассчитанное обозначенное место. В сооружении таких святилищ — по всей Западной Европе — кварц использовался чрезвычайно часто, притом в символических целях. В знаменитом Ньюгрейндже солнце проникало в святилище через чердачную щель, закрываемую блоками кварца, а на полу сразу за резным привратным камнем упиралось в кучу кварцевой гальки, уложенной в форме овала и огражденной каменными плитами.
Полный перечень писателей, в чьих произведениях задействован камень, составить невозможно. С.М.Николаев, автор очень увлекательной и заслуженно популярной книги “Камни. Мифы, легенды, суеверия” подсчитал, что только алмаз является “героем” более чем в тысяче крупных литературных произведений. Изящная словесность откровенно пристрастна к камню, но далеко не все они являются полноправными литературными персонажами. Ведь, в сущности, не имеет значения, какие каменья блистали в скандально известных подвесках французской королевы, легкомысленно подаренных ею герцогу Бекингему и возвращенных домой героическими усилиями трех мушкетеров: Дюма писал не про камень… Точно так же М. Пруст, украшая прекрасную герцогиню Германтскую ожерельями из сапфиров и рубинов и каждый раз указывая из чего именно, пишет не о рубинах и сапфирах, но только о Германтах.
Другое дело Г. Флобер. У него описание великолепных драгоценных камней, украшающих и окружающих Саламбо, занимает целые страницы: “чаши с изумрудной виноградной лозой на каждой из шести золотых граней… бассейны со стенками из синих камней, толстые рыбы с пастью, украшенной драгоценными камнями…”
“Среди камней были калаисы, извлеченные из недр горы с помощью пращей, карбункулы, образовавшиеся из мочи рысей, глоссопетры, упавшие с луны, тианы, алмазы, сандастры, бериллы, три рода рубинов, четыре породы сапфиров и двенадцать разновидностей изумрудов. Камни сверкали подобно брызгам молока, синим льдинкам, серебряной пыли и отбрасывали огни в виде полос, лучей, звезд. Нефриты, порожденные громом, сверкали рядом с халцедонами, исцеляющими от яда. Были там еще топазы с горы Забарки для предотвращения ужасов, бактрианские опалы, спасающие от выкидышей, рога Амона, которые кладут под кровать, чтобы видеть сны…”. Сама Саламбо усыпана драгоценностями: “на груди сверкало множество камней, пестрых, как чешуя мурены”. Она, дочь полководца и правителя Карфагена, воспитанница верховного жреца, существо почти неземное, она живет в недоступном мире красоты, чистоты и тайны, поистине в мире камня. А он — варвар, солдат и предводитель варваров. Он пришел разрушить Карфаген. Их разделяет все. Их соединяет страсть. Она появилась в его палатке — сокровище и сокровищница: “Ее глаза лучились подобно ее бриллиантам; блеск ее ногтей продолжал игру каменьев на ее пальцах…” А он в поту, в могучих мышцах, на его руках вены переплетаются, как плющ на ветвях дерева, у него колени тверже мрамора…
Они умрут почти одновременно: она на троне, окруженная победной славой, он — после страшных пыток, но его прекрасное, истерзанное, изувеченное, оскорбленное тело Флобер опишет с таким же упоением, с тем же напряжением и страстью, как ее сияющие камни.
Понятно, что Флобер, превыше всего ценивший красоту и стилистическую безупречность текста, описывает каменные сокровища древнего Карфагена — белые мраморные террасы, красные двери с медными решетками, порфировые вазы с горящей в них нефтью… серьги Саламбо “с подвесками в виде маленьких сапфировых весов, поддерживающих выдолбленные жемчужины, наполненные благовониями”, — точно сообразуясь с эстетическими и научными законами давно минувшей эпохи. Обратясь к теме Карфагена, Флобер изучил огромное количество современной ему и — в переводах и подлинниках — древней литературы, в том числе, разумеется, “Естественную историю” Плиния и “Трактат о драгоценных камнях” Теофраста.
Для Оскара Уайльда (его знаменитый роман “Портрет Дориана Грея” вышел в свет через тридцать лет после флоберовской “Саламбо”) камни — все эти “оливково-зеленые хризобериллы, которые при свете лампы становятся красными, кимофаны с серебристыми прожилками, фисташковые перидоты, густо-розовые и золотистые, как вино, топазы, карбункулы, пламенно-алые… огненно-красные венисы…” — воплощение красоты совершенной, но уже невозвратной: “Как красива была когда-то жизнь!..” Уайльд мог не сверяться с античными и средневековыми текстами, историческая достоверность мало его занимает: змеи, “с вросшими в их спины изумрудными ошейниками”, алмазы, способные сделать человека невидимым, белый камень, извлеченный из мозга убитой жабы, являющийся вернейшим противоядием, и плащ Ричарда Второго, сплошь покрытый лалами, — в равной мере являются знаками навсегда ушедшего времени. В мире больше нет целомудренных женщин, глядящихся в зеркала из хризолитов и сапфиров, нет и отважных мужчин, которые, собираясь на соколиную охоту, натягивали перчатки, до локтя унизанные драгоценными камнями. Подлинники остались в прошлом. Человек, с легкостью соглашающийся на подделку, не достоин истинной красоты, и не случайно расшитый жемчужинами костюм французского адмирала Анн-де-Жойеза для Дориана Грея служит лишь маскарадным костюмом: герой Уайльда играет в красоту, более чем живет ею. Об этой опасности — вытеснении подлинников подделками — говорил Д.Н.Мамин-Сибиряк, заслуженно именуемый “певцом Урала”, т. е. Камня, и являющийся его, камня, почитателем и защитником. “Портрет Дориана Грея” вышел в свет в 1891 году, “Самоцветы”, очерк Мамина-Сибиряка, — в 1890-м, и уже тогда уральский писатель устами своего героя, старого коллекционера, определяет подделку природного драгоценного камня как безусловный знак грядущего всеобщего расчеловечивания. Для него это страшнее, чем подделка вина, чая, цвета волос, даже картофеля, куриных яиц и устриц, чем “занимаются, извините за выражение, просто жулики… тут дело совсем в другом: надо все фальшивое!..”
В конце ХХ века английский писатель-фантаст, ученый, лауреат Нобелевской премии, Артур Кларк, известный своими предсказаниями (сам он их считает результатом точных расчетов), частично уже сбывшимися, заметил, что в 20-е годы XXI столетия наука откроет секрет производства драгоценных камней, в результате чего природные камни разом потеряют цену. Получается, что Мамин-Сибиряк с опережением на сто лет оценил предсказанное Кларком открытие и его нравственные значения: фальшивые люди — фальшивые камни, и если “все на свете будет фальшивое, то жить не стоит”.
Символ подлинника видит в камне А.И.Куприн и, обрушивая на читателя блистающий, плотный — не продохнуть! — звездный дождь самоцветов (анфракс, священный камень земли Офир, Мгнадис-Фза, притягивающий серебро, “камень Шамир — свет солнца, сгустившийся в земле и охлажденный временем”), пускай повторяясь, пускай вслед за царем Соломоном сравнивая камень с женщиной и женщину с камнем (“как башня Давидова”, “как свет солнца”, “как полки с развернутыми знаменами”, “как губы твои после ночи любви”…) все равно говорит о том, что красота — сокровище не меньше, чем смагарды и что истинная любовь не имеет цены.
Он расскажет об этом дважды: на материале легендарном (“Суламифь”, 1908 г.) и современном ему (“Гранатовый браслет”, 1910 г.). Единственный в браслете зеленый гранат, среди красивых, обычных красных, редок и одинок так же, как всепоглощающая, одна на всю жизнь, смертельная (но это не важно) любовь в мире пылких, придуманных, нервных, жестоких и легких любовей…
Красный гранат по всем источникам камень отличный: символизирует страсть, любовь, красоту, упорство, постоянство и верность; он лечит многие болезни, отгоняет дурные мысли, сообщает счастье в супружеской жизни и пробуждает любовные страсти. Возможно, втайне надеясь на это, Гете, влюбившись в Ульрику фон Левецофф (ему 75 лет, ей — 17), подарил ей гранатовые украшенья. Семейного счастья подарок им не принес: прелестная Ульрика отказала своему великому жениху, а других почему-то не случилось…
Куприн не уточняет, к какой разновидности зеленых гранатов относился его камень, но указывает, что “он имеет свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжелые мысли; мужчин же охраняет от насильственной смерти”. Интересно, что княгиня Вера, которой был подарен браслет, его при себе все равно не оставила.
Н.С.Лесков, всю жизнь болеющий за судьбу России, опасавшийся того, что легендарная широта русской души доведет нас до того, что Россия — Рассея — не приведи Бог! — действительно станет Рас-сеей, рассеется и перестанет быть, истолковал камень александрит как вещий русский камень: “…в нем зеленое утро и кровавый вечер…”. В Европе александрит считался камнем, символизирующим влюбчивость и ревность; в России — одиночество, но только в том случае, если носится одно — единственное (именно с александритом) кольцо. Камень был найден на Урале 17 апреля 1834 года в день совершеннолетия императора Александра II, тогда еще наследника престола. Царствование его началось прекрасно, но пророчество гласило, что царь переживет шесть покушений и умрет после седьмого “…в красных сапогах…”. Взрыв бомбы был страшен: низ живота, ноги — все истерзано, все залито кровью. Камень александрит меняет цвет от радостного изумрудно-зеленого утром до кроваво-пурпурно-малинового вечером…
Пророчество — не досужий вымысел, это наше представленье о будущем. Совсем не случайно камень все чаще выступает в роли тезавратора, воплощенных денег, и сюжет — погоня за богатством — становится стандартным. Изобретательный Конан-Дойль и глубокий, великодушный Стивенсон приняли его (этот сюжет) как знак времени; в ХХ веке он широким фронтом уйдет в кинематограф и криминальное чтиво. Даже С.Фитцджеральд, любивший богатство так же упорно и страстно, как иные любят красоту или тайну, сделавший символом этого самого вожделенного богатства не отдельный бриллиант, не сундук с драгоценностями, но целую алмазную гору (рассказ “Алмазная гора”), не сумел сказать ничего, кроме всем давно известного, что богатство развращает, а богатство абсолютное развращает абсолютно.
Уровень общественного сознания и развитие науки оказывают влияние на литературу, как научную, так и художественную: желание понять и стремление представить предмет подлежащим обязательному пониманию и понятым говорят на разных языках.
После полного утверждения материализма магия камня вместе с герметизмом, нумерологией и прочей, как тогда казалось, обветшавшей мудростью была объявлена продуктом сознания воспринимающего, но не мыслящего и осталась полностью в ведении молвы и литературы, преимущественно высокой поэзии, потому что обе они (и молва и поэзия) неразрывно связаны с языком и руководствуются природным слухом более, чем практическим смыслом.
Язык отражает наше особое отношение к камню: мы говорим “краеугольный камень”, “камень преткновения”, “камень на сердце”, “как камень с плеч”, “как камень в воду”, “нашла коса на камень”, “камни возопиют”, “время разбрасывать камни и время собирать камни”… Названия камней, поставленные в ряд, сияют как гвардия на параде: яхонт, смагард, адамант, изумруд; яспис, берилл, кахолонг, лазурит; оникс, гранит, падпараджа, топаз; мрамор, сапфир, родонит, малахит; сардер, кремень, турмалин, лабрадор…
И дело тут не только в фонетической безупречности — наши травы и деревья носят не менее звучные имена: таволга, сныть, повилика, полынь…липа, рябина, сосна, кипарис… — дело в абсолютной самодостаточности, в тронной недоступности, заставляющей соблюдать дистанцию, в полной невозможности приспособить к каменному имени уменьшительный или ласкательный суффикс. “Сосенка”, “елочка”, даже “дубок” — формы широко употребляемые. “Березонька” и “рябинушка” — признание в любви. “Славненький рубинчик” — только невежество и безнравственность. За рубином стоят смерть и страсть: “рубиновые уста” потому и не померкли за тысячу лет, что тайный огонь, стянутый непременной рифмой “кровь-любовь”, живет в нем (рубине) как колос в зерне. Поэтому “Сам в рубище, любимый конь в рубинах” — не просто блистательно организованная строка, но история Казбича и Карагеза, роман со смертельным исходом и, если хотите, восточный кодекс чести, где благодарность вмещает в себя мужество, щедрость и верность.
В другом случае тоже одна строка (А. Межирова) разом разрушает романтический ореол Кармен: она не выдерживает сравнения с камнем.
Красавица, ты скажешь? Ну едва ли…
Вот камни в серьгах, правда, хороши.
Поэт Иннокентий Анненский в сиянии аметиста (лиловом, светло-лиловом, фиалковом, и если камень уральский, то еще и “с лиловыми искрами”) видит обещание еще неведомых нам духовных свершений.
И, лиловея и дробясь,
Чтоб уверяло там сиянье,
Что где-то есть не наша связь,
А лучезарное слиянье…
И.А.Бунин был чрезвычайно внимателен к камню и видел в нем сосредоточие могучих и нездешних сил.
Бесцветными играл заветный перстень мой,
Но затаенными лучами:
Так светит и горит сокрытый полутьмой
Старинный образ в царском храме.
И долго я глядел на этот божий дар
С тоскою смутной и тревожной,
И опускал глаза, переходя базар,
В толпе крикливой и ничтожной.
Поэты вообще предпочитают драгоценному камню КАМЕНЬ, по крайней мере как явление более многозначное. Тут А.Тарковский сказал за всех:
Камень лежит на дороге.
Под этим камнем — клад.
Что полностью согласуется с тысячелетней молвой (мифами, преданиями, бывальщинами и рассказами на лесных тропах и автобусных остановках): меч-кладенец лежит под камнем, меч короля Артура, с помощью которого он утвердил свое владычество над Британией, — под камнем. Пророчество о священной Шамбале спрятано под камнем Гума. Под лапой египетского Сфинкса (а он высечен из цельного камня) находится тайное помещение, где хранятся сведения о будущем человечества. Находящиеся в сомати представители давно исчезнувших цивилизаций (Э. Мулдашев. В поисках города богов.) укрыты в гималайских пещерах, входы в которые закрыты камнем. Н.К.Рерих в своих далеких горных путешествиях постоянно упоминает рассказы о тех, что скрыты камнем. Он же говорит о горных, подкаменных кладах: уже не о золоте и драгоценных камнях, но о знаниях, способных сделать человечество сильнее и добрей.
Согласно монгольским и тибетским преданиям Гессар-хан откроет горные тайники, когда будет знак, — воинство Северной Шамбалы принесет копье спасения. Знающие люди в заповедных местах веками ждут знака.
Центрально-азиатская экспедиция Н.К. Рериха в 1925—1928 годах пронесла по этим местам священный Камень, явившийся на Землю будто бы из созвездия Ориона и призванный сплотить человечество в последней борьбе со злом. “Пророчества о Шамбале” Рериха с этого и начинаются: “Посмотрите на дорогу — идут носящие камень”.
Поэтов сравнивать нелепо: над каждым своя звезда. Скажем, наших символистов, искренне полагавших, что возвышенных идеалов легче достичь, если отделить вечное от вещного, мало интересовал камень.
Марина Цветаева, вопиющая, стенающая и восклицающая более, чем вслушивающаяся, никогда никому не уступавшая главенствующего, первого — Человеческого, своего — места, по-своему была привязана к камню и даже соглашалась с общепринятыми оценками:
И для нее мрамор Каррары был знаком высокой породы (“После мраморов Каррары как живется вам с трухой гипсовой?..”), а хрусталь — мерилом чистоты и твердости:
Процветай, народ, —
Твердый, как скрижаль,
Жаркий, как гранат,
Чистый, как хрусталь.
Она не хочет никаких неожиданных значений, потому что будь он хоть трижды камень (“Каменногрудый, каменнолобый, каменнобровый…”), хоть целая гора, он нужен ей только как памятнику пьедестал — чтобы дальше видеть и быть видимой издалека:
Дай мне о горе спеть
На верху горы.
Эти пеплы сокровищ,
Утрат, обид.
Это пеплы, перед коими
В прах — гранит.
Одинокая и единичная в своей страсти и в своем страдании, бездомная и неимущая, в конце жизни почти крик и дух, она выломилась из этой жизни “каменной глыбой серой” — все равно плоть от плоти — “с веком порвав родство”.
Могила ее потеряна — некому было присмотреть, — но место, которое она для себя выбрала, не забыто и помечено камнем: “Здесь хотела лежать Марина Цветаева”.
О. Мандельштам, самый преданный, благодарный, каменнообязанный в нашей поэзии, свой первый поэтический сборник бесстрашно назвал “Камнем”, и он, этот сборник, если вспомнить, что скрижаль — камень с письменами, выступает в качестве зеркала, подносимого к остывающим губам для того, чтобы услышать, есть ли за ними жизнь, и в нашем случае безусловно утверждает, что жизнь есть. Для Мандельштама камень — твердыня и опора, он, живущий всегда, принадлежит Большому времени и разным временам; не случайно поэт, многократно упоминая глину, слюду, изумруд, известняк, сланец, песчаник, алмаз, гранит, охру, хрусталь, соль, кремень, олово, золото, мел, песок, особо отличает кварц (хрусталь) и кремень, те самые, что, согласно представлениям древних мудрецов, связывали миры и времена…
То, что я сейчас говорю, говорю не я,
А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы…
Близость камня и слова — для него явление бесспорное; он и вызревание слова понимает как процесс геологический:
В земной коре юродствуют породы,
И как руда из груди рвется стон.
Так что умирание — окаменение века (“Век — известковый слой в крови больного сына твердеет…”) — только часть этого процесса, нечто похожее на формирование осадочных пород.
Для него камень занимает место в культуре: “Армянский язык — неизнашиваемые каменные сапоги… толстостенное слово прослойки воздуха и полугласных”; “твердокаменность членораздельной речи…”, “язык булыжника…”, “хрусталь высоких нот, в эфире укрепленном…”…
Как землю где-нибудь небесный камень будит,
Упал опальный стих, не знающий отца…
Именно по камню он узнает слышимую, обжитую — РОДНУЮ — землю: каменные отроги Пиэрии, каменная Трезена, зернистый гранит дантовской Флоренции, каменистый Крым, Феодосия, сверкающая белыми и розовыми камнями, сплошь каменная Армения (“Прекрасной земли пустотелая книга, по которой учились первые люди…”), великодержавный Петербург (“Медный всадник и гранит”), наконец, сама Россия:
Россия, ты — на камне и крови —
Участвовать в твоей железной каре
Хоть тяжестью меня благослови!
Строки эти часто цитируют для подтверждения безысходно трагической судьбы поэта. Она действительно была трагической. Но безысходной она не была. Выполняя высокую миссию поэта, склеивая и связывая позвонки разрывающегося времени, он твердо верил в культуру и землю, в слово и камень: “камни, чтобы строить …”, “Кровь-строительница хлещет горлом из земных вещей…”
Даже в самые гибельные времена, когда “в черном бархате советской ночи”, в смертельной всемирной пустоте, когда дорога по ночному Петербургу пуста, как горная дорога Гильгамеша, — “Мне не надо пропуска ночного, часовых я не боюсь…”, — даже здесь он видит в камне последнего советчика и опору.
Народу нужен свет и воздух голубой,
И нужен хлеб и снег Эльбруса.
И не с кем посоветоваться мне,
А сам найду его едва ли:
Таких прозрачных, плачущих камней
Нет ни в Крыму, ни на Урале.
Уральские горщики, к слову, придерживались совершенно противоположной точки зрения: “На Урале есть все. А если чего нет, значит, не доискались еще”. Но горщики с поэтами, как правило, не встречаются, хотя работают поэты — со словом, горщики — с камнем, т. е. с родственным друг другу материалом…
“Поэта далеко заводит речь…” Детская доблесть Мандельштама — отказ от изучения иврита — был началом героического служения русскому языку и российскому духовному пространству, и это служение объясняет его постепенное движение от счастливой Эллады и знакомой Европы, от вечных соборов Софии и Петра, от державного Петербурга и лапчатой Москвы к плечистому Поволжью, к берегам зубчатой Камы, в “долговечный Урал, населенный людьми” — “туда, где течет Енисей. Где сосна до звезды достает…”.
Он погиб в лагере под Владивостоком и, безымянный, закопан в общей яме. Существует около десяти версий его гибели; некоторые утверждают, что видели поэта на страшной барже, везущей каторжников в Магадан и на Колыму, именно туда,
Где обрывается Россия
Над морем черным и глухим.
Когда-то он написал это, имея в виду Крым. Но по имени его не назвал и две строки — место, где это имя должно быть названо, — навсегда оставил незаполненным…
Впрочем, так всегда и мерили: от камня до камня, “от финских хладных скал до пламенной Тавриды, от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая…”
Россия вся на камне и крови…