Документальный очерк
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2004
Виктор Эндеберя — родился в 1938 г. в Луганске. Окончил исторический факультет Луганского пединститута. Историк-архивист. Занимается темой “Репресии против церкви в годы советской власти”.
В голодном 1921 году приютила слепая монахиня Сирбишинского женского монастыря Евгения Устинова сироту четырех лет по имени Антонина Колтышева. Выросла девочка при монастыре, и было ей уже восемнадцать, когда случилась беда.
23 октября 1935 года задержали Антонину на Асбестовском руднике и доставили в Тагильский горотдел НКВД. Почему задержали, об этом документы умалчивают, но похоже, что попалась она как беглая колхозница. Колхозы в то время являлись “непаспортизированной местностью”, дабы народ из них никуда не мог разбегаться, а закреплялся на земле. Нет паспорта — значит, из колхоза. Тем более что послушница с 1933 года работала летом в колхозе и на Уралмашстрое, а зимой, как и все монашки, делала искусственные цветы и продавала в Невьянске. Летом 1935 года она заработала в колхозе около 50 трудодней, а с осени пошла в артель старателей-золотодобытчиков на Асбестовском руднике. И принес этот рудник ей одно только несчастье. Едва чекисты увидели, что в их сети угодила не простая колхозница, а монашенка, стали раскручивать целое дело. О существовании в Сирбишино “тайного” женского монастыря власти якобы ничего не знали.
…Когда уроженка Висимо-Шайтанского завода Александра Апаницина пришла в деревню Сирбишино, монастыря еще не было. Многого не было — ни революции, ни чекистов, ни разрушения основ. Шел еще только 1908 год. Деревенский “благочестивый кружок” объединял 15 женщин под руководством Варвары Григорьевны Бородиной.
Вскоре заложили церковь и другие монастырские здания, в 1913 году благополучно окончили строительство и освятили церковь. Бородину постригли в монахини с именем Валерия и назначили начальницей Введенской женской общины в деревне Сирбишино Верхотурского уезда. К тому времени кружок насчитывал уже 30 участниц, и все они стали послушницами. С 1916 года Бородина была возведена в сан игуменьи и стала настоятельницей женского монастыря. А спустя два года постриглась в монахини с именем Вероника и Александра Апаницина.
Монастырь к тому времени имел полгектара земли, которую монашенки обрабатывали сами, и небольшое хозяйство. Но случилась революция, и для монастыря настали тяжелые времена.
Послушницы из сельхозартели
В 1924 году монастырь официально закрывается, а церковь передается приходской общине. Большая часть послушниц расходится кто куда, из 50остается всего 15, они продолжают обслуживать церковь, совершать богослужения и религиозные обряды для местного населения. Как и раньше, проживают вместе, обрабатывают землю и считают, что худо-бедно, а монастырь свой все же восстановили.
Однако прошло немного времени, и в 1927-м (по другим источникам — в 1928-м) гром грянул вторично, и стало ясно, что спокойствие было временным, а благополучие — иллюзорным. Монастырь закрыли, теперь уже окончательно. Послушниц выселили из общежития, а землю, двух лошадей и двух коров — изъяли.
Но куда было идти монашкам? Чего искать?
Купили они два дома, перестроили их под общежития и стали жить под видом сельхозартели, но по монастырскому уставу. В документах совладелицами домов записали Серафиму и Августу Куликаловых, Татьяну и Марию Бызовых, Евгению Устинову, Валерию Бородину, Ефросинью Попову, Надежду Безрукову и Анну Некрасову.
Трудоспособные члены монастырской артели нанимались в колхоз на полевые работы, заготовку дров и т.д. Небольшой доход приносили церковные службы. Помогали общине член ревкомиссии церковного совета Степан Михеевич Балакин, церковный староста Антон Никитович Бородин, немногие верующие колхозники, например, Михаил Шмаков.
Только жилось монашкам все равно трудно. Уехала в село Останино Невьянского района Ефросинья Петровна Попова, стала сторожихой и просфорней при тамошней церкви, а через два года вернулась обратно, но все больше по деревням ходила — обувь чинила да подаяние просила. Но редко кто кусок подавал — с весны 1933-го голодала деревня, да так голодала, что кое-где и падалью не брезговали…
А в Останинскую церковь в августе 1934-го вместо нее пришла из Сирбишино псаломщицей Серафима Куликалова. Всех привечал останинский старец, священник тамошней церкви Семен Бородин. Да и как не привечать? Корни-то общие, ведь сам Семен Михайлович тоже из Сирбишино. С 18 лет монашествовал в Верхотурском, Екатеринбургском и Белогорском монастырях. Паломником ходил в Иерусалим и на Афон, на Святую Гору Македонскую, где у вод Эгейского моря в начале XX века располагалась 71 русская обитель. С 1909 года жил в монастыре на Фаворе бывшего Осинского уезда Пермской епархии, а с приходом “белых” вернулся на свою родину.
Сидеть ему на одном месте не пришлось, священники исчезали быстрее, чем церкви, кому-то надо было службу служить, и служил Бородин и в Быньгах, и в Шайтанке, и в Реше, и в Бродовом, Новом, Южаково, Линевке, Мостовом и, наконец, в Останино. В 78 лет из Останинской церкви вышел в отставку и в начале 1935 года вернулся в родное Сирбишино. От бывшей общины к тому времени мало что осталось, но церковь, слава Богу, действовала. Служил в ней священником со 2 января 1934 года Иоиль Егорович Вяткин, пятидесяти лет от роду.
Священник Вяткин
Побывал Вяткин в разных приходах, в том числе в скиту, в четырех верстах от деревни Малый Октай. Был осужден коллегией ОГПУ на три года ссылки, а после окончания срока подшивал валенки в Верхотурье.
…В Екатеринбургской губернии проведение в жизнь декрета об отделении церкви от государства (23.01.1918) началось с соответствующего постановления Екатеринбургского губкома РКП(б) от 4.04.1920 года. Так называемую национализацию, то есть закрытие храмов и монастырей, предполагалось провести за несколько месяцев, однако процесс затянулся до 1927 года.
“Закрытие монастырей, — писала в 1931 году газета “Безбожник”, — толкнуло всю монашескую братию на поиски новых методов контрреволюционной работы (читай: новых способов выживания. — Авт.). Во многих местах около бывших монастырей поселились монахи, образовали скиты…” Из скитов расходились по деревням, по немногим, еще действующим, церквям, служили службу, чем и кормились. На языке советской власти это называлось “странствованием” и преследовалось законом. За такую “к.-р. деятельность”, скорее всего, и угодил в ссылку Иоиль Вяткин.
Принимая Сирбишинскую церковь, новый священник знал от благочинного о существовании женского монастыря, некогда явного, а ныне — тайного и противодействовать ему не стал. Убедившись, что монахини соблюдают все правила и порядки монастырского устава, за исключением того, что монашескую одежду приобретают “каждая для себя”, он и сам стал следить за исполнением монастырских правил, совершал утренние и вечерние богослужения вместе с послушницами. А те участвовали в церковном хоре и поочередно исполняли роль псаломщика, помогали крестить и отпевать, чтили свою настоятельницу Валерию Бородину, поддерживали ее материально. Сообща обрабатывали участок земли, который им выделила в аренду местная власть как сельскохозяйственной артели.
Но, несмотря на кажущееся благополучие, всех томила неизвестность.
Подумали-подумали и снарядили Антонину Колтышеву и Веру Карасову в Свердловск к епископу Макарию (Звездову) за советом. Делегация отправилась в путь с одним-единственным вопросом: как жить?
Ничем не обрадовал архиерей. Посоветовал разойтись, теперь опасно, сказал, жить группами.
Монашки, однако, не вняли совету архипастыря и, не понимая или, скорее, понимая, но не желая верить в то, что монастырь обречен, сохраняли свою общину. И не известно, сколько бы еще это продлилось, не задержи тагильские энкаведэшники 23 октября 1935 года на Асбестовском руднике самую молодую из монашенок — Антонину Колтышеву.
“Как знамение меча духовного…”
С 1932 года органы ОГПУ-НКВД активно претворяют в жизнь идеологические установки Политбюро ЦК ВКП (б) на окончательную ликвидацию религии. Раскрыта “поповско-монашеская кулацкая организация”, и по следственному делу под характерным названием “Историческая гниль” арестовано более 200 членов нелегальных общин и монастырей Верхотурья и Нижнего Тагила. Многие из них заключены в тюрьмы и отправлены в ссылку, а четверо руководителей “к.-р. организации” приговорены к трем годам концлагеря. В том числе временно управлявший Свердловской епархией архиепископ Алексий (Кузнецов) и бывший настоятель Верхотурского Николаевского монастыря архимандрит Ксенофонт (Медведев).
В ходе операции ликвидированы нелегальные общины в селах Меркушино, Красная Гора, Усть-Салда, Нижняя Салда, Новая Ляля и в деревне Путимка. Почему карательная акция обошла стороной монашескую общину в деревне Сирбишино Тагильского района, всего-то в 50 километрах от райцентра, остается загадкой.
Не знать о существовании общины чекисты не могли уже хотя бы потому, что на допросах архимандрит Ксенофонт упоминал, как после возвращения из трехлетней ссылки в Казань в 1930 году он около трех недель жил в деревне Сирбишино, где существовала “уже закрытая властью женская община из 20 монашек…”. Так и не узнал Ксенофонт о ее дальнейшей судьбе: в 1933 году скончался (очевидно, от голода) в ссылке, определенной ему из “гуманных” соображений вместо концлагеря.
Итак, чекисты знали о существовании тайной общины, но, очевидно, держали ее про запас. Арест Антонины Култышевой явился, по всей вероятности, сигналом (возможно, давно ожидаемым) к тому, чтобы разделаться наконец и с этим монастырем. Впрочем, было и еще одно любопытное “отягчающее обстоятельство”.
Меньше чем за два месяца до ареста Антонины в нелегкой жизни священника Иоиля Вяткина произошло светлое событие. В августе 1934 года получил он от архиепископа Макария (Звездова) набедренник — четырехугольный плат с изображением креста, высшую награду священнику “как знамение меча духовного, т.е. слова Божия”. Носить плат полагалось при бедре с правой стороны.
Награду вручал благочинный в Невьянске (церковь входила в состав Невьянского благочиннического округа) протоиерей Григорий Иванович Лобанов, и никто не думал, что над Вяткиным, как и над остатками общины, уже сгущаются тучи. И за какие такие заслуги удостоен он высокой чести носить набедренник, скоро придется ему отвечать следователю на допросе. И Вяткин ответит:
— За усердную службу… Я сохранил свой приход, и как я приехал в деревню Сирбишино, у нас было 180 прихожан, так и сейчас имеется 180… вел себя трезво, и никаких жалоб от прихожан на меня не было.
Вот она и вина. Приход сохранил, авторитетом пользовался. А у колхоза — ни авторитета, ни роста. В 1935 году всего 2—3 хозяйства прибавились. Вот и повод для того, чтобы разобраться наконец с этой непотопляемой общиной, которая только “мешает колхозу”.
Не зря председатель Харин жаловался в органы на эту помеху, и жаловался, как нарочно, сразу же после ареста Антонины. Да и случайным ли был арест? Наверняка знали чекисты, кого задерживать, где и для чего.
Узнав, что Антонину забрали, монахиня Вера Карасова вместе с Иоилем Вяткиным отнесли ночью домой на хранение верующему колхознику Михаилу Шмакову церковные книги, наиболее ценные предметы богослужения и стали готовиться к худшему.
Худшее не заставило себя ждать.
В первой половине ноября арестовали Иоиля Вяткина, иеромонаха Семена Бородина и десятерых монахинь: Веронику Апаницыну, Ефросинью Попову, Серафиму и Августу Куликаловых, Феклу Пономареву, Марию Вызову, Татьяну Вызову, Евгению Устинову, Валерию Бородину, Надежду Безрукову. И лишь Вера Карасова и Анна Некрасова успели скрыться.
14 ноября 1935 года следователь Н.-Тагильского горотдела НКВД, он же уполномоченный Тагильского оперсектора УНКВД, Чугаев, “принял к производству материалы, изобличающие священника Вяткина И. Е. и монашек нелегального монастыря Апаницину Веронику, Вызову Марию, Куликалову Серафиму, Пономареву Феклу в контрреволюционной агитации, направленной против мероприятий советской власти на селе (…) по признакам ст. ст. 58-10, 5811 УК РСФСР”.
Так были выделены наиболее активные антисоветчики. Производство следственных дел остальных арестованных вели следователи Зайцев и Русинов. Следствие то и дело буксовало. Как ни старались, не могли чекисты доказать вину арестованных, уличить их в преступной деятельности, и начальнику Тагильского оперсектора УНКВД Виноградову то и дело приходилось ходатайствовать о продлении сроков следствия.
Монахиня Серафима на очной ставке отрицала, что якобы слышала от священника Бородина выпады против “коммунистов — лжепророков и посланников Антихриста”, когда уходила из Останинской церкви в Сирбишино. Не было этого, и все тут.
Священник Вяткин на вопрос, какие меры он предпринял для ликвидации монастыря, честно ответил: “никаких мер к ликвидации не принимал и не думал предпринимать” и всячески отвергал участие общины в антисоветской агитации.
Другие подследственные вели себя не лучше. Следствие разваливалось. Промучившись почти год и не добившись результата, чекисты прибегли к испытанному приему.
Против лома нет приема
20 декабря 1935 года в Тагильский горотдел НКВД поступило заявление от заведующей молочно-сливным пунктом в деревне Сирбишино Анастасии Антоновны Бородиной. В заявлении сообщалось об антисоветской деятельности монахинь, которые “вели агитацию против колхозов и власти”. Никаких конкретных фактов не приводилось.
На допросе 10 января 1936 года сама Анастасия Антоновна, проходившая по делу как свидетельница, рассказала, что монахини работали в колхозе, шили одеяла и одежду по заказам местных жителей, делали на продажу искусственные цветы, выращивали на своем участке овощи… А из “компромата” припомнила только то, что Вероника Апаницина “собирала молочные продукты для попа Иоиля и монахинь”, и она же радовалась, что на Рождество Богородицы вышла ненастная погода, на полях делать нечего, поэтому “колхозники могут прийти в церковь”… Что же касается “агитации против колхозов и власти”, которую монахини якобы вели среди населения, то доказать это на допросе автор заявления так и не смогла. Это, впрочем, не помешало приобщить документ к делу, использовать его как инструмент психологического воздействия на подследственных.
Первой не выдержала Антонина Колтышева. На допросе она подписала протокол, в котором говорилось, что “…монашки по отношении советской власти высказывают антисоветские настроения, клевещут на руководителей партии и правительства, ведут пораженческие разговоры против советской власти…”. Далее шли фамилии.
Кроме того, она признала, что в общине ее удерживали “насильственно”, убеждали, что в такие трудные времена всем вместе прожить легче, а одна, мол, пропадешь. На очной ставке напуганная Антонина подтвердила, что монахини занимались “к.-р. агитацией” и “вербовкой в монахини”. Следователь Зайцев, принимая во внимание вышеизложенное, постановил “расследование на Колтышеву прекратить, из-под стражи освободить”, а ее показания приобщить к следственному делу.
В начале 1936 года следствием были получены вещественные доказательства антисоветской деятельности. При обысках на квартире Михаила Григорьевича Шмакова у священника и монахинь были изъяты устав монастырской службы, псалтырь, часослов, триодион и другая литература, предметы богослужения, а также фотокарточки, “подтверждающие существование, вопреки законам, Сирбишинской общины после ее закрытия Тагильским горсоветом”. Тот факт, что все изъятые “вещдоки” до начала арестов благополучно хранились в церкви, как тому и следовало быть согласно закону “О религиозных объединениях”, во внимание не принимался. Все изъятое было оформлено соответствующим протоколом, к которому прилагался еще один важный документ — справка Тагильского горсовета.
В справке отмечалось “слабое экономическое развитие и количественный рост членов колхоза “Боевик” Решевского сельсовета”, а также то, что община монахинь препятствовала “развитию и росту” колхоза.
Правда, показания самого председателя колхоза “Боевик” Василия Михайловича Харина, допрошенного 19 декабря 1935 года в качестве свидетеля, расходились с утверждением горсовета. Он показал, что монахини “работали на уборке — жатве, сенокосе” как наемные работники, поскольку “рабсилы в колхозе не хватало”. Рассчитывались с ними частично мукой — по 800 граммов на трудодень, и всего за сезон в 1935 году монахини получили 2 центнера муки и 400 рублей. А вот колхозных лошадей для подвоза дров и прочего им не давали, хотя на “красную доску” “по разрешению бывшего парторга и уполномоченного монашек заносили наряду с колхозниками”, да только они “сами стирали себя с доски”. Председатель колхоза сообщил также, что “парторг Журавлев уже исключен из партии”.
Контра
Между тем закончил работать с группой престарелых обвиняемых следователь Русинов. Он утверждал, что Семен Михайлович Бородин 78-ми лет, будучи священникам дер. Останино, давал монахиням установку “вести антисоветскую агитацию, направленную на срыв мероприятий партии и правительства”.
Бородина Валерия Григорьевна, 74-х лет, “внедряла в сознание монашек необходимость укрепления нелегального монастыря, а монашки вели антисоветскую агитацию”.
Устинова Евгения Ефремовна 52-х лет, слепая, инвалид с детства, “занималась антисоветской агитацией, направленной на срыв мероприятий партии и советского правительства”…
Все они изобличались в преступлениях по ст. 58-10 У.К., однако, принимая во внимание преклонный возраст, следователь постановил дознание прекратить и направить их в дом старчества.
Под следствием оставалось 9 человек, чья преступная деятельность, как считал Тагильский городской прокурор Насекин, “в достаточной степени изобличена”, и дело отправилось через УНКВД на рассмотрение в спецколлегию Свердловского облсуда.
Однако спецколлегия не согласилась с выводами городского прокурора, посчитав, что “материалы предварительного расследования состоят в основном из общих обвинений, без подтверждения их конкретными фактами”. Дело возвратили на доследование с содержанием всех обвиняемых в Тагильской тюрьме.
Очередной этап начался допросами шестерых новых свидетелей, повторными допросами старых свидетелей и обвиняемых. 27 апреля 1936 года утвердили новое обвинительное заключение. По мнению зам. облпрокурора спецсектора Овечкина, все обвиняемые “в достаточной степени изобличаются в том, что они состояли в к.-р. нелегальной монастырской организации и занимались антисоветской агитацией…”.
Однако и на этот раз спецколлегия Свердловского облсуда решением от 29 мая 1936 года вернула дело на доследование. В нем, на ее взгляд, не хватало “конкретизации фактов преступления в отдельности”, то есть определения вины каждого обвиняемого. Например, коллегия сочла, что заключенные Надежда Безрукова, Татьяна Вызова, Ефросинья Попова и Августа Куликалова “не являлись организаторами… были втянуты другими лицами; их антисоветская деятельность не доказана”. Все четверо освобождались из-под стражи.
Не было доказано и то, что “с приходом Вяткина община монастыря превратилась в активно действующую к.-р. группировку… (а) Вяткин давал установки к.-р. характера”.
Дело снова вернулось на дополнительное расследование. Его поручили оперуполномоченному 3-го отделения Свердловского управления НКВД двадцатишестилетнему сержанту Г. Б. Мокину. В течение двух недель сержант “установил”, что с приходом священника Вяткина “…община превратилась в к.-р. группировку, участницы которой сриди (так в тексте. — Авт.) окружающего населения вели к.-р. пропаганду, направленную против мероприятий партии и советской власти на селе” и добился соответствующих признаний.
Правда, Иоиль Егорович Вяткин признал себя виновным лишь в том, что являлся руководителем нелегального монастыря и оказывал ему денежную помощь. Остальные же обвиняемые — Вероника Александровна Апаницина, Серафима Ивановна Куликалова, Фекла Фроловна Пономарева и Мария Михайловна Вызова — подтвердили, что были не только “участницами” монастыря, но и вели “к.-р. агитацию”.
И хотя доказательств такой агитации от этого признания в деле не прибавилось, зам. начальника Свердловского управления НКВД майор Самойлов 7 августа 1936 года утвердил обвинительное заключение, составленное сержантом Мокиным.
…Деятельность оперуполномоченного 4 отдела УНКВД по Свердловской области Степана Петровича Мокина была довольно длительной и успешной. Он участвовал в следствии по делу уральского митрополита Петра Холмогорцева и Свердловского епископа Петра Савельева, в других делах, по которым обвиняемые приговаривались “тройкой” УНКВД к вмн (высшей мере наказания — расстрелу). Как показал на допросах его бывший руководитель Вениамин Павлович Воскресенский, расстрелянный в 1941-м, Мокин вел следствия “провокационными методами”, а протоколы допросов, “как правило”, писал “заочно”, чему “предшествовал отбор заявлений” о признании арестованными своей вины…
Тем не менее Мокин благополучно пережил “чистку” органов в конце 1930-х, а в 1955-м, в связи с реабилитацией осужденных, категорически отрицал свою причастность к фальсификации дел, ссылаясь на то, что материалы оформлялись его руководителями, в том числе и В. П. Воскресенским.
Но тогда, в 1936-м, несмотря на все старания Мокина, спецколлегия облсуда все-таки отказалась рассматривать дело о тайном монастыре за отсутствием доказательств к.-р. деятельности священника и монашек, и его направили в Москву на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР.
3 ноября 1936 года Особое совещание постановило:
1. Апаницину В.А. “из-под стражи освободить и зачесть срок предварительного заключения”…
2. Вяткина И. Е. , Вызову М.М., Пономареву Ф.Ф., Куликалову С.И. “за к.-р. деятельность заключить в исправительный трудовой лагерь сроком на 5 лет, считая срок с 14 ноября 1935 г.”.
25 ноября 1936 года все четверо из Н.-Тагильской тюрьмы направлялись этапом в город Мариинск Кемеровской области.
На этом следы осужденных теряются… Впрочем, не исключено, что архивный поиск когда-нибудь позволит с ними встретиться. А вот знакомые фамилии Сирбишинских монахинь промелькнут еще раз в том же году в связи с подготовкой Кировградским райотделом НКВД, не спускавшим глаз с Невьянского благочиннического округа, к ликвидации очередных “к.-р. групп”.
В донесении за сентябрь 1936 года сообщалось, что в Невьянске на квартирах церковного старосты Ведунова И.И. и диакона Иванова Н.И. Вознесенской кладбищенской церкви (Сергиевской ориентации) “проживает около 9 человек монашеского бродячего элемента”. В числе девяти фамилий — Попова Ефросинья, 40 лет, Некрасова Анна Федоровна 38 лет, Устинова Евгения Ефремовна 55 лет, Вызова Татьяна Ивановна 30 лет, Куликалова Августа Ивановна 55 лет, Колчина (повидимому, Колтышева) Антонина, 20 лет… Осведомитель явно намекает на организацию монашеской общины при Вознесенской церкви.
Надвигался 1937-й год.