Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2004
Дмитрий Унжаков — родился в 1963 г. в Нижнем Новгороде. Окончил политехнический институт. Автор двух поэтических сборников. Стихи публиковались в журналах “Урал”, “Urbi”, “Золотой век”. Живет в Нижнем Новгороде.
Тихий снег в марте
Тихий снег в марте
льнет к окну.
Избы внимательно
слушают про войну.
Деревня дошла дотла:
кто с клея, кто просто пьян —
внимательно из угла
таращится на экран,
кроет агрессора матом,
валится на матрац…
Полный боекомплект.
Марта
нежный приход…
Абзац.
***
Май прошел — стихи не написались.
Пыль на лавочки легла.
И осталась маленькая зависть,
что душа, как вишня, не смогла
так вскипеть, взорвав пейзаж привычный,
и такого вдруг пообещать,
что всего разумней — на больничный,
чтобы этих спящих не смущать.
***
Стадо листьев вдоль по осени
гонят ветры-пастухи.
Как из проруби, из просини
смотрят мертвые стихи.
В этом городе купеческом,
в ледяном его огне,
на миру нечеловеческом
умирается вдвойне.
Еще тепленькие, запросто
ночью вымерзнут в крови
без прописки и без паспорта
строчки-зяблики мои.
Прозрение
Если только ему повезет,
будут слезы его солоны,
потому что по ветке ползет
золотая улитка луны.
Потому что с мостов, как рога,
фонари наклонились к реке;
потому что взметнул жемчуга
одинокий трамвай вдалеке.
Потому что, едва серебрясь,
из бензина мерцает звезда,
оживляя привычную грязь,
запорхнув напоследок сюда.
И в течение дивных минут,
что покажутся мигом одним,
будет медлить пылающий кнут,
занесенный восьмеркой над ним.
И тогда, запоздало спеша,
уловив-таки несколько нот
из нездешних, заплачет душа…
Если только ему повезет.
Поэт
Гражданин упал. Доходит.
Рядом милиционеры.
Горечь грусти не проходит —
здесь печального без меры.
Восхитительно, наверно,
полагать, что будет лучше,
опираясь на неверный,
непременный звездный лучик.
Город ород, город урок,
посмотри-ка — е-мое! —
вновь подвыпивший придурок
жизни песенку поет.
Тот, кто мелом круг очертит,
у порога черноты
различит, как ловко черти
проступают сквозь черты.
***
Город мерцающий, город седеющий,
сон в синеву… Метель.
Снежными искрами холодно тлеющий,
лапы поджавший зверь.
Легкими стрелами, нежными копьями
тихо шуршит война.
Редкими окнами желтые отмели
и глубина без дна.
А в переходе вновь скрипка заводит в ночь
грустный такой мотив —
чик! — и наиграна тема наивная,
но все равно чуть жив.
Это — февральское,
малое-мальское,
шитое-крытое;
чистое, частое,
давнее, частное,
напрочь забытое.
***
Март войдет ко мне без стука —
с каждым часом на шажок
будет ближе эта мука,
и не спрячешься, дружок.
Станут звезд алмазных сверла
небо сонное мозжить;
перехватит льдинкой горло,
и захочется не жить.
Потому что небо марта
манит, словно полынья,
потому что в ней когда-то,
засмотревшись, сгину я.
***
Когда в подъезде курят мальчики,
им улыбается луна.
Опять жильцы грозят им пальчиком
и называют их “шпана”.
Они, короче, слышь, в картишечки,
они, такие, по пивку.
Вы малолеточки-братишечки…
А счастье рядышком “ку-ку”.
За ним бы в ночь, в купе двуспальное,
за хвост его из темноты,
Оно, блин, вот оно — реальное!
Ан, шухер, пацаны!!! Менты!!!
***
Подойду к окну на кухне:
ветви тополя тихи,
на помойке кот мяукнет,
словно в яму сердце ухнет —
и получатся стихи.
Ничего-то тут такого —
настоящая чума
где-нибудь в столице…
Снова
кот мяукнет бестолково…
Заурядная зима.
Вот, наверное, в столице!..
А у нас — живьем помрешь —
ничему не измениться:
солнце светит, снег искрится, —
лишь кота прогонит бомж.
***
Как все проходит, бог мой, все течет,
меняется, проходит, исчезает…
Как ветер листья тополя срезает,
а слева в ребрах ноет и печет.
Стареет кожа, крошится асфальт,
и тает, тает утро голубое:
сюда немного флейты и гобоя,
перемешать и к ним добавить альт…
Опомниться в селе, где голоса,
как призраки эпохи истонченной,
чей герб — звезда, какой-то кот ученый
и не закат, а крови полоса.
***
Один поцелуй — фонарю.
Один поцелуй — для подружек.
Один поцелуй — воронью,
что кружит, и кружит, и кружит.
Сорвется ли с неба звезда —
опять опоздают ладони,
и ты никогда не догонишь
ее — никогда-никогда.
Коснется ли ангел крылом,
но так и останется тайной
иное свеченье, дыханье,
как мед на стекле лобовом…
И снежною пылью клубя,
февраль задувает упрямый.
А вот — поцелуй для тебя,
он — самый, он самый, он самый.