Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2004
Анна Карманова родилась в 1983 г. Студентка 4-го курса ЕГТИ (факультет “Литературное творчество”). Дипломант конкурсов “Серебряное перышко” (2000), “Алмазные грани” (2000). Участница Всеуральского семинара молодых писателей (Каменск-Уральский, 2002), Всероссийского семинара молодых писателей (Ишим, 2003), 3-го международного фестиваля детских и юношеских театров “Радуга” (Санкт-Петербург, 2003).
Листья… Куда прячутся маленькие девочки, когда они испуганы? Они прячутся под кровать. А за окном шепчут листья…
— Не вы…
— Не я…
— Никто.
— Не больно…
Уже никому не больно. Хор несмолкаем, недвижим, нигде… Хор нигде и никогда.
Разрушаются дома и разрываются облака на самом интересном месте. И тогда видно, какого они пола… Какого они все пола…
Маленькие испуганные девочки бегут к обрывам… Их не пугает ни ночь, ни ветер, ни шепот листьев. Никак. Сейчас нужно только спрятаться, найти свою кроватку. И только камни…
— Скользко
— Слизью покрыто
— Растоптано…
Маленькие красные башмачки по покрытым зеленым мхом скользким камням. Темные следы израненного мха.
На желтом лежала телом раскрытая кошка, просто сегодня она уже ничего не скрывает, она упала с девятого этажа, неправда ли, ей больше нечего скрывать?.. Черная тень в небо закатом битое в золото…
— Не веришь?
— Не верю…
На коже лежала лунная серебряная тошнота, скользкие клейкие нити скользкой клейкой жидкости на влажных усталых мышцах. Мокрые волосы по сырой могильной земле укутаны в дыхание. Везде скользко.
— Я устал, устал, устал…
— Ничего, моя рука будет гладить тебя…Моя рука оставит тебя без печени, без сладкой печени. Ты же знаешь, у меня очень хищная рука…
Трава липнет к телу, словно черная пиявка, трава распухает от крови, некрепкие ногти — ломаются, выворачиваются с судорогой боли по телу, — пытаются оторвать зверя…
— Звездами по глазам больно!
— А ты терпи.
Сумерки с почасовым молчанием думают, что пришли, но еще не знают — куда…
Белая картинка, размытая черным человеческим телом. И похоже на демона, самозабвенно обжигающегося огнем костра. Когда движение врезается в жизнь, становится уже не важно — зачем.
— Туман, туман, знаешь, он забирает поцелуем в губы.
— Знаю…
— Все целуются с туманом, и ты…
— И я…
— А ты спал с туманом? Знаешь, он немного нежный и немного холодный. Он такой ласковый, когда гладит тебя белыми руками… И губы с белым ободком, словно у мальчика. Ты видел губы мальчика, маленького упрямого обиженного мальчика?
— Нет, я не люблю холодные руки.
— Потому что похоже на мертвого?
— Потому что похоже на мертвого…
Куда-то кричать быстро надоедает. По мосту катят тело. Холодное мокрое тело, только что отпущенное водой по каменному скользкому мосту. Оно даже немного зеленое, совсем чуть-чуть милого зеленого оттенка не повредит мертвой коже, так она смотрится даже более аппетитно… Вкус, как у мятной жевательной резинки, вырезанной из желудка лягушки.
Ангелам воздастся. За труд, как при Че Геваре. Крылья в крови по самые кончики пальцев… И тело резиновой куклой на плечи. Ангелам воздастся.
На каждой тарелке — по труду, кусочек зеленоватой плоти… Приятного аппетита.
— Мне страшно, скажи что-нибудь…
— Что ты хочешь услышать?
Каждый старый дедушка знает, куда прячутся маленькие девочки, когда напуганы. Каждый старый дедушка обязательно найдет свою испуганную маленькую девочку, где бы она ни пряталась… Ночь наполняется шумным дыханием — это они. Они идут смотреть под кровати, под ряды кроватей — каждый под свою — в надежде найти…
Никто из этих старых дедушек никогда не ошибется, они наизусть знают эти кровати, из-под которых очень часто выглядывают ножки в белых колготочках, помнят эти ножки, их гладкую упругую кожу, неподстриженные белые ноготки, которые путаются в жестких курчавых черных волосках, когда играют в игру “Что у дедушки в трусиках”…
Детский плач…
Когда придет добрый старый дедушка — все будет хорошо.
— У тебя бронзовая кожа…
— Это ненадолго, до середины зимы.
— Я устал, устал, ты слышишь? Я требую к себе внимания. Почему ты не смотришь на меня?
— Мы больны, понимаешь?
— Нет!! Если ты о восьмом этаже и стихах, то ведь это шутка! Ты понимаешь? Только не молчи.
— О каких стихах?
— Ну, про пальцы эти. Помнишь?
— Потом, луна сегодня красная.
— Что ты пристал со своей луной?
Дерево за стеклом, если держишь стекло в одной руке, а другой убиваешь комара, пьющего из тебя кровь. Потом кровь размазываешь по стеклу — осень.
Сытые ангелы в петлях висят на дереве под осень. Падают листья со своих мест, нет больше мест листьям. Остаются белые сытые мертвые ангелы на деревьях. На каждой черемухе в садах висят по пятьдесят ангелов, на каждой яблоне по пятнадцать.
Над желтым зрелым полем летает мотылек-самоубийца. У него белые крылья с двумя красными пятнышками, за ним бежит девочка с сачком, спотыкается о сучок дерева и падает. Сухой треск объединяет палочку и косточку… Они так похожи между собой…
— Тебе нужно приглашение, чтобы ты переспал со мной?
— Нет.
— Тогда иди ко мне…
— Не могу… У стен есть уши и глаза, а еще у них есть острые пальцы — они разорвут нас, стоит только почувствовать себя в безопасности, поэтому я подожду, пока ты расслабишь себя, а потом подождешь ты. Будь на страже, кругом одни враги, даже если кругом одни друзья…
— Ты… жесток…
— Я хочу, чтобы с тобой ничего не случилось.
— Что случится, если повеситься на колючей проволоке? Ты как думаешь, будет очень больно? Больнее, чем сейчас?
— Больнее.
— Колкие железные пальчики вцепятся в белое горло, если оно будет белое. Знаешь, оно может быть и красное, и в темную складочку… Горло почти никогда не бывает белым… Купи мне тональный крем… Самый светлый. Я хочу, чтобы мое горло было белым.
— Не надо…
— Мне говорят, что я всех убиваю, каждый день по миллиону человек. Не убью ли я тебя?
— Не говори глупости…
— Я только повторяю эти глупости, так все-таки тебе нужно приглашение?
Около моста стоит помойка, четыре мусорных бака наполнены с горой. Серое небо и дома. Этот город никогда не прекратит свое существование.
Около помойки часто ходят люди. Эти люди скоро могут выйти из колеса Сансары. Их шаги тяжелы, а головы склонены к бакам, они ищут там смысл жизни.
Рядом с этими людьми ходят ангелы. Их немного, по одному на каждую помойку. Они хотят убить тех, кто находит смысл жизни.
Серое утро ничем не отличается от серого вечера или дня. Осень.
Кто-то выбросил на помойку виноград. Целый мешок мелкого черного винограда. Это бывает очень часто, кто-то что-то выбрасывает в эту серую помойку.
Один человек оторвал пальцами виноградину и засунул ее в рот, что может быть лучше маленькой кислой черной ягоды на гниющем сером языке?
На белом лице ангела отразилась мука, человек начал понимать — зачем.
У ангела заболел живот, он согнулся — и вот уже клейкая серебристая ниточка рвоты потянулась из приоткрытого рта, расширяясь, превращаясь в реку, серебряный океан, клейкий серебряный океан, в нитях которого путались люди, тонули люди, серебрились люди… Серебрилось небо, озеро, мост…
Белые перья плавали в серебряном озере…
ПРИГЛАШЕНИЕ: сегодняшняя ночь будет для нас особенной.
Серебристая открытка на столе.
АНЕКДОТ
Иван Васильевич часто употреблял слово “нюанс”.
ПЕТЬКА. Иван Васильевич, что такое — нюанс?
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Понимаешь, Петька, это сложно объяснить. Давай лучше я тебе покажу.
Ставит Петьку посреди комнаты раком, снимает его штаны и засаживает в задницу.
ПЕТЬКА. Ну, зачем же вы так, Иван Васильевич, больно же, вы же обещали показать, что такое нюанс…
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ. Понимаешь, Петька, у тебя член в заднице, и у меня член в заднице, но между этим существует небольшой нюанс…
— Спасибо…
— Тебе лучше?
— Намного.
Вы так не любите мои пальцы, по ним очень часто можно угадать мое настроение. Мои глаза пусты, когда я несчастен, но пальцы, в них бритва, они делают много нужных движений. Они режут мою кожу на тонкие удобные полоски, я ими привык закреплять свои мысли… Ну, не отказывайтесь от меня из-за моих пальцев. Хотите, мы их отрубим в честь любви вашей чистой?
— Я написал рассказ.
— О чем он?
— Я еще не понял.
— Долго писал?
— В пятнадцать раз дольше, чем мог бы.
— Тебе понравилось?
— То, что я написал? Нет, я сжег его вчера.
— Играешь в писателя?
— Наверно.
— Я сегодня приготовлю завтрак…
— Если он опять будет скользким, то лучше это сделаю я.
— Завтрак не бывает скользким, ты видел вчера луну…
— Отстань от меня со своей луной…
— Cходишь за сигаретами?
— Наверно…
Холодный день
Горячий лоб
И взгляд безумный
В потолок
И мама молча поцелует
Тебя в простреленный висок…
Белая холодная простыня посреди большой теплой кровати. Сбитое одеяло, свет лампы не пускает в комнату сумрак вечера.
— Вчера видел забавную картину — парень прикуривал от сигареты другого, тот стоял спиной ко мне. Такое чувство, что они целуются.
— Что ты увидел забавного?
— Ничего…
— Тогда почему твоя картина — забавна?
— Я хочу, как все.
— Все говорят три буквы, они больше не знают букв. Попробуй.
— Не бей, больно.
— Это составная часть, это только начало, потом тебе придется учиться бить ногами и поджигать звонки, ты когда начнешь?
— Вот твои сигареты, возьми…
— Ты передумал?
— Да, я пойду к себе.
— Что ты будешь там делать?
— Сочинять стихи…
В гостиной стоит старое кресло-качалка. Оно покачивается совсем близко от камина, в котором перекатываются узенькие язычки огня. Огонь лижет деревянные цилиндры, окрашивая их в черный цвет.
На кресле-качалке спит дедушка. Он очень устал, этот дедушка, у него почти нет сил. Он может умереть в любой момент, просто откажет сердце, или почки, или…
На коленях у дедушки спит внучка. У нее длинные золотистые, волнами, волосы и маленькие ладошки. Ее платьишко лежит совсем рядом с креслом-качалкой, и правой дугой оно раз — и прижимает желтое кружево рукавчика к темно-красному ковру.
Девочка тоже устала, поэтому спит. Они с дедушкой целый день…
Качается кресло-качалка. Девочка медленно соскальзывает с пледа на коленях дедушки, плед клетчатый, как и все пледы.
Девочка падает в камин. В танец узеньких язычков огня. Она очень устала сегодня…
Огонь легко переползает на светлые волосики, на бровки и реснички, на румянец щек, на пухлые красные губки…
Все спят в гостиной, просто сегодня был очень трудный день.
— Ты помнишь, как мы познакомились?
— Нет.
— Вчера видел сигареты. Называются “Мужик”…
— Ну, и что ты хочешь этим сказать?
— Ну, представь себе… Сигарета в форме члена, засовываешь ты ее головкой в рот и поджигаешь другой конец… Тебя это расслабит?
— Не очень.
Как любят девочки? Это начинается в шестом классе, а может, и нет, но где-то так. Переменка, юбочка всегда короче, чем надо, на пару сантиметров. Волнистые светлые волосы, они длинные, в них можно запутаться, и локон милой завитушкой щекочет загорелые ножки под юбочкой. Белая рубашка уже просвечивает, но никто еще этого не заметил, темный сосок скользит по белому хлопку с той стороны, щекотно. Трусики уже не белые, на них можно скользить, особенно по вечерам. Красные губы.
Девочки сейчас будут играть. Мячик, резиночки… Нет, конечно, ляпки! Это такая быстрая игра, когда можно бегать, менять направление, ляпать, касаясь руками щекотящейся груди и, конечно, сталкиваться между собой. И падать. Прямо на твердый асфальт, путаться в дыхании, путаться в волосах, светлых и темных, длинных, длинных…
Потом уезжают родители. На всю ночь. И руки с острыми, почти прозрачными коготками оставляют царапины на загорелой коже, только две белые полосы по всему телу, это от купальника. Дыхание путается в волосах, скользкие руки устают убирать их с лица, на волосах остаются нити слизи, по волосам проползла улитка, по рукам проползла улитка, по телам, она еще не наползалась, нам ведь хорошо вдвоем… Только мокро и душно с этими несчастными волосами…
На следующий день девочки обязательно подстригутся, найдут ножницы и отрежут светлые и темные локоны. Это почти закон для девочек — светлые и темные, и обязательно на следующий день.
И будут жить они долго и счастливо, и умрут в один день, в одиннадцатом классе, в подъезде своего дома со скованным судорогой желудком и пустой оболочкой из-под капсул лидокаина 2% в правой руке.
Все лебеди улетают на юг. Там их кормят булочками, вылизав сверху яблочное повидло. На юге зимой холодный мокрый ветер и мертвые дельфинята на побережье во время отлива. И лебеди. Нужно лететь на юг…
— Я был на улице. Весь мир ненавидит, они одиноки и страдают от своего одиночества, но они любят страдать. Потом они позвонят своим знакомым и расскажут, как им плохо, и спросят у знакомых, обязательно спросят, что у них… Знакомые скажут, что у них еще хуже. И начнется соревнование, неправда ли, веселая игра?
— Неправда.
— Ты злой, ты злой, я тебя ненавижу. Ты смотришь в окно, ты ищешь свою красную луну, я тебя ненавижу, ты понял? Ну, скажи, что ты понял, что не будешь так больше делать, что будешь мой и только мой…
— Ты сам все только что сказал.
— Мне надо на улицу, на эту проклятую улицу, где никто никому не нужен, на эту холодную мокрую скользкую улицу. Где все умирают от желания умереть, ну, давай, скажи, что для того, чтобы быть кому-то нужным, надо что-то сделать… А я не могу, я устал, я ненавижу всех, потому что они мне не могут дать ничего, потому что они затянули меня в эту паутину…
— Не кричи.
— У нас никогда не будет детей?
— Никогда.
— Я рад…
АНЕКДОТ
Роды в семье наркомана. Жена стонет за дверью, муж сидит в коридоре под глубоким кайфом. Он видит что-то, периодически подергивая головой. Из комнаты выходит медсестра, несет на ладони ухо, с которого еще капает кровь. У нее зеленые резиновые перчатки. Она расталкивает ждущего.
МУЖ. О, у нас родилось ухо, здравствуй, сынок!
МЕДСЕСТРА. Оно вас не слышит, оно родилось глухое…
Когда умирает старый дедушка, он видит свет. Этот свет не режет его глаза, а, кажется, наоборот, он ласкает. Потом дедушка чувствует себя старым и очень усталым. Это чувствуют все старые дедушки, это обязательно нужно для того, чтобы им не захотелось вернуться назад, почувствовав мимолетное облегчение. Морщинистое лицо дедушки раскрывается улыбкой, становится еще больше морщинок, как на яблоке, что упало в костер. Но дедушка улыбается уже не здесь. Его ресницы освещены не солнечным светом, он в растерянности оглядывается. Он ищет свою внучку. Она совсем недавно здесь. Она такая же светлая, словно никогда не падала в камин. За ее спиной лебединые крылья. Дедушка знает, что можно придумать с этими крыльями, сколько всего интересного. Он берет свою внучку за руку. Они идут в…
— Я сегодня получил паспорт. Теперь я знаю, как мне жить, теперь все знают, как мне жить. Теперь все знают, кто я.
— Вот и хорошо, теперь мы можем купить билеты и улететь.
— Куда?
— Ты не понимаешь? Теперь мы должны улететь. Зачем спрашивать. Давай руку.
— Куда ты меня тащишь?!
— Ты что… Скорее, ну же, ведь мы опоздаем… Все улетят без нас…
— Я… я боюсь… Мне страшно…
Девочка бежит по дороге. Она босиком, теплый асфальт приятно греет ножки, пяточки и пальчики уже все серые, в летней дорожной пыли. Девочка бежит из садика, позади идет мама, несет в руке сандалики. Синенькие сандалики на кожаном ремешке…
На дороге лежит стекло. Зеленое стекло от разбитой бутылки. Девочка бежит и поворачивается к маме, чтобы сказать ей что-то… И голая ступня со всей силы наступает на острое стекло, оно входит в кожу, в мышцы, кровь струится по гладкому и зеленому. Теперь нужно только вытащить стекло лакированными ноготками мамы…
— Нет, я боюсь, зачем все эти лестницы, я не хочу, не тащи меня, ты делаешь мне больно… Моя рука!
— Скорее, беги, ведь все улетят без нас. Скоро зима, нам надо на юг. Нам срочно надо на юг, тем более что ты получил паспорт… Ну, скорее же…
— Ай, эти лестницы… Зачем же так высоко… Я устал.
— Мы отдохнем, там, на юге. Всего лишь девятый этаж, беги быстрее, нельзя, чтобы они все улетели без нас.
Шестнадцать лет — всегда тяжелее, чем все остальное. Она стоит перед зеркалом. Она без одежды, смотрит на свое тело. На тело подростка, но уже почти взрослого… Почти. Это слово, которое всегда выводило ее из себя.
На ее животе, ногах и запястьях следы от бритвы. Это старые следы, еще с тринадцати лет. Тогда она думала, что хуже уже не будет.
Теперь ей шестнадцать, в ее руках бритва. Она подносит лезвие к груди, приподнимает ее и медленно режет по соску. Она наверняка его отрежет, но это будет позже, а пока стальное лезвие утонуло в крови, оно — как маленькая пила. Оно режет…
Темный, залитый кровью кусочек плоти упал на дно унитаза. Дальше будет быстрее. Ей шестнадцать.
— Я устал бежать, у меня болит коленка, я упал, а ты меня тащишь дальше… Я боюсь…
— Не бойся… Ты не можешь бояться юга. Мы скоро полетим туда, ты не можешь этого бояться, это из-за паспорта… Но потом все будет хорошо…
Мы же почти пришли.. Вот и все…
— Тут холодно…
— Это просто ветер, иди за мной, нам надо на юг…
— Хорошо, я уже не…
Мотылек-самоубийца летал над полем. Над желтым полем. Девочка подползла к нему, когда он сел на цветок. Она подволакивала за собой сломанную ногу.
Мотылек забился в ее руке. Второй рукой девочка оторвала ему голову.
ВСЕ.