Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2004
Олег Петрович Капорейко — родился в Красноуральске Свердловской области, журналист, автор многочисленных книг и публицистических статей в периодике о природе. В настоящее время — заместитель главного редактора журнала “Урал”. Живет в Екатеринбурге.
Если мы будем себя вести как следует, то мы, растения и животные, будем существовать в течение миллиардов лет, потому что на солнце есть большие запасы топлива и его расход прекрасно регулируется.
Халдор Шепли
Примерно тридцать лет назад наш земляк, автор “Урала”, Николай Григорьевич Никонов, прекрасный прозаик, обратился с обширным письмом к Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму. В нем писатель представил свои размышления об одной из главных проблем — экологическом аспекте существования человека на Земле.
Письмо, по всей видимости, не дошло до адресата, так как автор ответа не получил. Николай Никонов и Виктор Астафьев, публиковавший первые произведения также в “Урале”, всю свою жизнь посвятили нашей матушке-природе, с ее бедами и проблемами, стремясь исправить несовершенство мира.
Сейчас этих ревнителей добра и справедливости нет в живых. Их нет, а экологические проблемы не исчезли и, более того, дают о себе знать все сильнее. Мы все ответственны перед будущими поколениями: в какой среде обитания придется им жить, каким дышать воздухом, какую воду пить, какой будет окружать их мир лесов и трав.
Николай Никонов ответа от Генерального секретаря ООН не получил. И я подумал, не предпринять ли мне подобную попытку. А что? Взять да и обратиться с письмом, но уже не в ООН, а к президенту Российской Федерации. Вдруг мне повезет больше?
Уважаемый Владимир Владимирович!
Обращаюсь к Вам как журналист, пишущий на экологическую тему. Почему, скажем, что ни год, на Россию обрушиваются все новые и новые напасти? Конечно, есть среди них такие, которые мы можем предупредить или остановить, если будем вести тщательные наблюдения за природными явлениями. Мы сможем, например, предвидеть наводнения, оползни в горах, сход снежных лавин, неурожаи на полях…
Но вот очередная напасть, зародившаяся не где-то в океанах или тундрах, горах или пустынях, а в кабинетах самого высокого ранга. Речь идет о новом Лесном кодексе, который пытаются правительственные чиновники протащить через Государственную думу.
Уважаемый Владимир Владимирович! О таких чиновниках, которые, сочиняя, именно так, иного слова и не подберешь, новый Лесной кодекс, напрочь игнорировали всех и вся, в том числе и лесную науку, в народе говорят: “Они знают одно дерево — бревно!” По словам уральских лесоводов (у нас в Екатеринбурге — старейшая в России Лесная академия), упорство и настойчивость чиновников, сочинивших этот закон, беспрецедентны: они просто затыкают уши и закрывают глаза, чтобы не брать во внимание аргументы ученых.
Спросите их, чем нехорош прежний Лесной кодекс. И они вряд ли ответят. Почему? По одной простой причине: старый кодекс не позволял разворовывать лесные богатства. Новый же закон широко распахивает ворота всякого рода жулью. Но людей не обманешь. Они все видят. И даже предвидят, чем обернется новый закон о лесе. По этой самой причине чиновники у власти стараются протолкнуть его тихо-тихо…
Владимир Владимирович, я человек не молодой и был прямым свидетелем многих конфликтов природы с чиновничьими необдуманными решениями. Вот всем памятный пример: неразумное решение построить на берегу уникального озера Байкал, вмещающего в себя пятую часть всей пресной воды на планете, ЦБК. В шестидесятые годы руководство бывшего Союза не восприняло протесты людей, живущих в Прибайкалье, и ученых, выступивших в защиту озера. Теперь спустя годы стало ясно: уникальное озеро получило изрядную дозу отравы, и начали поговаривать о закрытии вредного производства. Хорошо бы!
Но, как видно, уроков из прошлого опыта мы не извлекаем. Не пора ли уже начать учиться на собственных ошибках. Теперь, Владимир Владимирович, сгустились тучи над лесным богатством России, можно сказать, последним ее богатством. Будь он неладен, новый Лесной кодекс!
Все, кому дорога природа России, могли бы посоветовать Вам собрать тех чиновников, кто в угоду отдельной группе людишек сочинил данную “грамоту”, и задать им один простенький вопрос: “Что в лесу дороже леса?” Уверен, не смогут они ответить. А вот люди, которые так или иначе связаны с лесом или живут в нем, ответят: “Главная ценность леса не в древесине, а в том, что благоденствует под его пологом: птицы, звери, ягоды и грибы, лекарственные растения, водные запасы”.
Общеизвестно, что леса России стабилизируют в значительной мере состав атмосферы всей Земли, поддерживая ее экологический баланс. Недаром сибирская тайга, леса Урала и средней полосы считаются легкими нашей планеты.
Что касается самого леса, то в народе бытует поговорка: “Чем дальше в лес, тем больше дров”. Правильная поговорка — даже с экономической точки зрения. Только не следует забывать, что спиленное дерево должно быть использовано целиком, начиная с ветвей, сучьев, листьев, хвои, пней, то есть должна осуществляться глубокая переработка древесины. Сейчас, особенно в последние годы, в наше по-настоящему распутное рыночное время, в лесах России от западных границ до восточных беспредел полный — рубят, растаскивают лес все, кому не лень, — и нет конца!
По этой самой причине пишу к Вам обращение не только от себя лично, а и от многотысячной армии читателей журнала “Урал”. Закон о лесе должен быть не только четким и понятным каждому россиянину, но и жестким в отношении тех, кто занимается незаконной рубкой. Лесной кодекс должна пронизывать главная мысль: “Срубил дерево — посади два!”
Владимир Владимирович! Отдать лесные угодья в частные руки, как предлагается в новом кодексе, означает отдать на растерзанье не просто лес, а легкие России, которые испокон веков работали и продолжают работать на человека, на здоровье нации, работают просто так, бесплатно.
В унисон всему выше написанному, как призыв к благородству, пусть в заключение прозвучат слова, сказанные народным академиком Терентием Семеновичем Мальцевым, человеком, обладавшим абсолютным чувством земли: “Не дают покоя думы о земле. Худо ей, на колени пала, молит о помощи, а заступиться некому…”
Будьте же ей заступником, Владимир Владимирович!
У опасной черты
Пишу о том, что знаю не понаслышке, а из первых, как говорится, рук. Пишу о том, что неоднократно видел, что наблюдал в непосредственной близости многие годы в таежной глуши, в степи и тундре. Тысячи и тысячи раз на моих глазах вставало и садилось солнце, ложились на землю росы и густые туманы, выпадали голубые снега, звездными ночами гуляли по лесам крепкие морозы, бежали вешние воды, лес одевался изумрудной зеленью, и пели птицы…
Но видел я, как строились новые города, поднимались корпуса заводов, возводились домны, мартеновские печи и прокатные станы. И не какие-нибудь, а самые мощные, самые крупные в Европе и мире. И я не безгрешен, и я непосредственно принимал участие, скажем, в строительстве цеха стекла — тоже самого-самого, и не только в России, но и в Европе.
Скажу откровенно: поначалу все это радовало, как и запуск первого в мире спутника Земли, а затем полет человека в космос. Чтобы летать дальше всех и быстрей всех, покорять земные и космические пространства, требовались высокие технологии и огромные затраты на их воплощение в жизнь. К тому же мы ведь всюду должны были быть первыми и оставлять позади другие страны.
Но при этом частенько забывалось о таких, казалось бы, малостях, как очистные сооружения, отстойники, фильтры. А это уже чревато! Без их установки отходы производства наносили ущерб окружающей среде: воде, воздуху, земле. Экономика не просто бежала, а временами летела так быстро, что далеко обскакала экологию.
Но все это было при той еще власти, при советской.
А, позвольте, как при этой?
Можно броситься в настоящее море устрашающих цифр и фактов, чтобы проиллюстрировать, каким воздухом дышим, какую воду пьем, какие продукты попадают на наш с вами стол. Можно было бы начать изобличать чиновников, руководителей предприятий, по чьей вине мы с вами, все вместе взятые жители России, так быстро приблизились, особенно за последнее десятилетие, к опасной экологической черте.
Но только это дело абсолютно бесполезное! Кого теперь удивишь критикой, даже если она будет самая что ни на есть точная и правдивая. Прошли те времена, когда после очередных критических выступлений, особенно в центральной прессе, рушились высокие кресла и летели толстые портфели. На смену советскому режиму пришла демократия, да такая, что остается сказать: будь она неладна!
И все же молчать нельзя.
“Полигон — большой участок земли для испытания различных видов оружия…” Подобное определение полигона дается в Толковом словаре. И, без всякого преувеличения, таким полигоном, начиная с 1992 года, стала вся Россия, где испытывается не только оружие. Чтобы не было сомнений и обвинений в предвзятости, во всем этом следует разобраться обстоятельно и разложить все по полочкам.
Но прежде хотел бы принести вам, дорогие читатели, свои извинения в том, что вновь обращаюсь к этому названию. Вы, наверное, держали в руках книжицу (она вышла в середине 90-х годов, и автором ее был автор этих строк), которая называлась точно так же — “Полигон, или Экология невежества”.
Что делать, если спустя несколько лет слова эти вновь выбежали, чтобы устроиться в заголовке? Может, я как автор и не оригинален в названии, но оно пристало ко мне и не отстает, не отпускает меня, так как за все прошедшие годы ничего не изменилось. Более того, за последние время экологическое положение страны лишь усугубилось.
По всей нашей необъятной стране, от Балтики до Курил, сейчас шныряют (иного слова не подберешь) люди со всего света — иностранцы. Что, скажем, делать им у нас на Урале? Может, притягивает заграничный люд самого разного ранга экзотика нашего сурового края с морозами, которые рисуют замысловатые узоры на окнах, сковывают ледовым панцирем озера и реки, с метелями и буранами, засыпающими землю глубокими снегами? Хорошо, если бы это было так. Но не такие они простаки, эти иностранцы. Пожалуй, это слово — простаки — больше подходит нам, русским.
На Урале их, конечно же, прежде всего интересуют природные богатства — драгоценные камни, нефть, газ, цветные и черные металлы, древесина — и обязательно в необработанном виде. Они готовы вкладывать свои деньги во все это.
Но, добывая из недр руду, уголь, нефть, газ, вырубая леса, мы, естественно, нарушаем экологию. Прежде чем будут готовы слитки цветного металла, прокат различного сортамента, получены чугунные чушки, должны поработать обогатительные фабрики, сталеплавильные печи, прокатные станы, домны, коксовые батареи. Денно и нощно мощные сооружения не просто работают, а постоянно изрыгают изо всех видов труб — и высоких, и низких — вредные отходы в виде пепла, газа, дыма, шлаков и многих самых простых и сложных химических соединений, порою невидимых человеческим глазом, крайне вредных и опасных как для самой природы, так и для человека.
Одно дело, если от всего этого страдаем временно, в чрезвычайных обстоятельствах, как было, например, в годы Великой Отечественной войны, когда черные и цветные металлы и прокат были крайне нужны, чтобы победить фашизм. Другое дело сейчас, в мирное время, спустя почти шестьдесят лет после Победы.
Куда же спешим, куда торопимся теперь? Стоит, видимо, привести несколько наглядных доказательств. Во что, например, обходятся природе килограммы золота, добытые дражным флотом? Реки, по которым прошла драга, загублены основательно и на многие годы. Если их восстанавливать станет сама природа, на это потребуется добрая сотня лет. Да и хватит ли у природы на это сил?
А добыча газа? Представьте себе: чтобы протянуть одну нитку газопровода из Восточной Сибири до западных границ России, следует выбросить из состава природных ресурсов тысячи квадратных километров лесных угодий — на всем протяжении трассы.
Кто же заплатит за эту потерю? Какой инвестор? Наглядным примером такого расточительства служат уничтоженные леса по всей длине газопроводов, нефтепроводов, прошедших не только по северу Урала. И никто нам, уральцам, да и всем россиянам, не восполнит природные потери. Сама природа, со своим лесом, речушками, болотами, ягодными и грибными плантациями и местами исконного обитания птиц и зверей, не выйдет, конечно, на митинг, не предпримет забастовку. Но природа способна мстить — и не только тем, кто нарушает ее баланс, — она мстит всем — от мала до велика.
Оптимист отмахнется от таких рассуждений. Ладно уж, скажет он, что потеряно за предыдущие годы, то потеряно. Но и он ужаснется тому, что творим мы в последние годы, а особенно тому, что намереваемся сотворить в предстоящие годы.
Дымим, чадим, гадим в атмосферу, бесконтрольно загрязняем питьевые водоемы — по России вовсю гуляет беспредел. Пользуясь рыночной “свободой”, гоним за кордон лес, цветной и черный металл. Кому это нужно? И только ли это? Вопросы тонут в тысяче других. А между тем закордонные “друзья” все больше и больше смотрят на Россию с ее огромными просторами и богатствами как на свой сырьевой придаток, как на помойку и полигон испытаний.
Садовый бум. А был ли он?
Здесь все чистая правда. В дурном сне не приснится то, о чем я вам хочу рассказать.
На первый взгляд все просто — проще не бывает. Взойдешь на гору Балобан: северный склон ее затяжной, пологий, с малым уклоном. И когда идешь по нему, не возникает ощущения, что поднимаешься в гору. Но вот южный склон пологим не назовешь — сразу резкий скальный обрыв в несколько десятков метров. И впереди, насколько хватает обзора, лес — сосновый, березовый, зарастающие выруба, поляны, покосы. И горы — идут к самому горизонту.
Это — Уфалейский кряж. По правую руку — Коноваловский увал с верным стражем — Дыроватым камнем. К самому горизонту уходит, к облакам великий камень Шунут. Смотришь на весь этот лесной простор и невольно становишься песчинкой. Какое уж тут чувствовать себя покорителем природы! Песчинка — не больше! Да оно так и есть, и так и должно быть — всегда!
Едва сойдешь с горы, тут же можешь потеряться, утонуть в высоченных зарослях двухметровой травы, что зовется двойным словом — иван-чай. И не идти приходится по его зарослям (слово “идти” теряет здесь свой первоначальный смысл), а вернее, пробираться, раздвигая траву руками. Лишь так можно выйти к сосновому бору, чистому, четкому, как на графике, и у самых корневищ деревьев увидеть сплошной ковер, на котором лежат испекшиеся на солнце ягоды черники. Бери ее, собирай, пока не утомишься!
Потаенный лесной уголок, он всегда был приветлив к человеку с добрыми намереньями. И человек заготавливал здесь сено, собирал ягоды, грибы, лекарственные травы, здесь он также и охотился. Испокон веков жили тут звери и птицы, выхаживали потомство, боролись, как могли, за свое существование.
Разные времена выпали на долю этого малонаселенного лесного края на стыке трех районов Свердловской области — Полевского, Ревдинского и Нижне-Сергинского, южная часть которого смыкается с территорией Челябинской области.
Эта лесная земля в несколько десятков квадратных километров стала кормилицей в тяжелое время войны. Охотники били здесь птицу, зверя, заготавливали мясо. Отсюда отправляли крепкого уральского рябчика, как и рыжики, за границу, где все это весьма ценилось тогда, да ценилось бы и сейчас, если бы не пресловутое “но”.
Все меньше и меньше становится не только на Урале таких прекрасных мест, но и по всей матушке-России, где бы зверю и птице жилось покойно, где пища для них была бы обильна, воздух чист и прозрачен, вода холодна и вкусна, такая, в какой водится острожная рыба хариус.
Автор этих строк застал то время, когда здесь можно было встретить табунок косуль, лосей, даже медведя в малиннике. Ну, а тетеревов тогда было несчетно, как деревьев в лесу. Я и сейчас, стоит на минуту закрыть глаза, как воочию, вижу, словно на фотографии, картины той поры. Зима. Мороз. Яркое холодное солнце садится за гору Балобан. Огромный выруб, поросший частым осинником, будто частоколом, и на каждой тонкой вершинке — по тетереву. Птиц не счесть…
Так и жило бы да поживало лесное урочище, с речушками, болотами да зарастающими вырубами, со зверем и птицей, если бы все, что создавалось веками самой природой, не рухнуло одним махом.
Вначале, как это у нас бывает, поползли слухи. Они ширились, росли, обрастали всяческими подробностями, в которые не хотелось верить. Но те, кто — цитирую дословно, “принципиально и последовательно боролся за отстаивание вопроса о выделении 140000 (ста сорока тысяч) садовых участков жителям Нижнего Тагила, Первоуральска, Екатеринбурга…”, не опровергали их.
Так начиналась эпопея “садового бума” 1992 года. С одной стороны, что тут удивительного, что наши руководители областного масштаба ратуют, чтобы жители областного центра и других больших городов могли не только отдыхать, но и работать на своих садовых сотках, выращивая овощи?
Да, это дело благое. К тому же 140000 участков для такой огромной площади, какую занимает Свердловская область, как говорится, — капля в море. Но речь и тогда шла, да и теперь мы говорим не столько о количестве участков, сколько о тех местах, где они получили свою постоянную прописку.
“В лесах, что находятся в окрестностях областного центра и не только, в последние годы происходят существенные перемены. Речь идет о площадях, которые навечно изымаются из состава лесов и передаются на вечное пользование самой неспокойной и трудолюбивой части населения — садоводам. Несомненно, сады — дело очень полезное и важное. Однако необходимо учитывать одно существенное обстоятельство, что участки леса, однажды отведенные под сады, уже никогда после этого не будут лесной территорией…
Как правило, под сады выделяют пониженные участки местности. “Никуда не годные болота” — как раз основные места концентрации многих животных, их миграционных потоков и убежищ.
Ведь ни ягоднику, ни грибнику в болоте, заросшем тростником, ивняком и другим кустарником, делать нечего, а зверь и птица как раз стремятся туда, где их меньше всего беспокоят…”
“Под садоводческие коммуны выделялись и продолжают выделяться огромные количества земель, чаще всего заболоченных лесных массивов. И будущие садоводы, генетически боясь голода, в наше трудно-дурацкое время пытаются осушать болота, корчуют лес, воюют с комарами и клещом.
…В нашей области продолжают раздавать землю под коллективное садоводство, в том числе и глухие лесные массивы. А стоит ли?
… Для садоводства должны не раздаваться, а продаваться за умеренную плату участки земель с построенными подъездными дорогами, подведенным водоснабжением и линиями ЛЭП, прошедшие тщательную экологическую экспертизу. Надо предусмотреть ответственность чиновников (тех, кто выделяет земли), возмещение ущерба, нанесенного в результате вредных воздействий на окружающую среду”.
Эти цитаты взяты автором из материалов областной газеты “Уральский рабочий”, опубликованных несколько лет назад. Но идут годы, а люди как писали, так и продолжают писать в редакцию о тех самых пресловутых садовых землях, отводимых в глухих лесных массивах, вдали от дорог и населенных пунктов, на территории охотничьих хозяйств.
…Теперь самое время вспомнить, как разворачивались первоначальные события вокруг горы Балобан, в ее окрестностях. Тем более что события эти типичны для всех других лесных мест, связанных с отводом земель под садовые участки в начале 90-х годов прошлого века.
Самое главное в том, что все у нас делается втихую: кто-то где-то сказал, кто-то где-то поддержал — и понеслось в карьер. И все же, как раньше, так и теперь, что бы ни делалось при закрытых дверях, а нет-нет да и просочится некая информация. Просочилась она и тогда, в начале 1993 года. Вроде бы ничего особенного. Но когда стали наделять садовыми участками не где-то в пригородной зоне, а в лесных глухих уголках, пришлось забить тревогу. И она не оказалась напрасной.
В урочище горы Балобан начали вырубать под сады не только березняк с осинником, а и сосновые боры — леса первой категории, которые можно рубить только с разрешения, как раньше говорили, “самой Москвы”. Стало тревожно. Наступила зима, и в ближайшие населенные пункты повезли на продажу дрова, которые продавали не только дешево, а очень дешево: подчас машина березовых дров стоила не более литра водки, а то и пол-литра.
В то время я работал в редакции журнала “Уральский следопыт”. Позвонил в областное управление лесного хозяйства (тогда оно так именовалось), договорился о встрече с начальником управления. Разговора в кабинете начальника (не стану называть его фамилии) не получилось, так как я натолкнулся на полнейшее равнодушие. Более того: вызванный к начальнику заведующий отделом охраны лесов задал мне такой, на его взгляд, убийственный вопрос:
— Олег Петрович, скажите, где вы живете.
— В Свердловске, — ответил я.
— Какое вам дело до этого леса, до этого соснового бора? Почему вы о нем так печетесь?
Что я мог ответить этому охраннику лесов уральских?.. Стоило ли говорить о позиции нашего журнала, о том, что составляло суть его многочисленных природоохранных мероприятий? Надо было действовать! А как? Оставалось одно — подсказали умные головы: собирать подписи в защиту лесного урочища. Подготовили специальные подписные листы, на которых и появились тысячи подписей. К этому времени в депутатском комитете по охране природы (кто знал, что депутаты доживали последние дни?) готовилось постановление о запрете выделения участков под сады в лесных угодьях.
Не повезло ни нам, защитникам природы, ни депутатам. Состоялся всем известный, позорный для России расстрел Белого дома — и депутатов разогнали. Всех — местных, городских, районных, областных. На горизонте обозначились думские выборы, и стало всем не до лесных проблем. А те бумаги с тысячами подписей так и затерялись.
Теперь, по истечении немалого времени, припоминаю, как я долго и настойчиво обивал пороги различных кабинетов только что созданного комитета Госкомприроды. Наконец-то, как все предположили, природозащитное дело будет поднято на небывалую высоту и уравнено в правах со всеми другими государственными приоритетами.
Что же касается нашего Свердловского областного комитета Госкомприроды, то он вселился в прекрасные апартаменты бывшего облисполкома. Попервости я был в природозащитном кабинете принят вежливо. Но чем чаще я туда заходил, тем больше убеждался, что защитников природы я здесь на найду.
Почему? Оказывается, как удалось выяснить, сотрудники комитета, за которыми по закону об охране природы закреплено право последней утверждающей подписи, при окончательном решении этого вопроса не были приглашены. Однако подпись все же стояла — одна, в полном одиночестве, подпись главного чиновника области в ту пору. На том круг и замкнулся.
Это лишь одна история из природозащитной деятельности. А их сотни и тысячи. “Садовый бум”! Чем не мыльный пузырь? Будущие садоводы поначалу так и не поняли, ради чего заманивали их устроители “сада” в экую глушь. А испытав при раскорчевке пней и кустарников свои малые силы и поняв, каких это потребует средств, бросили пустое занятие.
Не случайно в областной газете “Уральский рабочий” появилась заметка под заголовком “За такую землю надо платить…”. “Земля, доставшаяся людям в коллективных садах, настолько трудна для обработки: камениста, заселена кустарником, лесом, заболочена, и, чтобы вырастить на ней что-либо, стоит огромного труда. Необходимо вложить большие деньги и силы, чтобы получить урожай…”
Сколько же подобных земель, отдаленных от дорог, от жилья, в лесах, на болотах, на склонах гор, где сплошные камни, оказалось отпущено чиновничьей властью по всей области! И что оставалось делать садоводам на выделенных участках, где каждый квадратный метр нужно было брать с боем, прежде чем получишь с него ведро картошки? Зачем и кому нужно такое садоводство? Разве что чиновному “благодетелю”, чтобы подняться по служебной лестнице еще на одну ступеньку.
А вот что можно было прочесть в рекламном листке одного из претендентов на губернаторское кресло Свердловской области в 1995 году. Кстати, того самого чиновника, что в 1993 году единолично подписал бумагу о выделении под сады урочища Балобан. И что же он пишет? Оказывается, как я выше уже цитировал, ставит себе в заслугу “принципиальную и последовательную борьбу при отстаивании вопроса о выделении 140000 садовых участков жителям Нижнего Тагила, Первоуральска, Екатеринбурга… во время садового бума”.
…В районе горы Балобан я не бывал несколько лет. Не поверите, просто ноги не несли туда, сердце болело за порушенный дом природы. Но что поделаешь! Места давно знакомые, тянут, влекут; словно магнит, притягивает этот край, зовут эти могучие скалы, что поднялись высоко в небо. И минувшей весной, как только сошел снег, рискнул там побывать.
И что же? Впечатление более чем грустное. Захотелось повернуться и уехать тут же, как только увидел прежние места. Но все же решил убедиться, права ли была тогда общественность, и увидеть своими глазами, что осталось от урочище из-за одной подписи чиновничьего пера, поставленной лишь ради собственного карьерного роста. Потребовалось несколько суток, чтобы обойти — именно обойти, а не объехать огромную территорию, так как спустя десятилетие надежно здесь никто так и не зацепился за землю, не построил дорог.
Утро. Светает. Я меряю километр за километром, вслушиваясь в голоса птиц и стараясь уловить знакомый звук. И не поверите: я его услышал! Где-то в полукилометре заиграли тетерева. Но издали не уловишь, сколько их на токовище. Уж больно они, черти лесные, охочи на разговоры: в тихую погоду их птичьи игры слышно за километры!
Так размышляя о лирохвостой птице, приближался я к игрищу. Где же они собрались на сей раз? На открытой ли поляне или в кустах чапыжника, как не раз приходилось уже наблюдать. Вскоре тропа, по которой я шел, резко повернула вправо. И я замер. За поворотом, в легком утреннем тумане, что плотно завис над березняком, ожидая первых лучей солнца, в нескольких десятках шагов от меня словно выплыл дом. Да, именно дом: конек крыши, бревенчатые стены… Подойдя чуть ближе, я увидел, что передо мной недостроенное жилище. Потрогал влажные бревна — они были стары и крошились при первом прикосновении.
Мне хотелось спросить у дома, давно ли он стоит на месте сем и кто его незадачливый хозяин. Но ответа я бы, конечно, не дождался, да к тому же где-то совсем рядом заиграл тетерев. Теперь я точно уловил по звуку, что птица была одна. Но я рад был взглянуть и на одиноко токующую петуха.
Увидел я его совсем близко, как говорят охотники, на выстрел. Но и тетерев заметил меня. Птица шумно поднялась и, быстро молотя жесткими крыльями прохладный апрельский воздух, исчезла за частым березняком.
Землю в это прохладное утро прихватило сединой инея, и я сразу отыскал пятачок, на котором в одиночку азартно кричал на всю округу тетерев. Птица играла не просто так, ради своего удовольствия — она своим шумом звала к себе соперников и, естественно, курочек-тетерок. Но ни тех, ни других, как я убедился при обходе, не обнаружилось. Не встретил я их не только в то утро, но и во все последующие. Значит, петушок оказался единственным и последним в этом некогда глухом лесном урочище, где можно было в прежние времена поднять на крыло в течение дня десятки глухарей. В огромные стаи собирались они ближе к зиме. А весной, бывало, когда открывались покосные елани и сходил снег, лес на рассвете буквально кипел от тетеревиного бормотанья и чуфыканья.
После нескольких дней обследования района горы Балобан я вернулся в Дегтярск, некогда прозванный второй Швейцарией, и местные охотники, грибники и ягодники перво-наперво спросили:
— Ну, что там осталось?
— Ничего! — однозначно ответил я любопытствующим.
Хотя почему же ничего? Первое, что осталось, — это несчетное количество необычных по своей высоте пней, штабеля спиленного, но не вывезенного березняка, осинника, гниющего уже добрый десяток лет и хранящего в себе уйму всяких лесных болезней.
А как все хорошо начиналось! Зимой 1992 года жители небольшого поселка Крылатовского, расположенного от Екатеринбурга в 50 километрах, а от Дегтярска — в 12, с недоумением стали отмечать, как в выходные дни в их поселок в невиданном доселе количестве повадились наезжать крытые брезентом грузовики, автобусы и легковушки. Весь этот транспорт останавливался далеко за населенным пунктом. Из него выходили одетые в фуфайки люди, вооруженные пилами, топорами, и уходили в лес. К вечеру все возвращались и уезжали. “Никак садоводы?” — разнеслось по Крылатовке.
Нынче, спустя больше десяти лет после той раздачи земли (свыше тысячи гектаров), расположенной в нескольких десятках километров от Екатеринбурга, у садоводов никаких идиллий не осталось. Отдаленность от областного центра и отсутствие инфраструктуры переросли в огромную проблему. Нет электричества, значит, нет и воды, нет дорог, значит, нет возможности получить экстренную медицинскую помощь. А самое главное, нет на все это благоустройство денег, так как нужны большие миллионы.
Как-то весной встретил я человека, который собирался в том краю получить садовый участок, но потом отказался.
— Почему? — спросил я его.
— Да ну их к чертям, этих чиновников, обещали цивилизацию, а на самом деле нас пытались, не знаю зачем, загнать в каменный век.
Что касается каменного века, то камней тут действительно хватает. Это верно. Он же махнул рукой в сторону возвышающейся над лесом скалы:
— Что касается природы, она здесь прекрасна. Только сильно пострадала здешняя красота от несостоявшихся садоводов. И не только от них! Кое-кто успел поживиться деловой древесиной. Сосновый бор здесь стоял, такой чистый. Говорят, имел статус первой категории. Было это место диким, пусть бы диким и оставалось. — Мужичок поправил на спине довольно объемистый рюкзак и добавил: — Садоводством заниматься не с руки, но с посещением здешних мест я открыл для себя прекрасную туристическую тропу. Добираюсь до Крылатовки, от нее до Балобана, далее — до Дыроватого камня, тоже место приметное, а там до села Мариинского — и в Екатеринбург автобусом. На все про все уходит у меня как раз два выходных дня — со всеми переездами и переходами.
Незнакомец бойко зашагал по прямой тропе, что вела на Балобан. Да, прав он: лучше бы место это оставалось диким. Но у кого-то нашлись-таки деньги: тянут широкую насыпную дорогу. Поначалу мне показалось, что идет она в неизвестность. Но вскоре выяснилось, что тянут ее в экологически чистое место. Какое? Так не пора ли остановиться, чтобы грустная история с садами в районе Балобана не повторилась? Надо же когда-то поставить точку. И вздохнет с большой радостью и облегчением здешняя природа.
Хочется вбежать на тот же Балобан, на самую высокую скалу, и крикнуть громко-громко:
— Люди, если вы люди, уйдите из этого лесного уголка, дайте спокойно жить здешней, еще не совсем погибшей, природе…
Вода — живая и мертвая
Если Урал чем и отличается от других мест России, то прежде всего — непредсказуемой погодой. То метровые снега прикроют его землю, то зима выдастся совсем малоснежная. Наверное, всем памятен январь семидесятого года — с сильными морозами и ветрами. Когда природа по весне посчитала свои убытки, они оказались не малыми. Погибли яблони, груши, многие кустарники: они просто высохли на морозе.
Осень 1974 года выдалась яркая, красочная и на редкость сухая. Жили мы с Сергеем Ивановичем Смородиновым в ту осень в Бобровском охотхозяйстве, которым командовал И.И. Скутин, прослывший большим энтузиастом создания подкормочных площадок для боровой птицы — глухарей, рябчиков, тетеревов.
Жили мы не в избушке, а в палатке, самой простой и надежной, сшитой из бязевой ткани. Жили в лесу, в десяти минутах ходьбы от подкормочной площадки, куда ходили по графику караулить глухарей: Сергей Иванович — с кинокамерой, а я — с фотоаппаратом.
Вокруг стояла сушь, пересохли все ближайшие лесные речушки и болотца, и воду мы брали из речки Бобровки, почти в километре от нас.
В один из дней я остался дежурить возле нашего жилища, а напарник с рассветом отправился караулить глухарей. Я уже собрался вставать, чтобы заняться хозяйственными делами, но услышал, что кто-то приближается к палатке. Идет медленно, ступает осторожно. Шаги все слышнее. Я, чтобы не спугнуть пришельца, осторожно приподнялся на локтях и глянул в оконце палатки.
Глухарь! Птица шла уверенно в сторону кострища. Интересно, что же будет дальше! Глухарь прямым ходом, ничего не боясь, подошел к большой кастрюле, в которой хранилась вода, и с жадностью начал пить. Наблюдая за птицей, я обратил внимание на то, что она не пила, как обычно пьют пернатые, а заливала воду внутрь, будто через воронку. Наберет полный клюв, поднимет голову — вода сбежит по горлышку вниз, опять наберет и опять выльет внутрь.
Пока птица жадно пила, я успел рассмотреть ее во всех подробностях. По окраске оперения можно было заключить, что это довольно-таки старый экземпляр, повидавший на своем веку всякое. Но чтобы не было в лесу, где напиться, утолить жажду, и он, наверное, такого не припомнит. Хотя это, конечно, лишь мои догадки.
Глухарь, заправившись водой, как пришел, так и ушел — своим ходом. Но, уходя, он все-таки один раз оглянулся. И, как мне показалось, махнул головой. Может быть, это был своеобразный знак благодарности?
О том, как приходил глухарь к нашему лесному жилищу, к столу, на котором мы готовим пищу, я рассказал Сергею Ивановичу и Ивану Ивановычу Скутину. На следующий день Скутин привез на мотоцикле сорокалитровый бидон воды, и мы возле кормушки устроили водопой для птиц.
Придя на очередное дежурство к кормушке, я наблюдал, как один из глухарей, хорошо откушав насыпанным в ящик зерном, решил полакомиться еще и отдельно выложенными колосьями, но неудачно заглотил пшеничный колос и чуть не подавился, — спасла вода, налитая в колоду. Глухарь спрыгнул с полатей-кормушки, подошел к колоде с водой и наклонился над ней, чтобы запить сухую порцию ужина.
То необычно сухое лето и такая же сухая осень подвигли искать воду не только лесных обитателей, но и человека. И это должно было случиться! Водного страдания могло не быть в том лишь случае, если бы человек думал не только о сегодняшнем дне, а мыслил, как говорят, на перспективу. Главное же, когда дело касается природы, — осознать простое правило: брать из ее кладовых ровно столько, сколько нужно для сохранения жизни. А иначе мы — варвары.
Как-то, живя в лесу, я поймал себя на страшной мысли: боюсь обыкновенной воды — и больших рек, и маленьких речушек. А когда-то без опаски пил из любого водоема, что попадался на пути жарким летним днем. Пил холодную водицу, зачерпнув ее кружкой, ладошкой или просто припав к земле всем телом, касаясь сухими, жаркими губами упругих, быстро бегущих прохладных струй.
И вот объявилась опаска. И неспроста. Перед нами неполный перечень загрязненных рек Урала, взятый из ежемесячных отчетов территориального центра наблюдений за загрязнением природной среды и государственной инспекции по охране атмосферного воздуха Уралгидромета. Не могу точно сказать, существует ли сейчас этот самый Гидрометурал, делает ли подобные отчеты и доходят ли они до общественности.
Итак, цитирую строки из отчета.
“Выше города Березовского в реке Пышме содержание никеля превышено в 113 раз, меди — в 114.
В реке Тагил наблюдается высокое содержание азота, нитратов, цинка.
В реке Исеть ниже Екатеринбурга высоки концентрации азота, аммония, нитратов.
Концентрация хрома шестивалентного в реке Чусовой ниже города Первоуральска превысило норму в 1100 раз, высоко также содержание меди…”
Если говорить о Чусовой, то и простаку понятно, что главными загрязнителями великой уральской реки были и остаются СУМЗ и Хромпик, со всеми их ООО или ОАО — и при прежней власти, и при теперешней — еще хлеще! И не надо быть большим ученым, чтобы понять, что Чусовая местами загрязнена настолько, что не поддается никакой критике. Даже в самые крутые уральские морозы воды ее не замерзают вниз по течению от Ревды, Первоуральска на добрый десяток километров.
Когда-то под руководством нашего уральского писателя, защитника природы Бориса Рябинина пионеры вели очистку берегов Чусовой от разного мусора. Писатель потом издал книгу “Операция “Ч””, посвященную этому благому делу. Вся эта кампания давно забыта, да и как бы бледно выглядела консервная банка из-под кильки в томатном соусе на фоне огромных очистных сооружений, из которых лишь тонкая струйка сбегает в реку от всего Великого СУМЗа.
В последние годы ведутся жаркие дискуссии о том, летали ли американские астронавты на Луну или нет. Одна точка зрения: летали, другая: все съемки велись не на Луне, а на земле, в таком-то, дескать, штате. Так вот, если бы астронавтов опустить не на той далекой планете, а на земле, пропитанной кислоткой СУМЗа и напоминающей лунный ландшафт, то не надо было бы тратить огромные деньги на запуск ракеты.
Из тех рек, что уже вобрали в себя и продолжают пить химические отходы заводов, фабрик, хозяйственно-бытовые и сточные воды, не напьешься просто так, жарким днем не искупаешься в них и не порыбачишь. И число таких рек не уменьшается..
Когда я увидел впервые в жизни речушку, она показалась мне огромной; когда я впервые подошел к пруду, что был от дома в сотне шагов, он поразил меня своей громадностью. И как же так случилось, что реки, пруды и озера не стали притягивать к себе теперешних мальчишек — искупаться, посидеть с удочкой на берегу, переночевать у костра, повстречать у большой воды летний рассвет?
Почему гибнут реки — и не где-то, на иной планете или в ином государстве, а здесь, у нас? Что может быть страшнее того, если рядом губятся загрязненные промышленными стоками реки, пруды и озера, а ты ничего не можешь сделать, чтобы их спасти?
В советское время валили все на бесконтрольность, на само государство. Потом стали говорить, что придет, мол, на предприятия частник — и тогда ни одна капля не сольется, не попадет в водоемы из очистных сооружений. Ведь этот завод или фабрика будут владения не государственного, а частного, у них будет собственник, хозяин! И что же, как все это выглядит на самом деле? Полный беспредел — так это выглядит сегодня. Раз это частное, то что хочу, то и ворочу! И кто остановит это варварство?
Была у нас в детстве любимая рыбалка в жаркую пору лета — в забродку. Зайдя в Чусовую на мелководье по пояс, мы выстаивали в воде с удочкой по целому дню. Не выходя на берег, складывали улов в майку, заправленную в трусы, и здесь же держали баночку с наживкой. Прелесть такой необычной рыбалки, как теперь вспоминаю, заключалась не только в удачном улове, но и во всем том, что окружало нас. Ясное голубое небо, яркое солнце, прозрачная теплая вода. Стоишь и видишь все потаенное, что творится на дне реки. Это и небоязливая речная мелочь, окунишки, чебачишки постукивают своими твердыми носами, словно молоточками, о пальцы ног, будто требуя корма. Кинешь им хлебные крошки — мигом набрасываются. Рыба, что покрупнее, она осторожная, держится на расстоянии. Мы видели тяжелых окуней, крупную плотву, темноспинных голавлей, стремительных щук. Всякий раз, когда крупная рыба приближалась к висевшему у самого дна аппетитному червяку, казалось, останавливается дыхание, и обо всем забывалось на свете.
Таинство подводной жизни, таинство ловли — вот они, рядом. А помогала подсматривать все это чудо прозрачная вода Чусовой.
Да, такими были мы, тогдашние ребятишки, появившиеся на свет за год, за два до войны. Мы, как и взрослые, мечтали о лучшей жизни, потому что после разрухи военных лет все строилось, возрождалось, но за этими мечтами не забывалось и то, как хорошо бы выудить крупного окуня, голавля, язя. И в поисках рыбацкого счастья мы коротали время у ночного костра, слушая не умолкающие всю ночь скрипучие разговоры бегающих в болотных зарослях куликов-коростелей, крик перепелов на покосных лугах, трубные звуки журавлей.
Весной, когда проходил лед и спадала, входила в берега вода Чусовой, речные заросли покрывались белой накипью цветущей черемухи, и наступал черед коротких ночей. Речные наволоки наполнялись соловьиными разговорами, поначалу короткими, робкими и тихими. Соловьи пока еще будто настраивали свои инструменты. Но приходило время, теплые тихие ночи, и пернатые начинали шуметь что есть силы — от заката до рассвета, стараясь на славу. И казалось, что в каждом кустике цветущей черемухи, на каждой ветке, что держали словно не цветы, а свечи, было по соловью, а то и больше.
Для нас, ребятишек, это была не просто соловьиная пора. Отцветала черемуха, сбрасывая в воду белую рябь лепестков, и начинали брать язи и голавли на донную удочку, особенно если на крючке крупный аппетитный жирный червячок.
Только представьте себе такую картину! Прохладная до озноба, короткая весенняя ночь, яркий незатухающий костер. Донные удочки расставлены с вечера вдоль берега. Часы ожидания. Какой там сон, хотя и морит тепло костра, который убаюкивающе потрескивал и пускал искры в темноту ночи. Время от времени кто-нибудь из нас бежит проверить выставленные снасти. У “донки” нет удилища, метровый колышек воткнут в берег, нет и поплавка, да если бы он и был, все равно ничего не видно на темной глади воды. И проверка снасти заключалась в одном — потрогать леску: натянута или нет?
Проверишь одну, другую, третью — пусто. А вот у четвертой забилось сердечко, и озноб прохладной ночи, и сон — долой! Тяну лесу из темной воды, а там на конце сопротивляется рыба. Какие-то секунды — и вот он, язь! Более килограмма, холодный и скользкий. Какое счастье!.. Быстрее к костру, скорее похвастаться своей добычей. А там и к моим друзьям приходит рыбацкая удача.
Почти в это же время, на самом краешке перелома весны и лета, начиналась охота на совсем уж необыкновенную рыбу, которую мы называли щеклейкой, хотя вообще-то правильное ее название — уклейка. Это небольшая рыбешка, по величине не очень-то превосходящая кильку. В иное время в реке ее не встретишь, а вот весной, когда отцветала черемуха, от щеклейки-уклейки словно закипала вода. Вот уж, казалось бы, рыбалка — только успевай забрасывай удочку! Однако такой клев длился не больше десяти дней: блестящая быстрая рыбка словно исчезала напрочь до следующей весны.
Но как не вернуть то далекое время, так не вернуть и ту Чусовую, какой она была в пору детства — с чистой водой, с рыбой и рыбалкой. Могли ли мы, ребятишки, знать, что станет через десять-двадцать лет с природой, с нашей речкой, где рыбачили в забродки, собирали по осени переспелую, крупную, чуть меньше черного винограда и нависшую у самой воды смородину? Написал я эти строки — и словно прошелся по берегам той Чусовой и встретился со знакомыми местами. Сколько же там прошло моих дней и ночей в разное время года!
Но уже в то далекое время чувствовалось, что над Чусовой, над ее непроглядными зарослями начали сгущаться тучи, но это не были тучи грохочущей грозы со всполохами молний и обрушивающимся ливнем. Над рекой сгущались тучи, что пострашнее самой сильной и затяжной грозы и ее водных потоков. Впереди было самое начало беды, о которой в ту далекую пору никто не мог и предположить.
Стояло лето, июль, пора полного цветения трав и теплой воды. Мы, ребятишки, как обычно, управившись со всеми делами по дому и огороду, поспешили рыбачить на Чусовую, туда, к перекатам, где стояли в омутах крупные окуни. По дороге заглянули к Алексею Андрианычу Бедрину, охотнику-промысловику, в его избушку, где нам частенько доводилось ночевать.
На сей раз дед угостил нас чаем из разных трав и рассказал о том, что к нему наведывались люди из большого города — изыскатели. И пришли, де, они в наш край не ради прогулки. Оказывается, областному центру не хватает воды, и предполагается с помощью плотины поднять уровень Волчихинского водохранилища. Вроде бы что тут особенного? И все же что-то у нас, ребятишек, колыхнулось в груди. Но тогда мы и не могли предполагать, что с нашей рекой что-то должно случиться.
По-прежнему светило солнце, пели птицы, шумела на перекатах, журчала по камням прозрачная вода. Неужели ее поднимут и она широко разольется и спрячет не только спокойные омута, перекаты, но и покосные луга? Неужели исчезнут старицы с белым налетом кувшинок? Навечно будут захоронены обиталища перепелов и бекасов?.. Исчезнет навечно избушка старика Андрианыча, так же как и осинник, обступивший ее? И не добраться будет без лодки до черничных боров?
Все это случилось, случилось позже — да такое, о каком мы, мальчишки, и подумать не могли. Пока же нам, таскающим из воды бойкую рыбешку, виделась впереди бесконечность и таинственность жизни, глубокой, как речные омута.
Мы учились в школе, бегали в лес за ягодами и грибами, рыбачили, а там, за горами и лесами, вставали по всему Уралу послевоенные заводы, фабрики, росли города, поселки, развивалось сельское хозяйство. “Вот восстановим разрушенное — заживем богато”, — каждодневно обрушивалось на нас изо всех информационных источников. Нет, не зажили и вряд ли заживем когда-либо, так как разбазариваем налево и направо свои земные и неземные кладовые. Если при прежней власти был какой-никакой контроль за выбросами в атмосферу и в воду вредных компонентов, то теперь не до того, власти теперь не до экологии.
Но давайте представим: ее нет, этой живительной влаги. Ни глотка, ни капли, ни теплой, ни холодной, ни дождевой, ни речной. Но, скажете вы, мы же живем не в пустыне и даже не в степи. Это верно: живем мы на Урале. И всяких ключиков, речушек, упрятанных под пологом леса, не счесть. Но вот беда, их становится с каждым годом все меньше и меньше. Вырубается лес — отступает, уходит вода. То есть уходит она под натиском человека, которому казалось раньше и кажется теперь, что он всесилен. У него деньги, у него власть. Деньги и власть ходят теперь рядом. И кто кого из них ставит вперед — вопрос не простой.
…Зная, что там, за покосной поляной, за стеной густого ивняка, знакомая с детства речушка, пробрался я к ней. И что же? Шириной в два шага русло, песчаное, сухое, плотное, похоже, почти со времени таяния снега не видело воды. Даже в довольно глубоких прежде омутах, где всегда резвились стайки гальянов, тоже сухо. Таков закон природы: вырубаются леса, под плотным пологом которых были надежно защищены речки, — исчезает вода, а следом и жизнь. Страшно!
В тот жаркий день, оказывается, не я один искал воду. Чуть раньше меня по пересохшему руслу прошел лось. Шел он, видно по следам, не торопясь, не напрямую, а следуя всем изгибам русла, всем его петлям. И что же? Воду и я, и зверь нашли, но немного ниже по течению, где речушку подпитывал жизнью ключик, что истекал нешумно из темного ельника.
Лесные речушки!.. Сколько их, маленьких, тихих, незаметных, даже не обозначенных на картах районного масштаба. А давно пора бы их все до единой взять на учет. Кто это сделает? И когда? И сделает ли вообще? Чиновник, готовящий, может быть, какой-нибудь кодекс по водным ресурсам, вряд ли представляет себе, что речушка, как бы ни была она мала, — это часть целого, часть той большой воды, которая приносится такими крупными реками, как Обь, Волга, Кама… И как моя с детства, да только ли моя, любовь — Чусовая!
Их много, малых речек, и у каждой свое имя. Павлушка, Поповка, Медяковка, Каталажка, Каменушка, Вязовая, Тараканиха, Медвежка… Имена они получили от людей, что когда-то в этом краю косили траву, охотились, рыбачили. Было время, когда все речушки до единой были взяты на строгий учет. К тому же каждой из них выделили водоохранную зону, где запрещалась рубка леса, распахивание земель, размещение удобрений.. Такая зона могла достигать размеров от пятидесяти до ста и более метров от уреза воды. А если это был непосредственно питьевой водоем, из которого брали воду, то ее ширина увеличивалось порой в десятки раз. Но пришло время — теперешнее, и как бы забыли о санитарных зонах. Да нет, не забыли, а просто делают вид, что забыли. Значит, пора вернуться к этим спискам и этим санитарным нормам.
Вот один из многих случаев. Самое печальное во всех таких историях — их банальность. И — типичность для наших дней, когда господствует принцип: нельзя, конечно, но если очень хочется, то — можно. Так и тут. Старое постановление о запрете строительства в водоохранной зоне не отменено — речь идет все о той же многострадальной Чусовой — но местные власти дают добро строительству.
Два десятка лет назад, ну, может, чуть меньше, был на этом месте совхоз, названный по имени реки, на берегах которой он расположился. Жили здесь люди, занимались сельским хозяйством, сдавали государству свою продукцию. Пока руководил хозяйством крепкий хозяин, и хозяйство было крепким. Не стало его, ушел из жизни — и развалился совхоз “Чусовой”, разъехались люди. Пришла в запустение брошенная земля, но пустовала она не так уж чтобы и долго. Потянулись сюда дачники, а затем и садоводы. Территория эта Ревдинского района — в 9 километрах от Дегтярска.
Дачников привлекли южный склон с сосновым бором и сама Чусовая с впадающей в нее речкой Кунгуркой. Вокруг — грибные и ягодные места, раздолье для рыболовов. И начали расти на землях бывшего совхоза постройки в виде добротных домов, бань, сараев.
Все было бы хорошо, если бы дачники не начали застраивать и берег реки. Но некоторым “крутым” хозяевам и этого показалось мало — прямо в воду влезли своими заборами. А один шибко рьяный владелец отвел часть русла к себе… в бассейн, выкопанный тут же, у воды.
Что же стеснять себя? Если закон не действует, контроля нет, а местные власти сами все в руки дают? Вот вам и водоохранная зона питьевого источника! Чиновники природоохранного органа, видя подобное, должны бы возмутиться. Но нет. Они, чиновники, кроме своего кабинета, стараются ничего не видеть. А ведь случаев, подобных вышеприведенному, тысячи, если пройтись по всему течению той же Чусовой. Взять бы им да и провести ревизию ее берегов — от самого истока — и всех водохранилищ-накопителей, из которых пьют воду и миллионный Екатеринбург, и его малые спутники.
И наверное, не только автору хотелось бы спросить, кто же контролирует водоемы, кто отвечает за то, чтобы не засорялись берега рек и хранилищ, не застраивались у самого уреза воды. Конечно, контролирующие есть, и они могут ответить, что все контролируется. Но я взял бы такой ответ под большое сомнение. Как же это они контролируют, хотел бы я знать. Обходят ли водоемы по берегам, осматривают ли их с воздуха? Скорей всего, ни так, ни этак. Иначе они бы все-таки видели, что творится на подведомственной территории.
И все это, вместе взятое, иначе, как экологическим невежеством, не назовешь. Откуда же оно? Всякий раз, встречаясь с подобным, задаю себе этот мучительный вопрос. Ведь ни один руководитель крупного предприятия не повинился перед погубленной им речушкой, озером, лесом, не бросился немедленно ликвидировать губительные последствия деятельности своего предприятия. Вроде бы они, эти руководители, не живут на этой земле — лишь проводят на ней свой рабочий день, а на ночь улетают на соседнюю, чистую планету.
Но нет! Все они дышат одним с нами воздухом, пьют ту же самую воду. Хотя воду все же они пьют, конечно, в основном привозную. И если бы им еще изловчиться дышать привозным воздухом…
Экологическое невежество закладывается в нас с детских лет. Как бы кто ни отрицал, экологическая культура должна воспитываться с самого раннего возраста — с первыми походами на природу, с первыми вылазками за грибами и ягодами, на ночевке у костра, на рыбалке у речки с чистой и звонкой водой, с маленькими скользкими рыбками-усачами, которым под каждым камешком готово убежище.
Школа… Ну, а дальше везет немногим, тем, у кого были и есть талантливые учителя. В противном случае школьные годы просто уходят в песок, как их и не было. Странно, что в чести были да и остались по сей день предлагаемые для зубрежки прописные истины: “вода существует в трех состояниях — твердом (лед), жидком и газообразном. Вода содержится в почве, входит в состав живых организмов.
Вода пресная и соленая (морская).
Наша страна находится на первом месте в мире по объему пресной воды.
Наше озеро Байкал содержит почти 20 процентов мирового запаса чистой пресной воды”.
У нас действительно много пресной воды, и первенство по сей день за нами. Но долго ли Россия будет его удерживать? В то время, как мы хвалились и продолжаем хвалиться запасами самого чистого воздуха и самой чистой воды, плотнея и плотнея, над отдельными районами России начинают опускаться тучи. И не надо отмалчиваться, особенно если речь идет об Урале, в том числе и о Свердловской области.
Стоит напомнить крылатую фразу: “Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — вот наша задача!” Мое поколение росло именно под этим девизом. Выдвинул его И.В. Мичурин, селекционер с мировым именем, автор более чем 300 сортов плодоносящих культур, положивший начало их продвижению на север нашей страны.
Не думал, не гадал Иван Владимирович, что его слова, ставшие крылатыми, возьмут на вооружение чиновники, руководители предприятий и даже министры. Это ведь в стремлении взять от природы все, что возможно и невозможно, творили они чудеса на нашей земле: строили плотины, перегораживающие крупнейшие реки России, сооружали водохранилища, не успев как следует подготовить их будущее ложе. Им казалось, что нет ничего особенного в том, если реки соединить, повернуть вспять, осушить болота, абсолютно непригодные для ведения сельско-хозяйственных работ, вырубить леса целыми сплошными массивами, применять самые сильные яды для борьбы с вредителями с помощью авиации, удобрять посевы с воздуха, строить заводы и фабрики без всякого учета экологической обстановки.
И потекла по земле мертвая вода…
По данным ЮНЕСКО, более миллиарда человек проживает в местах, где сильно затруднен доступ к чистой воде. Да и нам, живущим не в пустыне, где всяких речушек и ключиков вроде бы предостаточно, стоит крепко о ней задуматься. Надеяться на ту, что развозят каждодневно по предприятиям, организациям и офисам — “Угорскую”, “Святой источник”, “Хрустальную”, “Серебряную росу”, “Курьинскую”, — это не выход.
Уральская земля, некогда обладавшая несметными таежными богатствами, с такой охраной, как сейчас, теряет леса, теряет и воду. Сколько ни охраняй родники, несущие свои хрустальные струи из глуби земли, но если сводится лес, исчезают и они. Нет леса, нет лесного массива, сырых ельников и пихтарников — был родник, и нет его!
Когда я вижу женщину, несущую воду на коромысле с речки или из колодца, меня одолевает особое чувство, неведомое горожанам. Человек несет воду, может быть, в баньку, где на все про все уходит на одного человека не более трех ведер. А вот в городских квартирах таким количеством не обойдешься, и тратится воды в десятки раз больше.
Почему же мы так расточительны? По той простой причине, что цена на водичку самая что ни на есть символическая. А вода, добытая трудом, принесенная из колодца или из речушки, имеет более высокую цену. И уж конечно, человек старается, чтобы не текла она бесцельно.
Древняя восточная пословица права: “Кувшин пресной воды стоит соленой реки”. Но с той поры, когда появилась эта пословица, много воды утекло, и теперь она нуждается в поправке: сегодня уже двух соленых рек стоит кувшин пресной воды. И цена эта продолжает расти.
Мне довелось побывать во многих уголках нашей страны и брать воду из Иртыша, Тобола, Оби, Бирюсы, Енисея, Байкала, из доброй сотни малых рек и речушек — лесных, степных и таежных. Приходилось видеть, что вдоль сибирских сел, у каждого дома, стоят — и не по одной! — деревянные бочки с привозной водой.
Припоминаю переход по Ледовитому океану от Мурманска до Владивостока на сухогрузе ледокольного типа — “Кузьма Минин”. Морское судно, огромное по размерам, от киля до верхней палубы ростом с девятиэтажный дом, с палубой площадью в полтора футбольных поля. Рассказывать об этом переходе я не собираюсь, это особый разговор, но если говорить кратко, можно сказать так: любое судно, идущее по океану, — маленький живой островок, когда на сотни, а то и тысячи километров одна только забортная морская вода, не пригодная по своему составу даже для охлаждения двигателя. Потому и имеется на всяком судне на такой случай опреснительная установка.
Открываю кран — тонкая струйка. Подставляю ладонь: теплая, на вид светлая, пробую на вкус — совершенно безвкусная. Потому и отношение к воде, взятой с берега, на любом корабле самое что ни на есть бережное.
Вспомнился мне тот переход по очень простой причине: наш разговор — о воде, о проблемах, связанных с этим бесценным продуктом. Так вот, пройдя полпути во льдах океана, “Кузьма Минин”, не заходя в порт Певек, встал на рейде не для того, чтобы пополнить запасы продуктов или угля, — обычной земной воды. Капитан судна запросил в порту для дозаправки 150 тонн, но получил отказ местных властей. Дескать, Певек сам сидит на лимите, получая воду из далеких тундровых озер.
“Кузьма Минин”, конечно, получил воду, хотя и не сразу, а лишь после того, как была отбита телеграмма в Министерство морского флота.
Вообще Певек — это часть земли чукотской, которую венчает мыс Дежнева, смотрящий на Аляску. С двух сторон Чукотку омывают соленые океаны, и поэтому здесь с пресной водой тоже большие проблемы. Берут ее жители побережья из голубого льда, который состоит из чистой пресной воды. Стоит лишь подтянуть с помощью багра к берегу льдину, расколоть ее на куски, и у тебя есть запас воды. Ну, а те, кто живет в глуби материка, привозят ее из тундровых озер.
Но вернемся с берега океана на уральскую землю. Твердая насыпная широкая дорога прошивает прямой линией подъемы и спуски Уфалейского увала, подбегает к бетонной стене. Приехали! С этим словом Геннадий Борискин, старший научный сотрудник института охоты, выключает двигатель “Урала”. Мотоцикл, прокатившись по инерции еще несколько метров, мягко упирается передним колесом в бетонный бруствер. И разом в тишину ясного осеннего утра врывается шум воды. Смотрим на бетонный оголовок, из-под которого рвется клокочущий поток.
Поверьте, не часто приходится видеть такое, когда, не сходя с места, можно брать воду сразу из двух рек. Одной кружкой можно зачерпнуть уфимскую, а другой — чусовскую: здесь настолько близко друг к дружке оказались воды обеих рек. Уфимская вода примчалась по трубам, а чусовская — зарождается совсем недалеко.
Пробую чусовскую воду. Она холодная и напоминает родниковую, потому что берет свое начало из маленькой речки, сохранившейся в ельнике, который каким-то чудом уцелел от вырубки. Уфимская вода, пригнанная сюда мощными насосами по многокилометровым трубам, не так холодна и не столь вкусна, так как слегка отдает ржавчиной. Но и она, вырвавшись на свободу, спешит освежиться, насытиться кислородом, слиться с водами уральской реки.
Кто знает, может, и не потребовалось бы помощи реке Чусовой от Уфы в тот засушливый 1974 год, не обруби человек не только в верховьях, но и гораздо ниже по течению многочисленные притоки. Но вот уж который год с той самой осени, когда мы пытались с Иваном Ивановичем Скутиным напоить глухарей, хотя и прошло уже почти три десятка лет, центр Урала берет воду из реки Уфы.
И вот мы стоим на месте слияния двух вод. Далеко слышен шум потоков, истекающих одновременно из двух труб. Какая большая сила несет эту драгоценную влагу по руслу Западной Чусовой, превращенному теперь в обычный канал, в котором с того самого времени не водится рыбы, так как уровень воды постоянно меняется: то она поднимается высоко, то течет мелким ручейком.
И только ли одна Чусовая, призванная самой природой нести людям целительную влагу, страдает? Но мы, люди, допустившие это, спохватываемся лишь тогда, когда чаще всего оказывается поздно. Именно в этот момент доходит до нас, что предупредить подобный исход было бы гораздо проще, чем заново восстанавливать.
Вот еще одна история в качестве иллюстрации сказанного. Волчихинское водохранилище должно было увеличиться с подъемом плотины. Изыскатели-проектанты не случайно остановились на этом варианте. Река выше нее несла свои воды по низкому, ровному и широкому месту, и под зону затопления попадали прибрежные заросли черемушника, ивняка, ольхи, осинника, березняка и часть соснового бора как левого, так и правого берега Чусовой. Предстояла работа по очистке зоны затопления, то есть ложа будущего водохранилища, от кустарников и леса. Но у нас, как это часто бывает, проект проектом, а санитарные нормы очистки остаются за бортом.
Если станет читать эти мои заметки чиновник, косвенно или напрямую связанный с природоохраной, он, пожалуй, усмехнется и скажет: “Эка! Нашел о чем вспоминать! Вспомнил бы еще о том, что было до Октябрьской революции!” Да ладно, черт с ним, с чиновником! Он ведь зачастую тупой и непробиваемый, да к тому же бывает и подкупаемый…
Затопление тогда началось, опередив не только вырубку леса, но и его вывоз. Подъем воды был настолько быстр, что под воду ушли прибрежные кусты и деревья. С тех пор прошел не один десяток лет, а они по-прежнему торчат из воды памятниками всевластным безответственным чиновникам.
Но тут снова ударил колокол: надо опять искать воду. Прошли годы, и Волчихинское водохранилище уже не способно стало обеспечивать промышленный район питьевой водой. Не помогло и возведение Верхне-Макаровского водохранилища. Главной поилице, реке Чусовой, снова потребовалась крепкая подпитка. Неплохо было бы заполучить воды дополнительно. Но откуда ее взять? Специалисты назвали реку Уфу, которая течет к западу от Уральского хребта и весной и осенью собирает куда больше воды в свое русло из ручьев и малых рек, чем, например, Исеть и Чусовая, вместе взятые. К тому же леса по берегам Уфы, в отличие от рек, текущих по Свердловской области, не вырублены — тайга там практически непроходимая.
Время требовало срочных мер: в середине 70-х стояла засуха. Из сводки Североуральской бассейновой инспекции от 15 ноября 1975 г.: “Последний запас воды в водохранилище Исети и Чусовой составлял всего около 15 миллионов кубометров из обычных 180 миллионов. Верхне-Макаровское водохранилище сработано почти полностью, Исетское озеро и Верх-Исетский пруд выбраны ниже уровня, ниже которого опуститься нельзя”.
Пришла пора чрезвычайных мер. А уфимская вода пока оставалась за горами. Челябинские и башкирские власти рядились с властью свердловской и ждали решения власти центральной. Тогда-то сломя голову и бросились искать выход.
Представьте середину уральской зимы 1976 года. Трещат морозы, как никогда, сильные, с пронзительными ветрами. А тут идет борьба за воду, напоминая настоящую фронтовую баталию. И, как всегда, вместо того чтобы прежде все просчитать, обдумать, взвесить, начали действовать: установили насосы, проложили трубопроводы и погнали воду из озера Аятского. И она пошла, побежала по трубам, но не долго, так как начала замерзать тут же, в трубопроводе, своренном многокилометровой “плетью”, лежащей прямо на снегу.
Опять аврал, опять битва. Срочно сотни многотонных грузовиков-самосвалов принялись день и ночь возить торфяную крошку и засыпать ею метр за метром трубопровод. Так трубы на всем их многокилометровом протяжении засыпали, торф полили соляркой и подожгли. Вскоре вода пошла по трубам. Но радость оказалась преждевременной: вода из озера Аятского, прежде чем пополнить запасы Исетского озера, вначале должна была закачиваться в болото, окружавшее водоем. Но вот беда: после засушливого лета и болото оказалось сухим. Пока оно, подобно губке впитывая воду, наполнялось, уходила вода из Аятского озера. Теперь под угрозой оказалось оно, так как при обширном зеркале воды имело среднюю глубину немногим более двух метров. Продолжать качать воду из озера означало загубить водоем.
Ближе к весне, гонимая теплым мартовским ветром, в свердловскую систему водозабора пошла вода из озера Иткуль. Она-то и спасла на какой-то момент промышленный центр, да еще помогли вешние воды. Но и это был мизер. Уже к следующей зиме, а к лету — особенно — разгорелось настоящее сражение на месте будущего Нязепетровского водохранилища, что на Уфе. На строящемся водоеме были задействованы не только гражданские силы, но и военные, сотни единиц различной техники. И вся эта громада обрушилась на спокойное русло средь глухой тайги. Сколько было вбухано средств и человеческих сил! Если бы подобное случилось в нынешнее, рыночное, полубандитское время, трудно сказать, сумели ли бы решить такую проблему и пошли ли бы спасительные воды к областному центру Среднего Урала.
…Перекрыт створ плотины, вода день за днем стала подниматься к проектной отметке, и на заполняющийся водоем все страшнее становилось смотреть: огромное число деревьев всплыло из воды. Какую-то часть из них удалось выловить и вытащить на берег, но основная масса, намокнув, осела на дно водоема.
Так что вода для питья у нас пока еще есть. Но что это за вода? Иной чиновник скажет: есть вода — спасибо и на том. Есть-то есть, а каково все же ее качество? Чиновника, очевидно, такой вопрос не занимает, так как, скорей всего, воду он берет из персональной, тщательно проверенной скважины.
Тогда, в 1976 году, нас спасли героизм, иного слова и не подберешь, строителей всех специальностей и, конечно, река Уфа, низкий ей поклон. Но вот случись подобное сейчас! Вот уже почти три десятка лет мы продолжаем надеяться на Уфу. Надолго ли хватит уфимской воды?
А как вообще выглядит водная проблема, если отвлечься от местных нужд? Гидросфера, водная оболочка Земли, с ее океанами, морями, озерами, реками и подземными водами, составляет примерно полтора миллиона кубических километров, но воды, годной для питья, чуть больше двух процентов.
Если бы воду только пили! Трудно назвать такую отрасль промышленности, которая может обходиться без воды. Вода — это и теплоноситель, и энергоноситель, и технологический компонент для варки, растворения, разбавления, кристаллизации и передатчик давления в паровых механизмах. Промышленность, как и человек, нередко требует тоже чистой воды, особенно новейшие ее отрасли, такая, например, как производство полупроводников.
Как в прошлом веке, так и теперь пресная вода остается одним из дефицитных природных богатств. Впервые человечество ощутило дефицит пресной воды вскоре после окончания второй мировой войны. Тогда Европа первой ощутила приступ жажды.
В нашей стране самым крупным потребителем пресной воды была ирригация. Второе место принадлежало промышленности и энергетике, третье — городскому коммунальному хозяйству. Причем в сельском хозяйстве, основном водопотребителе, вода расходовалась безвозвратно. Чтобы представить водоемкость этой отрасли, достаточно упомянуть о том, что на выращивание 1 тонны пшеницы требуется за вегетационный период 1500 тонн воды, 1 тонны риса — более 7 тысяч тонн, а 1 тонны хлопка — уже около 10 тысяч тонн.
Стоит обратить внимание и на такие вот цифры. Прежде чем в магазине появится банка консервов из овощей или фруктов, на нее будет затрачено 40 литров воды. Для производства суточной нормы пищевых продуктов на одного человека требуется затратить около 6 кубических метров воды. А сколько воды нужно для выплавки стали, производства синтетических волокон, минеральных удобрений!..
Но безжизненных рек и речушек становится все больше и больше. Если крупные реки еще сопротивляются, то наша знакомая Чусовая, например, год за годом теряет свою силу и постепенно мертвеет. Да она бы уже и умерла давно, если бы не малые речушки, которые помогают ей разбавлять промышленные стоки СУМЗа, Первоуральского хромпикового и Полевского криолитового заводов.
Совсем недавно “дало дуба” известное некогда предприятие по добыче меди, цинка, серебра, золота в Дегтярске, слывшем многие годы прекраснейшим уголком Урала. Но после приватизации Дегтярское рудоуправление прекратило свое существование. Одна беда — не стало рабочих мест — дополнилась другой, может быть, еще более серьезной: из шахтных стволов затопленного медного рудника самопроизвольно истекает достаточно сильный раствор кислотки. Поток ее прямым ходом (раньше на ее пути располагалась станция нейтрализации) течет в Волчихинское водохранилище, которое является питьевым водоемом для Екатеринбурга.
…Нам, довоенным мальчишкам, повезло: мы видели Чусовую, чистую и прозрачную, и не потому ли и меня, и моих сверстников преследует ностальгия по тем временам. Закрою глаза и вижу: несет река свои воды среди густого, непролазного черемушника, царапистой малины, жгучей высоченной крапивы, среди заливных лугов. А мы, пацаны, стоим по пояс в ее воде у речного омута с удочками. И даже теперь, через десятилетия, я не только чувствую, но и слышу, как стучит по ногам, будто молоточками, всякая речная мелочь. И вдруг из омута выскочит на поверхность, разом перевернувшись белым брюхом к солнцу, огромный голавль, оставив на воде разбегающиеся круги, и опять уйдет в глубину чистой, прозрачной воды.
У нас нет запасной планеты
Каждый живущий в России, да и на всей земле, понимает, что мы не имеем запасной планеты. И думать нам надо о ней, о нашей единственной. А как подумаешь, то и выходит, что не пора ли хвататься за вилы и заступаться за экологию. Она, бедолага, вопиет на каждом километре, на каждом шагу нашей землицы. Вопиет пронзительно, уязвленная постоянными отравлениями, тяжелыми заболеваниями, обеднением флоры и фауны, усиливающимся загрязнением воздуха, заражением вод и почв. И все это идет год за годом, методично и незаметно, поражая окружающую среду. И — самое печальное: наступает привыкание, наше привыкание к подобному порядку вещей.
Мало что изменилось и сейчас. Казалось бы, создали комитет по охране природы — Госкомприрода. И вроде бы природозащитное дело было поднято на небывалую высоту. Председателю Госкомприроды позволялось на ответственных совещаниях-заседаниях садиться чуть ли не по правую руку главного чиновника России. Но так уж у нас повелось, в бедной и забитой России, что хорошие начинания как быстро зарождаются, так же быстро и исчезают. Судьба природы — это один из многих и многих примеров, демонстрирующих нашу охоту доводить все до экстремальных ситуаций, а то и до клинической смерти.
Помните, как общественность отстаивала озеро Байкал, когда власти вознамерились строить на его берегу целлюлозно-бумажный комбинат. Мне довелось посмотреть это загаженное промышленниками место. Я даже стал свидетелем, как ловили в нем омуля и прямым ходом транспортировали по воздуху эту уникальную рыбку, живущую лишь в байкальских водах, в Европу. Но зато местные жители, иркутяне и буряты, только щелкали зубами. И это творилось в их родном краю, в их родном российском доме! Грабеж среди бела дня — иначе и не назовешь!
— Будете на Байкале — попробуйте омуля! — напутствовали нас земляки-уральцы.
И мы выполнили наказ — попробовали здешний деликатес — и холодного копчения, и в ухе, и даже с душком. Омуль с душком — это и впрямь нечто непревзойденное по вкусу, но, правда, на любителя.
Та, давняя, встреча с Байкалом длилась не один день. Другая же выдалась длиной всего в семь минут. Именно такое время стоит на станции Слюдянка, что у самого берега озера, скорый поезд “Россия” сообщением Владивосток—Москва. Это надо было видеть! Поезд еще не успел остановиться, как из вагонов повыскакивали пассажиры и устремились к берегу Байкала. У всех в руках — банки, бутылки, кружки. Каждый спешил набрать воды из священного Байкала. И тут же возле вагонов сновали бабы и мужики и предлагали омуля.
Реки, озера, пруды, совсем маленькие и большие.
Не надо гадать, чей стон раздается над великою русской рекой — над Волгой, на вид здоровой, но на самом деле давно уже больной, перетянутой вдоль и поперек плотинами гидросооружений. А чем лучше положение Енисея, распухшего от водохранилищ, с убывающими год от года рыбными запасами?
Да что там великие реки! На территории богатой, но почему-то бедной России течет этих самых рек 2500000 (два миллиона пятьсот тысяч). Вдумайтесь только в это колоссальное число. Если все эти реки вытянуть в одну линию, их протяженность выразилась бы числом просто фантастическим. Но только чистой питьевой воды в таких же фантастических размерах уже нет.
Снова вспомню свои детские годы. Северный уральский город Красноуральск. Строился он на новом месте. Прямыми стрелами шли, подобно солнечным лучам, его улицы, а одновременно и еще более быстрыми темпами, чем жилье, возводился Богословский алюминиевый завод. Первые тонны “крылатого металла” страна получила точно в назначенный срок.
Город-красавец среди нетронутой тайги ликовал: с пуском завода обозначались большие перспективы его роста. И все бы хорошо, вот только природа не радовалась новому для этого края производству. Что это была тогда за природа! На всю жизнь врезалась она в память нам, довоенным мальчишкам: окружающие город леса с могучими кедровниками, брусничными и клюквенными плантациями, река Тура с городским прудом, где обитали чебаки, лещи, окуни. И в каждом доме — запасы моченой брусники, кедровых орешков, соленых и сушеных грибов. А какую чистую воду пили мы тогда!
Минули годы. Несчетное количество тонн крылатого металла поступило государству из северного города. А что получил он взамен? Погубленную окружающую природу. Погибло все — ягодные места, кедровники, речушки.
И таких примеров приводить можно множество. Вот один из новейших. Владелец алюминиевого производства, в том числе и в Каменске-Уральском, тратит огромную, почти фантастическую сумму на покупку уникального изделия Фаберже. Если бы он потратил эти деньги на улучшение экологической обстановки как на самом УАЗе, так и во всей прилегающей округе, можно было бы поклониться ему низко-низко.
Мой архив постоянно пополняется различными газетными материалами, в которых полным-полно всевозможных обличающих фактов. И по ним хорошо прослеживается, как российская земля неуклонно движется к критической черте, за которой неизбежно настанет то, что называется краем жизни. Пытаюсь систематизировать эти факты и убеждаюсь, что сделать это невозможно: одна экологическая проблема дополняется другой, еще более свежей и пагубной.
Наверное, всей России известно, как один проходимец обобрал чукотские земли, вместе с моим любимым народцем — чукчами. И как этот талантливый народец попался на его удочку! А использовал он в качестве наживки “огненную воду”, как это повелось со времен колонизации окраин. Надо сказать, что чукчи все, от мала до велика, страдают недугом алкоголизма. И ловкач не преминул воспользоваться этим обстоятельством.
Говорю не понаслышке, сам бывал и в их столице Анадыре, и на самой крайней восточной точке земли нашей — в поселке Уэлен, родине замечательно писателя Юрия Рытхеу, и на мысе Дежнева, на острове Ратманова, и в знаменитой бухте Провидения, и в райцентре Лаврентия, и порту Певек, да и вообще во всей этой замечательной стране, которую я бы назвал Чукотией.
Эта земля, с ее золотом и другими полезными ископаемыми, вплоть до бурых углей, богатая морским зверем и птицей, с косторезной мастерской, единственной в мире, в которой рождаются уникальные вещи, создаваемые способом резьбы по моржовому клыку, достойна иной судьбы.
Вы скажете, что положение коренных народов и в других странах мало чем отличается от положения тех же чукчей. Но это далеко не так. Во всех цивилизованных странах отношение к аборигенам куда цивилизованнее. Это так же очевидно, как и то, что там ежегодно отпускаются денежные средства не просто на очищение той или иной реки, а на экологически чистые технологии.
Из моих архивных материалов следует, что в 1994 году частные и государственные ассигнования на охрану окружающей среды составили в миллионах долларов: Франция — 7746, Нидерланды — 2254, Япония — 26035, Германия — 14426, Дания — 1237. США по этому показателю вышли на первое место. Однако если эти расходы соотнести с ВВП (валовым внутренним продуктом), то на первом месте окажутся Дания и Германия, а вслед за ними — США. За океаном ведущее место отводится созданию чистых экотехнологий. Наши же чиновники в лице правительства выделяют деньги в никуда.
В середине 90-х годов в прессе сообщалось, что тогдашнее правительство выделило большое число триллионов рублей на оздоровление Волги. Не знаю, были ли выделены обещанные триллионы, но даже если и было что-то выделено, это говорит об одном: чиновники наши умеют лишь проводить кампании по спасению чего-нибудь: реки, горы и т.п. И всякий раз эти кампании напоминают собой почти мгновенные вспышки. Результат же всегда один: страна плавает в нечистотах, копается в шлако- и шламохранилищах, в бесконечных отвалах и бесчисленных, давно выработанных карьерах…
Всегда, когда речь заходит о той или иной экологической проблеме, у нас сразу обнаруживается нехватка средств. Но все ли измеряется ими? И всегда ли они нужны в таких огромных количествах? Куда было бы разумнее не ждать сигнала бедствия, а принять предупредительные меры, пока еще на месте цветущей земли не образовалась выжженная пустыня, или из реки стало невозможно пить, или нечем стало дышать.
Дилетанту, не сведущему в вопросах экологии, свойственно полное равнодушие, и проблемы защиты окружающей среды его как бы мало задевают. Как говорится, пока гром не грянет… Не обеспокоены проблемами экологии и так называемые новые русские. Этим главное — поскорее набить карманы долларами или российскими рублями. Подумаешь — и оторопь берет, сколько таких людей живет на земле, ходит рядом, как бы ничего не видя и не слыша.
Давайте развернем карту Свердловской области. Она огромна, на ее территории могла бы разместиться целая европейская страна. Но в тех странах все обустроено рационально и по-хозяйски. Там, например, простыни сушат не на веревках, как у нас, а на полянах между домами, прямо на траве. Какая же это, подумайте, должна быть трава!
Но продолжим изучение карты. На первый взгляд область наша почти вся покрыта лесами, и чем дальше от Екатеринбурга, тем гуще эти леса, тем больше в них всякого зверя и птицы. Не скрою, и я когда-то придерживался такого же взгляда. Мне казалось, что в северных районах области богатства зеленой нивы безграничны. В своей время пришлось мне обойти, объехать, облететь всю область, включая самые ее дальние и глухие уголки. Поэтому о лесных богатствах я могу судить не понаслышке. В свое время так оно, наверное, и было, а сейчас все переменилось до наоборот. А все потому, что дерево легко срубить, а вот вырастить — куда труднее.
Всякий чиновник, руководитель, состоящий на охране и воспроизводстве лесов, должен знать простую истину: дереву, посаженному человеком или растущему самосевом, до времени своей спелости нужно ждать около 80 лет — срубить же его можно за несколько минут.
Нет сейчас тех сплошных лесов ни на севере Свердловской области, ни на юге. Что и есть сплошное, так это выруба, захламленные брошенной древесиной и затянутые частым осинником. Вот к чему привели безоглядные рубки лесов — еще при прежней власти. Вырубить лес — дело пустячное, а вот возобновить его, вырастить его снова — куда более трудное и даже неблагодарное дело. И чаще всего бывает так: вырубят сто гектаров, а если возобновят посадки на десяти, и то скажи “спасибо”.
Не верите — поезжайте по леспромхозам, которые еще остались и продолжают работать, и вы убедитесь, как варварски там относятся к природе и заготовке леса. Главное, что труд этот у нас всегда сопряжен с множеством отходов и в начале процесса, и после разделки бревен на брус, доски. Остается просто гора отходов — опила, стружек, различной обрези. Словом, технология обработки древесины что у нас на Урале, что в Сибири — ну ни в какие ворота!
Раньше мне казалось, что лишь санитарные годы спасут наши российские леса. То есть надо набраться мужества, остановить хотя бы на один год варварскую рубку, объявив его санитарным, начиная с делянок и кончая нижними складами. Все, что брошено и валяется, подобрать самым тщательным образом, вывезти, распилить, сложить или продать населению на дрова, что-то переработать на щепу, что-то пустить на пиломатериалы. И самое главное — заняться лесопосадками. И посадить не для отчета, а чтобы росло по-настоящему и чтобы через десяток лет поднялся бы на бывших вырубах лес, зашумел, заговорил на ветру своими листьями.
Написал и подумал: да уж не фантазирую ли я? Но — какая фантазия! Куда нам деться! Запасной планеты у нас нет, и потому спасать надо российские леса и воды, пока еще есть что спасать. Ведь не бабочки же поденки мы, чтобы жить одним днем.
И вот замаячил на страницах интернета новый закон о лесе, или, как еще его называют, Лесной кодекс — вначале один вариант, затем — другой, затем — третий… Но все, к кому мне ни приходилось обращаться (естественно, люди, имеющие прямое отношение к лесу), были в недоумении и, будто сговорившись, задавали друг другу один и тот же вопрос: кто составлял этот кодекс, какие такие ученые-лесоводы и экономисты? Зачем, спрашивают все, понадобился новый кодекс? И куда делся старый?
Не слыша внятного объяснения по поводу нового кодекса, рожденного, вероятней всего, в высоких чиновничьих кабинетах, общественность поднялась, как говорят, на дыбки. Что же в нем вызывает главное несогласие? А то, что красной строкой в нем значится: сдавать в аренду леса частным лицам, естественно, тем, кто владеет большими деньгами. Следовательно, люди эти, не владеющие основами лесовосстановления, приемами борьбы с вредителями и пожарами и, самое главное, не несущие за лес никакой ответственности, приведут его к полной деградации.
Сейчас документ ходит по кабинетам Государственной думы. Чиновники, сочинившие кодекс в угоду определенной группы заворовавшихся дельцов, надеются протолкнуть свое детище, но вряд ли это им удастся. Как говорят специалисты лесного хозяйства, надо быть большим пеньком, чтобы принять Лесной кодекс, сочиненный неизвестно кем.
У них, у чиновников, в руках один главный аргумент: лесная промышленность не приносит государству дохода. Но не потому ли она не доходно, что само государство не поворачивается к ней лицом. Факт, что экспортная выручка России, имеющей самые богатые запасы леса в мире, весьма скромна — менее 5 миллиардов долларов в год. Для сравнения скажем: Финляндия — 10 миллиардов, Швеция — 11, США — 16, Канада — все 25.
Хорошо бы, прежде чем сочинять новый Лесной кодекс, разобраться, почему доход от леса так не велик. Почему государству достаются такие жалкие крохи? И тогда стало бы ясно: выручка столь мала потому, что Россия вывозит за кордон в основном кругляк-бревно, а не изделия, которые принесли бы дохода в 10—15 раз больше. В чем же дело? Секрета нет. Значит, кому-то это выгодно. И выгодно именно тому, кто получает разницу в черно-левом нале.
Посмотреть на эту проблему можно и еще с одной стороны. Так, на российских просторах произрастают и уникальные породы: пробковое дерево, ильм, кедр, ясень, орех маньчжурский, дуб, лиственница — все они пользуются особым спросом во многих странах мира. Но вот беда! Не умеем мы производить мебель, которая была бы конкурентноспособна на международном рынке. А посему это только на руку лесным браконьерам.
Отдать лесное хозяйство в частные руки — мы тут как тут, отдать самое дорогое и близкое, все то, что принадлежит не только государству, но и народу, живущему на нашей российской земле. Это равносильно тому, что решили бы отдать в аренду легкие России, аккумулятор влаги, всю пирамиду жизни. Мудрый афоризм древних гласит: “Природа не терпит пустоты”. Только следует добавить: “…и издевательств над собой ради сиюминутной наживы”.
…Звуки земли. Приходилось ли вам ночевать в лесу? Может быть, вы коротали летнюю ночь у реки, на покосе, и вас уже не раз будили, засыпающих в шалаше, в лесной ли избушке или дремлющих у жаркого костра, яркие всполохи молнии и раскаты грома? И не будил ли вас гул летящего высоко в темном небе самолета? Значит, вы помните, как звук его заполнял всю близлежащую округу, заставляя вздрогнуть и очнуться лесные увалы, речушки, все живое. К этому чужеродному звуку на фоне успокаивающего шума дождя, ветра, пения птиц, как и к многому другому, не рожденному самой природой, привыкнуть невозможно. Остается лишь не замечать его, пропускать мимо своего сознания.
И опять как не вернуться к детским годам, годам юности! Вот первые космические спутники Земли. Как много тогда о них писалось. Сообщалось даже, когда в разных районах страны можно посмотреть невооруженным глазом на это металлическое чудо, издающее в полете еще и свои сигналы. Любопытству не было предела! Мы, мальчишки, конечно же, должны были увидеть спутник своими глазами и выжидающе вглядывались в небо. “Вот он, вот он! Летит!” — кричал тот, кто первым замечал спутника. И он летел, сверкая своей полированной поверхностью, удивляя достижениями нашей российской науки. Со временем это стало обыденностью — и утихли страсти, и иссякло удивление, так как и это чудо тоже не земного происхождения.
Спустя несколько лет — снова восторг, снова удивление и гордость за науку, за нашу страну, снова восхищение мужеством первопроходцев космоса: в свой первый космический полет отправился Гагарин, а затем — десятки его космических братьев, которые сверху впервые увидели нашу Землю и рассказали землянам, как она красива со своими горами, лесами, реками, степями, озерами…
Но так уж, видно, устроен человек: увиденное впервые волнует, заставляет радоваться, но по прошествии времени все эти высокие чувства притупляются. Это закономерно. Все, что придумывается, изобретается человеком, удивляет и впечатляет лишь на первых порах, а затем… И это потому, что все, что создается им, большей частью оказывается каким-то инородным телом, которое может существовать на земле достаточно долго и все же никогда не станет органической, естественной частью, но никогда не состыкуется с природой и ее жизнью.
Допустим, появилось на российской земле в последнее десятилетие большое количество новейших и роскошнейших автомобилей. И что же? Приблизило это нас к природе? Нет и нет. И уж вовсе опрометчиво думать, что они, эти автомобили, подобно деревьям и кустарникам, вновь выросшим, украсят нашу землю.
Что говорить, природу покорять мы научились, только не по-мичурински. Но есть все же на земле вечное, никем не изобретенное, не придуманное, неотъемлемое от нее — это природа. И ее никогда не стереть, не выветрить из памяти.
Остановитесь! Прислушайтесь! Слышите вы ее звуки? Разноголосые песни птиц, шелест трав, шум дождя, раскаты грома, всплески рыбы на спокойной воде, стоны лосей во время осеннего гона, крик сов? А многоцветье ее красок, несказанные ароматы и запахи!
Представьте: глухая, темная, непроглядная осенняя ночь, по небу несутся темные тучи низко-низко. Кажется, они вот-вот коснутся сосен, что встали стеной за болотом.
В избушке жарко, будь она неладна, железная печка. Вышел наружу глотнуть свежего осеннего воздуха. Мелкая морось летит сверху. Если бы не светлая полоса вдоль южной части горизонта, можно было бы сказать, что небо смешалось с землею. Набежавший ветерок прошелестел по голым веткам черемухи, обступившей берег реки, — и снова тишина. Прохладно, сыро и неуютно. Скорей обратно в натопленную избушку. Только взялся за дверную ручку, как вдруг сверху, из небесной темноты и бегущих облаков, послышался звук. Вот он дошел до земли, звук, от которого даже у самого непосвященного невольно забьется сердце: где-то там, в невидимой среди разрывов облаков выси, плывет караван гусей.
Врываюсь в избушку. На маленьком столике горит слабенький огонек керосинки.
— Ребята, Андрианыч! Там гуси пролетели!..
Андрианыч, спокойно попыхивая трубкой, не реагирует на мои восклицания: скоро холод — северный гусь пошел, жди к утру снега. И верно, на рассвете непривычно забелело в окне. От земли поднимался вялый нежный свет. Он шел от снега, что падал на покосную поляну, на темную воду реки, на ветви деревьев.