Очерки
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2004
Валентин Зайцев — родился в Свердловске, закончил Казанское суворовское училище, учился в Киевском общевойсковом училище, служил на границе. Выпускник журфака УрГУ. Лауреат российских и международных журналистских премий, в том числе за репортажи из горячих точек. Победитель творческого конкурса “Россия и Германия на пороге XXI века”. Обладатель гранта “Открытое общество”. Работает специальным корреспондентом еженедельника “Военный железнодорожник”. Действительный член Русского географического общества.
В китайском плену
28 марта 1974 года МИД СССР направило ноту послу КНР Лю Синьцуану. В ней вновь говорилось о многострадальном пограничном вертолете № 24 с тремя членами экипажа, который летел на помощь тяжело больному солдату, но, попав в сложные метеоусловия и израсходовав запас горючего, совершил вынужденную посадку на территории Китая, о чем доложил по радио на свой аэродром.
Также категорически опровергалось утверждение “той стороны” о преднамеренной засылке боевой машины, об имеющейся на борту аппаратуре для ведения разведки, а также о систематических нарушениях нашей авиацией китайской границы, служащее лишь нагнетанию напряженности. Ну и, само собой, повторялось требование о принятии незамедлительных мер по возвращению техники и людей. Поясним: еще за тридцать дней до этого было подобное заявление Министерства иностранных дел, а затем и представление посольства Советского Союза в Пекине дипломатическому ведомству Китайской Народной Республики.
Действительно, напряженность на огромной по протяженности советско-китайской границе — зеркало испортившихся межпартийных и межгосударственных отношений — тогда оставалась. Ведь сравнительно недавно отгремели самые настоящие бои на дальневосточной реке Уссури (мне довелось давать оттуда репортажи) и у Железных ворот в Казахстане. Действительно, и на этом “спорном” участке фиксировался случай с рейсовым самолетом Ан-2, который заблудился в непогоду и сел в Китае.
На осложнениях между двумя сверхдержавами грели руки многие — свои и чужие. Сколько высказывалось взаимных обвинений и громких обличительных слов по поводу того же вертолетного происшествия! А когда дело все-таки благополучно утряслось, никто в Советском Союзе, кроме, разумеется, соответствующих инстанций, и не узнал результата. Все будто в рот воды набрали.
Мало того, вернувшиеся наконец домой вертолетчики, по существу ставшие заложниками большой политики, вдруг с удивлением и возмущением узнали от своих родных о фантастических, лживых слухах и версиях, распускавшихся в их отсутствие не только пресловутыми “вражьими” радиоголосами, но и некоторыми отечественными лекторами-международниками, черпавшими источники информации отнюдь не в далеком ЦРУ, а явно поближе.
Из них, к примеру, явствовало, что один из пленных сошел с ума, другой покончил жизнь самоубийством, а несчастный третий получил на чужбине двенадцать лет… Да, снова подтвердился закон периода застоя и безгласия: отсутствие подлинной информации родит информацию лживую и даже вредную для общества.
И вот сейчас хотелось бы поставить точку над “i”. Поскольку откроем наконец тайну. Одним из действующих лиц весной 1974-го был мой земляк В.Г. Бучельников, и ныне живущий и работающий в Екатеринбурге. Я давно знал об этом и следил за судьбой Владимира Григорьевича. Но по официально принятой порочной практике у нас вообще не могло быть ЧП в авиации, да еще армейской, пограничной и (о, ужас!) как-то связанной с дипломатией. А тут, что называется, подобрался целый запретный для упоминания в печати набор. Вот и таились долго в журналистском блокноте координаты с номерами телефонов сегодняшнего интервьюируемого. Разве что по секрету спрашивал близких к нему знакомых авиаторов: “Ну, как там “китайский пленник”?” И неизменно получал объяснение: “Нормально. Трудится. Летает. Вот рассказывает о прошлом мало, неохотно. Видно, подписку на всю оставшуюся жизнь дал”.
На встречу с человеком-сенсацией Бучельниковым я принес свои “пограничные” фотографии 1969-го с Дальнего Востока, из района острова Даманского, достал карту, и мы начали разговор, открывающий очередное белое пятно.
Итак, 14 марта 1974-го экипаж “зеленого” вертолета № 24 от озера Зайсан взял курс на отдаленную погранзаставу у алтайского селения Беляши, где серьезно заболел военнослужащий. В кабине раскачивался почетный вымпел от командования “передовикам боевой и политической” за добросовестную службу. Командир Александр Курбатов, штурман, он же второй пилот Александр Узков и бортмеханик Владимир Бучельников. Где-то на середине пути их догнало штормовое предупреждение. И скоро сплошная облачность заставила подняться над горами на высоту четыре с половиной километра. И это без всяких кислородных масок, без парашютов (Ми-4 облегчили для будущего пациента и врача-сопровождающего). Когда вырвались из непогоды, то сориентироваться в пересеченной однообразной местности было трудно. Вершины и хребты забивали радиосвязь.
Hа исходе четвертого часа полета на пульте замигала лампочка: кончалось горючее. “Ну, отцы-командиры, надо срочно садиться”, — подсказал бортмеханик. И сели в какую-то облюбованную долину (потом подозревали, что это была все-таки лояльная, вечно дружественная Монголия, и жалели), но не понравились скакавшие всадники в лохматых шапках. Снова взлетели, “перепрыгнули” через речку, думая, что за ней уж точно родная земля. Владимир взобрался на горку для наблюдения. Скоро передал, что вроде бы их окружают какие-то странные ополченцы. Тогда все закрылись в кабине. Скоро услышали китайскую речь и сильный удар топором по блистеру.
Вскоре китайцы, и впрямь из народного ополчения, вытащили летчиков наружу, посадили по двое на лошадей и привезли в деревню. Предложили мясо, лепешки, чай. Словом, обращались нормально, хотя и не понимали объяснений по-русски. А ночью Владимир проснулся от грубого толчка. Перед ним стоял тамошний пограничник. Всем троим завязали глаза, снова посадили в седла, повезли на заставу, где захваченные даже прибегли к голодовке. Суток через четверо, надев им на головы мешки, затолкали в автомобиль, потом ввели в “кукурузник” советской конструкции и доставили в город Урумчи. Здесь, по существу, и начался настоящий плен с одиночным содержанием в провинциальной тюрьме, с ежедневными допросами и даже угрозами.
Как-то разозлившийся охранник замахнулся на командира вертолета палкой, на которой развешивают белье. Правда, тот — косая сажень в плечах и рост за 180 — спокойно сломал ее через колено. А наутро последовало извинение. На допросах же спрашивали одно и то же: куда и с какой враждебной разведывательной целью летели, почему были вооружены? Особенно “давил” яростный маоист Жао Деньлу. Что ж, пистолеты экипаж выбросить не смог. Санитарное задание при спешке взять с собой не успел. Так что в документах фигурировал только подозрительный термин “специальное”. Выискалась путаница и в личных документах. Чисто российская воинская неразбериха “окупалась сторицей”.
Утешал, пожалуй, лишь доброжелательный переводчик Ван, когда-то, по его словам, учившийся в Москве. Он наедине сочувственно утверждал: “Не бойтесь, разберутся политики, заварившие эту кашу…” В самом деле, режим потихоньку смягчался. Можно было гулять во дворике, играть в настольный теннис, смотреть в солдатском клубе фильмы, в том числе и советские, хотя довольно специфические — “Клятва”, “Ленин в Октябре”, “Великий гражданин” и т.д. Приносили в камеры хозяева русские книги типа “Как закалялась сталь”…
А Владимир, перечитав знакомую беллетристику, увлекся марксовским “Капиталом”, трудами Сталина и дошел где-то до 26-го тома Владимира Ильича. Попутно развлекался стихами, сочинениями этаких дацзыбао — критических “колючек”. На революционный праздник 7 Ноября “гостям” предложили выпивку с популярной 70-градусной водкой “Ветвь бамбука”. А они, не общаясь между собой, наладили все же переписку, пряча записки в… туалете.
Летом 1975-го лайнер Ил-18 перебросил их в столицу, в капитальную темницу на окраине Пекина. Как летчики уже поняли, наступал последний этап перед освобождением. В притюремном саду они лакомились хурмой, персиками, и к тому же их стали возить на своеобразные экскурсии — в народную коммуну “Дружба”, на нефтеперегонный завод, в знаменитый ресторан “Пекинская утка” и даже к Великой китайской стене, где Бучельников, ровно на взятом рейхстаге, оставил на память свой автограф.
А затем состоялась и долгожданная первая встреча с соотечественником — послом Василием Толстиковым. Им объявили, что все обвинения сняты, подозрения в шпионаже, слава Богу, не подтвердились. На обратную дорогу китайцы подарили каждому по длиннющему пальто, этакому малахаю на голову, а в руки дали по большущему чемодану с незатейливыми сувенирами — традиционными веерами, самодельными абажурами и т.д. Перед Новым годом они благодаря реактивному Ил-62 были в Москве. Вертолет № 24 и все до последнего патрона вернулись поездом.
Родина встретила вернувшихся из плена уже не так, как несчастных предшественников сороковых-пятидесятых годов. С ума сойти — цветами! Правда, в КГБ пожурили за промашку в полете, но досталось, видимо, больше непосредственному начальству вертолетчиков.
Зато радости близких не было предела. В семье Бучельниковых подросла дочка, которую отец оставил четырехмесячной, с женой Галиной они отдохнули на Черном море. И появились законные вопросы: куда дальше, с кого делать жизнь?.. И опять ошиблись болтуны, разносившие сплетни о принудительном увольнении проштрафившихся из армии. Просто их командир, кадровый военный, остался служить, а “второй” и бортмеханик как призванные на два года после военной кафедры в гражданских учебных заведениях добровольно уволились в запас. Владимир Григорьевич возвратился на Уктус, снова летал, стал на гражданке “Отличником Аэрофлота” за спасение Ми-8 в новой экстремальной ситуации у Байкала. А ныне хоть и на земле, но с авиацией не расстался, работает контролером ОТК на заводе 404 ГА. Прибавился сын. На прощанье я еще спросил: “Не затаили в душе обиду на китайцев?” На что собеседник резонно возразил: “А за что? Разве может в чем-то, даже в ослеплении политических страстей, быть виноватым весь великий народ?!” А на вопрос, был ли у кого фотоаппарат, чтоб запечатлеть эпизоды необычного перелета и пленения, ответил: “Нет, и это было к лучшему, — в тех напряженных спорных обстоятельствах. Но все же в кадр мы попали — уже на свободе, в Пекине”. И положил рядом с моим “боевым” снимком памятную китайскую фотографию. И захотелось им сказать после всех испытаний одновременно по-русски и по-китайски: “Вань суй, вань вань суй — живите тысячу лет!”.
С “крыши мира” в 1368 год!
Правительство суверенного Таджикистана переименовало пик Коммунизма, самую высокую вершину СНГ, вздымающуюся за облака на 7495 метров. Отныне гора будет носить имя Исмаила Самани в честь тысячелетия древнего среднеазиатского государства Саманидов. Но автору этих строк повезло: незадолго до очередного переименования (ранее великан, предел мечтаний многих альпинистов, называлась именем Сталина) довелось долететь туда. Экипаж возглавлял пилот первого класса Александр Идрисов, в Таджикистане заслуживший самые лестные оценки от руководителей международных альпинистских лагерей и метеорологов.
Очень скоро искомые горушки приблизились вплотную. Сперва их вершины были гостеприимно зелеными, потом сурово коричневыми и наконец в холодных белых шапках вечных снегов. Специально посмотрел на не останавливающуюся в своем движении стрелку альтиметра — измерителя высоты. Она достигла отметки четыре с половиной километра. Сидевший в пассажирском салоне бортмеханик Борис Камратов облегченно вздохнул и скрылся в кабине. Позднее объяснил, что он, согласно инструкции, “пас” новичка, бдительно следя за его самочувствием, и даже приготовил на всякий случай кислородную маску. К счастью, та не понадобилась. Хотя небольшое происшествие, признаюсь, все же случилось. От солидного перепада давления в негерметизированном фюзеляже моя авторучка буквально выстрелила пастой, и пришлось взяться за карандаш. Бывалые седоки с улыбками успокоили: “Это еще что… Знали бы, как у нас порой термосы с чаем разрываются, подобно бомбам!”
Но шутки быстро отставили в сторону. Вылетели-то мы ради очень серьезного дела — проверки снежного покрова в горах и положения опасных ледников, регулярно стремящихся двинуться вниз, на кишлаки и поля. Потому мои спутники намертво прилипли к “окнам”. В них открылась величественная картина в духе фантастических пейзажей Рокуэлла Кента.
Винтокрылая машина, натужно ревя двумя мощными турбинами (воздушной опоры-то маловато), словно участвовала в неком гигантском горном слаломе, — следуя по узенькому ущелью, принялась виртуозно описывать петли, а то и замысловатые “восьмерки” вокруг каменных исполинов. Некоторые из них уже “опустились” ниже нас. А чтобы попасть на знаменитый ледник Федченко, требовалось еще чуточку подняться и миновать опасный перевал. Трасса по мировой авиаклассификации считалась второй по сложности — после проложенной Антуаном де Сент-Экзюпери через Анды и Кордильеры.
Но вот показалась нужная нам застывшая ледовая река длиной в семьдесят километров и шириной местами до полутора у высочайшего пика — Коммунизма. Впрочем, почему застывшая?! Встретивший гостей Юрий Мартыненко, начальник самой высокогорной на планете гидрометеостанции, приютившейся на ригеле-уступе скалы, засвидетельствовал, что подопечный ледник движется со скоростью семьдесят сантиметров в сутки. И чтобы вести тут научные наблюдения и просто жить, нужны недюжинная выносливость и исключительная приспособляемость.
После недолгой стоянки полет над “крышей мира” продолжился. И по завершении обзора еще одного “популярного” ледника — Медвежьего — начальник гидрографической партии Геннадий Кирносов, возглавлявший “летучую” группу ученых, расщедрился на краткое интервью.
— Теперь этот “белый медведь” смирный и вроде бы никому не угрожает смертельными объятиями. Но ведь каждые десять лет норовил сползти в обжитую долину, перекрыть реки и натворить массу бед. За ним и, естественно, за его камнепадами необходим глаз да глаз.
А дальше мы подвернули к таинственному Сарезскому озеру, когда-то образовавшемуся в результате гигантского завала от землетрясения. Это самое труднодоступное место того края.
Признаться, долгое время не чаял, что когда-либо доберусь до этого поистине “белого пятна” до сих пор на нашей голубой планете. Ведь препятствиями постоянно оказывались не только плохие метеосводки, но и в полном смысле этого слова грозные камни преткновения. Своими глазами, опять прилепившись к непробиваемому иллюминатору, лицезрел этих безмолвных угрожающих исполинов, того и гляди, чудилось, норовящих зацепить вторгнувшуюся в их мрачное царство рукотворную птицу. Хотя бы одни печально знаменитые Рушанские ворота чего стоили, поскольку, казалось, их стены-скалы можно было потрогать. Но, слава богу или Аллаху, через четыре часа подобного воздушного слалома мы совершили желанную благополучную посадку на необычное, единственное в своем роде побережье. Озеро это поистине феноменальное. В разгар весны здесь еще держался крепкий лед, зато подальше к середине просматривалась чистая вода, от которой шел легкий парок. В памяти сразу же ожили бесчисленные легенды и слухи. И прежде всего о сохранившемся бродячем снежном человеке, прозванном напуганными аборигенами яван-галуп. Писатель Кирилл Станюкович выпустил о здешних чудесах книгу с многозначительным названием “Обратите внимание на волнение в полдень”. А далее процитирую: “Вдруг из зеркальной глади мгновенно поднялся пятиметровый столб, на конце коего держалась огромная змеиная голова. В ней открылась чудовищная зубастая пасть, схватила бедную Пальму и захлопнулась. А когда собака уже окончательно исчезла в прожорливом чреве, гадина продолжала раскачиваться из стороны в сторону, стоять над водой, так что мы могли отлично видеть, как по ее многометровому горлу сверху вниз толчками возникали утолщения. То проходило в ненасытный желудок несчастное домашнее животное”.
Понятно, что я не преминул тут же спросить хозяев метеостанции, неужели такое в самом деле возможно?! “А, собственно, почему нет, — ответствовали на полном серьезе ученые мужи. — Ведь помимо обычных широких разводий здесь есть и странные подводные пещеры с теплым микроклиматом, надежные укрытия и своеобразные инкубаторы для самой фантастической живности. Может, именно потому у нас иногда непостижимым образом пропадают злющие сторожевые псы”. Впрочем, они просили не зацикливаться на так сказать неопознанном, ибо и опознанного хватало с лихвой. Взять хотя бы частенько вздымающиеся из пятисотметровой глубины огромные волны порядка трехэтажного дома. Да и все озеро площадью 90 квадратных километров, как некий хищный зверь, зависло над окрестностями. Если, скажем, с его берега в хрупкую голубую чашу упадет накренившаяся опасно скала, то наводнение по Бартангу, Пянджу, вдоль которых мы до этого тоже летели, Аму-Дарье способно достичь Аральского моря.
И трудно даже представить себе последствия, коли внезапно разразится вблизи землетрясение, подобно случившемуся в 1911 году, собственно и породившему тогда эту колдовскую акваторию. Гулкое эхо того подземного взрыва достигло аж Пулковской обсерватории, а сила его начисто снесла с лица земли мирный кишлак Усой со всем проживающим там населением. С тех пор тут созданы и постоянные наблюдательные посты, ныне усиленные международной системой оперативного оповещения “Фокус” с привлечением представителей заинтересованных стран соседей из Узбекистана, Киргизии, Афганистана. Кстати, власти последнего упомянутого государства и помогли нам выбраться из заманчивого, но коварного плена, в который мы в конце концов все же угодили. Погодка-то, как бывает, вмиг испортилась, “обычная” спрямленная трасса закрылась, и хорошо, что экипажу памирского аса Александру Идрисову разрешили возвращаться вдоль пограничного Пянджа. Что мы с признательностью и сделали, наблюдая то и дело опять-таки вздымающиеся к самому небу горы-исполины, а слева редкие, но живописные афганские кишлаки. Командир напомнил, что в этот день правоверные отмечали традиционный праздник Навруз, то бишь встречу 1368 года по мусульманскому календарю. Ночью на вновь обретенной после треволнений “большой земле” мне, конечно же, снились звероящеры, люди-великаны и прочие диковинные существа. Недаром чудо-озеро кличут среднеазиатским тигром, лошадью дьявола и даже мургабской бомбой. Увы, ее все чаще теперь взрывают в тех неспокойных краях сами люди. По сообщению тамошнего старого знакомого-коллеги Анатолия Ларенка, немало помогшего внедрить меня в редкий спецрейс, экстремистами застрелен один из моих былых спутников на “крышу мира”, журналист Отахон Латифи, возглавлявший на многострадальной таджикской земле Координационный совет демократических сил.
Над взорвавшейся “трубой”…
Через пять часов лета от Свердловска наш оранжевый (только такой сейчас будет опознавательный цвет, отлично видимый летом и зимой) вертолет почти достиг роковой отметки 1710-го километра южного хода Транссиба в Башкирии. Один из членов дружного свердловского экипажа, уже ранее познакомившийся с этим несчастливым местом, позвал журналиста в кабину и показал сквозь остекленный фонарь вперед: “Вон там, смотрите…” И я, видевший до этого страшные следы чернобыльской катастрофы и разрушительного землетрясения в Армении, все равно внутренне содрогнулся. Хотя здешние жертвы, понятно, были уже вывезены отсюда благодаря и свердловским вертолетчикам. Но куда, скажите, деть пораженные окрестности — лес, землю?!
Зеленый массив с изумрудными лужайками, казалось, только что безмятежно расстилавшийся под нами, вдруг куда-то исчез, и вместо него выступило серое огромное пятно земной поверхности. Медленно проплыл в глубокой лощине участок, где злополучный, чуть-чуть прикрытый, присыпанный продуктопровод пересекался с нефтяной подземной магистралью и еще с железной дорогой. “Куда лучше, на ваш взгляд, сесть?” — прервал мои безрадостные размышления и ассоциации пилотский голос. И я, конечно, показал на “железку”, чтобы попасть как можно ближе к центру былых трагических событий, разыгравшихся тут в ночь на четвертое июня, когда потерпели крушение 211-й и 212-й поезда.
Ми-8 послушно описал еще один круг над этаким “лунным” ландшафтом, где открылись палатки лагеря восстановителей, их бульдозеры, напоминавшие сверху букашек, и опустился на более или менее ровном месте. Мы все вместе двинулись к обновленной насыпи, укрепленной свежим гравием. Раздался протяжный гудок, потом второй, и с двух сторон — от Улу-Теляка, ныне известного во всем мире, и от Аши (пришел к выводу, что подобные стыковки из-за напряженности движения тут частые) — одновременно промчались составы. Один опять-таки сравнительно короткий пассажирский, другой — длиннющий и нефтеналивной.
А у равнодушно поблескивающих рельсов поднялся обелиск. На камне высечены слова: “Здесь будет установлен памятник погибшим в результате взрыва 3 июня 1989 года…” А под ним цветы и венки от сибиряков, уральцев, южан. А у подножия кто-то специально оставил покореженный и разбитый вагонный трафарет с надписью “Новосибирск—Адлер”. А дальше положили вообще обуглившиеся и оплавившиеся предметы: подстаканники, монеты, даже обрывок морского погона, где угадывались буквы “БФ”… И я добавил в эту скорбную коллекцию найденную по пути, видимо, отброшенную ночным взрывом ручку от двери купе. И не удержался, оставил себе на долгую память бесформенный ноздреватый кусочек металла (таких находок в окрестностях еще, увы, хватало).
О пострадавших мне рассказал наш бортмеханик А. Котов:
— Летали тогда вместо положенных семи одиннадцать часов в сутки, прихватывая и ночь. Всего оперативно вывезли человек сорок обожженных. Несмотря на все усилия врачей, одна женщина скончалась уже на челябинском аэродроме, где тогда базировались…
Сам он работал тогда за своеобразного медбрата. Закрывал иллюминатор, когда больная пожаловалась, что душной июньской ночью ей холодно. Извинялся за малейшее прикосновение к забинтованным с головы до пят людям: “Потерпи, браток”.
Продолжается патрулирование того самого злосчастного путепровода, кое-где проложенного буквально зигзагами. Впервые я увидел его с воздуха сразу же после Челябинска. То была своеобразная просека с эскортом электрических столбов, с регулярными будочками защиты от блуждающих токов и бесчисленными штурвалами-кранами ответвлений. Задача наша состояла в том, чтобы выявить, не повреждено ли где-либо земляное покрытие магистрали, внутри которой беспрерывно гнались тяжелые фенолы. Где-то за Бердяушем возник средь леса черный столб дыма, ближе показался огонь. Что, неужели повторение июня?! Слава богу, нет. Просто с ближайшей компрессорной станции делали отжиг лишнего топлива, дабы ликвидировать местную неисправность.
За семь часов полета свердловский воздушный патруль осмотрел не менее пятисот километров продуктопровода. Но удивительное дело: внизу с минимальной порой стометровой высоты нам не удалось увидеть ни единого пешего обходчика. Таковые, выяснилось, отменены. Да и штатных наблюдателей у хозяев-заказчиков не осталось. И их обязанности подчас выполняют инженеры первой категории. К тому же и сами вертолетчики заступают на свою ответственную вахту теперь не ежедневно, a лишь три раза в неделю. Дорого, мол, им платить стало. А нести людские потери в мирное время, выходит, дешево? Такие невеселые мысли не покидали меня при прощании с земляками после выполнения задания.
Мы все под Богом… летаем!
Большой пассажирский лайнер, взлетевший из аэропорта Пулково, уже на высоте девяти тысяч метров принял сигнал бедствия — SOS. Его подавали с Северного Урала, чуть ли не с того самого несчастливого места, где когда-то погибли свердловские туристы. Бортрадист сразу же передал информацию о какой-то новой беде прямо в Москву — центральному диспетчеру. И, как выяснилось, поступил совершенно верно, потому что был единственным, кто услышал зов о помощи. Центр поставил в известность о случившемся авиаторов Урала. И скоро к месту события вылетел патрульный “кукурузник”. Вскоре летчики увидели: у подножья каменной глыбы Отортена, вблизи печально известной Горы Мертвецов — Холат-Сяхл, высоты 1079, на боку лежал вертолет Ми-8. Возле него стояли люди. Поскольку самолету там сесть было невозможно, то он вызвал другую “скорую помощь”. Через полчаса на крохотный ровный пятачок земли, впритык к поврежденному, сел его винтокрылый собрат. Новоприбывшие профессионалы подивились, как в этих сложных горных условиях авария не обернулась настоящей катастрофой со взрывом и многочисленными жертвами.
Правда, девять спасенных человек (запомните эту цифру) пострадали изрядно. У одного из пилотов оказался поврежденным позвоночник. Ну а из пассажиров, пожалуй, больше всех досталось главному лесничему нашей области Г. Шаргунову.
Было это чуть более десяти лет назад, но он, как и другие, никому не рассказывает о случившемся. Хотя считает, что таинственное было в их чудесном спасении. Еще бы, ведь опытнейший уктусский вертолетчик В. Зырянов, несмотря на разлетающиеся во все стороны осколки винта (их находили потом на расстоянии около полукилометра от места вынужденной посадки), сумел вырулить на малюсенький ровный пятачок и посадить на него падающую машину.
Много лет молчавший, но, видимо, расчувствовавшийся (автор этих строк зашел поздравить его с присвоением почетного звания “Заслуженный лесовод России”), Геннадий Иванович поведал о том памятном дне. Как падали камнем на землю, как хрустели, ломаясь, сочленения вертолета и невольно стонали от испуга и боли люди. Как переживал вертолетчик — накажут, ведь обычно подобные аварии начальство списывало на погибших летунов, а он вот жив остался.
Так что же конкретно произошло в тот летний день?
Тогда на Уральском Севере бушевали лесные пожары, и команда специалистов леса во главе с начальником авиалесоохраны СССР Н. Андреевым решила облететь окрестности. Они заметили вблизи “смертельного” перевала Дятлова какой-то подозрительный огонек (странно, но позднее никаких признаков возгорания или костерка не обнаружилось). Стали снижаться. Вдруг машину и всех сидящих в ней со страшной силой повлекло вниз.
Шаргунов потерял сознание и очнулся уже на земле, придавленный стонущими товарищами и какими-то досками. Сразу же поразился двум вещам. Словно ручей тек, журчал и — не загорался вертолетный керосин, а рядышком возвышался гигантский кедр, чуть не ставший крестом над братской могилой, — если б в него врезались.
Происшествие для Геннадия Ивановича тем не кончилось. Отлежав в больнице полтора месяца и вновь полетев, на сей раз для поправки на юг, он страдал странными галлюцинациями. К примеру, все чудилось, что на самолете отрывается крыло. Стал интересоваться историей гиблых уральских мест. И выяснилось, к примеру, что еще в давние времена у того же Отортена нашли мертвыми девять охотников-манси. Оттого и назвали гору пониже именем мертвецов. И припомнилось, что бедных студентов-то, сорок лет назад не вернувшихся домой живыми, тоже было девять. Да и “коллег” по упавшему вертолету насчитывалось столько же душ. Не мудрено, что все члены новой “девятки”, среди которых и бывший секретарь ивдельского горкома партии В. Паршуков, занимавшийся когда-то “студенческим делом”, считают друг друга братьями, и когда собираются вместе, то недоумевают, что же их выручило тогда? Геннадий Иванович же, не стесняясь, уверяет, что сыграла свою роль молитва его родного брата, некогда учившегося на журфаке УрГУ, но ставшего настоятелем известного московского храма на Большой Ордынке — отца Александра, в миру Вениамина Шаргунова. Это он в тот крестный день будто бы по ходу богослужения просил небеса сберечь и сохранить всех путников-странников. Хотите — верьте, хотите — нет, но такое вот символичное совпадение.
Фото автора