Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2004
Евгения Лопес — окончила Московский технологический университет по специальности инженер-электромеханик, затем — 2 курса аспирантуры, специализировалась на лазерной оптике. В настоящее время живет в г. Лесном, работает экономистом. Публикуется впервые.
За окном медленно просыпался зимний рассвет, почти не оживлявший тусклые краски занесенного снегом города. Лежа в постели, Вадим Шестаков наблюдал за ним сквозь неплотно задернутые занавески.
Вот уже около двух месяцев после того злополучного дня ему не удавалось толком заснуть. Нельзя сказать, конечно, что раньше у него совсем не было проблем, но какими же они казались мелкими, эти давние трудности, по сравнению с тем, что терзало его сейчас…
Когда Вадима просили рассказать о том дне, он, разумеется, лгал. А наедине с собой вновь и вновь перебирал в памяти мельчайшие подробности событий. Хотелось ли ему забыть все произошедшее в тот страшный, злополучный день, или же какая-то часть разума требовала оставить, сохранить то, что перевернуло привычный, хоть и не особенно безмятежный, но, в общем-то, совершенно понятный мир? Этого он и сам до конца не понимал…
От зимних уроков физкультуры, проходивших за городом, в их 11 “А” отлынивали кто как мог. Вадим тоже обычно доставал какую-нибудь справку или придумывал что-то еще, но в тот день, 18 января, никаких причин, могущих сойти за уважительные, не нашлось, и, махнув рукой, он решил, что, пожалуй, для приличия пару раз в четверть стоит появиться на лыжне.
Урок проходил, как всегда, вяло, несмотря на старания Валентины Ивановны, искренне желавшей привить ученикам любовь к спорту. Все то и дело поглядывали на часы и с облегчением вздохнули, когда “физкультурница” объявила:
— Ну, а теперь, напоследок, все на “тройку” — и домой.
“Тройка”, то есть трехкилометровая трасса, пролегала в одном из самых глухих участков леса, который, несмотря на близость к городу, представлял собой настоящую уральскую тайгу — темную, дремучую и труднопроходимую. Вадим был неплохим лыжником, но на этот раз Валентина Ивановна не собиралась ставить оценки, и ему было откровенно лень торопиться. Некоторые одноклассники разделяли его взгляды, и, когда основная часть класса ушла вперед, трое девочек и еще двое парней так же, как и он, не спеша шагали стихийно образовавшейся цепочкой, в которой Вадим был четвертым. Первой ковыляла, пыхтя, толстуха Маринка, второй легко скользила Надя, третьей нехотя, томно перебирала длинными стройными ногами первая красавица класса Алина. Позади насвистывал модный мотивчик Тимка, замыкал шествие высокий, немного нескладный спортсмен-легкоатлет Андрей.
— Ой! — раздался вдруг вскрик, и Маринка упала, остановив всю колонну. С минуту она барахталась в снегу, затем с помощью Нади кое-как поднялась, растерянно сжимая в руках лыжу со сломанным креплением.
— Что случилось-то? — крикнул сзади Андрей.
— Вот… Сломалась… — Маринка беспомощно развела руками.
Все сошли с лыжни и окружили пострадавшую. Пока Вадим и Тимка по очереди возились с креплением, пытаясь временно наладить его, чтобы Маринка хоть как-то смогла пройти оставшиеся полтора километра, Алина достала из кармана зеркальце, поправила шапочку, пару раз зевнула и вдруг сказала:
— Эй, мальчики, а слабо с трамплина скатиться?
Тут только Вадим заметил, что их компания задержалась на вершине горы, напротив самого крутого спуска в округе. Старшеклассники называли это место “трамплином”, так как спуск заканчивался довольно высоким естественным трамплином, образованным горным рельефом. Разумеется, Валентина Ивановна категорически запрещала ученикам даже приближаться к началу спуска, — все знали, что место это крайне опасное и немало горе-любителей переломало здесь руки и ноги, не говоря уж о лыжах.
— Ну, слабо? — насмешливо повторила Алина.
При других обстоятельствах Вадим бы просто отмахнулся от нее и пошел бы себе дальше; но сейчас здесь была Надя, — Надя, которую он вот уже полтора года называл про себя Надюшкой… Вадим посмотрел на Андрея — тот колебался, ему, конечно, тоже не хотелось выглядеть трусом. Отец Андрея был генералом, работал в штабе Уральского военного округа, и Андрей Дугин — высокий, всегда уверенный в себе, с командирскими манерами считался лидером класса.
А Надя… Надя смотрела на Тимку.
О Тимке следовало бы рассказать особо. В их 115-й английской спецшколе города Екатеринбурга учились дети высокопоставленных чиновников, заслуженных деятелей науки и искусства, а также крупных бизнесменов. В 11 “А” исключением был только Тимка, Тимофей Петухов. Отца у него не было вообще, а мать трудилась на копеечной должности инженера в каком-то крохотном НИИ. Его появление в классе год назад вызвало даже не насмешки — просто недоумение. Общее изумление было настолько велико, что кто-то даже не постеснялся спросить его напрямик:
— А как ты сюда попал?
— Как попал? — Тимка пожал плечами. — Обыкновенно… Переехали в этот район по обмену, мать пошла в ближайшую школу, отнесла документы…
И, как впоследствии убедился Вадим, для Тимки подобное действительно было просто — этот парень принадлежал к породе везунчиков, для которых обстоятельства складываются всегда наилучшим образом. У Тимки все получалось легко, как бы само собой, и ни нелепые имя с фамилией, ни довольно нескладная внешность (веснушки и торчащий на макушке вихор, который невозможно было уложить никаким способом), ни даже нищета не мешали ему жить так, как хотелось. Его ничуть не заботило мнение окружающих — к примеру, не обращая внимания на то, что хорошая учеба считалась среди большинства старшеклассников уделом “лохов”, он спокойно получал свои пятерки, достававшиеся ему легко, без зубрежки. Вскоре оказалось, что сила этого независимого характера притягивает многих, и Тимку зауважали. У него появилось множество приятелей, с ним советовались, обсуждали события, приглашали на дни рождения… Андрей сразу невзлюбил Тимку, а после того, как тот без видимых усилий обогнал его, призера российских юношеских соревнований по легкой атлетике, на первом же уроке физкультуры, и вовсе возненавидел.
Андрея в школе боялись все. Боялись его отца-генерала, который периодически стучал кулаком по столу в кабинете директора, боялись его старшего брата Василия, по слухам, тесно связанного с криминальным миром. Не боялся только Тимка. И вовсе не потому, что занимался в секции борьбы, а просто потому, что никого никогда не боялся.
Сам Вадим, хотя и не претендовал никогда на роль лидера, тоже испытывал к Петухову неприязнь, а если сказать точнее, зависть. Потому что Тимку не терзали никакие комплексы и сомнения, потому что тот не пытался самоутвердиться, а просто жил. Потому что, придя к ним из обычной школы, через месяц он говорил по-английски лучше всех в классе, а на математике за пару минут решал задачки, над которыми Вадим мучился трудно и долго. И главным образом потому, что Надя, Надя, внимание которой Вадим безуспешно пытался обратить на себя уже полтора года, разрешала Тимке провожать ее домой из школы…
Вот и сейчас она смотрела на Тимку — только на Тимку.
— Подумаешь, трамплин, — громко сказал Вадим. — Я, кстати, давно хотел попробовать…
— Не надо, — испуганно произнесла Надя.
— Не бойтесь, — улыбнулся Тимка. — Мы быстро!
— Поехали, что ли, — лениво проговорил Андрей.
Вадим скатился первым. И — неудачно: при прыжке с трамплина попытался сгруппироваться, как в детстве учил отец, но, видимо, рассчитал что-то не так. Он упал, сильно ударил ногу и сломал лыжу. Пока барахтался в снегу, поднимаясь, увидел, как рядом приземлился Тимка, — как всегда, без проблем, и, описав изящную дугу, подкатил к нему.
— Давай, помогу, — Тимка протянул руку.
— Сам как-нибудь! — зло огрызнулся Вадим.
Тимка пожал плечами и стал “елочкой” взбираться обратно на гору, Вадим заковылял следом, злясь на весь мир и больше всех — на себя. Каждый шаг причинял сильную боль в щиколотке, которая, похоже, начинала распухать. Тимка шел в нескольких метрах впереди, и, когда из-за поворота показался Андрей, Вадим совершенно четко увидел, как он с силой толкнул Тимку и промчался дальше, мимо Вадима, вниз, а Тимка упал и остался лежать неподвижно. “Чего он не поднимается?” — с досадой подумал Вадим, подходя ближе. И, склонясь над Тимкой, почувствовал, как задрожали руки от жуткой догадки. Он быстро перевернул Тимку лицом вверх. Открытые глаза были неподвижны, по щеке от виска стекала тоненькая струйка крови. Спортивная шапочка Тимки едва прикрывала макушку, и, упав от толчка, он ударился виском о какой-то обледенелый корень…
Вадим опустился на колени рядом, задыхаясь от жуткого, ледяного ужаса, не в силах оторвать взгляда от открытых Тимкиных глаз. Его колотила дрожь, и, будучи не в состоянии пошевелиться, он просидел так до тех пор, пока сзади не подошел поднимавшийся в гору Андрей.
— Что с ним? — спросил Андрей, присаживаясь на корточки. — О, черт… — прошептал он, сообразив, что случилось. — Черт… — его глаза суетливо забегали. — Слышь, Шестаков, — он схватил Вадима за плечи. — Если хоть слово кому-нибудь… ты смотри у меня… Я тебе устрою несчастный случай… Ты меня знаешь и Ваську моего знаешь…
Вадим оттолкнул его руки и молча потащил Тимкино тело вверх по горе. Нога болела все нестерпимей, и он уже почти не слышал бормотания Андрея: “Лыжи-то отцепи от него…” В полуобморочном состоянии, задыхаясь от ужаса и боли, он дотащил свою ношу до верхушки горы, где проходила лыжня, и потерял сознание. Последнее, что он видел, было лицо Нади — белое, белое…
***
Врачи из “скорой”, вызванной работниками лыжной базы, привели Вадима в сознание, вправили вывих и, сделав пару каких-то уколов, отвезли домой. Следующую неделю он пролежал в постели, тупо глядя в потолок. Вокруг суетилась, беспокоилась мать, приезжала делать обезболивающие уколы медсестра, ощущалась смутная, ноющая боль в ноге, но все это было далеко, где-то в стороне, словно происходило не с ним. Молча рассматривал он трещины на потолке, а внутри все кричало от смятения и отчаяния.
До сих пор смерть была далека и нереальна. Были книги, в которых смерть потрясала, — разумеется, не та чепуха в тонких обложках, что продавалась в метро, а те, которые были достойны называться “книгами”, и Вадим прочел их немало. Но ведь книги — это все-таки не жизнь. Были хорошие фильмы, но больше — дешевых боевиков, в которых смерть — смешная, игрушечная — не вызывала никаких эмоций. Но, прикоснувшись к мертвому Тимке, Вадим взял ее в руки — холодную, жуткую. Прямо в его глаза взглянула она ледяным взглядом из глубины застывших Тимкиных глаз…
Этот взгляд преследовал Вадима днем и ночью, доводя до бессонницы и отчаяния. Как же нелепо и несправедливо — человек родился, рос, жил, но один толчок руки — и его нет, нет… И больше не прибежит он в класс, запыхавшись, за минуту до звонка, не раздастся у доски его спокойный, уверенный голос… Его нет. И не будет. Никогда…
Разумеется, Андрей не собирался убивать Тимку, всего лишь толкнул его, и, окажись злополучный корень на два сантиметра левее или правее Тимкиного виска, ничего страшного бы не случилось. Как, каким образом должны были расположиться звезды на небе или какое настроение должно было быть у господа Бога, чтобы вот так нелепо оборвалась едва начавшаяся жизнь?!
Когда доктор сказал, что в постели придется провести как минимум неделю, Вадим почувствовал облегчение — есть причина не идти на похороны, не видеть почерневшую от горя Тимкину мать. Через неделю нога была вылечена, и он отправился в школу. В классе было непривычно тихо — никаких громких разговоров и смеха на перемене. При взгляде на пустое Тимкино место у Вадима тоскливо сжималось сердце…
Надя, с покрасневшими и распухшими от слез глазами, неподвижно глядела в парту, подперев голову рукой. Он вспомнил, как полтора года назад, в 10-ом классе, она так же, как и сейчас, сидела у окна. Сентябрь подарил тогда городу несколько удивительно погожих дней, и в один из них Вадим вдруг заметил, как красиво играют и искрятся солнечные лучи в светлых Надиных волосах. Он долго любовался этим зрелищем, затем перевел взгляд чуть ниже, на щеку, где темнела родинка, и поймал себя на мысли, что больше всего ему сейчас хочется осторожно отвести назад светлый вьющийся локон и коснуться ладонью нежной кожи. Почувствовав его взгляд, она обернулась и усмехнулась, сощурив синие-синие, цвета сияющего неба глаза. А потом… Потом было все: записочки, приглашение на танцы на вечеринках и даже дурацкое стояние под окнами ее дома. И был майский день, светлый и свежий, и ее слова:
— Прости, Вадик, но ты… мне неинтересен. Не трать время зря, у нас ничего не получится.
Тогда он убедил сам себя, что не стоит сдаваться и опускать руки, однако надежда, и без того призрачная, таяла с каждым днем, и это было очень, очень больно…
Сейчас Надя сидела, не видя и не слыша ничего из происходящего в классе. А вот Андрей… Андрей вел себя как ни в чем не бывало! Вадим с изумлением наблюдал, как не сходит с его губ обычная самодовольная ухмылка, как ни один мускул его лица не дрогнул при упоминании о Тимке. Изумление Вадима росло по мере того, как он осознавал: это поведение — не результат усилия воли подавленного человека. Андрей действительно нисколько не переживал о случившемся! Он чувствовал себя так же, как и две недели назад! Его жизнь продолжалась, и в ней не было места досадным происшествиям с посторонними людьми…
После уроков обескураженный Вадим медленно брел домой, когда в узком переулке ему преградил путь Андрей, возникший буквально из ниоткуда. Вадим от неожиданности попятился и оглянулся назад. Позади тоже вырисовывались две долговязые фигуры.
— Трое на одного, — сострил Вадим: это было первое, что пришло ему в голову.
— Ну ты, не выделывайся, придурок, — Андрей подошел к нему почти вплотную, — поговорить надо.
— Слушаю вас, — Вадим улыбнулся как можно непринужденнее. Ему было не по себе, но меньше всего хотелось, чтобы Андрей об этом догадался.
— У тебя следак уже был?
— Нет, — пожал плечами Вадим. На самом деле следователь приходил домой, но мать категорически отказалась пропустить его к “больному ребенку, который и без того многое пережил в последние дни”. Андрею об этом Вадим, разумеется, рассказывать не собирался.
— Значит, так, — деловито принялся втолковывать ему Андрей. — Придет следак, расскажешь, что Петухов съехал нормально, потом начал подниматься, поскользнулся и — головой о корень. Ты следом шел и все видел. А начнешь сочинять — живо достанем. Понял?
— Васька твой, что ли, меня зарежет? — криво усмехнулся Вадим. До чего же противно: стоит перед ним эдакое ничтожество и распоряжается, — а он, Вадим, ничего не может поделать с накатившим приступом удушливого страха, потому что знает — этот действительно может осуществить свои угрозы. Запросто…
— Да кому ты нужен — резать тебя? Кирпич на голову упадет — и все! Несчастный случай — и одним придурком меньше! — Андрей расхохотался. Он был доволен: Шестаков заметно напуган и наверняка сделает все как надо.
— Дай пройти, — мрачно сказал Вадим и, отодвинув Андрея, зашагал дальше. Придя домой, он долго, тщательно мыл руки, стараясь смыть это мерзкое, унизительное ощущение страха, но через день, когда его вызвал следователь, повторил ему все в точности так, как велел Андрей…
***
С тех пор прошло два месяца. По календарю — середина марта, хотя по погоде этого не скажешь. Холодно, а солнце появляется так редко, что снег не успевает растаять. Вчера была метель. Даже с крыш не капает. И рассветы все еще тусклые, долгие, скорее напоминающие ноябрьские…
Сегодня воскресенье. А завтра, в понедельник, суд. Судить будут несчастную Валентину Ивановну, которая на самом деле ни в чем не виновата.
В течение этих двух месяцев следователь беседовал с Вадимом еще несколько раз, но он не добавил ничего к своим первоначальным показаниям. Шел на компромисс с собственной совестью, успокаивая ее тем, что на суде еще будет шанс рассказать всю правду. Таким образом, на принятие решения остается один день, и откладывать больше некуда.
И вот сегодня он лежит в постели, наблюдая за рассветом, и старательно убеждает сам себя, что правда о том, как Андрей толкнул Тимку, окажется совершенно бесполезной и ничего не изменит. Что Валентина в любом случае несет ответственность за жизнь ученика на уроке, и даже при таких обстоятельствах ее вряд ли оправдают. Что он, Вадим, — единственный свидетель и Андрей вполне может заявить, что все это выдумки, а то еще, чего доброго, и вообще свалить вину на него. Что даже если и начнется какое-то разбирательство в отношении Андрея, папа-генерал без труда замнет дело. И все эти доводы правильны. Абсолютно правильны! Почему же тогда на сердце так тяжело?! Почему так давит, не отпускает боль и навязчивое чувство вины?!
Андрей останется безнаказанным. Конечно, он не хотел убивать. Но если бы не ненавидел так Тимку, не толкнул бы его, и человек был бы жив. А у Валентины двое детей. Девочки-близняшки. В третьем классе. Косички, бантики… И муж — работяга на каком-то заводе. Несчастный, перепуганный…
Если б можно было бы с кем-то посоветоваться! Но ему не с кем. В свои шестнадцать с половиной он невероятно, неправдоподобно одинок…
Отец стал чужим уже давно, с тех пор, как пошел на повышение. Теперь он занимает один из руководящих постов при губернаторе области, но Вадим с тоской вспоминает времена, когда папа был еще простым инженером. Как здорово они катались тогда на лыжах всей семьей по воскресеньям! Или ходили в бассейн — тоже все вместе. За ужином отец непременно спрашивал у Вадима, как прошел день, и внимательно выслушивал сына, а если брался помогать с уроками, то самая сложная задача решалась сама собой. А зимними вечерами, когда мама садилась вязать, Вадим с отцом по очереди читали вслух, специально выбирая что-нибудь смешное — Джерома или Твена, Гашека или Думбадзе, и смеялись все вместе, и так тепло становилось на душе…
Сейчас отец едва замечает сына — очень занят, да и Вадим уже привык жить без участия столь редко появляющегося в доме человека. Боль потери пережита и осталась в прошлом. Чужие… горько и обидно, но — привычно. Мероприятия, формальные и неформальные, следуют бесконечной чередой, у отца находятся дела на работе и вне ее даже по вечерам, даже в выходные, и только для них с матерью нет времени. А прошлым летом Вадим случайно подслушал разговор на кухне. Отец говорил резко, короткими фразами, а мать плакала и все повторяла незнакомое женское имя…
Мать жалко. Он, Вадим, у нее один. После его рождения были какие-то осложнения, и врачи сказали, что больше детей нельзя. Это ради нее он не курит, не пробует наркотики и терпеливо зубрит с репетитором ненавистную математику. Ради нее не бросает занятия бальными танцами, хотя с гораздо большим удовольствием играл бы в футбол или хоккей. И уж конечно и речи не может быть о том, чтобы загружать ее своими проблемами. Ей и так тяжело.
Есть, конечно, множество приятелей. Но все они заняты в основном собой. С ними хорошо отдыхать, развлекаться, особенно если есть деньги, но на серьезную помощь или искренний совет от кого-либо из них рассчитывать нереально.
Есть еще Вика. Партнерша по бальным танцам. Вика учится в другой школе, и это удобно: сможет взглянуть на ситуацию со стороны. Вика красива, как фотомодель, но не особенно умна, и ничего, кроме мальчиков и тряпок, ее не интересует. Родители ее давно в разводе, и мать прошлой осенью каждые выходные уезжала на дачу с новым знакомым. Тогда-то Вика и начала приглашать Вадима к себе. Убедила, что никаких обязательств с его стороны не потребует…
Тогда первые впечатления захватили его своей новизной и необычностью, но этого ощущения собственной взрослости и значительности хватило ненадолго, и через пару месяцев оно сменилось скукой, а затем и вовсе отвращением, скрывать которое становится все труднее. По счастью, роман Викиной матери постепенно подходит к концу, и в последнее время свидания Вадима и Вики случаются все реже. Однако они остаются партнерами по танцам и приятелями, и он вполне мог бы поделиться своими проблемами. Разумеется, не рассказывая подробно всю историю, а лишь намекнуть, в общих чертах, не называя имен. Конечно, вряд ли Вика сможет посоветовать что-либо дельное, но ему просто необходимо выговориться, держать все в себе уже невыносимо.
А что, может, и в самом деле сходить к Вике? Все ж лучше, чем сидеть дома наедине с тяжелыми мыслями…
* * *
Вика жила довольно далеко. Вадим вышел из дома вечером, и, пока ехал на двух троллейбусах с пересадкой, сумерки уже мягко окутали улицы. Пройдя еще с полквартала от остановки, он вошел в подъезд Викиного дома, поднялся на лифте на шестой этаж и позвонил. Дверь не открывали долго, и он уже было решил, что никого нет дома, но вдруг уловил шорох и быстрые шаги в глубине квартиры. Наконец щелкнул замок, и Вика предстала перед ним, растерянно хлопая длинными красивыми ресницами. Увидев Вадима, она не на шутку испугалась.
— Это… Это ты?! Я думала, мама… Мы же сегодня не договаривались!
Вадим оглядел ее растрепанные волосы, криво застегнутую блузку и ласково спросил:
— А можно посмотреть, с кем ты сегодня договаривалась?
Не дожидаясь ответа, он решительно шагнул в квартиру и прошел в знакомую комнату. Вика проскользнула следом. В комнате за письменным столом над раскрытым учебником сидел Валерка Щербаков, длинный лопоухий очкарик из бальных танцев. Знаменитые Валеркины очки минус шесть с толстенными стеклами валялись рядом с подушкой на кое-как, наспех прибранной кровати.
При виде этой картины Вадим расхохотался. Подумать только, ведь он воображал, что Вика воспринимает их отношения всерьез! Обдумывал, как тактичнее намекнуть о разрыве, чтобы не обидеть, причинить как можно меньше боли! Как он мог быть таким идиотом?!
— Вадик… — прошептала Вика.
— Шестаков, ты чего? — недоуменно произнес Валерка.
— Я… ох… я… ничего, — Вадим наконец справился с приступом смеха и, глядя прямо в глаза Валерке, заботливо сказал: — Ты очки забыл надеть, Валера. Вот они, на постели.
Валерка стремительно покраснел так, что даже уши у него запылали, схватил очки и нацепил на нос.
— Ну что ж, сегодня я действительно не вовремя, — Вадим вздохнул. — Но я уже удаляюсь. Не буду вам мешать. Продолжайте, не стесняйтесь. — Он повернулся к Вике и с усмешкой закончил: — Пока, дорогая. Можешь меня не провожать.
Выйдя из квартиры, он прошествовал к лифту, а затем к троллейбусной остановке с ощущением радостного освобождения. Однако когда подошел полупустой троллейбус и, усевшись у окна, он принялся наблюдать за мельканием светящихся реклам на улице, эйфория вдруг сменилась досадой. Конечно, ему даром не нужна эта Вика, но все-таки обидно: ему предпочли другого, да еще вот так, исподтишка, нечестно! Пошло, непорядочно, омерзительно…
Вадим задумался так глубоко, что пришел в себя только после того, как машинально вышел на какой-то остановке. Огляделся: да, та самая остановка, на которую он приезжал много раз. Невдалеке, за парком, высилась многоэтажка, в которой жила Надя. Подсознание подтолкнуло к выходу, когда прозвучало знакомое название? Как бы то ни было, он пойдет к ней. Прогонит? Пусть. Он хоть на минуту увидит ее. Наверное, станет немного легче на душе…
Открыв дверь, Надя почему-то ничуть не удивилась. Только пожала плечами и сказала как-то тускло:
— Проходи.
В коридор вышел худощавый мужчина с короткой бородкой и вопросительно взглянул на Надю.
— Это Вадим, одноклассник, папа, — сказала она.
— Георгий Алексеевич, — он протянул Вадиму руку, которую тот торопливо пожал. Надин отец был профессором механико-математического факультета в университете, и Вадим в первый раз в жизни пожимал руку живому доктору наук.
— Чаю? — предложил Георгий Алексеевич.
— Нет-нет! — замотал головой Вадим. — Я только… Я на минуту!
— Ну что ж, приятно было познакомиться, — улыбнулся профессор.
— Пойдем в мою комнату, — пригласила Надя.
В комнате горела только настольная лампа; сумрак, рассеиваемый ею в центре, над письменным столом и диваном, прятался по углам. Надя присела на диван, жестом указав Вадиму на кресло напротив.
Надя очень изменилась за два месяца. Она похудела так, что тонкие пальцы стали почти прозрачными. Улыбка больше не появлялась на бледном лице, а синие глаза словно потемнели — может быть, от слез? Вадиму было до боли жаль ее, но заговорить об этом вслух он не смел.
— А я знаю, почему ты пришел, — сказала Надя тихо и серьезно.
Вадим смутился.
— Там что-то произошло тогда, на горе, — продолжала она. — Тим не просто так упал. Я давно догадалась. Я заметила, что ты все время нервничаешь и наблюдаешь за Андреем. Расскажешь?
— Н-нет, — Вадим покачал головой. — Прости, но тебе — не могу. Это ведь значит переложить на тебя ответственность. А здесь, понимаешь… Я должен сам.
Надя вздохнула, но настаивать не стала, лишь спросила:
— Он тебе угрожал?
— Пожалуйста, не будем об этом, — попросил Вадим.
— Хорошо, не будем, — она снова вздохнула, медленно обвела комнату бесцветным, каким-то безжизненным взглядом и неожиданно сказала:
— Вадик, ты прости меня… За то, что я тогда тебя обидела.
— Не надо, не извиняйся. Я ведь не обиделся, — принялся уверять ее Вадим, не ожидавший услышать ничего подобного. — Насильно мил не будешь, чего тут обижаться?
— Я тогда не знала, как это — когда что-то чувствуешь к человеку. А теперь знаю… — и она вдруг заплакала, закрыв лицо руками.
Вадим вскочил с кресла, бросился к Наде и обнял ее, на мгновение ощутив щекой касание мягких волос; сердце затрепетало, но Надя осторожно отстранилась и вытерла слезы.
— Извини. Просто никак не могу привыкнуть, что его больше нет. И мне совсем не с кем поговорить об этом…
— Тебе?! — поразился Вадим.
— Ну да… Вот когда был Тим, мы с ним говорили о чем угодно. А сейчас… Наташа, подруга, только удивляется. Ты, говорит, ненормальная. Парней тебе, что ли, мало? Вон их сколько! Не понимает, что такого больше не будет… А родители… Они хорошие, но знаешь, убеждены, что влюбляться можно, только закончив институт. И даже сердятся на меня…
Вадиму вдруг захотелось, чтобы время остановилось; никогда не наступила бы ночь, не наступило бы завтра и он бесконечно сидел бы вот так, рядом с ней, смотрел бы, как взлетают и опускаются пушистые ресницы, слушал бы ее голос. И чтобы исчезли, улетучились проблемы и остались бы только — этот стол, эта лампа, этот диван, и они — вдвоем в мягком уютном сумраке — навсегда…
Но его проблемы никуда не исчезнут, завтра будет суд, и этого не избежать. И, словно уловив его мысли, Надя перевела разговор на другое.
— Я ведь в общем-то догадываюсь, что случилось тогда. Понимаю, тебе очень тяжело сейчас. Но посоветовать… ничего не могу, Вадик. Я даже не представляю себе, как поступила бы на твоем месте. Пытаюсь представить и — не могу…
Вадим осторожно взял ее руки в свои, заглянул в глаза.
— Надюшка моя, — он впервые назвал ее так вслух. — Не надо тебе ничего представлять. Хватит тебе своего горя, ведь тебе в сто раз тяжелее и больнее. И знаешь… Если тебе не с кем будет поговорить… Позови меня. Я… я всегда буду счастлив помочь.
Надя смотрела на него удивленно, почти с испугом, и Вадим понял, что переборщил: не настолько близки они были до сих пор, чтобы он мог предлагать подобную помощь. Он поднялся и неловко усмехнулся:
— Не сочти это наглостью и навязчивостью, просто… просто я… — он окончательно смешался и неожиданно закончил: — Я, наверное, пойду.
Надя проводила его до дверей. Он вышел в темный морозный вечер и медленно побрел по улице. Все-таки до чего же чудовищно: один толчок руки, одно движение принесло горе стольким людям! Тим погиб; его мать в больнице и, по слухам, вряд ли выйдет оттуда; у Валентины Ивановны, ее мужа и детей разбита, исковеркана жизнь. Надя никак не может прийти в себя, а он, Вадим, не находит себе места. И только виновник этого кошмара живет так, как будто ничего не случилось! Пойти к нему? Сделать то, на что не решился тогда, в переулке, — посмотреть в глаза, попытаться понять, что он чувствует, этот человек, и чувствует ли что-либо вообще?! Какие мысли заполняют эту голову, о чем, о чем может он думать?! Да! Так он и сделает!
И Вадим вновь решительно зашагал к остановке.
Поднимаясь по лестнице в подъезде, он услышал громкую музыку — у Андрея была вечеринка. Андрей открыл дверь сам, и брови его подскочили вверх от изумления.
— Шестаков?! Чего тебе здесь надо?
Дугин был трезв, видимо, вечеринка началась недавно. Вадим не успел ничего ответить: Андрей шагнул в коридор, прикрыл за собой дверь и, наступая на Вадима так, что тому пришлось сделать шаг назад, к стене, яростно зашептал:
— Ты чего, Шестаков? Жить надоело?! Плохо я тебя предупредил? Плохо, да?
— Что здесь происходит?
Дверь распахнулась; на пороге стоял брат Андрея, двадцатипятилетний Василий. В отличие от Андрея, Василий был красив, строен и элегантен. Аккуратно поправив прядь темных вьющихся волос, он спросил, обращаясь к Андрею:
— Кто это?
— Шестаков, — мрачно ответил Андрей.
— А, Шестаков, — Василий оглядел Вадима и улыбнулся. — Тебя ведь зовут Вадим?
Тот удивленно кивнул.
— Значит, Вадик… Ну, Вадик, что ты хочешь? Наверное, поговорить?
— В общем-то да, — снова кивнул Вадим.
— Тогда пойдем, поговорим, — Василий сделал приглашающий жест.
Сквозь грохот музыки и завесу сигаретного дыма Андрей с Вадимом прошествовали за Василием в его небольшую, но очень аккуратную комнату. Согнав с одного из кресел целующуюся парочку, Василий усадил на него Вадима, сам сел напротив. Андрей остался стоять, подпирая спиной шкаф.
— Я тут немного навел о тебе справки, Вадик. — Василий изящно закинул ногу на ногу. — Папа — чиновник при губернаторе, мама — учительница истории. Ты — единственный ребенок, хорошо воспитан, посещаешь бальные танцы. Читаешь философию и классическую литературу, не любишь математику и детективы Марининой. Что касается фильмов, из американских режиссеров предпочитаешь Спилберга, из российских — Рязанова и Меньшова. Любишь томатный сок и терпеть не можешь вареную рыбу. Досуг проводишь с девушкой по имени Вика, но нравится тебе девушка по имени Надя. Все верно?
Вадиму стало не по себе, но он нашел в себе силы съязвить:
— А как насчет детских болезней? Корь, ветрянка?
Василий рассмеялся.
— Остроумно! Да ты не волнуйся. Никакого компромата нет, просто хотелось узнать тебя получше. Так вот… Философией на тему, кто вообще достоин этой жизни, а кто нет, я заниматься не буду — ты наверняка скажешь, что не мне об этом судить.
— Разумеется, — подтвердил Вадим.
— Тогда сразу к делу. Погиб человек. Это, конечно, чудовищно, ужасно…
— Что-то я не заметил, чтобы он очень переживал по этому поводу, — Вадим кивнул в сторону Андрея.
— Это я его так учу. Эмоции, как уже давно было замечено, очень вредят здоровью. — Василий снова улыбнулся. — И если все равно ничего нельзя изменить, нет смысла тратить на них силы. Вот и учу его — если хочешь чего-то в этой жизни добиться, а не просто вкалывать с утра до ночи за копейки, первое, с чем нужно расстаться, — это эмоции.
— Другими словами, первое, с чем нужно расстаться, — это совесть? — усмехнулся Вадим.
— Это как угодно, — пожал плечами Василий. — На формулировке я не настаиваю.
— Слава богу, что не у всех есть такие замечательные наставники. Ну, а то, что судить будут, в сущности, совершенно невиновного человека?
— Благородство. Очень украшает, не спорю. Скоро ты выйдешь в большую жизнь и поймешь, что в наше время благородство не просто бесполезно, а крайне вредно. И приносит, как правило, одни несчастья.
— Прекратите угрожать, — поморщился Вадим. — Надоело даже, честное слово.
— Разве я угрожаю? Боже упаси! Это так, информация к размышлению.
— Понятно, — Вадим поднялся. — Все-таки не зря я сюда пришел. Два месяца безуспешно силился хоть что-то понять, и вот наконец немного прояснилось. А теперь я, пожалуй, пойду. Спасибо за беседу.
Выйдя на улицу, Вадим вдохнул морозный воздух, очищая легкие от сигаретного дыма. Пока он был у Андрея, начался снегопад, а ветер утих, и снежинки, не кружась, опускались на землю в свете фонарей — медленно, сказочно, нереально. Вадим усмехнулся своим мыслям и не торопясь зашагал по направлению к дому.
На размышления оставалась еще целая ночь.