Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2004
Елене Евгеньевне Хоринской исполнилось 95 лет. Она — делегат 1-го съезда советских писателей. Своими впечатлениями об этом знаменательном событии Елена Евгеньевна поделилась с екатеринбургским поэтом Вадимом Осиповым.
В.О. Позвольте прежде всего еще раз поздравить вас, Елена Евгеньевна, с большой датой и пожелать вам здоровья.
Е.Е. Ну, так просто вы не отделаетесь. Достаньте-ка вон там из буфета коньяк и два хрустальных стаканчика, а потом уж перейдем к официальной части нашей беседы…
Ну, так, пожалуй, начну издалека.
Я очень рано начала работать. В 16 лет закончила среднюю школу, в вуз не попала по возрасту. Зато спокойно сочли, что хотя я не могу учиться сама, но могу учить других. И вот я стала жить в деревне в звании ликвидатора неграмотности. Я учила взрослых, бородатых, солидных сибиряков, все это было в Сибири, в Бурят-Монголии. Деревня Хасурта — первая деревня, где я уже в школе работала.
Вот там и начинались первые стихи. Это были, собственно говоря, не стихи, а рифмованные заметки на злободневные темы. Эти заметки стали публиковаться в газете “Бурят-Монгольская правда”. А в марте 1934 года проходил первый съезд писателей Бурят-Монголии.
В.О. Много ли было народу на этом съезде? В моем представлении Бурят-Монголия — не самый густонаселенный район страны… Или это шло в рамках подготовки к всесоюзному съезду? Ведь Горький очень тщательно готовился к нему, даже потребовал перенести съезд с 1933 на 1934 год.
Е.Е. Это можно посмотреть, вот здесь, у меня на столе, лежат две книжки — отчеты бурят-монгольского и всесоюзного съездов. Конечно, писателей в Бурят-Монголии тогда было не очень много. Причем они, как правило, были к тому же какие-нибудь ответственные работники республики. Инициатором и вдохновителем съезда был первый секретарь обкома Михей Николаевич Ербанов. Очень умный, образованный, очень внимательный к писателям человек, который был и на этом съезде. У меня фотография есть, где он тоже с нами.
Да, наш съезд проводился именно в процессе подготовки к всесоюзному съезду. Из Москвы приезжали два человека. Один из них — Станислав Ричардович Стандэ, польский эмигрант, поэт.
На первом бурятском съезде утверждался состав делегации, которой предстояла поездка в Москву. Конечно, это было просто чудом, что я, в общем, еще девчонка, сельская учительница из дальней деревни, попала в эту делегацию.
В.О. Но ведь писатели не ошиблись, выбрав вас, человека, в дальнейшем связавшего свою жизнь с литературой. Вы — поэт по натуре. То есть эти люди понимали, кого надо пригласить.
Е.Е. Видимо, да. Дорога моя оказалась прочной и прямой.
Делегация состояла из старейшего поэта Бурятии Дамбинова Салабонэ-Туя. Я посвятила ему стихотворение “Луч утренней зари”. В нашей делегации был еще критик, литературовед Санжи Ширабон. Оба они погибли в годы репрессий. А кроме них, Данри Хилтухин и я.
В Москве нас очень хорошо встречали, большое участие принимал во всем упомянутый уже выше Стандэ, он как бы шефствовал над нами. У него дома бывали Бруно Ясенский и другие писатели.
В общем, конечно, сразу голова закружилась от счастья, которое на меня свалилось. Просто глаза разбегались, и многое оставалось незамеченным. Ну, и возраст сказывался. Хотелось всех увидеть. Ведь вокруг писатели, которых я только по именам знала.
А главное, на съезде я встретилась с поэтом Верой Михайловной Инбер, стихи которой я очень любила. Увлеклась ее стихами и из деревни написала ей письмо. Она мне ответила, и у нас завязалась переписка. И вот мы встречаемся! Еще я ей посылала подарок. Это буддийский бог, очень красивый, бронзовый. Подарок ей понравился, и она говорила, что, когда у нее бывает смутно на душе, она всегда подходит к полке, где он стоит, и у нее улучшается настроение… Очень оценила мой подарок. И вот на съезде мы встретились, общались, и я как сейчас помню, что на одном из заседаний она была в ярко-красном платье.
В.О. То есть перед вами появилась этакая живая библиотека?
Е.Е. Вот именно. А рядом со мной сидел рыжий-рыжий парень из Архангельска, это был Александр Яшин.
В.О. Делегаты были в основном молодежь? Ну, я не имею в виду, конечно, Горького…
Е.Е. В основном, конечно, постарше меня. Среди них — известные поэты, Жаров, Безыменский… И более солидные писатели — Алексей Толстой, Александр Фадеев.
В.О. Да, вот и в материалах съезда сказано: средний возраст делегатов — 35,9 лет, а женщин среди них — всего 3,7 процента. Как у бедной девушки голова не закружится!
Е.Е. Конечно, вы правы… Съезд открыл Горький, он выступил с большим докладом, а затем шли как бы содоклады — о поэзии, о драматургии. Чуть ли не сразу после доклада Горького прозвучал содоклад Маршака о детской литературе. Он говорил, что дети — это самые главные читатели: взрослые читают от случая к случаю, а дети — ежедневно. Поэтому для них нужно работать особенно ответственно.
В.О. Вы знаете, Елена Евгеньевна, когда читаешь сейчас о первом съезде, везде упоминается доклад Николая Бухарина как нечто самостоятельное и выделяющееся среди прочих.
Е.Е. Бухарин был очень интересным докладчиком, хорошо говорил. По его докладу поэты довольно резко выступали, и в заключительном слове Бухарин отвечал поэтам, отстаивая свои позиции.
В.О. А все-таки была у вас мысль, что происходит что-то важное, значимое? Ведь съезд изменил коренным образом литературную обстановку в стране. Появилась мощная организация, а затем и Литфонд для ее материальной поддержки.
Е.Е. Ну, может, это позже уже… Но то, что это огромное событие, конечно, чувствовалось.
В.О. Как выглядела Москва в дни съезда?
Е.Е. Конечно, коль я приехала из какой-то деревни, мне все казалось совершенно роскошным. Необычайный праздник, множество цветов и такое внимание. Нас в лучшем ресторане кормили. Недалеко от Колонного зала Дома Союзов, где проходил съезд. Все было роскошно и очень здорово. Можно было в любое время взять машину и ехать куда угодно. Так же и с театральными билетами. Сидят такие нарядные девушки-секретарши — и целая коллекция билетов в любые театры. Причем полагалось два билета, так что я могла приглашать кого угодно и ходить в какой угодно театр. Я ходила в Большой, слушала и Козловского, и Лемешева.
В.О. А как реагировали на вас москвичи? Если вы говорили, что вы — делегат съезда?
Е.Е. Вы знаете, тогда москвичи были очень душевные, с таким вниманием относились к съезду. Окружали каждого делегата, разговаривали со всеми. И потом больше такого не было, такой теплоты. Я ведь была делегатом и третьего, и четвертого съездов, уже после войны.
Помню, наша бурятская делегация села на скамейку в каком-то сквере, и мы стали читать стихи. К нам подошел пожилой москвич, послушал, а потом представился, пригласил к себе домой, в гости, оставил свой адрес.
Нас приглашали в библиотеки на выступления. Но я очень робела. Горький пригласил ребят-иркутян к себе на дачу, и меня вместе с ними. И вот все поехали, а я не поехала. Я считала, что мне просто неприлично появляться у Горького, когда у меня за душой всего одна тоненькая книжечка — прозаическая — “За центнеры”.
В.О. А оказал съезд влияние на ваше творчество? Какой-то толчок дал?
Е.Е. Я считаю, что да. Во-первых, это был такой праздник, такая радость. Такое потрясение.
Потом, то, что говорилось об ошибках разных поэтов, воспринималось и на свой счет. А главное — пришло понимание, что я не зря работаю, что что-то получается. К съезду готовился альманах “Весна республики”, и там стихи мои были — уже не похожие на прежние рифмованные заметки. Это, я считаю, было уже приближение к настоящим стихам. После съезда вышел также маленький сборничек “Поэты Бурят-Монголии”. И там у меня были тоже все-таки уже стихи.
В.О. А когда вас приняли в Союз писателей?
Е.Е. На съезде был создан сам Союз, а принимали в него позже. С 1935-го — мой писательский стаж, причем кого-то принимали в кандидаты, а кого-то прямо в члены. Я была принята сначала в кандидаты и считалась им несколько лет.
В.О. А за писательским билетом вы снова ездили в Москву?
Е.Е. Нет, нет. На местах были созданы органы управления. Правление, председатель. И там уже принимали в Союз, давали билеты. На этих билетах была подпись Горького. Печаточка, наверное, но все-таки. Билет мой, по-моему, сейчас в музее.
В.О. Вернемся к съезду. Девушка из деревни писала стихи, которые сама сейчас квалифицирует как рифмованные заметки…
Е.Е. Да, конечно.
В.О. И она неожиданно благодаря власти на самом высшем уровне — Бухарин, Радек, Горький.
Е.Е. …Жданов…
В.О. А постановление “О перестройке литературно-художественных организаций” правил лично Сталин. И, кстати, очень умело в стилистическом отношении. Так вот, она попадает в некий механизм — и что, жизнь теперь предопределена? Или жизнь жизнью, а литература — литературой?
Е.Е. Нет, мы не считали, что кормимся от стихов. Большинство все-таки работали.
Я продолжала работать в школе, а переехав в Свердловск в 1935 году — в Доме художественного воспитания детей, где ведала литературным отделом. Здесь приходил ко мне малыш Володя Сибирев, я работала с Фейерабендом, Юрой Мячиным. Перейти только на стихи удалось много позже.
В.О. То есть не было такого, что, мол, я приехала сюда, и вот я писатель, я поэт, кандидат в члены Союза писателей…
Е.Е. Нет, нет, я приехала сюда робея, из маленькой республики, и когда я впервые пришла в Союз писателей, который помещался в институте марксизма-ленинизма, то зашла взволнованная, со страхом божьим, что я сейчас увижу классиков, наверно… Вижу, посреди комнаты действительно стоит настоящий классик. С длинными черными волосами такими, в подпоясанной ремешком рубашке, и глаза возводит к небу. Конечно, классик. Позже оказалось, что это такой окололитературный деятель… не член Союза, но всегда при очередном председателе. Повторю, что мысль жить стихами и не приходила.
В.О. И вы пошли учиться заочно в Литературный институт имени Горького?
Е.Е. Я знала, что образования у меня не хватало, читать надо было много, и с 1936 года стала учиться на заочном отделении. Наверное, это и на мое зрение сильно повлияло. Да еще ликбез этот при маленьких керосиновых лампочках… На нашем курсе старостой был Семен Бабаевский. Училась Людмила Татьяничева, учился Николай Куштум.
В.О. Давайте затронем другой аспект истории. Вы знаете, только из одной Московской писательской организации было репрессировано более 100 человек, а на войне погибло 70… при том, что многие писатели находились на фронте. Не было у вас такого ощущения, что, вступив в эту славную когорту, вы во много раз риск для себя увеличили? Сидела бы, как говорится, и не высовывалась… А человек пишущий всегда на виду.
Е.Е. Если бы я не уехала из Бурятии в 1935 году, то меня сейчас бы здесь не было. Потому что в маленьких республиках репрессии проходили еще страшнее. Там все было на виду. Все бурятские писатели, которых я называла, погибли. Старшее поколение, все они были репрессированы, вслед за секретарем обкома Ербановым. А я же дружила с ними, и мне была бы приписана связь с врагами народа.
Помню я “черный ворон”, эту страшную машину… ночью каждый стук, каждый звук… напряжение, а потом облегчение, что миновало, слава Богу. Точно так же переживал Бажов после его исключения из партии. Каждую ночь ждали машину.
В.О. И как это повлияло на вашу поэзию? Ведь поэт как губка впитывает окружающую жизнь. Меня поразило ваше недавнее стихотворение о мальчишках, играющих в спасение подводной лодки “Курск”, — “Они и Россию спасут!” Все отвечали на вопрос “Кто виноват?”, а вы пишете, по-моему, о том, “Что делать”!
Е.Е. Союз писателей никакой защитой, конечно, не был. Был репрессирован первый председатель Союза, а вслед за секретарем обкома — редактор “Уральского рабочего”. А в творчестве… появился страх, опасение того, чтобы не допустить какую-нибудь идеологическую ошибку. Никакой лирики, именно гражданская тематика, и чтобы все было очень правильно. Например, написала я стихи, посвященные матери Сталина. У меня не было чувства подхалимажа. Ее судьба меня взволновала. “Не может мать о сыне петь,/ Она клянет судьбу, /И в гневе ожидает смерть, /Вступает с ней в борьбу…” Это когда Сталин оспой болеет. Оказывается, я допустила ошибку, и меня обвинили в том, что раз он болел оспой, значит, он корявый! Да как я могла! И еще одно. Это отучило напрочь от дневников…
В.О. …Которые могут использовать против тебя.
Е.Е. Да, да! А потом к этому уже трудно было вернуться.
В.О. Я хочу затронуть еще два вопроса. Нужен ли был съезд? И не был ли съезд государственным куском сладкого пирога?
Е.Е. Я категорически не согласна с тем, что съезд ничего не дал! Вспоминаю слова из выступления Агнии Барто, которая говорила о представлениях шестилетних детей о съезде: “Все писатели сядут на стулья и будут думать — какие им писать книги”.
Мне кажется, те, кто говорит о ненужности съезда, рассуждают, как эти дети: делегаты должны были сесть на стулья и написать книги. Так, что ли? Нелепо, потому что прежде всего произошло объединение, утверждение каких-то основных положений, возникло ощущение вот этого содружества… так что я с ними не согласна.
Уже то, что он объединил столько разных организаций — ведь были РАПП, Российская организация пролетарских писателей, ВОКК, Всесоюзная организация колхозных писателей, и так далее, и так далее, все эти разрозненные группы, группки, кружки — и создан один коллектив, Союз писателей, существенно изменило творческий климат в стране. Важно было прекратить всю эту грызню, думать о судьбе литературы. Ратовали за социалистический реализм.
В.О. Бухарин призывал объединить поэтическую форму с материалом строительства социализма во всем его многообразии…
Е.Е. Конечно! А то, что Сталин дал кусок пирога? Я так не считаю. Может быть, считалось, что если писателей задобрить, то они будут более преданными, что ли? Не знаю, все-таки так не думается.
Очень важно, что съезд не просто собрал писателей, а их подружил. И перед всем миром, ведь впервые было около 40 человек иностранных гостей.
Еще я вот что хочу сказать. Сейчас приближается 70-летие съезда. И так получается, что чем дальше это событие, тем больше появляется тех, кто его вспоминает. Как и по поводу войны. И вот я, честно говоря, очень боюсь таких возникающих “воспоминателей”. Которые, ничего не зная, все-таки выступают с воспоминаниями.
Вышла недавно книга со статьей одной очень пожилой женщины. Я к ней хорошо отношусь, но дело в том, что она не делегат съезда, она была на съезде по гостевому билету — может, разок, может, больше. Она говорит о том, что съезд проходил…в декабре. А он начался 17 августа. Ее спрашивают, был ли там Гайдар. Она говорит, нет. Треп, потому что Гайдар был делегатом съезда. А его книжку “Школа” полюбили ребята.
А Горького вы слушали, спрашивают её? Да, отвечает она, но он говорил невнятно и как-то вяло. Хотя на самом деле он открывал съезд, делал доклад и выступал с заключительным словом. Вот такие воспоминания. В общем, кто во что горазд.
В.О. У вас замечательная память на людей и события.
Е.Е. Это большое счастье — дожить до такого возраста. Чего я и пожелала бы всем вам, но самое главное — не этот возраст. Важно иметь возможность еще работать, еще быть в центре событий, общаться с друзьями, с читателями — тогда стоит доживать.
Не считают года по седым волосам,
Было всякое в нашей судьбе,
Сколько лет? Столько лет, сколько чувствуешь сам,
Сколько сердце подскажет тебе.